Марина Роземанн
Легенда о Триле
Глава 1
Однажды, на задах базара,
Неподалёку от бульвара,
Что хоть и величается «Цветным»,
Но цвета в нём, по правде, мало,
Сидел, нахохлившись сердито,
Глядя на дым столичный и бандитов
В обличье жирных голубей,
Проводников зараз и вшей,
Толпящихся неподалёку
И явно погруженных в склоку, -
Герой наш – юный воробей
По кличке Триль.
Был он весь серенький как пыль,
Невзрачный, мелкий, как мотыль,
Что, впрочем, и неудивительно:
Будь он другим – незамедлительно
Его бы называли по-другому
И посчитали бы животным незнакомым.
При нем еще была сестрёнка,
Такая шустрая, прям – шестерёнка,
Всё той же масти
Простенькой, неяркой,
Именовалась кстати –
Варькой.
Пока сестра по сторонам глядела, -
Ей до всего-то было дело,
Невыспавшийся брат сидел
И хмуро песню свою пел.
Точнее – тихо напевал,
Хоть внутренне и бушевал.
«Ох, и пошлятина вся эта серятина!» –
Так прямо мрачно ныл и завывал, -
Для воробья и впрямь –
Довольно непривычно,
Уж как-то очень зло, самокритично.
«И надо же было такому случиться:
Серым, невзрачным таким уродиться,
Да еще в таком неприглядном месте,
Где всё скучно так, кучно,
Для жизни совсем несподручно:
Еще и без собственного насеста!
Даже солнце тут слабовато,
Светит сдержанно так, без обхвата.
Тут так ленивы
Его все лучи, так нерадивы,
Блёклы на стеклах их переливы,
И сивы, ох как сивы!»
Так вот сидел Триль, грустил,
Самому себе кровь всё мутил,
И выводил так, выводил:
«Ах, родина, родина,
Ну что ж ты у меня такая… уродина…
Пусть и гордая ты, и необъятная,
Но до чего же ты всё-таки неопрятная,
И для жизни – ну совсем неприятная!
Такая вся – из себя особенная,
Обособленная,
Под радости бытия,
Да и простого житья –
Ну нисколечки не приспособленная!»
Заслышав убогие те песнопенья,
Вмиг прекратила Варька обозренье
Ближайших мусорок и урн,
Хранилищ многих тыщ кулинарных культур,
Уличной пылью пусть и приправленных,
Едкой гнилью щедро разбавленных,
Однако всё еще вполне питательных,
Всё еще годных к употреблению,
Удобных для непритязательного
Воробьиного пищеваренья, -
И дала брату без промедления –
Своё обязательное
Насчёт его пения
Мнение.
«Ну, узнаю влияние
Вовы Белова,
Дружка-артиста
Из авангардистов!
Всё те ж пустые излияния!
Когда он голоден или взволнован,
По духу и здоровию негоден,
То есть – просто недоволен
Тем, что народ
Из года в год,
То есть, всё снова и снова
Картин его не понимает,
Не принимает,
Не обсуждает,
И – даже их и вовсе не ругает,
Не критикует,
С ним как с творцом,
Творения венцом,
Не спорит, не воюет, -
Вот тогда он тоже,
С такой же вот мрачной рожей -
Всё сыплет такими словечками,
Как семечками.
И солнце-то ему тут, видите ль, мешает,
И цвет его, и свет,
И общее отсутствие монет.»
На что Триль отвечает резонно,
Хоть и немного отстраненно:
«Ты, это, Варь,
Художника мне тут, давай, не хай!
Творцам и так живется очень трудно
Средь серости и бедности занудной!»
«Не спорю,» – возразила Варька,
Упорная как Ванька-встанька,
«Скажу, однако, братец, к слову:
Другу-художнику Белову,
И впрямь порой бывает туго,
Когда дела идут не столь упруго,
Как он хотел бы.
Куда ни глянь – сплошные у него ущербы,
С его искусством,
Вечным соратником беспутства,
Вот он и ноет иногда.
Вполне понятная тоска…»
«Его тоска» -
Заметил Триль ей свысока, -
«Вполне достойна и веска!
А ты, сестра,
Не смыслишь ни черта!
Всё хаешь, хаешь,
И не понимаешь,
Что такое его поведение –
Необходимейшая черта
Его всё ввысь и ввысь стремленья,
Его труда,
Его суровейшего над собой суда!
Да-да, -
Его сомнения,
Его томления,
Его божественного,
И столь естественного
Собою неудовлетворения…»
Ну, Варька всё это слушать не стала,
А брата уже по привычке прервала.
«Ах, Триль!» – сказала, -
«Забудь ты, ради Бога, эту муть!
Не в ней же суть!
Не наш, не наш ведь это стиль!
Хотя художник нам и друг,
Нам его ссудных мук,
Поверь, не надо!
Мы ведь с тобой другого склада,
Да и из другого, скажем прямо, стада!
Точнее – из иной мы стаи!
И наша с тобой жизнь – другая,
Активная, не боль зубная!
Нам некогда страданьем упиваться, -
Нам надо выживать стараться,
Хоть мелочью,
Но-таки каждый день питаться,
И серостью,
И бедностью
Своею удовлетворяться!
А твой художник –
Он – что картежник:
Сегодня – царь, завтра острожник!
Художнику тоска нужна,
Чтоб от нее искусством отбиваться!
И ты, брат-воробей,
За ним решил тут увиваться?
Не тот ты зверь,
Поверь!
Не будь смешным!
Пойдем-ка лучше, пошуршим!
Вон там, за этим чудно серым домом –
Какой там бак для пищевых отходов!
Мечта!»
«Да уж!» – скривился Триль,
Будто касторки проглотил, -
«Такая вот мечта,
Сестрица,
Как раз нашей жизни чета.
Тут прямо впору удавиться!
Ну не могу я с тем смириться,
Что я лишь серая, земная птица,
К тому же, карликовой стати,
Живу как вор, всё на подхвате,
А лучший мир мне только снится!»
А Варька снова возражает,
При этом уж и голос повышает.
«Еще одна художникова фишка!
Не поддавайся ей, братишка!»
«Художник-друг тут ни при чём!» –
Триль в спор-таки втянулся,
Огрызнулся, -
«И сам я знаю, что почтён
Сомнительной природной честью -
Быть серостью
И жить тут в бедности!
То есть – не в ярком поднебесье,
Как подобает птицам моего полета,
А тут с тобой, средь грязи и помёта!»
С улыбкой Варька до сих пор справлялась,
Но тут не выдержала, засмеялась.
«Ишь ты, какой ты у нас нежный!
И мученик, и дурачок прилежный!»
Триль еще пуще посмурнел:
«Скажи еще – блаженный!»
На Варьку строго посмотрел.
«Ну и скажу!
И покажу!» –
Всё не сдавалась Варька, -
«Кончай дурить, давай-ка!
Да дух себе и мне мутить!
Нам еще урны теребить!»
А Триль на то ей говорит:
«Настанет час –
Я покажу на собственном примере –
Какой я асс!
Точнее -
Кто я таков на самом деле!»
А Варька всё не понимает, -
«Как это кто?» – почти ругает
Она заносчивого брата,
Что на глазах вдруг превращался в хвата, -
«Ты – воробей,
А петь собрался будто соловей!
Держись-ка, братец, поскромней!»
«Да уж куда скромней…» –
Вздохнул тут Триль печально, -
«Да, пусть я не певец,
Не соловей,
С даром природным и похвальным,
Ибо других я всё ж кровей…
Но что скажу тебе, сестра:
Хотя и нету на земле
Птиц посерей меня и победней
Но всё равно я, поверь –
Ярчайший,
Можно даже сказать – величайший
В этом мире Спец,
Ибо я… Я… Я, Варька, – и борец!»
«Боре-е-ец?!»
Вот если б имелись у Варьки губы,
Она их тут точно бы изогнула
С гримаской презрения
Над Триля немыслимым откровением.
А так – всего лишь раскрыла клювик,
Собралась было в брата, ну, пусть не плюнуть,
Сперва – просто на него дунуть:
Чтобы уж поскорее очнулся,
И в привычный свой лад вернулся.
