Марина Ясинская
Колизион. Арена заблудших
Глава 2
Даже без грима Сол очень походил на своего сценического персонажа: бледное лицо, тени под глазами, покрасневший кончик носа и копна бесцветных взъерошенных волос на макушке. Но, несмотря на меланхоличный вид, директор цирка был человеком энергичным, деятельным и решительным. Казалось, ничто не может выбить почву у него из-под ног или заставить его потерять самообладание. У Сола всегда был план. И план Б на случай, если первый план не сработает.
Сол спокойно выслушал просьбу Фьора пройтись по городу.
– Странно. Ты же обычно никогда не выходишь. И даже на самых первых порах не просил! Что, кстати, в свое время тоже казалось мне странным. Все новенькие только и делают, что рвутся выйти в каждом городе, где мы останавливаемся, – проверить, не здесь ли их новое место. Но не ты.
Сол уставился на Фьора выжидательным взглядом. Фаерщик сделал вид, будто не расслышал незаданный вопрос. Директор был прав, все новенькие проходили через стадию, когда каждый населенный пункт, в котором они раскидывали шатер, казался им Тем Самым, где они найдут свое новое место в этой жизни. И было неважно, большой это город или маленький поселок. Лишь бы только вернуться в обычный мир. Они жадно рассматривали городские пейзажи, гуляли по улочкам, вдыхали запах кофеен и бензиновых выхлопов и с жадностью читали все афиши и объявления. Они будто примеряли город на себя, заранее представляя, как будут тут жить. Но цирковое представление заканчивалось, шатер сворачивался, заводились моторы грузовиков, трейлеров и автобусов, и те увозили с собой очередную порцию осколков разбившейся надежды.
Фьор эту стадию благополучно миновал. Главным образом потому, что, когда все рвались вернуться обратно, он, наоборот, только хотел уйти подальше. И хотя с той поры прошло немало времени, Фьор по-прежнему не был готов поделиться, почему он никогда не хотел вернуться обратно, в обычный мир.
– Ну а вот сейчас вдруг почему-то захотелось пройтись, – сказал он, сделав вид, будто услышал вопрос Сола как «почему тебе сейчас захотелось выйти», а не как «почему тебе никогда раньше этого не хотелось». Объяснить точнее он и сам не мог; он до сих пор не был уверен, что непонятно откуда явившийся таинственный зов – это не плод его воображения.
– Что ж, иди, раз хочется, – спокойно сказал Сол, отвернулся к зеркалу и продолжил накладывать грим, поглядывая на отражение фаерщика. – Представление только вечером, подготовиться еще успеешь. Только осторожно. Помни о правилах.
– Помню, – кивнул Фьор. Подошел к двери трейлера, остановился и нерешительно обернулся. – А это может быть он?
– Уход? – сразу понял Сол. – Вряд ли. Уход обычно происходит только на арене, во время представления.
– Но всегда может быть первый раз, верно? – заметил Фьор.
Сол отложил губку с белым гримом и внимательно взглянул на фаерщика.
– Я даже не пойму, хочешь ты этого – или, наоборот, боишься?
Фьор лишь молча пожал плечами и вышел.
* * *
Две Ольги, шатенка и блондинка, стояли у входа в школу. Некоронованные королевы класса выглядели так, словно сумели перенести фотофильтры из телефонных приложений в реальную жизнь: безупречная кожа, идеальные ресницы, аккуратные локоны и выразительные взгляды. При виде Кристины с братом тщательно накрашенные рты растянулись в ехидных улыбках.
– О, гляньте, сегодня она с Форрестом за ручку! Опять будешь своему братцу-придурку шнурки после физры развязывать?
Буквально волоча Кирюшу за руку, Кристина молча прошла мимо, из последних сил заставляя себя не реагировать. Стоит только начать, и две «глянцевые» Ольги с точностью акул, почуявших кровь, поймут, что нащупали больное место. И станут жалить в него со стремительностью гадюк, на которых так походили своими повадками.
– Кого они назвали Форрестом? – спросил Кирюша, послушно стоя, пока Кристина расстегивала ему пиджак в раздевалке. Зачем, спрашивается, покупать ему одежду на пуговицах, если он не умеет их застегивать и расстегивать? – Меня? Они сказали, что ты держишь Форреста за ручку. Значит, меня. А почему они меня так назвали? Они не знают, что меня зовут Кирилл?
– Знают, – буркнула Кристина.
– Форрест означает «лес» на английском, – продолжил Кирюша. – Красивое имя. Но у меня уже есть имя. Надо им сказать. Почему они назвали меня Форрестом? Потому что я похож на лес?
– Потому что ты идиот! – не выдержала Кристина, рывком сдергивая с него пиджак.
– Я не идиот, – рассудительно возразил Кирюша. – И у меня есть имя – Кирилл. Я умею складывать и вычитать в уме четырехзначные цифры. Я могу рассказать всю таблицу Менделеева. Я знаю столицы всех стран мира…
– Да, да, все это и еще миллион важных ненужных вещей, – сердито отмахнулась Кристина, помогая брату надеть рюкзак.
Кирюша и впрямь знал впечатляющее количество самых разных фактов, от названия звезд в созвездиях до дат всех битв войны с Наполеоном. Но все это меркло на фоне того, что он не умел расстегивать пуговицы, завязывать шнурки и намазывать хлеб маслом, а также был начисто лишен образного мышления, не понимал шуток, не чувствовал границ личного пространства других и не владел даже азами такта. Трехлетний ребенок может в гостях заявить: «У вас суп невкусный», и все вокруг лишь усмехнутся и через минуту забудут. Когда точно так же громко и открыто скажет девятилетний, это вызовет в лучшем случае недоумение, а в худшем – осуждение: вот ведь, совсем ребенка не воспитывают! Но как, спрашивается, воспитывать ребенка, у которого словно отсутствуют какие-то части мозга, отвечающие за поведение в обществе?
– Они назвали меня Форрестом. Но у меня уже есть имя. Почему они называют меня Форрестом? Потому что я похож на лес?
Кристина раздраженно закатила глаза. Еще одна милая особенность ее братца: он будет повторять один и тот же вопрос с монотонностью робота до той поры, пока не получит ответ – или Кристина не будет готова завизжать от раздражения.
– Они назвали тебя Форрестом, потому что ты как Форрест Гамп, – нехотя буркнула она. – Есть такой американский фильм, а Форрест – имя главного героя.
– Я на него похож?
– Ну, типа того.
Кристина не видела фильма, но она посмотрела рекламный трейлер после того, как фальшиво-сердобольная соседка-сплетница назвала Кирюшу Форрестом, и это имя с ее легкой руки намертво к нему прикрепилось. Двух с половиной минут ролика более чем хватило, чтобы понять обидное, но точное сравнение. Фильм рассказывал о человеке, который был почти нормальным. И ключевое слово тут – не «нормальный», а «почти». Именно это обманчиво небольшое «почти» прокладывало огромную пропасть между Форрестом и миром в кино – и между Кирюшей и остальными в реальности.
– Постарайся хоть в этот раз обойтись без связанных шнурков, ладно? – устало попросила Кристина, зная, впрочем, что это бесполезно. Одноклассники считали, что связать между собой шнурки кроссовок и смотреть, как Кирюша беспомощно пытается ходить, не в силах развязать даже простейший узел, – это чудесное развлечение, и оно им никак не надоедало.
Когда Кристина зашла в класс, две Ольги были уже там. Они встретили ее мерзкими ухмылочками. Кристина давно привыкла – и к ухмылкам, и к язвительным насмешкам, и к гадким слухам. И лишь изредка устало удивлялась тому, что взрослые, казалось бы, люди – на пороге совершеннолетия, к лету закончат школу! – по-прежнему занимались такими глупостями! Но… разве можно считать глупостями то, что ранит так сильно? Нет, это настоящий буллинг. Хотя нет, никакой это не буллинг, Кристина терпеть не могла иностранное словечко, которое звучало так умно и солидно – и словно приглаживало и облагораживало уродливую суть, которая таилась под ним. А суть эту составляла самая настоящая травля.
Одноклассники что-то показывали друг другу в телефонах и хихикали. Должно быть, глянцевые гадюки Ольги снова оставили какой-то мерзкий комментарий к ее последнему посту с музыкой. Доставлять им удовольствие и проверять прямо сейчас Кристина не собиралась. Искушение удалить страницу из соцсетей регулярно ее посещало, но она терпела. Сделать так означало признать поражение, а этого Кристина допускать точно не собиралась. За первым поражением последуют другие – до тех пор, пока она не будет разгромлена наголову. Именно поэтому она продолжала поддерживать эту несчастную страницу, хотя давно не получала никакого удовольствия от новых постов. Бесит!
Когда разгорелся конфликт? Из-за чего? Сколько Кристина над этим ни думала, она так и не находила ответа. Пожалуй, ничего конкретного и не произошло, просто в школьном коллективе по определению должна быть королева и должны быть те, кто будет предметом для ее издевательств. В какой-то момент Ольги заняли нишу первых, а Кристине выпал удел вторых.
Вероятно, она могла бы примкнуть к свите «королев», но восхищенно на них смотреть и во всем им поддакивать в свое время показалось ей слишком высокой ценой за спокойствие.
С той поры Кристина не раз жалела о принятом решении. Став объектом злых насмешек Ольг, она автоматически осталась в одиночестве; никто не хотел оказаться рядом с жертвой, чтобы самому ненароком не стать преследуемым.
Кроме Кристины, в классе было еще несколько человек, кого Ольги сделали мишенями для насмешек. Но хотя, казалось бы, всем им следовало объединиться по принципу «враг моего врага – мой друг», этого не произошло. Да и сама Кристина не хотела иметь ничего общего с этими неудачниками. Она выработала для себя другую философию: если мир не хочет тебя принимать, ты делаешь вид, что на самом деле это ты не хочешь принимать мир. И если играешь такую роль достаточно долго, то и сама начинаешь в нее верить.
Кристина сказала себе, что ей нет дела до равнодушия одноклассников, игнорировала злые насмешки, отвечала резкостью и грубостью на особенно сильные выпады.
Она так старательно притворялась, так вживалась в роль, так следила за тем, чтобы не проявить своих настоящих чувств, что постепенно все одноклассники стали ее сторониться и считать, что она действительно такая: резкая, угрюмая и колючая. Кристину это вполне устраивало, и менять свое поведение – во всяком случае, до тех пор, пока она в этом коллективе, – она не собиралась. Она продолжала делать вид, будто ей искренне плевать и на насмешки Ольг, и на мнение о ней других одноклассников, и на свое одиночество, ведь стоит только раз показать, что тебе больно, что тебя задели, – и в это место будут бить с удвоенной силой. А если не обращать внимания, то раньше или позже злым языкам надоест ее преследовать.
Правда, в ее конкретном случае это явно будет «позже», чем «раньше», так как Ольги, несмотря на все показное равнодушие Кристины, не унимались. Казалось, их злобу постоянно что-то питало, был какой-то раздражающий фактор, который не давал им успокоиться. Но какой? Кристина могла бы понять, будь она из богатой семьи. Или красавицей. Или круглой отличницей. Или она встречалась бы с Филом из 11 «А»: он держался с апломбом кинозвезды, и на него с интересом поглядывали все старшеклассницы, в том числе и обе Ольги. Но ничего из этого к ней не относилось.
Оставалось только набраться терпения и дождаться окончания школы. Тогда начнется нормальная, взрослая жизнь, и глупые злые игры останутся в прошлом. Кристина была к этому более чем готова. Жаль, что нельзя выпуститься уже в этом году. Она бы с радостью оставила позади гадюшник под названием «школа». И родителей с Кирюшей – без сожалений! И весь этот убогий серый городишко, где ничего никогда не случалось и где все были обречены на бессмысленное, унылое существование. Кристина никогда не чувствовала, что здесь ее дом, ей всегда казалось, что ей уготована другая жизнь. Более яркая, более насыщенная и более значимая. Что за жизнь? Этого она не знала. Но точно знала, что она будет не здесь.
Мысль о том, что, возможно, никакой другой, лучшей жизни там, в будущем, для нее нет, Кристина старательно гнала от себя. Потому что если ее нет и ее судьба – навсегда остаться здесь, то лучше такую жизнь и не проживать вовсе.
* * *
В пустой раздевалке смирно сидел Кирюша. Он уже давно не пытался куда-то ковылять в связанных между собой кедах и уж тем более не пытался распутать шнурки самостоятельно.
Устало вздохнув, Кристина присела перед ним на корточки и развязала узлы. Они даже не были тугими! Совсем простые! Только потянуть за шнурок – и он сам развяжется! Но Кирюша не мог сделать даже этого…
Как же бесит! Так хотелось дать ему подзатыльник и в сердцах выплюнуть: «Ты совсем идиот? Ну вот же, просто потянуть за шнурок, и все! Тут и куриных мозгов хватит!» Но Кристина знала, что это бессмысленно. В прошлом она уже не раз так делала, но ничего не менялось: Кирюша не начинал развязывать шнурки, а ей самой если и становилось легче оттого, что она выплеснула раздражение, то только на миг. Кристина почти сразу же понимала, что, как это ни трудно принять обычному человеку, Кирюша и впрямь не может справиться со шнурками. А значит, зря она на него срывалась. Последняя мысль неизменно вызывала укол вины, и это ужасно раздражало. Кристине вообще казалось, что она постоянно сердится на все и вся, и мир вокруг словно задался целью как можно сильнее вывести ее из себя. И это тоже бесило.
Рывком поставив брата на ноги, Кристина помогла ему надеть рюкзак и грубовато толкнула в спину:
– Всё? Или сегодня еще будут проблемы?
– Я не могу наверняка знать, что будет дальше, – рассудительно ответил Кирюша.
Кристина закатила глаза. Это свойство воспринимать все вопросы предельно буквально делало любую беседу с братом тем еще испытанием!
Перемена уже заканчивалась, и Кристина поспешила в класс, на ходу проверяя свою страничку. Так и есть, очередная порция гадостей от анонимов. Кристина быстро удалила комментарии, прекрасно зная, что скоро появятся новые. У этих гадюк даже не хватало храбрости писать под своими именами! Порой она испытывала искушение оставить пару мерзких слов под их постами, но каждый раз удерживалась, не желая опускаться до их уровня… и давать очередной повод для злословия. Хотя отсутствие повода их никогда не останавливало.
Не удержавшись от искушения, Кристина заглянула на страницу Фила и привычно заколебалась, увидев новый пост. Очень хотелось поставить лайк, но она знала, что, с одной стороны, если это заметят Ольги, – а они заметят! – то у них появится новый повод для жалящих насмешек. С другой стороны, если она не поставит ни одного лайка, то как иначе сможет дать понять Филу, что он ей интересен? Да, понятно, что он нравится всем девочкам школы и шансы у нее, мягко говоря, невысоки, но все же…
Как обычно, в этой борьбе победило соображение собственного спокойствия. Кристина на ходу свернула страницу – и на кого-то налетела.
– Эй, осторожнее! – автоматически огрызнулась она. Да что это такое? Хотя в классе она и чувствует себя изгоем, она же не невидимка, чтобы так на нее налетать!
– Извини, – послышалось в ответ.
Кристина подняла голову и будто проглотила язык: перед ней стоял Фил. Как говорится, нарочно не придумаешь.
– Симпатичный кулон, – добавил объект мечтаний всех старшеклассниц, слегка прикоснулся кончиком пальца к подвеске на чокере – и спокойно пошел дальше.
Кристина стояла на месте, глядя ему вслед, и думала, что ведет себя точь-в-точь так, как влюбленные дурочки глупых романтических комедий, которые она так презирала. Жалко и смехотворно!
Встряхнув головой, Кристина заторопилась на урок. Но перед тем как войти в класс, она все же снова открыла страницу Фила – и впервые поставила лайк к его посту.
* * *
Городок с вызывающим ухмылку названием Верходновск походил на лабиринт, живущий самостоятельной жизнью, и эта жизнь словно задалась целью не дать Фьору достигнуть своей, а именно – найти источник зова и покончить уже с этим тревожным ощущением, которое неприятной вибрацией отдавалось в нижней части позвоночника.
Фьор кружил по городу больше часа и был готов поклясться, что уже видел эту улицу из старых пятиэтажек, – или она просто так похожа на другие? – что уже проходил мимо зеленого супермаркета «Ромашка» крайне скромных размеров – или в этом городишке их несколько? – и уж точно видел афишу о выступлении ансамбля народной самодеятельности «Гордость Верходновска»; впрочем, их наверняка расклеили больше чем один экземпляр.
Источник зова был где-то недалеко, но, как ни старался Фьор к нему приблизиться, тот ускользал, будто играл с ним в прятки.
А затем появился запах гари. И Фьор почти против воли пошел на него; там, где есть гарь, есть и огонь, а с огнем у Фьора были особые отношения: гремучая смесь привязанности, ненависти и зависимости.
За очередным поворотом похожих одна на другую улиц появились клубы дыма.
«Это меня не касается. Это не мой город, я тут лишний и вообще не должен был здесь оказаться», – внушал себе Фьор, но ноги сами несли его к пожару.
Горел трехэтажный дом старой постройки. Точнее, горела только одна его половина, но зато сверху донизу. К запаху гари примешивались ощутимые нотки газа. Наверное, рвануло трубу, и сразу по всему стояку. Пламя энергично лизало облезлые, покрытые осыпающейся штукатуркой стены и с ревом вырывалось из окон. Внутри, в квартирах, огонь полыхал с такой силой, словно там все облили бензином, набили сухими дровами и поддували горном.
Ослепила вспышка непрошеных воспоминаний: перед глазами появился другой огонь, не в многоквартирном жилом доме, а в небольшом здании закрытого клуба, о существовании которого знал очень узкий круг лиц. Этот огонь до сих пор приходил во снах – и напоминал об испытанном ужасе и злорадном удовлетворении.
Фьор встряхнул головой, отгоняя воспоминания. Это в прошлом, и теперь даже не в его прошлом, того человека больше не существует. Теперь есть только Фьор, артист странствующего цирка «Колизион», а его место в прежней жизни занимает другой. И тот другой уже наверняка давно разрешил все проблемы с полицией. Должно быть, к этому времени он блестяще закончил вуз, устроился на хорошую работу, оставив в прошлом ресторан быстрого питания, и обзавелся хорошим жильем, ведь тот, другой, точно знает, как прожить жизнь Фьора куда лучше его самого. Кто знает, может, тот, другой, даже снова встречается с его… с Ирой. Хотя это вряд ли, Иру слишком сильно поломал тот пожар. Точнее, то, что ему предшествовало.
Встав на противоположной стороне улицы, Фьор засунул руки в карманы пальто, глядя на пожар и хаос вокруг горящего дома: люди беспорядочно носились, бестолково суетились, махали руками, кричали и совершали прочие бесполезные действия. Воя сирен пока не было слышно; значит, пожарным позвонили совсем недавно, и они еще не успели выехать. Зато отчетливо слышались крики, несущиеся из горящих квартир, и они почти заглушали зов, который все так же четко различал Фьор.
В глубине окон то и дело мелькали фигуры людей, пытающихся вырваться из плена огня, пробиться к спасительным проемам, но пламя горело слишком мощно, и они оставались в плену пожара. Из окна второго этажа с диким мявом выскочила кошка, успешно приземлилась на траву и прыснула прочь. Ей повезло куда больше, чем хозяевам; Фьор видел там, в глубине, человека, пытающегося прикинуть, как бы и ему пробраться к окну, а в руках у него был какой-то крупный сверток. Из слоев ткани вдруг появилась маленькая ручка, и Фьор с шумом втянул в себя воздух. Это не сверток. Это ребенок.
Фьор точно знал, что этого делать нельзя. Чего он не знал, так это того, откуда пришло решение. Но оно пришло – и у Фьора будто не осталось другого выбора. Он на миг прикрыл глаза, а когда открыл, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что его зрачки стали мерцать серебристым светом. Но если таковой и был поблизости, то все его внимание наверняка обратилось на пожар; люди всегда с жадным любопытством следят за чужими трагедиями.
Снова взглянув на горящий дом – на этот раз мерцающими серебристыми глазами, Фьор отчетливо увидел смешных обезьянок на детской распашонке и ярко-красную соску, зажатую в крошечном кулачке. Ну вот зачем он это увидел?
Все предупреждения Сола мигом промелькнули в голове Фьора, но для них было уже слишком поздно, пальцы жили своей жизнью, пальцами управлял не разум, а эмоции и душа, если она, конечно, оставалась у таких, как Фьор. Пальцы слегка прищелкнули, и между ними появился язычок пламени. И Фьор в который раз усмехнулся, оценивая жестокую иронию судьбы: то, что когда-то поломало ему жизнь, стало теперь ее неотъемлемой частью и главным условием его существования.
Фьор чуть прикрыл глаза и вообразил, что стоит на арене цирка – иначе не работало бы. Вот битком набитый зрительный зал, вот привычный полосатый купол над головой, вот свет софитов, направленный на него. А вот и ощущение знакомой энергии, той, которая возникала только во время представлений – и достигала пика к финалу номера. Слабая и неуверенная, энергия текла ручейком, постепенно набирая мощь, и вскоре заполнила Фьора до краев. И все исчезло – и горящий дом, и крики из окон, и красная соска, и улица, и весь город Верходновск. Остался только Фьор – и огонь.
И зов, по-прежнему требовательно притягивающий его к себе.
Это был чужой огонь, дикий, рассерженный, необузданный. И все же – родной. Фьор принимал его в себя, утешал, уговаривал. И огонь слушал и реагировал; он успокаивался и утихал. А Фьор продолжал говорить с ним до тех пор, пока не исчезли все огненные языки в окнах на всех трех этажах и пока мужчина с ребенком на руках не добрался до окна и не передал свою ценную ношу собравшимся внизу, а затем и не выбрался сам.
Послышался вой пожарных сирен, и Фьор понял, что ему пора. Сжал кулак, разрывая связь с огнем, – и вскрикнул от резкой боли, обжегшей ему ладонь. Встряхнул руку, засунул в карман и торопливо зашагал прочь, идя все быстрее и быстрее – до тех пор, пока не перешел на бег.
Через три квартала Фьор наконец остановился и перевел дух. Поднял руку, посмотрел на ожог на ладони. А потом щелкнул дрожащими пальцами.
Когда в пальцах не появилось язычка пламени, Фьор испытал настоящий шок. Хотя не должен был, его же предупреждали, что так и будет. Но, видимо, в глубине души он не верил. В цирке было слишком много вещей, которыми их стращали, но Фьор своими глазами видел лишь небольшую часть, потому подсознательно считал, что не все из того, чем пугают старожилы, правда.
Пытаясь списать неудачу на усталость, на дрожащие пальцы и на потерю концентрации, Фьор щелкал пальцами снова и снова – до тех пор, пока не пришлось принять пугающую реальность: он потерял огонь.
Неуловимый зов где-то вдалеке злорадно захохотал.
* * *
Остаток дня обошелся без насмешек. Во всяком случае, яд, который разбрызгивали Ольги, попадал не на нее. Простодушная Катя со второй парты с немодной толстой косой и мамой – школьной библиотекаршей имела неосторожность обмолвиться, что сегодня вечером идет в цирк, что спровоцировало волну жалящих насмешек со стороны Ольг.
Глядя на то, как они на пару упражняются в злословии в адрес доведенной до слез Кати, Кристина гадала, когда же уже Ольги разругаются между собой. По всем канонам и законам жанра королева может быть только одна. Значит, это только вопрос времени, когда кому-то из Ольг надоест вечно быть одной из двух, а не одной-единственной. Кристина только надеялась, что будет рядом и станет свидетельницей того, как эти гадюки вцепятся друг в друга. А если уж совсем помечтать, то хорошо было бы, если бы они не поделили какого-то парня! Например, Фила. И чтобы в финале Фил не выбрал ни одну из них…
В класс вошла учительница, и начался урок физики. Но Кристине было не до формул. Глядя на покрасневшие глаза Кати, она живо представляла себе, какой поток словесных издевок ее ждет, когда до Ольг дойдет, – а это непременно случится! – что Кристина тоже была в цирке.
Как же это все бесит! Как же надоело терпеть такое обращение в школе! Надоело развязывать шнурки Кирюше! Надоело быть ненужной родителям! Надоело жить в этой дыре, где нет никаких шансов и перспектив, надоело делать сотни бессмысленных вещей просто потому, что кто-то однажды решил, будто они нужны… Надоело жить в состоянии постоянной злости и раздражения на все на свете. Наконец, надоело быть одной и притворяться, что ее это вполне устраивает!
За окном раздались раскаты грома, и Кристина, вздрогнув, с удивлением посмотрела на улицу. Она и не заметила, как небо, которое еще недавно было почти по-летнему синим, затянули мрачные тучи, напоминая о том, что на дворе уже осень, а на улице так резко стемнело, что показалось, будто наступил вечер. Поднялся ветер, по асфальту зашлепали тяжелые, крупные капли дождя.
По тротуару, засунув руки в карманы куртки, не спеша шел парень лет двадцати в светлом пальто. И пальто, и его владелец резко выделялись на пасмурной улице: пальто – непрактичным молочно-белым цветом, а парень – размеренным шагом, хотя все вокруг торопились спрятаться от дождя, и взглядом, любопытным, словно у туриста, и внимательным, словно у частного сыщика.
К остановке подошел автобус, пешеходы бросились к открывшимся дверям, а парень и бровью не повел, продолжал неторопливо идти под дождем, хотя светлые кончики русых, зачесанных набок волос уже намокли. А затем он вдруг остановился так резко, словно налетел на невидимую преграду, медленно повернулся к школе и зашарил взглядом по окнам так тщательно, будто высматривал в них что-то жизненно для него важное.
У Кристины почему-то заколотилось сердце и появилось необъяснимое желание отпрянуть, чтобы парень ее не увидел. Хотя, казалось бы, какая разница? Ну, положим, увидит он ее – и что? За ней точно не охотятся бандиты или агенты тайных спецслужб, так что он может смотреть сколько угодно!
Парень продолжал обшаривать взглядом окна, а затем совсем рядом ударил гром – и Кристина вздрогнула, потому что взгляд незнакомца нашел ее, и их глаза сцепились, словно два магнита, притянутые друг к другу; как ни дергай – не отпускает! Мир вокруг ушел в пустоту и погрузился в оглушающую тишину, Кристина увидела графитово-серые, с чуть припухшими веками глаза парня, и зрачки, в которых горело пополам торжество и отчаяние – и полыхало пламя костра. Это пламя пугало и завораживало, Кристина не могла отвести от него глаз, и чем дольше смотрела, тем больше этот огонь рос и ширился, пока ей не стало казаться, что она оказалась внутри него.
Ослепительный всполох света расколол наваждение. Кристина моргнула и поняла, что совсем рядом, чуть ли не прямо перед окном, за которым она сидела, ударила молния. Почти сразу следом грянул оглушительный раскат, и в рамах зазвенели стекла.
От векового дуба, растущего перед школой, потянуло легким дымком, а само дерево будто начало рассыпаться на куски, которые плавно, как при замедленной съемке, начали разлетаться в разные стороны. А потом время щелкнуло – и вернуло мир на обычную скорость, и Кристина с испугом поняла, что обломок массивной ветви летел прямиком в нее. Еще немного – и он разобьет стекло!
Встрепенулся обычно дремлющий первобытный инстинкт, заставил Кристину не думая нырнуть под парту и прикрыть голову.
Удар, звон разбивающегося стекла, крики одноклассников, и Кристина запоздало поняла, что произошло: молния ударила в дерево.
Когда звон и грохот затих, ученики как по команде бросились к окнам, торопливо включая телефоны: каждый стремился скорее запечатлеть необычную картину и первым выложить в соцсеть, словно это было соревнование, которое нужно во что бы то ни стало выиграть, – и словно миру было дело до того, что случилось перед школой города Верходновска.
– Никто не пострадал? Все в порядке? – прорезался через поднявшийся гомон голос учительницы физики.
Кристина стряхнула с себя несколько стеклянных крошек и заметила пару царапин на тыльной стороне ладони. Прекрасный повод для того, чтобы уйти с урока, не дожидаясь окончания.
– Я в медпункт, – сказала она, продемонстрировав ладонь с капельками крови.
Переполошившаяся учительница согласно махнула рукой, протискиваясь к разбитому окну и пытаясь навести в классе порядок.
Перед тем как уйти, Кристина выглянула на улицу.
Парня в белом пальто там больше не было.
* * *
Фьор не стал ждать, когда Сол сам все поймет, и пришел к нему первым. Директор сидел за трюмо и накладывал грим для представления – привычный ритуал для всех артистов, ценящих минуты, когда они могли побыть наедине с собой, собраться с мыслями и настроиться на выступление.
– Что случилось? – спросил он.
– Я потерял огонь, – без предисловий выдал Фьор, подавив желание спросить: «Как вы догадались?»
На самом деле случилось кое-что еще. Он все-таки дошел до источника зова – потрепанного здания школы, и Фьору даже показалось, что он увидел ту, которая его посылала, – девушку с белыми волосами. Но поговорить с ней и узнать, кто она такая и зачем зовет, не удалось; в газон перед школой ударила молния, буквально в клочья разорвала старое дерево, поднялась паника – и в ней девушка затерялась. Зов тоже затих. А оставаться дольше в городе Фьор не мог, нужно было готовиться к представлению.
Впрочем, последнее теперь представляло собой огромную проблему: как ему выступать?
Рука директора, державшая кисточку с краской, дрогнула, на белой щеке появилась уродливая черная клякса, похожая на рваную рану. Однако голос Сола звучал ровно, словно он не испытал никакого потрясения:
– Как это произошло?
– Я гулял по городу и случайно набрел на пожар…
Директор цирка молчал, глядя на Фьора. Тишина звучала сильнее любых упреков и очевиднее любых вопросов.
– Я все помнил. – Фьор опустил голову. – Но я… Наверное, я просто не до конца верил, что это и правда может случиться. Видимо, нас так многим стращают, а на деле ничего не происходит, вот подсознательно и кажется, что все это перестраховка.
– Прекрасно! – язвительно воскликнул Сол. – Я, понимаешь, вынимаю из себя все силы и душу, чтобы наш цирк работал по максимуму, чтобы каждый раз – на все сто. Чтобы уберечь всех нас от худшего: от потери дара, от гончих, от вражеских цирков, от удалений, – и что в итоге? В итоге у нас слишком хорошо! Слишком спокойно! Надо было, чтобы кто-то сошел с ума в цыганской кибитке. Чтобы гончие нагнали. Вот тогда все были бы пуганые! И тогда бы верили, да?
– Простите, – искренне выдохнул Фьор. – Но, если честно, дело не только в этом. Я просто не смог не вмешаться. Там были люди, и… как пройти мимо, когда ты знаешь, что можешь помочь? Но мне правда очень жаль, я не хотел вас подводить.
– У меня-то за что просить прощения? – устало вздохнул Сол, повернулся к зеркалу и принялся накладывать грим. Рука дрожала, вместо черных капель под глазами получались размазанные кляксы. Раздраженно отбросив кисть, директор цирка взял ватный диск, смочил в растворе и стал стирать испорченный грим. – Ты не меня подвел, ты себя подвел. Я-то свой номер исполню без проблем. А вот что ты теперь будешь делать, когда лишился огня, – это большой вопрос.
