Александра Маринина
Чужая маска

– Так где же деньги? – с неожиданным интересом спросил генерал. – Вы меня прямо заинтриговали, Анастасия. Вам удалось что-нибудь выяснить?

– Увы, Иван Алексеевич. Есть только одна версия, и та не моя, а принадлежит супруге покойного, Светлане Параскевич. Она утверждает, что Леонид был человеком невероятно мягким и интеллигентным, он никому не мог отказать, никому не мог сказать «нет». Его все обманывали, а он всем верил, и даже, может быть, не столько верил, сколько стеснялся продемонстрировать недоверие. Короче, Светлана Параскевич рассказала, что после удачного первого романа и после того, как второй разлетелся с прилавков в мгновение ока, к Леониду пришел его старый школьный приятель и, краснея и бледнея от смущения, признался, что занимается издательской деятельностью, но что-то дело у него не идет – то ли авторов хороших нет, то ли невезуха ему судьбой предназначена. И не будет ли старый школьный друг Леня так добр, не напишет ли для его издательства две-три новые вещи, чтобы фирма могла хоть чуть-чуть окрепнуть и на ноги встать. На Лениных новых книжках, изданных большими тиражами, издательство сможет хотя бы залатать основные дыры. Только уж извиняйте, господин хороший, большой гонорар мы вам заплатить не можем, потому как на мели сидим. Ну, выручи, христом-богом прошу, ну что тебе стоит, ну хоть одну книжку, а? Ты же так быстро пишешь, тебе же эту книжку написать – раз плюнуть, два месяца – и готово. В общем, уговорил. Написал Параскевич для него очередной бестселлер, издательство сделало на нем хорошие деньги, а гонорар автору выплатило в размере шестисот долларов, иными словами – по цене в сорок долларов за лист. Снова прибежали, слова благодарности говорили, очень просили написать еще, чтобы, значит, издательство уж совсем крепко на ногах стояло. И гонорар даже увеличили, предложили целых восемьсот долларов за книжку. Он снова согласился. А дальше так и пошло. Эти суки поняли, что разжалобить Параскевича легко, особенно если к нему приходит не совсем уж чужой человек, а хотя бы шапочно, но знакомый. И все по очереди стали ему петь песни про бедственное положение и про то, что он, написав для них всего одну книгу, осчастливит их и облагодетельствует. Но лучше, конечно, не одну, а две-три. И он ловился. Уж не знаю, то ли он действительно был таким супердоверчивым, то ли знал, что врут, да отказывать не умел, но он продавал свой труд за такие жалкие гроши, что даже сказать неприлично. Причем все издатели, которые приходили с подобными просьбами, использовали один и тот же трюк. У меня такое впечатление, что они все были в сговоре, делились опытом, а заодно и прибылью от продажи тиражей. Потому что вся эта история напоминает хорошо организованную кампанию.

– Вы начали про трюк, – напомнил Заточный.

– Да, про трюк. Так вот, каждый раз после того, как в очередном издательстве впервые выходила книга Леонида Параскевича, издатель с унылым видом говорил, что тираж «не пошел», что у каждого издательства есть свой круг читателей, что люди, которые читают, знают и любят Параскевича, покупали его книги, изданные другими издательствами, так что на продукцию данного конкретного издательства они внимания не обращают и не ожидают «встретить» здесь романы Параскевича. Очень жаль, но залатать финансовые дыры при помощи одного-единственного романа известного писателя не удалось. Вот если бы он написал еще одну вещь…

– И он, конечно, писал.

– Конечно. В итоге – двадцать шесть книг, а в кармане чуть больше двадцати тысяч долларов.

– И вы, конечно, ищете его убийцу среди книгоиздателей.

– Естественно, – подтвердила Настя. – Где же мне, горемычной, еще его искать?

– А Параскевич чем-нибудь занимался, кроме того, что романы писал?

– Насколько мне известно, ничем. Он уже заканчивал факультет журналистики, когда написал и опубликовал свой первый любовный роман. И после окончания университета уже не стал устраиваться ни на какую службу – ни на государственную, ни в частный сектор, а сел за письменный стол и занялся художественным творчеством. В коммерческих операциях участия не принимал, в вашей службе на него ничего нет.

– А ревность и прочая бытовуха? Не хотите там поискать?

– Хочу, но рук не хватает. Знаете, Иван Алексеевич, этот Параскевич был, по-моему, глубоко несчастен.

– Что, проблемы с женой?

– Скорее с матерью. Мать у него – такая, знаете ли, особа, которая искренне считает всех окружающих глупее себя. Вот, например, о своей невестке Светлане она отзывается следующим образом: я, дескать, не была в восторге от Лениного выбора, но, в конце концов, не мне с ней жить, а ему, поэтому я всегда была приветливой со Светочкой и всеми силами старалась ее полюбить как родную. У нас с невесткой были прекрасные отношения, мне очень скоро удалось преодолеть неприязнь к ней, ведь самое главное для меня – чтобы мой сын был счастлив. А сама Светлана и многие друзья Параскевичей, как старших, так и младших, в один голос утверждают, что Галина Ивановна так люто ненавидела невестку, что даже не умела этого скрывать, хотя, может быть, и старалась. Ненависть выплескивалась во всем, в каждом слове, в каждом взгляде, в жесте. В любой мелочи. А Галина Ивановна свято уверена, что она – великая актриса и о ее истинных чувствах никто не догадывается. Властная, нетерпимая к чужому мнению, если оно не совпадает с ее собственным, все за всех решает, всегда знает, кому как лучше поступить. В общем – чума. У таких матерей обычно вырастают очень несчастные дети, потому что эти дети с младенчества приучены беспрекословно слушаться, боятся делать наперекор и при этом тихо ненавидят мать. Ненависть с каждым днем, с каждым годом накапливается, но страх перед матерью не позволяет ей выплескиваться наружу криком или просто резким замечанием, поступком. Представляете, в каком аду живут эти несчастные дети? Им уже за пятьдесят, а матери продолжают их третировать, смотреть в рот и давать советы, что нужно есть, а что нельзя, критически оглядывать одежду и комментировать их стиль и манеру одеваться. Они суют нос во все семейные проблемы детей, осуждают их супругов, дают рекомендации по воспитанию внуков, командуют, распоряжаются, повышают голос, позволяют себе грубости и бестактные выходки.

– И что же, мать Параскевича именно такая?

– Один в один, – подтвердила Настя. – Даже хуже. А жена у него очень милая, мне она понравилась. По-моему, она по-настоящему любила своего мужа…

* * *

Светлана Параскевич повернулась на бок и стала осторожно вылезать из-под теплого пухового одеяла. Она старалась не потревожить лежащего рядом мужчину, но он все-таки открыл глаза, быстрым жестом обхватил ее за плечи и уложил обратно, крепко прижав к себе.

– Ты куда это собралась?

– Пойду чайник поставлю.

– А поцеловать? Как это можно – оставить любимого мужчину одного в комнате и уйти, не поцеловав его?

Светлана нежно поцеловала его в губы, в глаза, в щеки.

– Я тебя обожаю, – прошептала она. – Ты – невероятный. Лучше тебя никого нет.

– А твой покойный муж?

Она расхохоталась звонко и весело.

– Только мой покойный муж может сравниться с тобой, – проговорила она, гладя мужчину по плечам и груди. – Но ты все равно лучше. Ты свободнее, а значит – сильнее. Ты независим. Ты можешь себе позволить, в отличие от него, быть гордым. Ведь у тебя нет такой матери, какой была моя свекровь.

– Но у меня нет и такого таланта, какой был у твоего мужа. Кто я в сравнении с ним? Жалкий учитель русского языка и литературы, получающий гроши.

– Это неважно, – тихонько сказала Светлана, обнимая его. – Ты мужчина, которого я люблю. А талант тебе и не нужен. Достаточно того, что он есть у меня.

Глава 2

По квартире разливался аромат крепкого, только что смолотого и сваренного кофе. Сергей Николаевич Березин сладко потянулся под одеялом и привычно протянул руку на другую половину огромной супружеской кровати. Протянул – и тут же отдернул. Все месяцы, пока Ирина была в клинике и в санатории, он знал, что дома ее нет, поэтому даже спросонок не забывал об этом. Но вчера он привез ее сюда, и подсознание дало команду: раз жена в квартире, она должна быть в супружеской постели.

А ее нет. Нет и быть не может. Ирина будет спать в маленькой комнате на диване. Она сама сделала выбор, хотя Березин предлагал ей занять спальню.

Сергей Николаевич легко выпрыгнул из-под одеяла, сделал несколько взмахов руками, чтобы разогнать кровь, натянул джинсы и отправился в ванную. Через десять минут, выбритый и благоухающий хорошей туалетной водой, он появился в кухне. Ирина сидела на стуле, некрасиво сгорбившись, непричесанная, в небрежно застегнутом халате и в тапочках со стоптанными задниками. Березин недовольно поморщился, не сумев скрыть неудовольствия.

– Доброе утро, – сдержанно сказал он.

– Здравствуй, – вяло откликнулась Ирина.

– Ты плохо себя чувствуешь? – вежливо поинтересовался он.

– Нормально.

Она пожала плечами и отпила кофе. Березин заметил, что чашка была не из сервиза, стоящего на кухне в застекленном шкафчике, а из тех разномастных, с отколотыми ручками и царапинами, которые использовались для отмеривания, например, сахара, или муки, или воды, или крупы. Та Ирина никогда не стала бы пить кофе из этих чашек.

– Тогда почему ты в таком виде?

– А что? Чем тебя мой вид не устраивает? Я же дома, а не на приеме в посольстве.

– Ира, ты не должна забывать – ты моя жена. Пожалуйста, веди себя соответственно.

– Но ведь здесь нет никого, – искренне удивилась она, и Березин понял, что Ирина действительно не понимает, чего он от нее хочет.

– Пойми, – мягко сказал он, наливая себе кофе в красивую чашку из тонкого фарфора, – ты не должна расслабляться даже дома. Ты должна все время вести себя так, как будто за тобой наблюдают десятки глаз. Только так ты сможешь обрести уверенность и стать настоящей женой политика. Если ты будешь делить свое поведение на две категории – «для дома» и «для людей», – ты обязательно допустишь грубую ошибку, причем публично. И первое, что ты должна сделать, – не ходить дома распустехой и не пить кофе из битых чашек, даже когда ты одна.

Ирина молча вышла из кухни, и Березин с досадой подумал, что она оказалась более обидчивой, чем он предполагал. Намучается он с ней. Ирина вернулась через несколько минут в длинной, до пола, вязаной юбке, узкой и прямой, и в трикотажной блузке с длинными рукавами, завязанной на животе в узел и открывающей маленький кусочек ослепительной кожи. Волосы ее были стянуты на затылке и закреплены в узел, губы слегка подкрашены. Теперь она, тонкая и изящная, напоминала натянутую струну, готовую при умелом прикосновении откликнуться мелодичным звуком.

Не говоря ни слова, Ирина вылила в раковину остатки кофе из своей чашки с щербатыми краями, достала чашку из сервиза, налила в нее кофе и уселась напротив Березина, закинув ногу на ногу. Он невольно залюбовался ее прямой спиной, длинной шеей и гордо вскинутым подбородком. Как похожа, боже мой, как она похожа на ту! Наваждение.

– Так хорошо? – спросила она очень серьезно, и Березин с облегчением понял, что Ирина не обиделась.

– Отлично. Только чуть-чуть помягче. Опусти немного голову, а то вид у тебя уж очень неприступный. Мы же решили, что ты – мой тыл, милая, заботливая, любящая. Между прочим, у тебя есть еще что-нибудь такое же длинное, до самого пола?

– Есть, – удивленно ответила она. – Два вечерних платья для ресторана.

– Это не годится. А попроще?

– Если попроще – только то, что на мне. А в чем дело?

– Это удивительно удачная находка, – объяснил Сергей Николаевич. – Когда женщина ходит в длинном платье дома, это напоминает девятнадцатый век, когда еще существовало понятие хранительницы очага. Нужно сделать это твоим стилем. Да-да, – оживился он, – именно так. Длинные платья всегда, в любой обстановке: дома, на приемах, в театре – всюду. И непременно прическа из длинных волос, вот как сейчас. Благородно и просто. И главное – тебе очень идет. Нужно немедленно заняться твоим гардеробом.

Он схватил телефонную трубку и начал накручивать диск.

– Алло! Татьяна Николаевна? Березин говорит. Машина пошла за мной? Очень хорошо. Татьяна Николаевна, моей жене срочно нужна портниха. Да, да. Нет, к завтрашнему дню, к нашему мероприятию. Нет, она еще не очень хорошо себя чувствует, мне не хотелось бы везти ее в центр, сейчас всюду такие пробки… Да, пусть приедет на дом. Да, разумеется, образцы тканей тоже нужны. Ну вот, – весело сказал он, повесив трубку, – через два часа сюда приедет портниха. Татьяна все организует. Закажешь ей несколько нарядов – для публичных выходов и для дома. Для дома даже важнее. И продумай наряд для завтрашнего мероприятия. Его сошьют в первую очередь, все остальные обговори, выбери ткань, все сделают в течение недели.

– Сережа… – робко сказала Ирина. – Я боюсь. Я что, должна буду остаться с ней один на один? Без тебя?

– Разумеется. Я через десять минут уеду и вернусь только вечером.

– Но как же… Что я буду ей говорить? Я же не знаю…

– Ира, возьми себя в руки, в конце концов, – жестко произнес Березин. – Нельзя бояться до бесконечности. Я не смогу водить тебя за ручку всю оставшуюся жизнь, привыкай действовать самостоятельно. В первый раз я совершил ошибку, женившись на девице из хорошей семьи, потому что девица оказалась блядью. Теперь я взял в жены тебя, – он сделал выразительную паузу, с удовлетворением наблюдая, как разливается румянец по нежному лицу Ирины, – и очень надеюсь, что ты сможешь стать похожей на девицу из хорошей семьи.

Она резко поднялась и отвернулась к окну, не ответив на его выпад. Сергей Николаевич допил кофе и быстро оделся. Уже стоя в прихожей, он заметил, что Ирина так и стоит на кухне возле окна. Ему стало не по себе, он не хотел уходить из дома с тяжелым сердцем, оставляя в квартире обиженную женщину.

– Ира, я пошел. Пожелай мне удачи. У меня будет трудный день.

Она медленно повернулась. Краска стыда и негодования уже сошла с ее лица, оно снова было бледно-розовым и очень нежным.

– Я желаю тебе, дорогой, чтобы ты не забывал, при каких обстоятельствах мы с тобой познакомились. Не исключено, что я от этого знакомства выиграла, хотя пока еще ничего не ясно. Но идея принадлежала тебе, и кровь – на твоих руках, а не на моих. Ты только что напомнил мне, что до знакомства с тобой я была проституткой. Теперь я напоминаю тебе о том, кто ты такой.

– Ира, не стоит… – начал было Березин, но она прервала его:

– Я даю тебе слово, что научусь быть достойной женой политика. Но я никогда не буду женой убийцы.

Она пересекла кухню, прошла мимо Сергея Николаевича и скрылась в маленькой комнате, ожесточенно хлопнув дверью.

* * *

Административный корпус отличался от всех остальных зданий и сооружений исправительно-трудовой колонии только тем, что находился «на воле», а не за забором и проволокой. Внутри царил тот же всепроникающий запах пропотевших сапог и немытых тел, стены были покрашены унылой масляной краской, и вообще вся атмосфера вызывала ассоциации не со служебным помещением, а именно с казенным домом.

Наталья терпеливо сидела в коридоре, в очереди таких же, как она, приехавших на свидания или привезших посылки: почта теперь работает так плохо, что посылка или не дойдет совсем, или ее по дороге разворуют. Хорошо, если не дойдет, тогда можно и новую послать. А если дойдет ящик наполовину пустым, то будет считаться, что осужденный посылку получил и другой в ближайшие полгода ему уже не полагается. Многие стали посылки привозить лично или с оказией передавать, так надежнее.

Наталья приехала на свидание, первое с тех пор, как Евгений оказался в колонии. Она так давно его не видела, что боялась даже представить себе, каким стал ее муж. По рассказам знакомых, по книгам и фильмам она уже имела кое-какое представление о том, что такое жизнь в колонии, и ожидала увидеть Евгения поникшим, с ранними морщинами, с почерневшими зубами и трясущимися руками.

Наконец подошла ее очередь. Она оглянулась на сидящих в тоскливой очереди женщин (мужчин здесь почему-то не было, видно, на свидания приезжали только матери и жены, а отцы и сыновья предпочитали другие развлечения), незаметно перекрестилась и толкнула деревянную дверь кабинета.

– Я к осужденному Досюкову Евгению Михайловичу, статья сто три, срок восемь лет.

– Жена? – не поднимая головы, спросил хмурый капитан в зеленой форме офицера внутренней службы. – Документы, пожалуйста.

– Вот. – Наталья торопливо протянула ему паспорт, совсем новенький, полученный всего два месяца назад, когда она меняла фамилию.

Капитан аккуратно перелистал паспорт от первой до последней страницы, потом поднял голову и с любопытством уставился на нее.

– Тут отметочка о заключении брака. Вы поженились полгода назад?

– Совершенно верно.

– Досюков в это время был под следствием? – уточнил капитан.

– Да.

– И вы, значит, добровольно согласились стать женой убийцы? Почему, интересно? Вы его одобряли?

– Нет, вы не так поняли, – торопливо заговорила Наталья. – Я же нормальный человек, как я могу одобрять убийство? Но я хотела, чтобы он, отбывая наказание, знал, что я его жду, что он мне нужен, что он должен справиться со всем этим… У него ведь нет никого, кто ездил бы к нему на свидания, кто посылал бы ему продукты. Мать совсем старая и почти слепая, она из дома практически не выходит. Отца нет, он давно умер. Женя у нее единственный сын, ни братьев нет, ни сестер. И если бы мы не расписались, меня бы не пускали к нему на свидания. Пусть он убийца, но ведь должен у него быть кто-то, кому он верит и на кого может надеяться.

– Вы сейчас сказали интересную вещь, – заметил капитан. – Вы сказали: пусть он убийца. Так вы верите в то, что он совершил убийство?

– Я не понимаю, – вмиг пересохшими губами сказала Наталья.

– Я хочу сказать, что ваш муж ведь не признался в совершении убийства ни на следствии, ни на суде. И он до сих пор не признает себя виновным. Поэтому я и спросил вас: а вы как считаете? Вы тоже уверены, что он невиновен?

– Я… – растерялась она. – Я не знаю. Честное слово, я не знаю. Женя не такой человек, чтобы убить кого-то… Но ведь чужая душа – потемки, ни за кого нельзя ручаться, даже за себя самого. Нет, я не знаю. Но я знаю, в чем состоит мой долг. Если государство сочло необходимым наложить на него кару за что-то, то мой долг – помочь ему пережить это с достоинством, чтобы он не потерял человеческого облика, чтобы осознал ошибку, осознал свой грех, если он все-таки это совершил, и чтобы покаялся, исправился.

– Вы – верующая?

– Как вам сказать…

Она улыбнулась впервые с тех пор, как вошла в этот кабинет.

– Когда Женю арестовали, я стала ходить в церковь просто потому, что очень хотела хоть как-то ему помочь, а как – не знала. Познакомилась со священником, он и объяснил мне, что если я столько лет прожила рядом с Женей и не сумела отвратить его от греха, то мой долг теперь сделать все, чтобы помочь ему очиститься, обновиться и исправиться.

Капитан открыл несгораемый шкаф, за которым оказались картотечные ящики, выдвинул один из них, долго перебирал карточки, наконец вынул одну из них и внимательно изучил.

– У вас краткосрочное свидание, три часа.

– Так мало? – в отчаянии всплеснула руками Наталья. – А мне говорили…

– Вам говорили про долгосрочное, – сухо перебил ее капитан, – на трое суток. Это вам пока рано, срок еще не подошел.

– А когда же?

– Через три месяца, не раньше, да к тому же в зависимости от того, как ваш муж будет себя вести. Если нарушит режим, то в качестве наказания он может быть лишен посылки или свидания.

– А он что, нарушает? – робко спросила она.

– Пока нет, но все когда-то бывает в первый раз, – философски изрек капитан.

Он снял телефонную трубку на аппарате без диска.

– Седьмой отряд, Досюков Евгений Михайлович, сто третья, восемь лет. На краткосрочное.

Выслушав ответ, он снова повернулся к Наталье и усталым голосом объяснил ей, куда теперь идти, что сказать и какую бумажку показать.

– Вам там скажут, но я предупреждаю на всякий случай заранее: деньги, колющие и режущие предметы, алкогольные напитки, сигареты с фильтром…

Она на мгновение прикрыла глаза и отключилась. Целые сутки в плацкартном вагоне, продуваемом насквозь, где даже ночью не гасится свет и постоянно мимо тебя кто-то ходит. Она совсем не смогла заснуть, ей было очень холодно и очень страшно. И теперь в неуютном, вонючем, но таком теплом кабинете ее разморило. А о том, чего нельзя приносить с собой на свидание, она и так знала еще с тех пор, когда приходила в следственный изолятор на регистрацию брака.

– Гражданочка! – услышала Наталья голос над самым ухом. – Гражданка Досюкова!

– Ой, простите. – Она смущенно улыбнулась, поправила шапочку, шарф и встала. – Всю ночь в поезде. Спасибо вам. До свидания.

– До свидания. Ваш муж сейчас на работе, его смена закончится в восемнадцать ноль-ноль, тогда и встретитесь.

– Спасибо вам, – повторила Наталья, берясь за ручку двери.

До шести вечера была еще уйма времени, и его нужно было где-то провести. Она вышла из административного здания колонии и побрела к платформе пригородной электрички. Пожалуй, она вернется в город, а к шести часам снова приедет сюда. Наталья быстро окинула глазами висящее на платформе расписание – поезда ходят каждые полчаса, так что добраться вовремя она всегда сможет. А до города ехать минут сорок.

В электричке было грязно и холодно, вагоны не отапливались, но она мужественно терпела неудобства, понимая, что выхода все равно нет. Можно подумать, что ей предлагали отдохнуть в теплом гостиничном номере на мягкой чистой постели. Если бы не села в электричку, слонялась бы сейчас по поселку вокруг колонии или сидела бы в коридоре административного здания, погрузившись в атмосферу горя, страдания, слез, отчаяния. Что одно, что другое – большая «радость».

Выйдя на вокзале в самом центре крупного промышленного города, Наталья Досюкова первым делом решила поесть. Энергично вскинув на плечо ремень большой дорожной сумки, в которой были только продукты и теплые вещи для Жени, она бодро зашагала по широкому проспекту, вглядываясь в витрины и вывески, ища глазами то, что ей нужно. Ее внимание привлек небольшой ресторанчик, расположенный в полуподвале. Она знала, что очень часто именно такие маленькие полуподвальные заведения оказываются самыми что ни на есть изысканными, с прекрасной кухней и первоклассным обслуживанием.

Едва толкнув дверь, Наталья поняла, что не ошиблась. К ней немедленно подскочил мужчина средних лет в идеально отглаженных брюках, черном жилете поверх белоснежной сорочки и галстуке-бабочке.

– Добрый день, – заговорил он хорошо поставленным голосом. – Добро пожаловать. Желаете пообедать или только слегка перекусить?

– Пообедать, – решительно ответила Наталья, царственным жестом, будто песцовую шубу, сбрасывая ему на руки тяжеленную сумку. – Вкусно, сытно и с хорошим сервисом. Это возможно?

– Нет ничего невозможного, если этого хочет красивая женщина, – сверкнул зубами швейцар, он же гардеробщик, он же, судя по мускулатуре, вышибала. – Уверен, что вы останетесь довольны. Позвольте вашу курточку и шапочку. Прошу в зал, будьте любезны.

Она оглядела себя в зеркале с ног до головы. Нет, еще вполне, вполне. Для поездки в «зону» она оделась, конечно, попроще, понимала, что придется ночь провести в холодном вагоне, потом разговаривать с начальством в колонии, потом встречаться с Женей. Глупо и неуместно одеваться в дорогие шмотки. Нужны вещи, которые не мнутся и не пачкаются. Черные джинсы и черный теплый свитер из ангоры – вот самый подходящий наряд для такой поездки. В самом деле, не на праздник же она собралась – на свидание с осужденным убийцей как-никак. Шубу надевать тоже не хотелось, хотя в поезде она ох как пригодилась бы – накрыться. Но нехорошо, шуба дорогая, красивая, в пол. Что ж, в такой шубе на свидание являться? Напоминать лишний раз Жене, какая жизнь за воротами осталась? Правильно она сделала, что надела куртку, длинную, темно-зеленую, с фиолетовой и бордовой отделкой. Эти цвета были в моде в год последней зимней Олимпиады, позапрошлой зимой, тогда Наталья и купила эту куртку, теплую и немаркую, специально чтобы на рынок ходить да на дачу ездить.

Она стояла перед зеркалом, вся в черном, и с удовольствием оглядывала красивую большую грудь, округлые бедра и тонкую талию. Она никогда не была худышкой, грудь и попка у нее всегда были заметными и притягивали мужской глаз, но зато талия была на удивление тонкой, и Наталья прикладывала немало усилий к тому, чтобы на ней не появлялись лишние сантиметры. И лицо у нее было яркое, с темными глазами и густыми, красиво очерченными бровями. Нет, вполне, очень даже вполне, подумала она, поправляя волосы.

Она вошла в зал царственной походкой красивой и уверенной в себе женщины и, не глядя по сторонам, направилась к свободному столику. Народу в зале было немало, видно, ресторанчик уже имел сложившуюся репутацию и постоянную клиентуру. Она едва успела сесть за столик и открыть лежащую перед ней карту вин, как подскочил официант.

– Добрый день, мы рады вас приветствовать в нашем ресторане. Я прошу прощения, но мне кажется, вам будет удобнее вот за тем столиком.

С этими словами он чуть повернулся и указал рукой на столик в противоположном конце зала. Тот столик был около окна, а этот у стены, неподалеку от зажженного камина.

– Почему вы считаете, что там мне будет лучше? – надменно спросила Наталья.

– Столик возле окна традиционно считается лучшим, – с ослепительной улыбкой пояснил официант.

– Я замерзла, – сердито ответила Наталья, – и хочу остаться здесь, поближе к огню. А из окна наверняка дует. Тема исчерпана, молодой человек, принесите мне кофе и меню.

На лице официанта отразилась такая растерянность, что ей стало смешно. Видно, она заняла чей-то постоянный столик, и бедняга теперь будет мучительно соображать, как выкручиваться, если его клиент явится раньше, чем она уйдет отсюда. Но она не уйдет еще долго, на вокзале нужно быть в пять часов, а сейчас только половина второго.

– Какой кофе желаете? «Нескафе», «Пеле», «Якобс», эспрессо, капуччино, по-турецки?

– Эспрессо и стакан минеральной без газа. И позовите мэтра.

Через полминуты перед ней возник представительный метрдотель в смокинге и с меню в руках. За его спиной робко маячил официант с подносом, на котором дымился кофе и сверкал стакан с минеральной водой.

– Слушаю вас, – важно заявил мэтр неожиданно высоким тенорком.

– Я, по-видимому, заняла чей-то постоянный столик, – сказала Наталья, открывая меню и начиная его изучать. – Прошу вас не беспокоиться, это не войдет в привычку, я приезжая, и сегодня вечером меня уже не будет в вашем городе. Но я не хочу никуда пересаживаться, я очень замерзла и предпочитаю сидеть поближе к огню. Если придет тот человек, который обычно здесь сидит, предоставьте мне самой извиниться перед ним. Я надеюсь, он не будет в претензии. С этим все. Теперь заказ. Коктейль из креветок, – продолжила она без паузы, по-прежнему не глядя ни на метрдотеля, ни на официанта, нимало не интересуясь, слушают ли они ее, записывают ли ее заказ и удовлетворены ли ее объяснениями. – Шашлык из осетрины, картофель фри, маринованная свекла, лук не класть, огурец не класть. Десерт «Мирабелла», кофе «Якобс» двойной и еще один стакан минеральной без газа, лед обязательно. После десерта и кофе примерно через полчаса принесете еще один кофе эспрессо. Не перепутайте.

Она давно уже разделила все человечество на господ, халдеев и динамичную прослойку, которая в конечном итоге разделяется на тех, кто приближен к господам, и тех, кто превращается в халдеев. Женя всегда был господином, с самого рождения. Он господствовал над своими родителями, над своими женщинами, над своими партнерами по бизнесу и над своими деньгами. Она, Наталья, двадцать три года бултыхалась в вонючей аморфной прослойке, пока не нашла Женю и не стала плавно подплывать к нему. Четыре года они прожили вместе, пока наконец не поженились. Теперь и она принадлежит к клану господ, а смотреть в лицо халдеям много чести.

Официант странно напряженным голосом повторил заказ, глядя в свой блокнот, она выслушала и отпустила его царственным кивком. Этим штучкам с тремя чашками кофе разного сорта она научилась у Жени.

– Если ты хочешь понять, в какое заведение попала, совсем не обязательно перепробовать все блюда. Достаточно сделать один сложный заказ, и тебе сразу станет понятно, как здесь с дисциплиной, кого набирают на работу – растяп и безмозглых дураков или людей профессионально пригодных. Достаточно определить, каковы официанты, чтобы догадаться, какова кухня, потому что подход к подбору кадров един. Он или правильный, или нет. И если официанты подобраны грамотно, то и повара в ресторане хорошие, а плохих работников здесь не держат.

Когда она приходила в ресторан без Жени, она всегда делала такие «сложные» заказы, даже если ресторан был знакомым и проверять его нужды не было. Ей нравилась эта игра, ей нравилось ощущение принадлежности к клану господ.

Она уже доела коктейль из креветок и потянулась к чашке, чтобы допить остывающий кофе номер один, как заметила на белой накрахмаленной скатерти нечто темное. В первый момент Наталья не поняла, что это такое. Но в следующую секунду сообразила, что это не что иное, как рука, принадлежащая чернокожему человеку. Она подняла глаза от тарелки и обворожительно улыбнулась.

– Я заняла ваш столик? Прошу извинить, но на улице так холодно, и я очень замерзла, а здесь огонь… Если вы настаиваете, я пересяду.

Она знала, что он не будет настаивать. И никто бы не стал. Не родился еще на свет тот мужчина, который смог бы прогнать ее из-за своего стола.

– The table was not reserved, it was the case of habit, – ответил мужчина и вдруг легко перешел на русский: – Вы позволите мне все-таки сесть там, где я привык? Или вы предпочитаете обедать в одиночестве?

– Я буду рада, если вы его разделите.

Наталья отметила, что говорил по-русски он бегло и правильно, но с сильным мягким акцентом. Она неплохо владела английским и поняла единственную сказанную не по-русски фразу: «Столик не был заказан, просто я привык к нему».

– Вы каждый день обедаете здесь? – спросила она.

– Да, почти каждый, – ответил чернокожий. – А вы здесь в первый раз?

– И, надеюсь, в последний. Я сегодня уезжаю домой, приехала на один день по делам. А вы? Работаете здесь?

– Да, я журналист, наша газета прислала в Россию большую группу журналистов освещать ход и итоги выборов. В нашей стране к вашим выборам проявляют интерес.