Марина Стекольникова
Найди свой бриллиант
– Знаешь, девочка, тебе, наверное, очень везёт в жизни, – сказала Ирина Сергеевна, встретив Настю около своей стойки.
Настя о себе такого сказать не могла, но возражать не стала.
– Я всё думала, как тебе помочь. Не скрою, думала и о том, что я лезу в абсолютнейшую авантюру, что поддалась твоим эмоциям и вообще совсем с ума сошла. Но мне ещё всё время казалось, что где-то я видела упоминание о такой броши. И не в беллетристике какой-нибудь, а в самых настоящих документах…
Насте очень хотелось поторопить «Мирей Матьё» с рассказом, но она проявляла завидное терпение.
– И знаешь, – архивариус, кажется, решила перейти к сути дела, – помогла чистая случайность. Одна из моих коллег пишет диссертацию. Толком не знаю, как она там называется, но как-то связана с историей банковского дела в России. В общем, она попросила меня посмотреть для неё некоторые документы… Самой, видишь ли, некогда было в тот момент…
Тут Ирина Сергеевна вдруг задумалась. Настя могла только стоять и сверкать своими необыкновенными глазищами, думая, что сейчас её благодетельница больше похожа на сову из «Винни Пуха», чем на француженку.
– Да, так вот… Прости, что-то я сегодня немного не в себе, – просто улыбнулась «сова», поправив у переносицы очки. – Открыла я папку с документами по национализации банков, а там… прямо сверху… готова поклясться, что раньше его там не было… перечень национализированного имущества, это я тебе так попроще говорю, находившегося в «Дворянском земельном банке»… как будто специально кто-то подложил… А в перечне – твоя драгоценность с описанием, как выглядела, кому принадлежала. По-хорошему, не должны были ничего такого изымать, в декрете об этом не сказано, но изъятие проводила некая большевичка Булкина Т. И. – перестаралась. А вернее, думаю, Булкина эту брошь прикарманила, потому что факт изъятия подтверждён, а вот передача в госбанк – нет. И дальше, уже после декрета Совнаркома двадцатого года о сдаче ценностей учреждениями и должностными лицами в Гохран (а такая брошь не могла этого миновать) – ни-че-го! Так что, Настенька, решай сама, та брошь или нет. Но описание очень похоже на твоё: красный камень, веточка, белые камешки…
– А кто был владельцем? Вы сказали, там указано!
Настя ощутила такой всплеск радости, что ей захотелось запрыгать и захлопать в ладоши. Но неимоверным усилием воли она сдержалась.
– А, да. Владельцем был архитектор, известный архитектор Михаил Александрович Карновский, – ответила Ирина Сергеевна.
– Ирина Сергеевна! Вы не представляете себе, как я вам благодарна! Это же значит, что история оказалась правдой!
– Ну, правдой или нет, но факт есть факт – брошь была. Про всякие мистические свойства рассуждать не будем – писательские выдумки, но архитектор был, брошью владел, как уж она к нему попала, мне неведомо, брошь пропала. Если верить твоим сказкам, она должна была вернуться к архитектору или его потомкам. В архиве ты таких сведений не найдёшь. Увы.
– Что же мне делать? Я просто спать уже не могу, эту брошь несчастную вижу… А как вы думаете, потомки эти живы ещё или уже нет никого?
– Думаю, внуки-правнуки какие-нибудь есть. Только кто же их знает, где они живут. Может быть, по заграницам разъехались. Хотя семья Карновских была довольно известной и в советское время. Михаил Карновский после революции жил в Петрограде, работал на Советы: проектировал общественные здания, пансионаты, пионерские лагеря, кажется, всё больше на Финском заливе. Это я из истории архитектуры знаю. Училась я на искусствоведа, это потом пришла в архив работать, ну и поменяла профессию. Его сын Александр Карновский стал известным инженером, учёным в области высокочастотной техники, даже одно время с профессором Вологдиным работал. Впрочем, вряд ли ты знаешь, кто такой Валентин Петрович Вологдин… Ну, неважно. Сын – это я уже в интернет заглянула – войну пережил. А вот дальше – не знаю.
– Ой, а вдруг они, ну, потомки, живут всё там же, где и предки! Как бы узнать… Только где…
– Подожди, не торопись. Дай подумать. Может, в Союз архитекторов обратиться или в Политех? В архив разные люди приходят. Попробую порасспрашивать…
* * *
В декабре 1917 года бывшая работница Тюлевой фабрики, что на Петроградской набережной, а ныне активный деятель партии большевиков сорокалетняя Татьяна Ивановна Булкина принимала участие в передаче национализированной банковской собственности в госбанк. И всё было бы прекрасно, не наткнись она в «Дворянском земельном банке» на ценности семьи Карновских. Собственно ценностей было немного: некоторое количество золотых монет и «барская цацка», как мысленно обозвала Булкина ювелирный шедевр неизвестного мастера. Сначала она аккуратно всё переписала, вложила опись в соответствующую коробку и уже готовилась наложить сургучную печать, но вместо этого снова её открыла. На дне большой коробки лежал небольшой футлярчик, к этому футлярчику и потянулись, как бы сами собой, руки Татьяны Ивановны. Манила её «цацка», хоть убей. Первый раз в жизни честность и принципиальность Булкиной потерпели фиаско. Она быстро схватила брошь, сунула её за пазуху, бросила футляр в коробку и захлопнула крышку. «Нет. Нельзя», – мелькнула мысль. Татьяна Ивановна опять подняла крышку, достала коробочку, положила в неё брошь… Однако тут же сжала в кулаке футлярчик с драгоценностью, подумала: «Пропаду» – и спрятала его в надёжном месте – на груди. Сдав дела куда следует, она – время было уже позднее, тёмное – отправилась домой, придерживая рукой свой трофей и не зная, что не суждено ей будет донести до дома вожделенный предмет.
Случилось это на Зверинской улице, недалеко от входа в Зоологический сад. Татьяне Ивановне даже показалось вначале, что именно оттуда и выскочили огромные жуткие фигуры в саванах. Всё произошло очень быстро. Фигуры налетели, схватили за грудки, кто-то рванул пальто, что-то треснуло, женщина почувствовала, что падает, и увидела, только как страхолюдины, высоко подпрыгивая, почти мгновенно скрылись за ближайшим углом. Какое-то время она лежала на пустынной улице, боясь пошевелиться, потом с трудом поднялась. Голова кружилась, болели правый бок и плечо. Пальто было разорвано, но осталось на ней, исчезла только чужая брошь.
«Так мне и надо, – с тоской подумала несчастная. – Клин клином вышибается, вор вором губится, – вспомнилась ей старая поговорка. – Но какая ж цацка была, ах, какая… „Попрыгунчики" проклятые, а поди ж, от греха уберегли. Вот оно как…»
Потом, много позднее после происшествия Булкина вспомнила, что не заменила в коробке опись. Но то ли ей повезло, то ли брошь и правда была заговорённая, никто пропажи не хватился, а сама Булкина осталась жить, мучимая совестью до конца своих дней, поскольку в основе всё-таки была порядочным человеком, просто измученным бедностью и личной неустроенностью. Единственный раз пожалела она, вопреки укорам совести, что драгоценность у неё украли – блокадной зимой сорок первого, когда на такую вещь можно было выменять хоть немного еды. Голодный разум рисовал перед ней картину, как она вдруг просто на улице, или нет, на развалинах разбомблённого дома, находит «цацку». Не крадёт, потому что нет у «цацки» никакого хозяина, а просто подбирает её с земли и продаёт тут же кому-нибудь, неважно кому, кто купит, а полученные деньги тратит на хлеб, настоящий, белый, и картошку, и… Но это была лишь минутная слабость страдающей женщины. Блокаду она пережила и скончалась в возрасте шестидесяти восьми лет восьмого мая сорок пятого года.
* * *
Пока товарищ Булкина приходила в себя на Зверинской улице, напавший на неё «попрыгунчик», она же Сонька Горелая, избавившись от камуфляжа, в укромном месте разглядывала добычу.
«Не, сейчас её не продам, – думала она, – руки греет, подозрительная штука… – „Подозрительная штука“, действительно, странно поблёскивала, манила, притягивала взгляд. – Спрячу пока… и от своих тоже. Хватит им монет да тряпок…»
Сонька Горелая, то есть Софья Степановна Горелая (это была её настоящая фамилия, только мало кто об этом знал), девятнадцати лет от роду, вышедшая из городских низов, дурой никогда не была. Необразованной – да, но не дурой, и разбоем она занялась не от большой нужды, а по идейным соображениям. Умных слов вроде «экспроприации» она не знала, но была твёрдо убеждена, что у буржуев надо всё отнять. А буржуи – они и после революции буржуи. И работать ей совсем не хотелось, а хотелось красивой жизни. Так легко отнятая у какой-то бабы брошь (по виду бабы никто бы и не подумал, что ей могла принадлежать такая вещь) стала для Соньки своего рода символом вольного, безбедного существования. Спрятав сокровище так, «чтоб и мать родная не догадалась», она полюбила тайно помечтать о счастливом будущем, когда она будет ходить по улицам «вся такая нарядная, с блестящими камушками на платье» и все парни будут смотреть ей вслед, а девицы «просто поумирают от зависти». Она совершенно не собиралась всю жизнь принадлежать банде, вот только у буржуев отнимет по возможности больше добра – и всё, и можно… Дальше этого «и можно» додумать ей ни разу не удалось.
Однако мечтам Соньки не судьба была сбыться. Брошь не только счастья не принесла, но и удачу у разбойницы отобрала. Спустя неделю попалась Горелая милицейскому патрулю. Спасибо, что не пристрелили на месте, а честь по чести, отдали под суд. Кровавых дел за Сонькой не числилось, наворованное она сдала (почти всё – про брошь и словом не обмолвилась), получила небольшой срок и встала на путь исправления. По выходе на свободу она нанялась кондуктором в трамвайный парк. К тому времени жизнь в стране наладилась. Были позади и военный коммунизм, и НЭП, а новоявленная кондукторша всё никак не могла расстаться с брошью, но уже не из жадности, а из непонятного чувства, что для чего-то она ещё пригодится. А брошь лежала в тайнике в ожидании своего часа.
* * *
На сей раз Настя не стала дожидаться звонка, а решила сама предпринять какие-нибудь более-менее разумные шаги в поисках наследников «архитектурного деда», как она окрестила про себя старшего Карновского. Хотя по возрасту он мог бы приходиться ей прапрадедом. Она немного поразмышляла и в ближайший свободный от библиотечных трудов день отправилась в Союз архитекторов, чтобы начать расспросы о жизни и творчестве знаменитого соотечественника, прикинувшись студенткой-дипломницей истфака, собирающей материалы по архитектуре и, соответственно, архитекторам периода модерна и конструктивизма, творившим в Ленинградской области. Так вели её «разумные шаги». Посещавшая в детстве театральную студию Настя вполне могла изобразить свою ровесницу-студентку. Она даже собиралась после школы поступать в театральную академию, да жизнь нарушила её планы. Но она лелеяла мечту о высшем образовании.
Войдя в секретариат Союза, Настя вспомнила слова Ирины Сергеевны о том, что в жизни ей везёт. За ближайшим к двери столом сидела её бывшая одноклассница и подруга, девушка с несовременным именем Верочка Попова. В школе её звали именно Верочкой. Тогда она была такой доброй, немного наивной и непосредственной в выражении эмоций, что даже самые гнусные пакостники, которые есть в каждом классе, не могли делать ей гадости. То ли из жалости, то ли из-за бессмысленности действий, не получающих должной реакции. В общем, обидеть эту девочку было невозможно. После окончания школы пути подружек разошлись. И вот надо же, судьба свела их именно тогда, когда Насте была так необходима родственная душа, способная понять её «заскоки». Чудеса случаются на свете, и гораздо чаще, чем нам кажется.
Сейчас в комнате находилась немного изменившаяся, уже не настолько наивная, но всё такая же добрая Верочка, которая тоже когда-то не поступила в институт, устроилась секретарствовать, как она выразилась, перекладывать бумажки, да и задержалась на неопределённое время на этом месте. Кроме неё, в помещении никого не было.
Легенду о дипломе Настя тут же отодвинула в сторону, однако и о броши рассказывать ей не хотелось. Глупая история. Быстренько прокрутив в голове все за и против, она пришла к выводу, что правда, даже самая несуразная, всё же лучше. Ложь рано или поздно обязательно вскроется, и будет ужасно стыдно, что обманула такое милое существо, как бывшая одноклассница. Но подкорректировать историю, несомненно, стоило. После приветственных восклицаний она выдала следующее:
– Нет, это просто здорово, что я тебя здесь встретила! Представляешь, шла наобум, вдруг кто-то поможет. Но сейчас только поняла: ну кто в нормальном состоянии поверит в то, что я тебе поведаю? Ой, Верочка-а… – тут Настя наконец уселась напротив подруги. – Я, конечно, умом понимаю, что это всё мои романтические наклонности… Короче, прочитала я недавно одну повесть, полумистическую… Ты только не думай, я не спятила… Кое-что в самом деле подтвердилось… Ну… уверена я, что всё это было в реальности и что продолжается в наше время!
Сознавая, что уже начала путаться, Настя замолчала, соображая, как бы привести мысли в порядок и выстроить фразы хоть немного логичнее и стройнее.
– Слушай, – пришла ей на помощь мудрая Верочка, – у меня обед через полчаса, давай-ка пойдём в спокойное место, и ты нормально всё расскажешь. А то знаю я твои способности к запутыванию и себя, и других, – она произнесла это так легко и уверенно, что Настя тут же согласилась. Да и совесть подсказывала ей, что нельзя быть такой эгоисткой, а надо и жизнью подруги поинтересоваться. А это гораздо удобнее сделать за чашкой кофе в уютном месте, чем в казённом доме.
Сговорившись встретиться с Верой в находившейся по соседству «Сладкоежке», Настя вышла на улицу. Полуденное июльское солнце нещадно жарило, будто спешило выполнить нормативы по отдаче тепла населению или расплачивалось за месяцы дождей и хмари. Оно плавило асфальт, заставляло сворачиваться и жухнуть листву, которую вечный петербургский ветер вместе с пылью гонял по дворам из угла в угол. Искательница «невесть чего» постояла немного, соображая, как ей провести полчаса. Разгуливать по раскалённым улицам не хотелось, и она свернула в какую-то подворотню, за которой в отдалении наблюдался безлюдный тенистый «оазис» с парой скамеек. Настя опасливо поозиралась – не появится ли кто-то, чтобы прогнать её. Территория чужая, явно ухоженная, неизвестно, какие тут установлены порядки. Никто не появился, и Настя спокойно прошествовала в глубину двора. Усевшись поудобнее на скамейке, похожей на диван (кое-где такие стояли ещё с советских времён), она достала книжку. Настя уже несколько недель таскала её в сумке, но из-за неспособности думать о чём-либо, кроме поиска сокровищ, так ни разу и не открыла. Но, видимо, заглянуть в книгу ей было не суждено.
Только Настя прикоснулась к обложке, как неожиданно увидела что-то чёрное, мохнатое, несущееся через двор. За бесформенным комком по воздуху мчалось что-то тоже чёрное, хлопая крыльями, хрипло то ли каркая, то ли гавкая, собираясь в целое, потом распадаясь на части, потом снова сливаясь в пугающее тёмное пятно. Всё это промелькнуло настолько быстро, что Настя сначала даже не поняла, что это было и было ли вообще, но вдруг определённо ощутила дежавю, испортившее до того благостное настроение. Будто сквозь пелену она рассмотрела мальчика, большими испуганными глазами провожающего нечто. Что именно, Настя различить не смогла. И было чувство, что не собой она была в этот момент, а кем-то другим, наблюдавшим за мальчиком сверху вниз.
– Фу, как неприятно. Надо взять себя в руки, а то ещё и Верку напугаю. – «Взять себя в руки» оказалось нелегко, где-то под желудком засел нехороший холодок. – Перегрелась, наверное. Я – это не я, а кто-то другой. Чушь какая… А вдруг не чушь?.. Бывают же всякие другие измерения… Или провалы… В прошлое, например… А ещё, как это… реинкарнации. По телевизору было. В другой жизни, может, я была большая и вообще мужчина… Поэтому и чудится, что это уже было. Со мной или не со мной… Всё, хватит… Всё! Не думать!
Настя так и просидела все полчаса на скамейке, пытаясь справиться с охватившим её чувством непонятной тревоги, и на встречу с Верочкой пришла побледневшая и притихшая. Правда, увидев ясное доброе лицо подруги, она немного расслабилась и поняла, что в состоянии рассказать той свою историю по меньшей мере внятно.
Обеденного часа как раз и хватило на изложение укороченной, по сравнению с рассказом Ирине Сергеевне, версии задуманного приключения.
– Знаешь что, подруга, бред всё это, конечно, но почему-то я тебе верю, – определила Вера своё отношение к услышанному. – Есть в твоей истории, хм, «тайная правда», что ли. Но ты уверена, что это именно Карновский был тем архитектором?
– В этом-то я уверена. Да и Ирина Сергеевна тоже. Вот не зря я всё затеяла – уже два человека мне поверили! Ну, что скажешь? Можно у вас там что-нибудь найти? Адрес, я имею в виду, потомков?
– А фиг знает! – легкомысленно воскликнула товарка. – Но надеюсь. И ты надейся! Слушай, у меня уже обед закончился, бежать надо, а поговорить ещё охота. Давай встретимся вечером, после работы, а? Ты вечером как, свободна?
– Давай, конечно! Я сегодня свободна. Хочешь, поедем ко мне, посидим. Можешь даже переночевать – я одна живу. У работы тебя встречу, и поедем.
– Дава-ай… А почему ты одна живёшь? Квартиру снимаешь? От родителей ушла?
– Нет, квартира та же… – На лицо Насти будто чёрная вуаль опустилась. – Потом… потом я тебе всё расскажу… Ну, договорились! – поставила она точку. – Давай мне номер твоего мобильного, вдруг разминёмся.
На этом девушки расстались у дверей кафе и разошлись в разные стороны: одна – на службу, другая – по магазинам, чтобы приготовить достойное встречи угощение.
* * *
Совершенно не думая о том, что завтра нужно быть на работе, Настя решила устроить маленький пир с вином и яствами. Почему бы и нет? Она была искренно рада встретить старую знакомую и столь же искренно хотела узнать, как и чем та живёт. А спиртное с хорошей закуской, как известно, очень способствует ведению откровенных разговоров. Испуг от непонятной сцены во дворике прошёл, оставив только где-то на грани сознания слабое скребущее чувство дискомфорта, но и оно улетучилось, как только Настя вошла в магазин. Всё вытеснил один большой вопрос: какое вино пить, и какими яствами закусывать? В Настином доме уже очень давно не бывало гостей, себе она не покупала ничего лишнего, кроме обожаемого шоколада, и теперь не знала, что предпочесть. В представшем перед ней алкогольно-продуктовом изобилии бедное создание ощутило себя буридановым ослом. «Осёл» повертел головой в поисках какого-нибудь консультанта, но не увидел никого, кроме молодого симпатичного покупателя, который тоже не очень уверенно топтался у полки со спиртными напитками.
«Вот лицо, вызывающее доверие», – подумала Настя и направилась в его сторону в надежде на помощь. К сожалению, тот оказался «просто типом каким-то», несмотря на приятную внешность. В ответ на невинную фразу: «Простите, какое вино вы посоветовали бы купить двум девушкам?» – он сначала молча уставился куда-то в область Настиных ключиц, потом нервно вздрогнул, буркнул: «Берите что хотите», развернулся и быстрым шагом покинул магазин, так ничего алкогольного и не купив. Пожав плечами, Настя выбрала бутылку на свой страх и риск, присовокупила к ней сыр, яблоки, маленький тортик – а вдруг растолстеет, добавила большую шоколадку – и вовсе не растолстеет, расплатилась и отправилась домой ждать звонка от Верочки, чтобы выяснить, встречать её после работы или та сама приедет, поскольку адрес и так знает.
От дома до Союза архитекторов Настя дошла пешком: от переулка имени казахского акына, где она жила и который её прабабушка когда-то упорно именовала Лештуковым, до цели было не более получаса пути. Прогулка налегке не была в тягость, да и выбирала Настя теневые стороны. А вот после посещения магазина её потянуло в троллейбус. Не столько тяжёлыми были покупки, сколько угнетала усилившаяся жара, и ей хотелось поскорее оказаться в прохладной квартире. Выйдя из троллейбуса на Загородном проспекте, она мельком взглянула на другую сторону. Народу в этот момент на улице было немного, и она увидела молодого человека, быстро удалявшегося в противоположном направлении. В его фигуре, посадке головы ей почудилось что-то знакомое. Настя тряхнула волосами, прогоняя наваждение, и пошла к своему подъезду.
На лестнице, по сравнению с раскалённой улицей, было почти холодно. В новой обстановке Настин мозг заработал интенсивнее, и она вспомнила:
«Да это же тот тип из магазина! Живёт он тут рядом, что ли?.. А он ничего, если бы не вёл себя так странно. Очень даже симпатичный», – с этими мыслями она вошла в свою квартиру.
* * *
Июльское утро не располагало к умственной деятельности. Плюс двадцать четыре для петербургского, пусть и летнего, утра – такой же нонсенс, как пурга на Кипре. Александр сидел в кухне в одних трусах над чашкой чёрного кофе и страдал. Дилемма была проста: выпить содержимое чашки или вылить. Если выпить, то головная боль в такую погоду ему обеспечена. Если вылить приготовленный по инерции напиток, будет клонить в сон уже к середине дня. Оба варианта были одинаково неприемлемы с учётом его трудовой специфики. Александр занимался разработкой компьютерных игр.
Промаявшись минут двадцать, он наконец принял решение выпить половину, рискуя получить и головную боль, и сонливость. Были бы дома родители – ситуация могла либо вовсе не возникнуть – мама варит овсянку и наливает всем чай, либо пойти по другому сценарию. Папа сказал бы «пей», а мама – «выливай» в сопровождении такой стопроцентной аргументации, что несчастный кофе сам ринулся бы в раковину. Но родители в данный момент наслаждались природой и погодой на даче за сто километров от города. Находись рядом с ним жена Милка, к счастью, уже бывшая, она просто покрутила бы пальцем у виска и сунула ему в руки стакан с апельсиновым соком.
– В лучших домах Филадельфии (плохо образованная дура Милка сказала бы «Лондона и Парижа») по утрам пьют исключительно апельсиновый со-ок, – и ещё это «со-ок» протянула бы этак манерно, и мизинчик бы оттопырила. Сашу передёрнуло от воспоминания – прямо Эллочка-людоедка.
Милочка вполне оправдывала своё ласковое имя в период ухаживания и ранней стадии брака, но, пообвыкшись в новом статусе, очень быстро превратилась в примитивную, алчную Людмилу. Союз двух сердец не вынес разницы в воспитании и семейных традициях и распался, как надеялся теперь бывший муж, навсегда, спустя один год восемь месяцев и два дня после бракосочетания. На смену краткому (Александру нужно было работать) «медовому отпуску» почти сразу пришли скандалы и разного рода выяснения отношений, то с тихими, но продолжительными слезами, то с громкими взаимными обвинениями. Наконец оба не выдержали и как-то одновременно приняли решение оформить развод. Делить им, к счастью, было ещё нечего, и Людмила съехала к своим родителям, забрав только свадебные подарки. Что там стало с «ошибкой молодости», Александра не интересовало. Кажется, она теперь мучила кого-то другого, более состоятельного, а у него развилось стойкое отвращение к семейной жизни и женскому полу, «способному только потреблять, давая взамен лишь ничтожно малые крохи внимания». Нет, в его жизни женщины появлялись, но любить их не получалось. Связи распадались, а любовницы исчезали. Только две из них умудрились, обзаведясь семьями, стать его подругами, втянув в круг общения и своих супругов.
Ещё Александру было стыдно перед родителями, предупреждавшими, что ни к чему хорошему этот брак не приведёт, стойко перенёсшими его любовные послебрачные эскапады и в результате самоустранившимися. Отношения постепенно наладились, но осадок остался. А ведь, пожалуй, родителей он любил как никого другого.
Александр выкинул из головы неприятные воспоминания, его ждали «танчики» и «самолётики» – надо было работать. Напоследок ещё подумалось, что Милка никогда не понимала ни его увлечений, ни его работы, но хорошо понимала, как пользоваться плодами и того и другого.
«К чёрту Милку! И что вдруг вспомнилась?! Уже года три как не вспоминал», – с досадой подумал он. В последнее время с ним постоянно происходили мелкие досадные недоразумения, ввергавшие его в крупные переживания.
Разделавшись с дилеммой, властелин «танчиков» и «самолётиков» потопал по длинному коридору большой четырёхкомнатной квартиры в свою комнату одеться, вернее натянуть старые джинсы, и взять ноутбук, чтобы затем переместиться в самое прохладное место – в гостиную. Проделав все необходимые телодвижения, с ноутбуком под мышкой он снова оказался в коридоре и, когда подходил к нужной двери, вдруг почувствовал нечто странное. Обстановка была прежней: стены, пол, окно с лёгкой занавеской ещё прапрабабушкиных времён – отчего и мама, и отец так любили эту тряпку, Александр не понимал, – а вот он сам словно стал кем-то другим, маленьким, испуганным, с колотящимся сердцем. Длилось это долю секунды. Занавеска колыхнулась, мелькнула за окном чья-то тень – «Птица, наверное», – решил Александр, и всё встало на свои места.
– Не надо было пить этот кофе… Вот и глюки, здрас-сте… И сердцебиение, ещё, чего доброго, и давление подскочит, – грустно сказал не мальчик, но поживший муж. – Впрочем, всё тлен и суета. «А сам рабо-отать, рабо-отать и рабо-отать!» – пропел он фразу из старого анекдота, подходя к маленькому столику у окна.
Когда-то это был дамский столик для рукоделия – одна из немногих семейных реликвий, как и прапрабабкины занавески. А теперь он прекрасно служил подставкой для ноутбука, и младший из хозяев очень любил творить за ним свои немыслимые виртуальные миры.
Александру Андреевичу Карновскому в этом году исполнилось тридцать четыре года. И мало, и много, с какой стороны посмотреть. К этой дате он подошёл уверенными шагами признанного, уважаемого, серьёзного специалиста в совсем несерьёзной для непосвящённых области виртуальных развлечений. С лёгкостью отучившись на модном в своё время факультете компьютерного дизайна Политехнического университета, что не удивительно для продолжателя архитектурно-инженерного рода, он очень быстро нашёл свою профессиональную нишу, которая приносила ему приличный доход. Ему повезло совместить детские увлечения с интересами некоей серьёзной фирмы с аббревиатурой вместо названия, побочной деятельностью которой было создание сначала видео, а затем и компьютерных игр. Свободный график и возможность работать в домашних условиях были «бонусами» разработчика, приносившего фирме весьма существенные деньги.
В настоящее время перед ним стояла задача отправить очередного героя в параллельный мир с миссией спасения этого мира от захвативших его вирусов с помощью всевозможной авто-мото-авиатехники и парочки кибердрузей. С удовольствием сотворив несколько ловушек для героя, на что ушло не менее четырёх часов, Саша решил, что на сегодня хватит, а то от жары и умственного напряжения ему снова что-нибудь привидится. Дело в том, что в последние несколько дней с ним периодически случались какие-то кратковременные провалы, будто в другое измерение, а может быть, в прошлое, а может быть, ещё непонятно куда. А ещё иногда в разных местах ему мерещилось что-то похожее на дамское украшение. Иногда это «что-то» сопровождало лёгкое свечение. Но всё было так неопределённо, что угадать предмет и его назначение он не мог. Как закоренелый материалист, труженик киберпространства списывал это на усталость и зной.
Он подумал о том, что после плодотворного труда имеет полное право на маленькие радости жизни в виде сытного обеда, да и желудок подсказывал путь к холодильнику. Увы. Холодильник, сиявший первозданной чистотой, поскольку мама, как всегда перед отъездом, всё привела в порядок, на зов молодого организма отозвался эхом пустоты.
– Вот дубина-то стоеросовая! Ведь хотел с утра в магазин сходить! А всё этот кофе… И надо было вчера слопать остатки, нет чтоб на сегодня оставить хоть кусок колбасы… – ругая себя за безалаберность, Александр потащился за продуктами.
По дороге в магазин он придал мечтам о сытном обеде более чёткие очертания. Перед его мысленным взором, а воображения ему было не занимать, замаячил сочный эскалопчик с молодой картошечкой, щедро посыпанной свеженьким укропчиком и сдобренной малосольным огурчиком. Довершала видение бутылка красного вина как награда за достижения в деле спасения параллельных миров. Конечно, к вожделенному продуктовому набору больше подошла бы прозрачная холодная сорокоградусная, но не в такую ведь жару. Чтобы желаемое стало действительным, Александр изменил первоначальную траекторию движения и вместо ближайшей мелкой лавки отправился троллейбусом в престижный гастроном – ну и подумаешь, что дорогой.
Выбрав все необходимые съестные ингредиенты, он в задумчивости остановился перед полками с вином. И тут с ним снова произошло нечто странное и на сей раз настолько пугающе реалистичное, что свалить всё на погоду и кофе было уже невозможно. В почти безлюдном магазине поначалу ничто не мешало потенциальному покупателю размышлять о вкусовых предпочтениях, чем он и занимался, отрешившись от окружения. Но окружение в лице какой-то девицы со странными глазами неожиданно вторглось в его пространство с речами, которые Александр даже не воспринял, так как, обернувшись на звук женского голоса, вдруг с поразительной отчётливостью увидел предмет, не дававший ему покоя в последнее время. К платью девицы где-то около шеи была приколота необыкновенной красоты брошь, излучавшая гипнотизирующее искристое свечение. Александр был настолько потрясён этой материализацией, что, невежливо буркнув первое, что пришло в голову, в ответ на слова незнакомки, забыв про вино, ринулся вон из магазина. Правда, несмотря на потрясение, у кассы он всё же затормозил и расплатился за покупки. Как он добрался до дома, Александр не помнил. Его вело одно желание – поскорее оказаться в спокойном, укромном, желательно прохладном месте и хорошенько осмыслить происходящее.
Дома, немного придя в себя, он решил, что думать ему будет сподручнее в компании напитка, градусами превышающего кефир. Душа жаждала расслабления, но в гастроном возвращаться совершенно не хотелось, и он выбрал компромиссное решение купить хоть что-нибудь, естественно, приличное, и лучше водку (плевать на жару) в «мини-маркете» в соседнем доме. В магазин Александр быстро шёл, погружённый в свои мысли, поэтому не заметил на противоположной стороне улицы ту самую девицу с неординарными глазами.
