Марина Эльденберт
Королевская магия
Пролог
– Девчонка должна умереть! – Глаза женщины метали молнии.
Стоящий напротив нее мужчина оставался спокоен.
– Убить ее сейчас равносильно тому, чтобы признать свое поражение. Особенно когда расследованием занялся Барельвийский. Он не успокоится, пока не вытащит на свет всю правду.
– Этот щенок!
Женщина скривилась. От ее ярости по комнате прокатились волны магии, заискрило золотом.
– Тебе надо успокоиться.
– Не тебе мне приказывать! – она гневно прищурилась.
– Я не приказываю. – Он сцепил пальцы, приблизился к ней. – Подумай сама, что лучше – просто избавиться от нее, или выставить на всеобщее обозрение ее деревенскую природу? Ее неумение держаться в высшем свете? Ее акцент, ее словечки, ее манеры.
– Манеры – дело наживное, – выплюнула женщина. – Если мы подпустим ее к Гориану…
– Если мы подпустим ее к Гориану, все увидят, что она из себя представляет. В том числе он. Неотесанная девица из провинции, которая всеми силами старается дотянуться до того, до чего ей не дотянуться никогда. Которая из кожи вон лезет, чтобы понравиться своему венценосному папаше. А потом…
Мужчина сделал паузу, улыбнулся. Женщина его оптимизма не разделяла, поэтому только нахмурилась и нетерпеливо спросила:
– Что потом?
– Потом она «случайно» его убьет.
Ее глаза расширились. Потом сузились.
– Ты уверен? – жестко спросила она. – Уверен в том, что у тебя получится все это провернуть?
– На сто процентов, любовь моя, – он усмехнулся. – Как и все, что я делал раньше. Мы избавимся от двух львов одной магией. Ты сама понимаешь, что Гориан силен, и именно его сила не позволяет ему сейчас уйти в мир иной. Несмотря на все наши старания. Но ее магия… родственная. Королевская… Его уничтожит.
Женщина снова нахмурилась.
– Это слишком рискованно.
– Не больше, чем убить ее прямо сейчас.
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
– Привезем ее сюда. Как можно скорее. Скормим Гориану и Барельвийскому душещипательную историю о том, как ее мать сбежала с ребенком, не поставив никого в известность. Предоставим «доказательства». Потом, когда все расслабятся, мы «найдем» заклинание обмена магией…
– Как ты уже его нашел?
– Это не моя ошибка, – в голосе мужчины за все время промелькнуло раздражение. – Алая схема была рабочая, она действительно должна была опустошить и убить Барельвийского и новый сосуд, но эта девчонка случайно оказалась рядом с ним.
– Мне интересно, как она вообще выжила, – саркастически произнесла женщина. – Приказ был найти и убить и ее, и мать.
– С этим я тоже разберусь.
– Хотелось бы верить. И очень не хотелось бы в тебе разочаровываться. Снова.
Женщина отвернулась, чтобы уйти, но он перехватил ее за локоть.
– Оставь свои королевские замашки для остальных, – жестко произнес он. – Я по-прежнему твой единственный союзник. Не забывай это.
Она смерила его взглядом свысока.
– А я – по-прежнему твоя королева, – ответила ему в тон, – и только потом – все остальное. Не забывай это.
Она вышла, оставив его одного в сверкающем роскошью зале. Мужчина сжал зубы, еле слышно выругался и направился к ведущим в анфиладу дверям.
Глава 1
Алисия
До Гриза оставалось ехать около часа. Железную дорогу построили вдоль моря, поэтому я сидела, уставившись на бесконечную синюю гладь, залитую солнцем. Изредка прокатываясь по ней взглядом до берега, на который обрушивалась белоснежная пена, и с волной уходя обратно. Туда, где небо сливается с горизонтом.
Когда я уезжала, было пасмурно, а море больше напоминало жидкий металл, вспоротый бурунами плавления. Правда, тогда никакой пасмурный день не мог испортить мне настроения, сейчас же никакой солнечный не мог его наладить. Очевидно, это чувствовали все, потому что Эдер вздыхал, а Зигвальд шуршал. Газетой. Хотя я не уверена, что точно определила, кто и что делал.
– Алисия, не все так страшно.
По крайней мере, в этом я точно могла быть уверена: говорил Зигвальд. Или нет?
Ненавижу магию!
Я обернулась, чтобы посмотреть на своего спутника – он и правда держал в руках газету, но смотрел прямо на меня. Эдер тоже смотрел на меня и занимал половину купе. Как сказал Зигвальд в самом начале, нам повезло, что он еще не до конца вырос и сейчас больше напоминал очень крупного пса, чем льва.
Еще нам очень повезло, что мы покинули Барельвицу: благодаря тому, что не поехали на вокзал в столице, а Зигвальд не стал брать свой мобильез. Наемный экипаж отвез нас до небольшой станции той же ночью, и уже там мы сели на поезд, потому что иначе его светлость, чтоб ему провалиться, королевский особун точно бы нас нашел.
И опять началось бы: «Ты моя, Алисия, я никуда тебя не отпущу, будь моей арэнэ, я куплю тебе титул и буду приезжать в свободное от жены и политики время».
Ненавижу Райнхарта!
– Все совсем не страшно, – подтвердила я.
– Тогда почему у вас такое лицо?
– Какое?
– Скажем так, если бы я описывал вас в сочинении для гувернера, я бы назвал вас грозовой тучкой.
– Не всем и не всегда быть солнышками, ваша светлость.
– Можно просто Зигвальд, я уже говорил, – он отложил газету на мягкий диванчик, на котором сидел.
– Хорошо, – сдалась я. – Просто Зигвальд.
Его белосветлость улыбнулся краешком губ. У него это получалось крайне занимательно: не поймешь, то ли тебя одобряют, то ли над тобой смеются. Но за то время, что мы ехали в Гриз (почти двое суток) я успела узнать, что Зигвальд в принципе так выражает свои эмоции. Крайне безэмоционально.
В любом случае, называть его официально не имело смысла. У нас хоть и были разные купе, дверь между ними все равно была, большую часть времени Зигвальд проводил у меня, чтобы я случайно не загорелась и не подожгла поезд.
Загораться мне не хотелось, поэтому я не возражала.
– Не хотите убрать Эдера? Нам скоро выходить.
– Не хочу. Пусть полежит пока.
Тем более что Эдер с каждым днем (или, правильнее будет сказать, с каждой минутой) убирался все сложнее. Такое ощущение, что, обретя материальную форму, лев потерял часть своих маджерских свойств. Вчера, например, я с трудом заставила его исчезнуть, когда нам принесли ужин. В итоге проторчавший минут пять под дверью проводник Пресветлый знает что подумал о том, чем мы тут занимались.
А мы, между прочим, маджера убирали.
Который не хотел убираться.
– Ладно, – миролюбиво согласился Зигвальд, который в отличие от своего брата почти во всем со мной соглашался. – Пока мы не приехали, нам надо продумать легенду.
– Легенду?
– Для вашей мамы. Как вы меня представите?
– Как брата… – вот тут я основательно призадумалась.
Как брата своего фиктивного жениха, с которым я совсем не фиктивно провела ночь? Если быть честной, ночь я с ним, конечно, не проводила, так, полчаса. Потом его королевское особунейшество бодро натянул штаны и, как истинный серан, шустро ускакал решать политические дела, связанные с покушением на ее величество.
– Как брата?.. – полюбопытствовал Зигвальд.
– Вы что, правда собираетесь со мной к моей маме? – сердито спросила я.
– Нет, я остановлюсь в одной из ваших чудесных здравниц. Поправить здоровье, нервы и выгулять маджеров на морском воздухе, чтобы росли, как ваш Эдер.
Я скептически на него покосилась.
– Бросьте, Алисия. У вас нестабильная магия, с которой вы не умеете управляться. Вы же не хотите спалить себя и маму?
Маму я спалить точно не хотела. Если честно, я никого не хотела палить, я вообще этой магии не хотела! Но так получилось, что она у меня есть. У меня – магия эрцгерцога Серана Особунейшего, у него – моя.
– А если мне ее запечатать?
Зигвальд очень серьезно на меня посмотрел.
– Вы же это несерьезно, Алисия? Даже если представить, что у вас была бы ваша личная магия, это слишком жестоко.
За время нашего путешествия я успела все ему рассказать. И о том, что случилось, когда мы с Райнхартом попали под действие алой схемы – как его магия перешла ко мне, и о том, что изначально считали, что магии у меня нет, а потом она возникла у Райнхарта.
– По отношению к кому?
– По отношению к вам. Процесс наложения печати очень болезненный, а во взрослом возрасте – тем более.
– Я ее не хочу, – сказала я. – Магию.
– Я, может, тоже не хочу, чтобы у меня были белые волосы. Тем не менее они белые.
– А вы не хотите?
Зигвальд прищурился.
– Алисия, это было философское замечание. Я к тому, что ничего нам просто так не дается, и, если что-то у нас есть, это стоит прежде всего изучить, а только после отказываться. Честно говоря, я вообще не уверен, что вас можно запечатать. Повторно. Если ваша магия сорвала печать… Словом, пока нам рано углубляться в такие дебри.
– А в какие дебри не рано?
– Мы как раз на них остановились. Легенда.
Ах, да. Легенда.
– Я могу сказать, что вы просто вызвались меня сопроводить, чтобы я не ехала одна из столицы. Расскажу о своей магии, и…
Зигвальд зевнул. Совершенно не стесняясь и даже ладонью рот не прикрыл. От такого я чуть свой не открыла, поскольку видеть этого выхоленного аристократа зевающим как Эдер было слишком даже для меня.
– Вот сейчас мне не верится, что вы драматург, – произнес его белосветлость. – Притом даже начинающий. Вам самой не скучно? «Вы просто вызвались сопроводить меня, чтобы я не ехала одна из столицы…» Бе.
Зигвальд так натурально скривился, что я сложила руки на груди.
– И что вы мне предлагаете? – поинтересовалась я.
– Вообще-то пьесы здесь пишете вы. Но поскольку у вас творческий… как это сейчас модно называть – кризис? Так вот, поскольку у вас он, так и быть. Я предлагаю вам представить меня как вашего будущего мужа.
Невероятно! У них, в смысле в семье эрцгерцогов Барельвийских традиция, что ли, такая? Найти себе девушку, которую можно представить как фиктивную невесту, чтобы… чтобы – что?
– Вам-то это зачем? – интересуюсь я, и сарказма в моем голосе сейчас чуть ли не больше, чем во всем Зигвальде вместе взятом.
– Потому что я хочу на вас жениться, Алисия.
Во мне кончаются слова.
– Зачем?!
– Да, с фантазией у вас сейчас явно какие-то сложности. Зачем мужчина женится на женщине?
– Раньше я бы сказала по любви, но потом пообщалась с вашим братом.
Вот честно, не хотела я этого говорить, само собой вырвалось. Зигвальд тут же слегка помрачнел. Выражаясь его словами, если бы я писала сочинение для гувернантки (или пьесу) это звучало бы так: среди морозного дня внезапно надвинулись тучи, и закрутился густой снежный буран.
– Вашей матери потребуются объяснения, кто я такой, – произнес его белосветлость. – Не только вашей матери, всем, когда мы вместе сойдем с поезда. На секундочку…
Он достал из нагрудного кармана часы на цепочке.
– До этого великолепного момента осталось всего двадцать пять минут. Поэтому я не вижу причин изобретать паровоз, и, поскольку мы на нем уже едем, предлагаю себя в качестве вашего будущего возможного мужа для общества. С остальным разберемся на месте.
Прозвучало это довольно сухо. Не знай я Зигвальда, решила бы, что он на что-то обиделся.
Двадцать пять минут. Двадцать пять минут – и мы в Гризе!
Это не Барельвица, это город, в котором все друг друга знают. Хотя бы заочно. Это небольшой уютный южный мирок, где можно оказаться на незнакомой улице, но обязательно встретить кого-нибудь знакомого, или того, кто знает твоего знакомого и тебя, хотя ты даже об этом не знаешь.
Да, Зигвальд прав.
Нам нужна легенда, и чем быстрее, тем лучше.
Что же, один будущий муж у меня был, а где один, там и два. Я несостоявшаяся будущая двоемужница.
– Хорошо, – говорю я. – Пусть будет так.
– Вот и чудесно.
Его белосветлость подтягивает к себе газету и больше на меня не смотрит, как будто на меня снова упала схема невидимости. Что касается Эдера, тот задирает голову и урчит.
– Давай-ка тебя уберем, дружок, – сообщаю я льву, опускаясь рядом с ним.
Потому что, Пресветлый с ним, пусть по Гризу разнесутся новости, что Алисия Армсвилл приехала с женихом, но если это будут новости, что я приехала с женихом и со львом, боюсь, я этого не переживу. В смысле, даже моя фантазия драматурга этого не переживет. Мне и так еще кучу всего придумывать и молчать о том, о чем на самом деле хочется поговорить.
– Р-р-р-р! – выразительно сказал маджер.
Я прикрыла глаза, пытаясь почувствовать себя в безопасности. Открыла.
Лев никуда не исчез.
– Не получается? – саркастично осведомился Зигвальд.
– Могли бы и помочь, – заметила я. – Вместо того, чтобы просто смотреть.
– Милая моя Алисия, в том, чтобы просто смотреть, есть своя особая прелесть.
Почему-то Зигвальд произнес это так, что я слегка покраснела.
– И в чем же она заключается?
– Вы так забавно хмуритесь, когда у вас не выходит. У вас появляется такая крохотная морщинка между бровей… – Он сдвинул пальцы возле своей переносицы. – Очень милая.
На мгновение показалось, что Зигвальд сейчас сам зажмурится, как довольный кот. У него и движения были кошачьи, такие плавные, тягучие, как у хищника, который лениво развалился на солнышке и пока не собирается на охоту. Если бы при этом он еще так откровенно не смотрел мне в глаза!
– Значит, не будете помогать?
Зигвальд вздохнул. Потянулся за графином, плеснул прямо на столик, и по воде начертил схему, которая вспыхнула оранжевым. От нее повеяло теплом, спокойствием, умиротворением. Мне стало настолько уютно, что даже начало клонить в сон. Я потянулась к Эдеру, но ткнулась пальцами в пол. Лев исчез, а я чувствовала себя так спокойно, как раньше бывало только в детстве.
– Почему вы не сделали так в прошлый раз? – изумилась я.
– Потому что за вами очень интересно наблюдать. И еще немного потому, что это – кратковременное, но очень сильное вмешательство в ваше настроение. Я бы его тоже отнес к запрещенным манипуляциям, но я пока безмерно далек от бюрократии.
– Пока?
– Кто знает, как жизнь повернется, – философски заметил Зигвальд. – Может статься, я постарею и буду просиживать брюки где-нибудь на государственной службе от нечего делать.
– С вашим происхождением вовсе необязательно просиживать брюки где бы то ни было, – я поднялась, расправила платье.
– Происхождение определяет далеко не все, моя дорогая Алисия.
Зигвальд снова закрылся газетой и своей привычной безэмоциональной маской, а дорога тем временем ушла от моря, поезд шустро проскочил выбитый магией в скале тоннель, и впереди замелькали домики северной части Гриза. Все они здесь были одноэтажные, аккуратные, разноцветные. Объединяла их разве что красная черепица, придающая этому району характерный только для него облик. Маленькие узкие улочки извивались между домами и вдоль обрыва спускались к морю. Каждая своей змейкой: какая-то подлиннее, какая-то покороче.
– Ваша светлость! Эри. – Проводник за дверью сначала обозначил свое присутствие и только затем постучал. – Скоро прибываем.
– Хорошо, – ответил Зигвальд.
А я поняла, что мне страшно. Страшно снова оказаться в городе, где прошло мое детство, где я жила всю свою жизнь. Потому что я должна спросить у мамы о своем происхождении и о том, откуда у меня магия. Потому что я до безумия боюсь того, что она может ответить.
Глава 2
Поезд потихоньку стал замедляться. Мы снова выехали из города и покатились вдоль леса, уже раскрывшегося сочной весенней зеленью. За лесом возвышались пики гор, и в отличие от низины, они были еще покрыты снегами.
– Миленько у вас здесь, – изрек Зигвальд, почему-то глядя в упор на меня. Как будто за все «миленько» Гриза отвечала лично я.
– Да, здесь красиво.
– Здесь красиво? Здесь очень красиво, Алисия.
– Это вы еще не видели Синуанские водопады. Через пару месяцев будет не протолкнуться, а когда нет большого наплыва приезжих, очень уединенное и невероятно прекрасное место. В детстве я часто убегала туда, когда хотела побыть одна и подумать над сюжетом…
Я осеклась, понимая, что слишком много говорю.
– Почему вы замолчали? – Зигвальд смотрел на меня с искренним любопытством. – Продолжайте. Мне интересно знать о вас все.
– Не думаю, что это уместно.
– Как будущему мужу – вполне.
Я вздохнула.
– Зигвальд, это просто легенда. В которой я, говоря откровенно, совсем не уверена.
– Из-за моего брата? – Его взгляд потемнел, насколько могут потемнеть рубины.
– Из-за себя. Вся моя жизнь перевернулась с ног на голову, у меня появился магический лев, чужая магия, а моя магия временно у вашего брата, но я даже понятия не имею, откуда она во мне взялась. Мне это предстоит узнать в самое ближайшее время, но я боюсь. Боюсь спрашивать у мамы хотя бы что-то, вы понимаете?
– Почему?
Готовая уже продолжать, я осеклась.
– Что – почему?
– Почему вы боитесь спрашивать? Правда – это всегда хорошо, Алисия. И никогда не страшно.
С этим я бы поспорила, но у меня не осталось сил. Поэтому я просто подняла руки, сдаваясь. Говорить Зигвальду о том, что я согласилась на его легенду, потому что мне все равно, было бы совсем отвратительно, поэтому я просто потянулась за саквояжем… и вспомнила, что его у меня нет. У Зигвальда хотя бы был. Небольшой.
– Скажем, что вас ограбили.
Он что, мысли мои читает?
– Хорошо хоть, что не пострадал при пожаре.
– Что?
Я махнула рукой.
– Не берите в голову.
Помимо львов, перевернувшейся с ног на голову жизни и прочего, у меня в жизни еще случилась первая ночь, о которой я отчаянно хотела забыть. Так отчаянно, что забыла у Райнхарта свою пьесу. Хотя ей с самого начала не везло.
– Алисия, – Зигвальд постучал тростью по диванчику рядом со мной, – не время впадать в уныние. Что бы там ни натворил мой брат…
– Ничего он не натворил, – поспешно сказала я. Пожалуй, слишком поспешно. – Но я не могу представляться вашей невестой.
– Не можете или не хотите?
Я подняла голову.
– Помните, когда мы уезжали? Вы сказали, что будете сопровождать меня как мой деверь. Что изменилось сейчас?
– Я узнал вас еще лучше и понял, что для моего брата вы слишком хороши. Вы слишком живая, Алисия, в вас столько чувств и огня… словом, я всерьез предлагаю вам руку и сердце. Хотя это и выглядит странно.
– Да, странно – это не то слово.
Зигвальд улыбнулся.
– Но, если вы против, я назовусь вашим деверем.
– Правда? – недоверчиво спросила я.
– Правда. Я поехал с вами, чтобы вам помочь, а не для того, чтобы создавать лишние волнения.
Я так привыкла к приказному тону Барельвийских и их специфическим методам решения спорных ситуаций, что сейчас просто не сразу нашлась с ответом. А ответ нашелся, поезд окончательно сбавил ход, дернулся и остановился.
В коридоре зашумели.
– Вас тоже интересует, кто все эти люди, которые так спешат покинуть купе, что толпятся в коридорах?
Я улыбнулась.
– Они просто торопятся.
– Куда можно торопиться в Гризе?
Хорошо, это уже куда больше похоже на Барельвийских.
– Например, к родным и друзьям, по которым соскучились. К любимым. К детям и родителям.
Зигвальд свернул газету и убрал ее на полку.
– Все-таки я в вас не ошибся, Алисия. Вы неисправимо романтичны. Тоже скучали по родным?
– По маме. Отца я не знала.
– По маме.
– Да. Я очень хочу ее увидеть, но…
– Но вы боитесь.
– Да.
– Не бойтесь. Я буду с вами, что бы ни произошло. – Он поднялся: стремительно. Помог накинуть мне на плечи накидку, легко подхватил свой саквояж и открыл дверь. – Вперед. Нас ждет Гриз и ваша совсем не страшная мама.
Зигвальд пропустил меня вперед, потому что в коридоре поезда под ручку ходить было нереально. Несмотря на лучший вагон, на полировку стен, позолоту схемиальных светильников и даже картины, вдвоем мы бы застряли, как Эдер в дверях. Я готовилась спрыгнуть с лесенки, но Зигвальд меня перехватил. То есть удержал, спустился первым и подал мне руку.
– Все-таки вы немного дикарка, Алисия, – сказал он, когда мы попрощались с проводником и пошли по перрону. – Куда теперь?
Перрон в Гризе был простенький, к тому же, один. Не то, что в Барельвице, где при незнании можно запутаться, куда вообще идти. Этот вел к старенькому зданию вокзала, знаменитого огромными витражными окнами и куполообразной крышей, правда, тоже покрытой красной черепицей.
– Сейчас выйдем на площадь, и нужно будет взять экипаж, – сказала я. – Мы живем не в черте города. Чуть… подальше.
– Чуть?
– Чуть.
Я написала это в своей пьесе. То есть не это, разумеется, просто героиня у меня тоже жила за городом и водила мобильез. Основное отличие между моей историей и историей Сесси была в том, что они с мамой изначально жили на ферме и занимались лошадьми. А мы с мамой переехали, потому что случился холодный год, начались перебои с цветами, и эрина Раллберг уже не могла мне платить так много. Через какое-то время мы с мамой сели поговорить о судьбе моих оставшихся не сильно больших сбережений, и она поддержала меня в том, что я должна ехать в Барельвицу.
– На сколько нам их еще хватит? Ну месяца на два. Может быть, на три, – сказала она. – А так ты осуществишь свою мечту.
Несмотря на то, что мама не всегда меня понимала, она всегда в меня верила. Даже когда я не верила в себя сама.
– У тебя все получится, Алисия, – говорила она, когда я приходила из цветочной лавки и бросалась писать.
Даже не представляю, как ей сказать, что у меня ничегошеньки не получилось. Пьеса в Барельвице, несколько раз горелая и побывавшая в Тайной канцелярии, руках эрцгерцога и его сестры (непонятно, что хуже), а я здесь. В одном-единственном новом платье и новой накидке.
Зато с магией.
На небольшой залитой солнцем площади, где я чуть не оставила в щербатом камне каблук, мы быстро поймали экипаж. Ошалевший от щедрости Зигвальда извозчик рассыпался в благодарностях и чуть ли не пылинки с нас сдувал. В Гризе экипажи были попроще: во-первых, таким как в Барельвице просто негде было пройти, а во-вторых, здесь действительно были очень красивые места, и крышу с полотняными боками на экипажи натягивали только во время дождей. Поэтому пока мы ехали, извозчик нам рассказал чуть ли не про все достопримечательности, где обязательно стоит побывать и что посмотреть.
Солнце припекало так, что я даже сняла накидку, а, слушая об известных мне с детства местах, провалилась в собственные мысли. Запоздало подумала о том, что на перроне и в здании вокзала даже не смотрела по сторонам, так что не могла сказать, видел ли меня вообще кто-то.
Меня. Нас.
– Место, конечно, не в центре города, – продолжал бормотать извозчик. – Уж не знаю, почему вы там решили остановиться, но до Синуанских водопадов там рукой подать. Прогуляться, воздухом подышать полной грудью… м-м-м-м… красота!
В подтверждение своих слов он глубоко вдохнул.
Миновав несколько домиков, спрятанных от посторонних глаз за лесом, мы выкатились по изгибающейся дороге к нашему.
– Ну-с, приехали! Благодарю, ваша светлость! Леви!
Я чуть не улетела с подножки, услышав обращение в свой адрес. Не улетела, потому что рядом был Зигвальд, который снова меня поддержал, а следом услышала грозный голос мамы:
– Алисия?! Кто этот мужчина?!
Выглядела мама тоже очень грозно: она стояла, сдвинув брови, сложив руки на груди, и смотрела на меня в упор.
– Мой будущий муж.
Вообще-то я собиралась сказать совершенно другое. Я собиралась сказать, что этот мужчина меня увез из столицы, потому что я попала в неприятнейшую ситуацию, и что он помог мне, когда я осталась одна, но сказала то, что сказала.
Мама открыла рот. Закрыла.
Глаза у нее стали как первые галлиры – круглые и очень большие, и у меня по ощущениям тоже. Положение спас Зигвальд: поставив саквояж на землю, он шагнул к моей маме с самой милой улыбкой, которую только мог изобразить. Взял ее руку в свою и со словами:
– Безумно рад нашему знакомству, эрина Армсвилл, – поцеловал.
Я обернулась на извозчика, как будто он мог мне помочь и все исправить, но извозчик просто наслаждался картиной. Увы, не пейзажей, мне же он подмигнул и поднял вверх большой палец.
– Поздравляю, леви!
В этот момент на него обернулся уже Зигвальд:
– Мы вам очень благодарны, Ричард. Счастливой дороги.
– Да, конечно! – Ричард подхватил вожжи, повозка заскрипела колесами по земле.
Я, если честно, упустила момент, когда извозчик с Зигвальдом успели познакомиться: видимо, когда я стояла на площади, оглушенная прибытием, а они договаривались о цене. Тем не менее сейчас у меня были проблемы поважнее – например, как сказать маме, что я сказала не то.
– Что же мы стоим! – воскликнула она. – Заходите в дом. Я накрою на стол, или сначала покажу вам комнату… Вам придется спать в комнате Алисии, а дочь я заберу к себе. У нас не так много спален.
Последнее мама произнесла немного извиняющимся тоном. С Зигвальдом они еще не успели толком познакомиться, но, судя по всему, в нем безошибочно угадывался аристократ. Или она просто услышала, что сказал извозчик?
– Алисия, дорогая, – мама шагнула ко мне и порывисто меня обняла.
Потом смущенно отстранилась, и, явно испытывая неловкость, указала на распахнутую дверь.
– Прошу, проходите.
Я была не в себе. Я определенно была не в себе, когда это сказала, и еще больше я чувствовала себя не в себе сейчас. Поэтому просто приняла руку Зигвальда, шагнула за ним в дом, а следом за нами уже спешила мама.
– Слуг у нас нет, мы все сами, – забормотала она. – Поэтому располагайтесь вот тут, в гостиной, а я сейчас…
– Эри Армсвилл, – Зигвальд мягко ее прервал, – я высоко ценю ваше гостеприимство, но я из тех, кто в состоянии самостоятельно застелить себе постель и сделать все, что позволяет сделать наличие двух рук и разума. Поэтому я буду благодарен, если вы просто покажете мне, где я могу оставить свои вещи и привести себя в порядок.
– Ох, – мама всплеснула руками. – Да, конечно. Пойдемте.
Поскольку я все еще пребывала не в себе, мне оставалось смотреть, как мама и подмигнувший мне Зигвальд скрываются на второй половине дома. Если так можно выразиться. Домик на самом деле был миниатюрный: две спальни, мамина и моя, небольшая ванная комната с умывальником и поливочной схемой, которая все время ломалась, из-за чего шла то очень холодная, то очень горячая вода. И место, где, собственно, осталась я – кухня и по совместительству гостиная-столовая.
Для привыкшего к совершенно другим интерьерам и масштабам Зигвальда, наверное, это было примерно то же самое, как если бы я зашла в дощатую сувенирную лавочку, которыми пестрели улицы Гриза, и в которой помимо сувениров и владельца не мог поместиться никто, и осталась там жить.
Пресветлый! Что я наделала?!
На этой безумной мысли меня и застала мама.
– Алисия! А где твои вещи? – Она выглядела взволнованной, но улыбалась.
– Я их забыла.
Вот, даже не солгала.
– Забыла?! Как же так?
– Очень торопилась на поезд.
– Ох, узнаю свою девочку. Вечно все теряет. Вечно витает в облаках. Но… его светлость?! Алисия, как вы познакомились?
– Прошу прощения, – к нам вышел Зигвальд, чем снова меня спас. – Алисия, должно быть, сильно устала с дороги. Ты хочешь есть, огонек мой?
«Огонек» меня просто добил.
– Прошу прощения, – это сказала уже я и убежала в спальню.
В мамину, потому что мою занимал Зигвальд, а оказавшись в маминой комнате, поняла, что совершенно не знаю, что мне делать. Я думала приехать, закрыться у себя, прорыдаться и начать все заново – в Гризе, в цветочной лавке, с новой пьесой, но у меня осталась только мамина комната, в которой рыдать не рекомендуется – сразу начнутся вопросы.
Я просто хотела, чтобы меня оставили в покое.
Чтобы я могла как следует подумать о Райнхарте, чтобы потом больше о нем не думать. Совсем. А получилось…
Я подошла к приоткрытому окну. Оттуда тянуло свежестью и теплом, характерным даже для ранней весны. Сколько себя помню, я привыкла просыпаться от этой волшебной свежести, от громкого пения птиц – в Гризе поющих птиц было много и в городе, от ощущения солнечного нового дня. Мне казалось, стоило мне вернуться – и все вернется, но вот я вернулась – и все по-другому.
Как так может быть?
И почему до сих пор так больно?
Прислонившись лбом к стеклу закрытой рамы, как делала в детстве, я смотрела на бегущую вдоль поля дорожку. Мамина спальня выходила сразу на две стороны. С одной – на виднеющийся вдалеке лес и деревья, наклонившиеся к нашему дому так, что тень была даже когда ярко светило солнце, с другой – на дорогу. В моей комнате окна тоже выходили на дорогу, и, когда я уезжала или когда возвращалась, я смотрела на них из повозки и думала об уюте. О том, что это мой дом.
Когда мой дом перестал быть моим домом? И почему?
В дверь тихонечко постучали.
– Да?
Я обернулась на скрип. Мама вошла и осторожно прикрыла ее.
– Солнышко, прости меня. Я даже не подумала, что ты можешь устать с дороги… Но такие новости, сама понимаешь. Я просто не могу с ними справиться.
– Все хорошо, мам. Сейчас я к вам выйду.
– Лучше отдохни и переоденься. Я принесу твое домашнее платье, и, если хочешь, можешь немного прилечь перед ужином. Прости, я так волнуюсь, мне давно не приходилось общаться с его светлостями.
Я моргнула:
– Что?
– Что?
– Ты сказала – давно не приходилось общаться с его светлостями, мам.
Мама покраснела. Потом слегка побледнела.
– Я просто оговорилась, солнышко.
Или не просто. Мне стоило продолжить наш разговор, спросить ее, где она на самом деле общалась с их светлостями и когда, но я поняла, что у меня просто не осталось сил.
– Я принесу тебе твое платье, – поспешно сказала она, – и нижнее для сна. Если захочешь прилечь.
Вышла она очень быстро, а я опустилась в кресло и закусила губу. Стоит ли удивляться, что в моей жизни сейчас столько лжи, если вся моя жизнь – ложь? Мама говорила, что отец умер, когда я была совсем маленькой, но что, если это не так? Что, если он какой-то знатный аристократ, а она… кем она была для него?
Все, не хочу больше об этом думать.
Просто не хочу.
Мама действительно принесла мои вещи, но надолго у меня не задержалась под предлогом того, что оставлять гостя одного неприлично. Что касается меня, я с наслаждением избавилась от корсета, от верхнего платья, от всей красоты, что шила эрина Нерелль с помощницами, и постояла под бодрящей холодно-горячей водой. После чего, насухо растеревшись полотенцем, надела сорочку и нырнула под старенькое потрепанное покрывало.
Я думала, что чуть-чуть полежу, прислушиваясь к голосам Зигвальда и мамы, доносящимся из-за двери: тихим – слов не разобрать, убаюкивающим, а после оденусь и выйду к ужину.
Эта мысль и стала последней в моей голове, я снова открыла глаза только утром. На второй половине кровати спала мама, за окнами потихоньку начинало светлеть.
Я полежала, прислушиваясь к глухому биению сердца, гулкому, ровному. Попыталась почувствовать магию или Эдера, но услышала только тишину. Попыталась почувствовать себя, и на глаза все-таки навернулись слезы.
Выскользнув из-под одеяла, я осторожно, стараясь не шуметь, переоделась в домашнее платье. Подхватила лежащую на кресле накидку, обулась и выскользнула из дома. Прохладное утро попыталось кусаться, но после Барельвийской погоды тут же смущенно отступило.
