Александра Маринина
Мужские игры

– Шестнадцать пятьсот, – тихо сказала Анна.

Доценко расплатился, сунул в «дипломат» купленное чтиво и нырнул в метро.

* * *

На «Профсоюзную» он вернулся к половине седьмого. Некоторое время постоял в сторонке, наблюдая за Лазаревой. Девушка то и дело поглядывала на часы, и с каждым разом лицо ее все больше мрачнело. В какой-то момент Мише показалось, что она сейчас заплачет, и он понял, что тянуть дальше уже неприлично. Купив в ближайшем киоске пышную белую розу на длинном стебле, он подошел к Анне.

– Добрый вечер, Анечка! Вы про меня не забыли?

Ее лицо вспыхнуло такой радостью, что Мише стало неловко. Похоже, все, что рассказывала ему сотрудница Федерации баскетбола, соответствовало действительности. Аня Лазарева и в самом деле в каждом мужчине, удостоившем ее внимания, готова была видеть романтического поклонника и даже жениха. А уж если этот мужчина высок и хорош собой…

– Это вам. – Он протянул ей розу. – Боюсь только, что цветок замерзнет, пока мы с вами будем разговаривать о превратностях любви. Продайте-ка мне пару газет, я его упакую. Заверну в несколько слоев, все-таки бедной розочке потеплее будет. Когда прибудут ваши освободители?

– Мои – кто? – не поняла Аня.

– Те, кто должен вас освободить от этой разноцветной прессы и отпустить домой.

– Не знаю. Скоро, наверное. А вы торопитесь?

– Нет. Я никуда не тороплюсь, я сделал все свои дела и приехал к вам, чтобы проводить вас после работы, куда вы скажете. Надеюсь, вы живете не в соседнем доме?

– В Орехове-Борисове. Это далеко. От метро двадцать минут пешком.

– Это не далеко, Анечка, это прекрасно. Вас дома ждут?

– Только родители.

– Тогда я приглашаю вас поужинать. В тепле разговаривать приятнее. Вы согласны?

– Я не одета для ужина.

– А я приглашаю вас к себе домой. Так что форма одежды значения не имеет.

– Я не знаю… Это так неожиданно.

За спиной у Анны остановился пикапчик, из него вышли два дюжих парня.

– Анютка-незабудка, складывайся! – закричал один из них.

Доценко отошел в сторонку, чтобы не мешаться под ногами. Он наблюдал за Анной Лазаревой, пытаясь увидеть признаки психической неуравновешенности. Излишняя резкость или, напротив, непонятная заторможенность движений, неадекватная реакция на реплики окружающих, внезапная злость, немотивированный истерический хохот и многое другое могли бы послужить Михаилу сигналом: с этой девушкой не все в порядке. Пока ничего такого ему в глаза не бросилось. Но ведь был приступ внезапной злобности во время их первого разговора. И были трясущиеся руки и безуспешные попытки справиться с нервозностью и волнением. Все это было. И отрицать этого нельзя.

* * *

До дома, где жил Михаил, добираться с «Профсоюзной» было неудобно, пришлось делать две пересадки в метро. Анна всю дорогу была молчаливой, при любой возможности старалась сесть, вероятно, чтобы не бросаться в глаза своим ростом, шла ссутулившись и не вынимая рук из карманов. И только переступив порог квартиры своего нового знакомого, расслабилась и расправила плечи.

– Я так намерзлась за целый день, что даже раздеваться боюсь, – призналась она. – Мне каждый вечер кажется, что я уже никогда не согреюсь.

– У меня тепло, – заметил Доценко, мысленно похвалив себя за то, что утром, уходя из дому, не открыл форточку для проветривания. Теперь в квартире было не просто тепло – душно, он этого не переносил, но зато для Ани, наверное, будет в самый раз.

– Вы совсем один живете? – спросила она.

– Я живу с мамой, но сейчас она в больнице.

– Что-то серьезное? – в голосе Ани прозвучало искреннее сочувствие.

– Нет, просто появилась возможность положить ее в хорошую клинику и провести общеукрепляющий курс, витаминчики поколоть, процедуры поделать. Раздевайтесь, Анечка, и пойдемте на кухню. Кулинар из меня никакой, так что готовить ужин будем вместе, а если он получится невкусным, то будем вместе мужественно его есть.

Анна медленно, будто нехотя, расстегнула длинную, почти до колен, куртку-пуховик, сняла вязаную шапочку и сапоги на танкетке. Теперь она выглядела совсем не так, как еще час назад, когда сидела, несчастная и замерзшая, с красным носом, над своими газетами и журналами. Под курткой на ней был надет красивый бирюзовый свитер, а джинсы, обтягивающие невероятной длины мускулистые ноги, были модными и явно новыми. Более того, когда исчезла вязаная шапочка, закрывавшая голову и уши, оказалось, что у Анны Лазаревой густые блестящие темно-русые волосы, а на работу, даже такую неинтересную, она ходит в серьгах. Не бриллианты, конечно, но все равно красивые длинные серебряные подвески с вставками из бирюзы, под цвет свитера. Да, красавицей бывшая баскетболистка, безусловно, не была, но то, что она очень за собой следила, сомнению не подлежало. Интересно бы рассмотреть ее руки, прикидывал Доценко, провожая гостью в кухню и вытаскивая из холодильника продукты, из которых предполагалось приготовление ужина.

– Даже и не знаю, как бы нам с вами, Анечка, распределить обязанности, – сказал он, с сомнением оглядывая расставленные на столе тарелки и пакеты. – У вас маникюр? Покажите-ка руки.

Аня послушно протянула руки. Доценко осторожно взял ее пальцы и стал внимательно рассматривать. Каменская говорила, что у первой жертвы душителя на шее были следы ногтей, а у остальных таких следов уже не было, то есть после первого убийства маньяк остригал ногти. Что-то не получалось… Ногти у Лазаревой были длинными и ухоженными. Хотя это, конечно, еще ни о чем не говорит. Накладные ногти продаются во всех магазинах. Так что надо перво-наперво выяснить, свои у нее ноготки или искусственные. А если свои, то быстро ли отрастают.

– Красивые у вас руки, – восхищенно произнес он. – Трудно, наверное, с такими ногтями домашней работой заниматься, да?

– Совсем нетрудно, – улыбнулась Аня. – Я дома все делаю, кроме готовки. Готовить не умею. А так и стираю, и мою.

– И сколько же времени нужно такие коготки отращивать? – невинно поинтересовался Миша.

– Месяца три примерно. Миша, вы ужин обещали, а сами моими руками занимаетесь.

– Ох, простите! – Михаил сделал вид, что спохватился. – Когда вижу что-то необычное, про все забываю. Так, Анечка, вам на выбор предлагаются следующие виды работ: чистить картошку, отбивать мясо, резать овощи для салата. Что вы предпочитаете?

– Да мне что-нибудь попроще. – Она виновато улыбнулась. – Я же честно призналась, что готовить почти совсем не умею. Давайте я буду картошку чистить, здесь хоть испортить ничего нельзя.

– Годится. Вот вам фартук, вот нож, вот кастрюля, а картошка в этой сумке.

Анна встала возле раковины и принялась за дело, а Миша тем временем занимался мясом, пытаясь вспомнить, что и в какой последовательности в таких случаях делала мама.

– Аня, а как же так получилось, что вы готовить не умеете? – спросил он, нарезая мясо толстыми ломтями для отбивных. – Вас мама от всей домашней работы освободила?

– Нет, что вы, я же сказала, что дома все делаю. Просто у меня от природы нет к этому способностей. Я стараюсь, а все равно ничего не получается. То недосолю, то переперчу, то недожарю. Должно быть какое-то чутье, а у меня его нет. Так мама говорит.

– Нет, Аня, дело не в отсутствии природного чутья, а в любви. Это я вам точно говорю. Пока вы живете с мамой, ваше чутье дремлет, потому что мама все равно приготовит поесть. А когда вы будете стоять перед необходимостью накормить любимого мужчину, и накормить вкусно, чтобы он в вас не разочаровался, а, кроме вас самой, приготовить еду будет некому, вот тогда все у вас получится. Внутренние ресурсы сразу мобилизуются, и все, что до той поры в вас дремало, проснется и активизируется.

– Вы думаете?

Она оставила в покое картошку и повернулась к Мише.

– Уверен.

– И мужчина обязательно должен быть любимым, иначе ничего не получится?

– Достаточно, если он будет вам нравиться. Важно, чтобы вы не захотели его разочаровать.

– Значит, если я попробую приготовить ужин для вас, у меня обязательно получится?

Да, дама из федерации нисколько не передергивала, рассказывая об Анне Лазаревой. Девушка уже готова приступить к выяснению отношений и к раздаче авансов на будущее. Сейчас она вцепится Мише в горло и начнет добиваться каких-то намеков на душевное расположение и готовность развивать отношения. Ладно, ничего не поделаешь, придется поддерживать игру, сам же первый начал.

– А что, я вам нравлюсь? – спросил он.

– Нравитесь. Иначе я не пошла бы к вам в гости.

– Тогда вперед, Анечка. Я самоустраняюсь от кулинарного процесса, чтобы не нарушать чистоту эксперимента. Попробуем?

– Неужели рискнете? – лукаво улыбнулась Аня. – А вдруг я вас обманула и вы мне совсем не нравитесь? Тогда ваши продукты будут переведены напрасно, есть то, что я приготовлю, вы все равно не сможете.

– Рискну, пожалуй. Поскольку я сам готовить тоже не умею, то хуже не будет. А вдруг моя теория верна? Тогда у меня есть шанс устроить пир посреди рабочей недели.

– Ну что ж… Люблю отчаянных мужчин.

Она снова занялась картошкой. Миша уселся за кухонный стол и стал внимательно наблюдать за ней, попутно выдавая какой-то отработанный до автоматизма треп про любовные романы. Мужчина, хорошо знающий и с удовольствием читающий такого рода литературу, – огромная редкость, и Доценко после длительных размышлений выбрал себе именно такое хобби, хотя от любовных романов его тошнило. Но женщины ловились, что называется, влет. Причем ловились даже те, которые сами этих романов не любили и не читали. Ловились просто в силу необычности ситуации. Можно в принципе не любить собак, но не обратить внимания на собаку с двумя головами невозможно. Вот уже два года Миша Доценко покупал и тщательно, с карандашом в руках, изучал любовные истории, написанные зарубежными писательницами, искал и отмечал сходства и различия, старался запомнить названия и имена персонажей. «Хобби» оказалось очень полезным, и чем больше становилось число женщин, которых ему удалось расположить к себе и выяснить с их помощью ценную для раскрытия преступлений информацию, тем менее острым делалось отвращение к этим книжкам. Это было почти так же, как когда-то в детстве с творогом. Маленький Миша, занимаясь в спортивной секции, несколько раз ломал то руку, то ногу, причем в ситуациях, в которых его друзья отделывались обыкновенными ушибами. Врач тогда сказал Мишиной маме, что у мальчика наблюдается недостаток кальция, и это ведет к повышенной хрупкости костей. Надо пить специальные препараты и есть побольше продуктов, содержащих кальций, главным образом – сыр и творог. Творог Миша терпеть не мог, давился, но мама заставляла… Через год оказалось, что кости стали прочнее и уже не ломаются при каждом падении. Через два года Миша смог возобновить занятия спортом, а ненавистный творог продолжал есть и по сей день. В конце концов, не такой уж он противный, если приносит очевидную и ощутимую пользу.

Забивая эфир рассуждениями о героях и героинях зарубежных любовных романов, Миша Доценко отмечал про себя ловкость и точность движений своей гостьи. Врет она все насчет того, что не умеет готовить, вдруг подумал он. Все она прекрасно умеет. Это же ловушка, обыкновенная ловушка для мужиков. Ай да Анечка! Да, ты действительно вешаешься на шею каждому, кто окажет тебе внимание, и в твоем арсенале за много лет скопился богатый выбор приемов. Но ты далеко не так проста, как показалось с первого взгляда.

– …кстати, этот роман был экранизирован, на мой взгляд, очень неудачно. Вы видели фильм «Сияющая пропасть любви»? Его показывали где-то в середине декабря.

– Нет, – ответила она, не оборачиваясь.

– Неужели не видели? Может, просто запамятовали? Там Ричардсон играет роль Майкла.

– Нет, не видела. Хороший фильм?

– Не очень. Книга намного лучше…

Так, первую проверку ты, Анечка Лазарева, не прошла. Доценко готовился к знакомству с девушкой очень серьезно, заранее продумывая, как и на чем будет пытаться ее подловить. В частности, тщательно изучил телевизионные программы тех вечеров, когда были совершены семь убийств, запомнил, какие передачи и фильмы тогда шли. Американский фильм «Сияющая пропасть любви» показывали как раз в тот вечер и в то время, когда было совершено четвертое убийство. Если бы Анна видела его, это можно было бы рассматривать как алиби. Конечно, предстояло бы еще проверить, действительно ли она видела фильм именно в декабре и именно по телевизору, а не на видео, но это могло бы, по крайней мере, стать отправной точкой.

– Миша, где у вас перец?

– В шкафчике, справа от вас. Все остальные специи тоже там. Аня, вы спортом занимались?

– Баскетболом, – коротко ответила она.

– И успешно?

– Вполне.

– Давно бросили спорт?

– Два года. На какой сковородке вы мясо жарите?

Доценко понял, что от разговоров о спортивной карьере Анна уклоняется. Что ж, вполне естественно, если ей это неприятно. Ну-ка проверим, действительно ли так уж неприятно.

– А почему вы ушли из спорта?

– Старая стала. В какую миску салат резать?

Доценко поднялся и достал из кухонного шкафа красивую пластиковую салатницу.

– Пожалуйста. Сколько же вам лет? Или об этом неприлично спрашивать?

– Двадцать девять. Миша, давайте не будем об этом, ладно? Вы остановились на экранизациях.

– Да, хорошо, что вы напомнили. Я как раз хотел спросить вас кое о чем как эксперта, потому что мне все-таки трудно влезть в женскую шкуру. Вы читали «Твой нежный образ»?

– Читала.

– Тогда скажите мне, может ли такое быть, чтобы женщина из-за одной-единственной любовной неудачи начала ненавидеть весь мир. Когда я читал роман, мне это показалось несколько… ну, натянутым, что ли. Я уверен, что на свете нет ни одной женщины, которая хотя бы раз не потерпела неудачу в любви. Все через это проходят, но если бы из-за этого начинались такие страшные психологические ломки, в мире царила бы одна сплошная ненависть. А ведь это не так. Большинство женщин совершенно нормальны и спокойны. Во всяком случае, нам, мужчинам, так кажется. Но возможно, что мы и ошибаемся. Что вы скажете по этому поводу, Анечка?

Возникла пауза. Анна перевернула на сковородке мясо, тщательно вымыла под краном помидоры, огурцы и зелень петрушки и укропа, приготовила разделочную доску, потом как-то преувеличенно долго выбирала подходящий нож. Молчание затягивалось, и это Мише Доценко совсем не понравилось. Наконец она заговорила:

– Я ничего по этому поводу не скажу. Некоторые и десять любовных неудач переносят легко. А некоторые из-за одной-единственной голову теряют. Это очень индивидуально. У кого какая психика.

Она вскрикнула, отбросила нож в раковину и поднесла палец ко рту.

– Черт, порезалась!

Доценко вскочил и принялся искать бинт и йод. Анна стояла белая как полотно, капля крови упала на светлый линолеум. Миша ловко забинтовал порезанный палец и усадил ее за стол.

– Посидите спокойно, я сам салат сделаю. Очень больно?

– Нет, просто испугалась, – она попыталась улыбнуться. – Не переношу вида крови.

Руки у нее тряслись, лицо по-прежнему было бледным, бескровным. Михаил резал овощи и размышлял над ее странным поведением. Он своими глазами видел, как ловко Аня управлялась с ножом. Даже на руки почти не смотрела, движения были точными, словно механическими. Как же она ухитрилась порезаться? Неужели затронутая им тема была для нее настолько болезненной, что она потеряла самообладание? Или специально полоснула ножом по пальцу, чтобы отвлечь его и уйти от обсуждения вопроса? Если так, то поступок явно не из разряда нормальных. Когда-то Мишу учили: телесная целостность – одна из самых больших ценностей, существующих на уровне подсознания. Любая хирургическая операция наносит человеку психическую травму, которую он может не осознавать, не чувствовать. Даже небольшой порез – это нарушение целостности. И одно дело, если это происходит в результате несчастного случая или оплошности, и совсем другое, когда человек намеренно режет себя ножом. Пожалуй, о некоторых отклонениях в психике Анны Лазаревой говорить все-таки можно.

* * *

Было уже около полуночи, когда Доценко довел Аню до подъезда ее дома. Ужин прошел в теплой спокойной обстановке. Мясо оказалось приготовленным весьма удачно, девушка получила свою порцию комплиментов и похвал, порезанный палец больше не болел и был благополучно забыт. Доценко предусмотрительно старался не провоцировать гостью и не выводить разговор на опасные темы, а то еще чего доброго опять за нож схватится. Весь вечер беседа их строилась вокруг книжных романов, не затрагивая романов реальных. Анна была несколько взбудоражена, но это казалось Мише вполне естественным, поскольку флирт всегда будоражит и волнует.

Чем ближе они подходили к дому на Ясеневой улице, тем напряженнее становилась Лазарева. Миша понимал, что она ждет от него каких-то слов, может быть, обещаний, вопросов о следующей встрече, но никак не мог выбрать правильную линию поведения. Конечно, девица подозрительная. За минувший вечер он успел в первом приближении проверить ее на пребывание дома в период еще двух убийств, первого и шестого, как бы между прочим задавая вопросы, касающиеся соответствующих телепередач и фильмов. Оказалось, что в интересующие его периоды времени Анна телевизор не смотрела, и это было, с одной стороны, против нее, но с другой, еще ни о чем не говорило. Совсем необязательно таращиться в «ящик», если сидишь дома. И трясущиеся руки… И порез…

Как же вести себя с ней? Закреплять знакомство и договариваться о следующем свидании? Или вежливо дать понять, что первая встреча будет и последней?

Когда до подъезда осталось всего несколько шагов, Доценко решился. Анну надо разрабатывать дальше, пока что ясности никакой. И даже если она окажется ни при чем, с ней можно будет поработать в плане получения информации о других баскетболистках, имеющих некоторые странности в поведении. Дамочка из федерации знает, конечно, много, но, во-первых, наверняка не все, а во-вторых, нельзя быть слишком назойливым, это может вызвать подозрения.

– Я каждый день могу найти вас там же, где сегодня? – спросил он.

– Кроме вторника и субботы. А вы собираетесь меня искать?

– Обязательно. Любовь – огромная проблема, а мы с вами только-только начали ее обсуждать.

– Тогда я буду ждать.

Она приблизила свое лицо к его лицу, явно ожидая поцелуя, но Доценко решил не форсировать события и слегка отступил.

– Надеюсь, мне не придется ждать слишком долго, – сказала она почти шепотом.

– Ни в коем случае, – ответил он весело и громко. – Иначе я просто умру от голода. Пока мама в больнице, кормить меня некому, кроме вас. Тем более что у вас это получается отменно.

– Вот видите, – она продолжала говорить очень тихо, словно призывая его подойти поближе, – значит, ваша теория верна. Кстати, вы не боитесь остаться голодным в те дни, когда я не работаю на «Профсоюзной»?

– Боюсь. И вам придется дать мне свой телефон, чтобы я не боялся.

Он записал телефон Анны, который уже и без того знал со вчерашнего дня.

– Все, Анечка, спасибо вам за вечер, я побегу, а то меня в метро не пустят.

Она все-таки решила не отпускать его без поцелуя, но Доценко ловко подставил щеку, сделав вид, что рассчитывал только на это. Он уже отошел довольно далеко от ее дома, но, поворачивая за угол, оглянулся. Анна стояла на тротуаре и смотрела ему вслед.

Глава 5

Прошло уже пять дней, а Владимир Борисович Мельник все еще знакомился с делами оперативного учета, которые велись его новыми подчиненными. Часть дел он уже вернул, остальные держал пока у себя, периодически вызывая то одного, то другого сотрудника для дачи объяснений. Дошла очередь и до Короткова.

– Юрий Викторович, я ознакомился с вашими материалами по делу об убийстве на Павелецком вокзале. Там, конечно, много недоработок и явной халтуры, но сейчас мы не будем на этом останавливаться. Качество работы вашего отдела будет предметом специального обсуждения, я об этом всех предупреждал. Сейчас речь идет только об этом несчастном Мамонтове. В материалах дела действительно нет ничего, что позволило бы утверждать: Мамонтов был вашим источником. Но в нем нет и ничего опровергающего этот тезис. Как же мне прикажете понимать публикацию в газете?

– Владимир Борисович, я просил вашего разрешения на встречу с журналистом, подготовившим материал, но вы мне запретили.

– И правильно запретил. Сначала я должен был сам убедиться в вашей искренности. Надеюсь, вы мой запрет не нарушили?

Коротков усмехнулся. Если бы в сутках было семьдесят два часа, он бы мог плевать на запреты начальника с высокой колокольни. Но поскольку часов этих было все-таки только двадцать четыре, то в них нужно было успеть уложить выполнение хотя бы того, что начальник поручал и за что строго спрашивал. А о том, чтобы успеть сделать то, что начальник делать запретил, и мечтать нечего. При Колобке-Гордееве оперативники сами планировали время и последовательность действий, при Мельнике же был введен новый порядок, согласно которому каждый сотрудник должен был утром подать начальнику план работы на день. Начальник план утверждал и вечером ждал доклада об исполнении по каждому пункту. И где только он этих глупостей набрался! Ведь сам, кажется, из оперативников вырос. А такое впечатление, что в розыске никогда не работал и не знает, как трудно сыщику заранее распределять свое время.

– Запланируйте на завтра встречу с этим Баглюком, и пусть он вам даст объяснения, откуда взялась информация о вашем сотрудничестве с Мамонтовым.

– Товарищ полковник, никаких объяснений он мне не даст, вы сами это прекрасно понимаете. Он и не обязан ничего мне объяснять, у нас свобода прессы. Объяснений от него может потребовать только суд, если мы обратимся с иском к газете о защите чести и достоинства. Ну и его журналистское начальство, само собой. А больше никто. Если вы позволите мне хотя бы минимальную предварительную разработку Баглюка…

– Хорошо, – перебил его Барин. – Только не увлекайтесь чрезмерно, время идет. Мы не можем позволять газетчикам думать, что им все сойдет с рук и что они могут безнаказанно поливать нас грязью. Было бы очень кстати, если бы Баглюк оказался в чем-нибудь замешан. Тогда можно нанести ответный удар, не вступая с ним в контакт. Наберите на него побольше компрматериалов, а я, со своей стороны, найду человека с бойким пером, который напишет разгромное опровержение и протолкнет его в печать. Скажу вам больше, Коротков: я вполне допускаю, что вы продолжаете меня обманывать насчет Мамонтова. Мне все-таки кажется, что он состоял у вас на связи, но пусть это останется на вашей совести. Сегодня задача номер один – пресечь на корню использование непонятно как добытой информации для расшифровки нашей агентуры. Сами у себя мы потом как-нибудь разберемся и выясним, каким образом сведения о Мамонтове попали в прессу, а вот у журналистов надо раз и навсегда отбить охоту публиковать такую информацию. Вам задание понятно?

– Понятно, Владимир Борисович.

– Тогда завтра утром жду вас с планом мероприятий. Пока я не посмотрю план и не завизирую его, ничего не предпринимайте, ни одного шага. Уж не знаю, к каким принципам работы приучал вас Гордеев, но только вижу я, что ничего хорошего из этих принципов не выходит. Извольте теперь перестраиваться и начинать работать по моим принципам.

Коротков вышел из кабинета начальника и по сложившейся давно привычке отправился не к себе, а к Анастасии. Они были очень дружны уже много лет, и Юра просто не представлял себе, как это можно, получив «новую вводную», не поделиться в первую очередь с Каменской.

– Ася, наш Барин наконец созрел и решил объявить войну прессе, – заявил он прямо с порога.

– Долго же он зрел, – неодобрительно откликнулась Настя. – У общественности уже почти сложилось впечатление, что он забыл о статье и о том, что должен как хороший начальник отстаивать честь мундира.

– Ну, он настоящий русский Барин, долго запрягает, зато потом гонит – не поспеешь следом. Завтра утром я должен представить ему план мероприятий по разработке Баглюка. Не хило, да?

– А он что же, заранее уверен, что за журналистом что-то есть? Зачем его разрабатывать?

– В этом есть смысл. Ведь наша задача в чем? Выяснить в первую очередь, откуда он получил эту идиотскую дезу про Мамонтова. А Баглюк…

– Погоди, Юрик, – Настя болезненно поморщилась и потерла переносицу. – Ты абсолютно уверен, что это была деза? Мамонтов не был твоим источником, но как ты можешь быть уверен, что он не работал с кем-то другим?

– Да потому, что он за помощью ко мне побежал, а не к своему куратору! Был бы он у кого-то на связи, разве стал бы он мне звонить? Кто я ему? Сват-брат? Я – опер, который работал Мамонтова по делу об убийстве на вокзале, не более того. И вынужден был признать, что улик на него нет. Поэтому следователь его отпустил. Мамонтов прекрасно знал, что я уверен в его виновности или по крайней мере причастности, я от него этого и не скрывал. И по идее он должен был бы шарахаться от меня, как черт от ладана. Если уж он позвонил мне, значит, никого больше у него нет.

– Разумно, – согласилась она. – Если только он не сделал этого под чьим-то нажимом. Представь себе, что кто-то затеял игру против тебя. Причем игру жестокую, заранее обрекая несчастного парня на смерть. Тебя фактически вытащили к трупу. То есть ты, как нормальный опер, не дождавшись Мамонтова, должен был поехать к нему, чтобы выяснить, что происходит. Ты и поехал. А там тебя ждало красивое и еще не остывшее место преступления. И твое счастье, что ты туда не сунулся. А то бы отмывался потом до второго пришествия.

– Да я и так отмываюсь. Барин все равно мне не верит, считает, что это я где-то маху дал и Мамонтова подставил. И при всем том я не понимаю, что это за лажа в статье про диктофонную запись. Наши газеты, конечно, черт знает что себе позволяют, но не до такой же степени! Все-таки скандалы с непроверенной информацией были, и судебные процессы были. Не верю я, что в редакции пропустили материал Баглюка, не убедившись, что под ним есть фактологическая основа. Значит, какая-то запись была. Может, Мамонтов мне из-за нее звонил?

– Может. Слушай, сделай доброе дело, принеси водички, а? – Настя протянула Короткову пустой графин. – Ваш мальчиковый туалет ближе.

– Лентяйка, – проворчал он, беря графин. – За это нальешь мне кофею и печеньица дашь, того, вкусного, которое у тебя вчера было.

– Так то вчера, – рассмеялась Настя. – У меня его уже растащили. Я тебе конфету дам. Не торгуйся, иди.

Через полчаса, когда они выпили по две чашки кофе и прикончили коробку конфет, подаренную Насте кем-то на Рождество, заглянул Миша Доценко. Он, как и все остальные, должен был в конце дня отчитываться перед Мельником о выполнении плана работы на день.

– Иду на очередное свидание с Лазаревой, – сообщил он. – Мельник считает, что мы двигаемся в правильном направлении. Даже похвалил за то, что так быстро ее установили.

– Он уже уверен, что мы вышли «в цвет»? – удивилась Настя.

И было чему удивляться. Виктор Алексеевич Гордеев всегда сомневался, сомневался до самого конца, фактически до приговора суда. А иногда и после него. Может быть, оттого, что проработал в розыске раза в два дольше, чем их новый начальник, и повидал на своем веку соответственно раза в два больше ошибок, допущенных оперативниками и следователями. Колобок был ярым приверженцем отмены смертной казни. Каждый раз, когда он узнавал, что обнаружен истинный виновник преступления, по обвинению в котором уже кого-то посадили, а случалось, что и расстреляли, он терял покой. «Представляю, каково сейчас сыщику, который нашел улики против этого невиновного, – говорил он. – Не дай бог мне или кому-то из вас оказаться на его месте. До самой смерти себе не простите, век будете мучиться». Ну что ж, Барин моложе, более уверен в себе. Может, это и неплохо.

– Какое Лазарева производит впечатление? – спросила она.

– Сложное, – Доценко мягко улыбнулся. – Она очень неглупая девушка, правда, малообразованная, но природный ум, несомненно, есть. И в общении довольно приятная. Но нервы у нее не в порядке, это совершенно точно. Плохо владеет собой. И знаете… – он замялся, – она действительно какая-то романтичная. Я обратил внимание на то, как она одевается. То есть теперь-то понятно, что она одевается в расчете на свидание со мной. Но в первый день, когда я с ней только познакомился, она никуда вечером не собиралась, а выглядела на все сто. Такое впечатление, что она двадцать четыре часа в сутки ждет своего прекрасного принца. Очень ухоженная, холеная, серьги в ушах, маникюр.

– Да, маникюр, – задумчиво пробормотала Настя. – Маникюр нам никак не подходит. С тех пор, как вы мне об этом в первый раз сказали, я все голову ломаю. Все пытаюсь что-то вспомнить… Есть! Вспомнила. – Она облегченно улыбнулась. – Надо же, два дня мучаюсь. Теперь вспомнила. Я в какой-то газете читала рекламное объявление о том, что теперь оказывают новые виды косметических услуг, правда, дорогущие до помрачения рассудка. При помощи специальных приборов быстро наращивают волосы и ногти. Мишенька, бегите к своей неуравновешенной девице, а я постараюсь найти эту рекламу, посмотрю, где проделывают такие фокусы, и попробую выяснить, не числится ли Лазарева среди их клиенток. Если она действительно обращалась к ним после даты обнаружения последнего трупа, то можно считать, что мы молодцы.

Когда за Доценко закрылась дверь, Настя посидела минутку, уставясь невидящими глазами в окно, и негромко добавила:

– А если окажется, что Лазарева к ним не обращалась, тогда все напрасно. Это не она. Знаешь, Юра, оказывается, наука может утешать. Я тут прочитала одну любопытную статью, правда, не знаю, насколько достоверно то, что в ней написано. Якобы существует связь между датой рождения серийного убийцы и датами совершения им преступлений. Серия преступлений – это реализация некоторой программы, заданной от рождения. Программа, как ты понимаешь, должна быть выполнена. Так природа задумала. И программа эта защищена от внешних воздействий. Понимаешь, что это означает?

– Ни черта не понимаю, – пожал плечами Коротков. – Больно мудрено.

– Ничего не мудрено, ты просто соображать ленишься. Если программа защищена от внешних воздействий, то никто не может повлиять на серийного убийцу. То есть его невозможно установить и найти, пока программа не будет выполнена полностью. Его невозможно испугать, убедить или еще каким-то способом удержать от осуществления задуманного. Если мы не ошиблись с Лазаревой, то можно разрабатывать ее не торопясь, она уже никого больше не убьет.

– Конечно, куда ей, – усмехнулся Юра, – с ней же Мишка целыми вечерами гуляет и до дому провожает, пережидая типичное для убийцы время – двадцать три часа.