Марина Райкина
Галина Волчек как правило вне правил
1961
{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}
На маленькой тахте – мужчина и женщина. Между ними раскрытый патефон, вертится пластинка. Голос сладкого тенора выводит: «Скажите, почему нас с вами разлучили…»
– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – кокетливо вздыхает женщина.
– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.
– Любовь… это электрический ток.
– Очень может быть.
– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?
Спектакль «Пять вечеров» стал для Галины Волчек первым испытательным полигоном, где она попробовала себя в качестве режиссера. Причем произошло это как будто бы случайно. В 1959 году пьесу Александра Володина репетировал сам Ефремов, который по одному ему ведомым тактическим соображениям приглашал на репетиции в то время руководившего МХАТом Михаила Кедрова.
ЛИЛИЯ ТОЛМАЧЕВА, исполнительница роли Тамары – женщины, похоронившей себя в отсутствии любви: – Ефремов нам говорил одно, Кедров – другое, и с его мнением тоже нельзя было не считаться. Хотя, когда он уходил, Ефремов требовал, чтобы мы не обращали внимания на вмешательство большого мхатовского начальства. Тот возвращался, и ужас возвращался с ним. Я, вслед за своей героиней, готова была себя закопать на сцене.
«Пять вечеров» наконец домучили и сыграли. На премьеру приехал Александр Володин из Ленинграда, где Георгий Товстоногов раньше «Современника» выпустил эту пьесу. После ночного прогона все поздравляли артистов со свойственными успешной молодости перегибами: «Вы гении, ребята! Вы гениальные артисты!»
«Пять вечеров». Тамара – Лилия Толмачева, Тимофеев – Евгений Евстигнеев
А до премьеры было обсуждение.
Все восторгались: «Это новое слово о любви… Как правдиво… романтично и без сладких слюней официального искусства». И в самом деле, у драматурга Володина, усадившего в старом ленинградском доме на маленькую тахту мужчину и женщину, про это как в жизни.
– Мужчине надо то носки покупать, то мясо, то четвертинку. Вот скажите, что такое любовь? – капризно спрашивает женщина.
– Неизвестно, – равнодушно отвечает мужчина.
– Любовь… это электрический ток.
– Очень может быть.
– Не может быть, а точно. У тебя когда отпуск кончается?
А Галина Волчек встала тогда и сказала:
– Все хорошо. Про любовь – согласна. Но вот работа Лили Толмачевой меня смущает. У автора написано, что она работает на фабрике резиновых изделий. Может, она там презервативы клеит. А глядя на Лилю, я не могу поверить, что она вообще на фабрике работает, пусть даже с презервативами… И вообще социальность пьесы, по-моему, совсем в другом. Этим людям сломали судьбу. Время такое было, и поэтому Тамара живет «на автомате»: ходит на свою фабрику, клеит там эту резину… Вся жизнь как сплошной конвейер.
Что удивительно, Ефремов совсем не обиделся на критику своей артистки и не рассматривал это как попытку подсидеть его.
Через два года, когда Волчек была беременна, она без дела болталась по театру. Именно тогда кандидаты на вылет из труппы «Современника» – Любшин, Заманский, Зиновьева – попросили ее: «Галя, посиди у нас на репетиции, посмотри свежим взглядом. Если мы в этот раз провалимся…» Ребята своим составом репетировали все те же «Пять вечеров». Беременная Волчек спокойно усидеть на стуле не смогла и… подготовила свою версию. Ее приняли не просто как работу по удачным актерским вводам, но как новый самостоятельный спектакль. Волчек в нем постаралась ответить на те вопросы, которые задавала на обсуждении ефремовских «Вечеров», с одной стороны, а с другой – в нем все смешалось: и лирика, и комедия, и быт, и страшное время. Варианты играли в очередь целый сезон. А когда в конце года Ефремов устроил очередную зачистку состава на профнепригодность, два состава смешались и играли то версию Ефремова, то Волчек. Впрочем, публику мало интересовало, кому принадлежит авторство.
После удачной премьеры над Волчек шутили, что беременна она режиссерством. А через полтора года она выпустила спектакль, определивший весь ее дальнейший путь и ставший сенсацией в театральной Москве 60-х годов. Но тогда она думала только об одном – чтобы нормально родился ребенок, и желательно – мальчик. Имя она ему уже выбрала и попросила подруг покупать все для новорожденного только голубого или синего цвета.
1959
{ЛЕТО. БАТУМИ}
Город солнца, моря, фруктов и мужчин в больших кепках-аэродромах с ленивыми манерами. Они долгими томными взглядами провожают двух москвичек.
– Девушка, разреши познакомиться, да?
– Красивая, в горы отвезу. Королевой будешь.
Когда я сейчас смотрю на нее – крупную, кашляющую – я почему-то думаю: «А имела ли она успех у мужчин?» Ведь женщины, добившиеся определенного положения в обществе, а уж тем более женщины творческих профессий, как правило, обделены мужским вниманием. И их общественная значимость заполняет дефицит мужского внимания и тепла.
«Баллада о невеселом кабачке». Мисс Амелия Ивенс – Галина Волчек
В 1959 году Галина Волчек отправилась в Батуми со своей бывшей сокурсницей, актрисой «Современника» Людмилой Ивановой. Отдыхать и заодно проведать Игоря Квашу, который в это время там снимался.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВА: – Да что ты, Галя пользовалась в свое время невероятным успехом и в Москве, и куда бы мы ни приезжали. Я помню, мы с ней поехали в Батуми отдыхать, так там весь город на ушах стоял. Хоть я и была тогда яркой блондинкой, стройной, но такого успеха у кавказцев, как она, не имела.
Мужчины в больших кепках-аэродромах, с ленивыми манерами долгими томными взглядами провожали двух москвичек.
– Девушка, разреши познакомиться, да?
– Красивая, в горы отвезу. Королевой будешь.
Красивая бросала на них презрительные взгляды с видом победителя, взявшего южный город без боя. Она даже не удостаивала вниманием трофеи, которые бросали к ногам триумфатора, – фрукты, вино, белые «Волги».
– На уличные знакомства мы с ней не покупались, а вот до писателя из Тбилиси снизошли: писатель – другое дело. Он пригласил нас к себе на дачу на обед. Галка мне шепчет: «Чур, ни на шаг от меня, договорились?» А писатель расхрабрился, угощает, вина подливает. Когда Галка вышла, шепнул: «Подруга, погуляй по саду». А я ему на голубом глазу: «Не хочу».
«Баллада о невеселом кабачке». Сцена из спектакля
Писателю ничего не оставалось, как довольствоваться девичьей трогательной дружбой. Такая же участь постигла архитектора и еще каких-то творческих сынов кавказского народа. Дело чуть не кончилось плохо.
ЛЮДМИЛА ИВАНОВА: – Однажды ночью к нам в номер раздался зверский стук в дверь. Галка испугалась: «Доигрались!» Сделали вид, что нас нет, а утром сбежали в Одессу, там Евстигнеев снимался.
И актриса живописует, как Евстигнеев – худющий, долговязый, в полосатой тенниске, ждал их в Одессе на причале. Почему-то стесняясь, держал маленький букетик цветов за спиной. Но уж такой он был человек – терпеть не мог сантименты разводить и прятал чувства за небрежностью.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Смешно было. Женя небрежно так бросил: «Поедем ко мне. У меня “люкс”». Поехали, а «люкс»-то оказался номер за рубль двадцать, в таком старом дощатом доме.
1961
{МОСКВА. ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ}
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому –
я настоящий русский!
Читает со сцены Евтушенко. Он взмахивает длинной рукой, как большая птица – крылом, в такт собственным строчкам. Бедно одетые студенты – клетчатые рубашки, немаркого цвета блузки – с трепетом и восторгом смотрят на смелого поэта. Что он такое говорит о войне? Его лицо искажает боль.
– Что-то мне нехорошо, – говорит Волчек Евстигнееву тихо.
Искусство на ее беременность действовало возбуждающе. Она заметила это еще на концерте знаменитого французского мима Марселя Марсо, выступавшего в то время в Театре эстрады.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я пришла на концерт, села – все вроде бы нормально. Неплохо себя чувствовала, и токсикоз, который мучил меня всю первую половину беременности, совсем уже прошел. Началось действие, музыка, Марсель Марсо на сцене… А я чувствую, что мой ребенок заходится: живот чуть не подпрыгивает. То ли ему так понравилось то, что я смотрела, то ли он протестовал? Спустя много лет в Греции меня познакомили с великим мимом, и я рассказала, что чуть не родила на его представлении. Как артисту, ему это очень польстило.
Свою беременность она вспоминает как праздник безделья. Живот рос быстро, и Галина смогла выходить на сцену только первые пять месяцев. По наивности пыталась прикрыть на сцене округлившийся живот – то поворачивалась к залу почти спиной, то срывала с плеч косынку и крутила перед животом. Когда же в ее состоянии выходить на сцену стало совсем неприлично, она отдалась всем тем женским штучкам, до которых у нее руки прежде не доходили.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я никогда так часто не делала маникюр, как в этот период. Я и сейчас прячу руки с облупившимся лаком на ногтях, потому что не успеваю раз в неделю заезжать в парикмахерскую. А тогда…
Тогда, сорок лет назад, в ее жизни было торжество искусства ухода за ногтями и портняжного дела. В последнем, к которому Волчек была всегда неравнодушна, она отвела душу и проявила чудеса изобретательства. Она вполне могла бы получить патент на изобретение модной одежды для беременных, если бы таковая существовала в то время. Ее творческая натура протестовала против уродливых платьев «Москвошвея», так безобразно раздувающихся на животах будущих мам.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Меня раздражало и бесило это уродство. Долго думала, соображала, как сделать, чтобы юбки, в которых я ходила до беременности, оставались узкими и во время нее. Взяла свою юбку, дала подруге и сказала: «Вырезай дырку от пояса до окружности живота. Пояс надо посадить на резинку, а дырку сверху прикроем кофтой».
Нехитрым способом она получила узкую юбку, к которой прилагалась широкая кофта. Эффектная фурнитура – две большие металлические пуговицы и бахрома на воротничке – призвана была, по идее автора, отвлечь внимание от ее естественного состояния. Правда, мужская часть театральной общественности отреагировала на костюмные выкрутасы Волчек по-своему. Главный режиссер театра сатиры Валентин Плучек, встретив Волчек на каком-то приеме в модном прикиде, сказал: «Тебе о Боге сейчас думать надо, а ты все модничаешь».
Критика мэтра не остановила актрису в ее вещественных изысканиях, и она продолжала совершенствовать искусство кройки и шитья для беременных. Она не меняла привычного образа жизни: компании, посещение культурных событий – всего этого для семейства Волчек – Евстигнеева беременность не отменяла.
Вот и в тот вечер октября 1961 года чета направилась в Политехнический музей, где темпераментный, отчаянно талантливый Евгений Евтушенко читал свою поэму «Бабий Яр».
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому –
я настоящий русский!
Он взмахивал длинной рукой, как большая птица крылом, в такт собственным строчкам. Бедно одетые студенты – клетчатые рубашки, немаркого цвета блузки – с трепетом и восторгом смотрели на смелого поэта.
Еще на подступах к Политеху, ставшему в то время центром всего прогрессивного искусства, Галина ахнула: толпа осаждала музей, и милиционеры едва сдерживали напор желающих пробиться на поэтический вечер.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я инстинктивно так обхватила живот, посмотрела на Женю. Он взял меня за руку и умудрился как-то провести через все кордоны. Евтушенко начал читать. Я очень любила его – такой он неравнодушный, яркий. И все вокруг с горящими глазами его слушали, каждое слово ловили. А я…
«Жень, что-то мне нехорошо», – сказала я мужу. Прислушалась к себе. А в животе мой ребенок такое вытворял. Марселя Марсо вспомнила и еще с ужасом посмотрела назад – как выбираться через такую толпу, если совсем плохо станет.
К счастью, обошлось, и восторженные физики, помешавшиеся на лирике, беременную Волчек не растоптали. И тем не менее под воздействием поэмы «Бабий Яр» и того, как ее талантливо читал автор, у Волчек с ночи начались схватки.
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО: – Схватки у Волчек начались, по-моему, на строчках:
Мне кажется –
я – это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Впрочем, за точность не ручаюсь.
Чуть ли не на следующий день Галина Волчек родила мальчика. Его назвали Денисом. И в последующие годы не существовало более яркого доказательства воздействия искусства поэта на публику.
1960
{МОСКВА. КОМНАТА НА КУТУЗОВСКОМ ПРОСПЕКТЕ}
– Что это, Женя? – спрашивает Волчек. Она обходит нечто колоннообразное, упакованное в газетную бумагу.
Евстигнеев довольно смотрит на супругу.
– Подожди, сейчас-сейчас.
Берет ножницы и подступается к «колонне».
– А может, не надо резать? Пусть так стоит.
Он снисходительно смотрит на нее и вспарывает «колонну».
Они строили семью параллельно со строительством «Современника». Волчек – Евстигнеев: Галя и Женя, Женя и Галя… – образцово-показательная пара, образцовость которой особенно ощутима на фоне беспорядочных актерских связей и разрушающихся браков. Олег Ефремов успел разойтись с Лилией Толмачевой и соединиться с Ириной Мазурук, с которой прожил недолго. А затем – жениться на Алле Покровской. Другие… А Волчек с Евстигнеевым если бы были убежденными коммунистами, то могли бы стать блестящей рекламной парой – ячейкой коммунистического общества.
Как человек, хорошо знавший, что такое бедность, Евстигнеев мечтал о состоятельной жизни и иногда намекал жене на некое наследство, которое ему когда-то может обломиться. Однажды это наследство материализовалось в их комнате, куда Женя принес нечто похожее на распухшую колонну, прочно завернутую в газетную бумагу. Глаз у него горел.
– Что это, Женя?
– Подожди, сейчас-сейчас.
Берет ножницы и подступается к «колонне».
– А может, не надо резать? Пусть так стоит.
Он снисходительно посмотрел на жену и вспорол «колонну».
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – После того как Женя содрал все газеты, я увидела… пальто. Здоровое, тяжелое, как кол. Оно не падало, оно стояло. Было из дорогого по тем временам материала, и воротник был бобровый. Что делать было с ним, совершенно непонятно.
Впрочем, колоннообразному драповому раритету быстро нашлось применение: как только молодожены обнаруживали пустые карманы, его относили в ломбард и на эти деньги доживали до получки.
При широком образе жизни, который вела чета Волчек – Евстигнеев, двух актерских зарплат не хватало на то, чтобы заплатить за съемную комнату вперед. Хозяева отказывали артистам, и те срочно съезжали на запасной аэродром – в коммуналку к Вере Исааковне на Полянку. Там они жили до очередной получки и на образовавшийся капитал снимали очередную полуподвальную или чердачную комнату и ни в чем себе не отказывали.
Денис Евстигнеев с отцом
С мамой
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Мы так спокойно жили. Обустройство нашей первой квартиры на Кутузовском – это было на мне. На молочную кухню в основном Женя ходил. Он мамой был больше, чем я. Первым вскакивал к Денису, когда тот начинал плакать. И еще смешно было, когда мы жили напротив Дома игрушки. Женя все время приносил Денису надувные шары: сколько раз за день приходил домой, столько и покупал. На шары ему хватало денег. Я только боялась, что шары эти лопнут и ребенок испугается. Не дай Бог, заикаться начнет.
– А ревность? Это свойственно было Евстигнееву?
– Он закрытый, очень закрытый был человек. Может, оттого, что все в себе держал, у него и инфаркт случился. Ревновал ли он? Не знаю. У нас были замечательные, за-ме-ча-тель-ные отношения, которые допускали даже легкомысленные флирты. Но предательства – этого с нами не могло быть.
Денис с няней Таней, она у них с мамой была одна
1968
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}
Время как будто раздвигает стены театра на Чистых прудах, преломляя, как в зеркалах, толпу счастливой молодежи на площади Маяковского рядом с дорогим рестораном «Пекин». Мелькают набирающие популярность лица – Табаков, Кваша, Толмачева, Дорошина, Покровская… Они вываливаются из театра, бегут к «Волге» и набиваются в нее штабелями. Мчатся по ночной Москве, разрывая тишину спящего города.
Милицейский свисток тормозит пробег «Волги». Лейтенант надвигается на машину.
– Ваши документы. Вы знаете, что в автомобиле может ездить не более пяти человек? А у вас… Ой!
Суровый голос лейтенанта на глазах тает.
– А нас – много, – улыбается Ефремов.
– Здравствуйте, товарищ Ефремов. Я вот «Три тополя на Плющихе» смотрел. Вы там таксиста играли. Вот…
– Так точно.
Неотразимая улыбка Ефремова, как портрет в хорошей раме, оттеняется улыбками красивых актрис.
Они были молоды, красивы, обаятельны. Наглость успешной молодости действовала завораживающе. Однако за улыбчивым фасадом скрывались жесткие и даже страшные вещи. Говоря сегодняшней лексикой, «Современник» был таким ЗАО со своим уставом, соответствовать которому мог далеко не каждый. А тот, кто осмеливался сунуться со своим уставом в этот «монастырь», тут же объявлялся «нахалом» и выталкивался взашей.
Бессонные ночи, ночные репетиции были такой же нормой, как и знаменитые собрания «Современника», известные в Москве под названием «китайская пытка». Это когда в глаза говорили правду, невзирая на лица, – Ефремову, основателям театра, новым артистам, буфетчикам…
АВАНГАРД ЛЕОНТЬЕВ, артист «Современника» с 1968 года: – Легенды об этих собраниях были настолько мощные, что мы в школе-студии МХАТ под их влиянием тоже устраивали свои обсуждения. Так и говорили: «Как в “Современнике”».
Когда Леонтьев был принят в труппу театра, он на себе почувствовал, что такое повышенный уровень откровенности, и уверяет, что это болезненно и полезно одновременно. Это воспитывало и закаляло.
С Львом Круглым в спектакле «Два цвета»
Очередь за билетами в «Современник»
«В поисках радости». Савина – Галина Волчек, Леонид Павлович – Олег Ефремов
«Назначение». Лямин – Олег Ефремов, Мать – Галина Волчек
Так всегда голосовали в «Современнике»
ЕЛИЗАВЕТА КОТОВА, завлит «Современника» с 1963-го по 1977 год: – Обычно, когда обсуждали пьесы или чей-то показ, все собирались в фойе. Я помню, Олег Ефремов прочитал «Традиционный сбор» – новую пьесу Розова. Пьесу разгромили, зарубили и кричали при этом: «Не надо ставить!» Олег Николаевич еле уговорил артистов начать репетировать. И даже не репетировать, а только попробовать репетировать.
Да что там чья-то пьеса… «Чайку» самого Ефремова труппа не приняла и зарубила после первого же прогона, и худрук по прозвищу Фюрер ничего не смог сделать. Об использовании служебного положения даже в благих целях не могло быть и речи.
ВАЛЕРИЙ ФОКИН, режиссер «Современника» с 1971-го по 1985 год: – Это такой трудный театр, когда все вроде вместе, все – одна семья, а какая-нибудь артистка, весьма средняя, могла высокомерно сказать Волчек: «Галя, ведь ты, Галя, не права»… И я всегда вздрагивал: «Какая она ей Галя?» Вообще компания временами напоминала стаю, которая не ведала, что творила.
В фойе стоял деревянный ящик, куда каждый опускал свое послание с резкими замечаниями по прошедшему сезону и предложениями на будущий. Были смертельные обиды, ссоры на всю жизнь, испорченное настроение. Но как это ни парадоксально, на такой коммунальной закваске «Тимур и его команда» всходил «Современник» – театр, который ворвался в московскую жизнь со своим откровением, остротой, экстремизмом, уличными интонациями, так контрастирующими с официально-поющим серьезным театром. Он стал местом, куда притягивались лучшие творческие силы, и студенты ночами стояли за билетами.
1962
{ЛЕНИНГРАД. ГОСТИНИЦА «ОКТЯБРЬСКАЯ»}
Волчек открывает ключом свой номер. Заходит, ставит вещи. Включает свет. Столбенеет на месте. От испуга прикрывает ладонью рот, чтобы невольное «ах» не вырвалось.
На столе, ровно посредине, стоит флакончик духов на 250 мл. Она осторожно берет его, вытаскивает матовый колпачок из синего флакона. Втягивает запах, осторожно вставляет колпачок на место, как будто боится кого-то спугнуть.
Да, Евгений Евстигнеев ее тогда не просто удивил. Он потряс ее. Она не ожидала от него такой чуткости и памяти. Когда-то она рассказала ему, как еще до войны, еще из своей первой заграничной поездки отец привез два чемодана. Из одного на глазах изумленной дочери он извлек целую батарею синих пузырьков – от здорового на 3 литра до крохотного на 100 мл – как матрешки, они выстроились на столе.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Это были «Суар де Пари», фирма только что выпустила новую серию, и образцы папа привез в Москву. Я осторожно отвинчивала тяжелые колпачки, как будто они из хрусталя, и нюхала этот сумасшедший запах. Он мне даже снился.
А потом во дворе с подружками я пыталась сделать духи из адской смеси нафталина, «Красной Москвы», украденной у матери, апельсиновых корок, карамели и еще чего-то такого несусветно-пахучего.
Синие бутылочки от «Суар де Пари» – единственное, что уехало с семьей Волчек в эвакуацию и оставалось неразменной валютой даже в самые тяжелые для семьи времена. Позднее она «изменила» «Суар де Пари» с «Герленом» – они стали ее самыми любимыми духами на всю жизнь. В начале 60-х она приехала на съемки на «Ленфильм», вошла в гостиничный номер, включила свет и остолбенела на месте. От испуга даже прикрыла ладонью рот, чтобы невольное «ах» не вырвалось. На столе, ровно посредине, стоял флакончик духов на 250 мл. Осторожно взяла его, вытащила матовый колпачок из пузырька. Втянула запах, вставила колпачок на место, как будто боялась кого-то спугнуть.
Евгений Евстигнеев в гримерной перед спектаклем
«Традиционный сбор». Сергей Усов – Евгений Евстигнеев, Лида Белова – Галина Волчек
«Два цвета». Сцена из спектакля
«Голый король». Король-жених – Евгений Евстигнеев, 1-я фрейлина – Галина Волчек
– Подумала: «Откуда Женя, которого вызвали на съемки в Ленинград раньше меня, достал мои любимые духи “Воль де нюи”? Это же “Герлен”!»
– Где ты взял? – я замучила его расспросами.
– Да у румын купил. Они внизу толкались. Фарцовщики, – лениво, но с явно довольным видом, что угодил с подарком, сказал Евстигнеев. – Ты посмотри, проверь.
Проверь? Да она с юности бредит этим запахом. Да, это было потрясением от Евстигнеева – шикарный подарок в их семье, которая вечно «широко» жила на последние. Спустя много лет от сына Дениса она получит точно такой флакон «Воль де нюи». Правда, между этими парфюмерными событиями много воды утечет.
Этот парфюмерный сюрприз от мужа напоминает о том времени, когда в их отношениях было все просто и ясно. Вот Женя – смешной, простой, но не простецкий. У него по сравнению с ней, избалованной московской девочкой, не было настоящего детства. Показатель его лишений – рассказ про то, как в детстве он несчастные три копейки, подаренные отцом, закапывал, точно Буратино на Поле чудес. «Клад» достоинством в трехкопеечную монету вызывал у нее прилив жалости, хотя жаловаться было не в правилах Евстигнеева.
Поэтому, как только Галина начала зарабатывать – а сниматься она стала первой, – она тут же на все деньги делала мужу подарки. И это были не мелочи, приятные своим вниманием. Первый магнитофон у Евстигнеева – от нее. Первый фотоаппарат – тоже.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Помню, я купила Жене любительскую камеру, и мы поехали на дачу к одной нашей актрисе. Я была беременна, скоро должна была родить, и Женя сказал, что опробует новую камеру на мне. Ну я стала изображать, как рву цветы, как нюхаю их. Живот, цветы, деревья…
«А теперь ты сними меня», – попросил он. Зная ее техническую тупость, сам поставил жену на точку и как первоклашке терпеливо объяснил, на что надо нажимать. Она прижала глаз к видоискателю, нажала кнопку, и через полторы минуты камера запрыгала у нее в руках. На пленке, которая, конечно же, затерялась где-то в домашних архивах Евстигнеева, сохранилась дрожащая запись – блестящий дивертисмент борьбы с несуществующими комарами.
– Что он вытворял! – говорит мне Волчек и начинает смеяться. – Женя то боролся со стаей насекомых, то с одним из них. Он умолял укусить его, вел безмолвный диалог. Чаплин «отдыхал», а я от хохота, думала, рожу.
«Без креста». Грачиха – Галина Волчек, актрисе 29 лет
«Без креста». Сцена из спектакля
Знаменитый евстигнеевский юмор… Кто сталкивался с ним, делает многозначительное лицо, и без слов становится понятно, как это было гениально. У него была устойчивая репутация актера, которого нельзя расколоть на сцене и который сам считался раскольщиком высшего пилотажа. Как-то на спектакле «Большевики» – и этот случай вошел в классику театральных оговорок – он на сцене вместо «у Ленина лоб желтый» сказал «у Ленина жоп лоптый». Все, кто в это время находился на сцене, беззвучно начали хохотать, стараясь подавить истерику, отчего та только нарастала. У Евстигнеева же не дрогнул ни один мускул на лице.
Олег Табаков на пари пытался вывести Евстигнеева из строя. Однажды на спектакле «Продолжение легенды» он намазал руку вазелином и подал ее партнеру, рассчитывая на неожиданный эффект. Эффект не сработал.
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Это Лелик, когда руку намазал, хотел отомстить Жене за то, что тот с ним проделывал раньше, на другом спектакле. Табаков в «Легенде» играл юного романтика, которому в воспоминаниях являлся его женский идеал – некая Юна, она же возлюбленная, она же муза. И вот в одной из сцен Лелик стоял на холме и держал речь перед товарищами, которые расположились вокруг него – кто сидел, кто лежал.
То, что рассказывает Волчек, нетрудно вообразить: как актриса, она представляет все весьма образно. Вот холм, на нем молодой Табаков, вернее, его порывистый герой-романтик. Тут же внимающие его речи артисты. Они изображают преданность идее и оратору, но их фокус внимания перемещен от Табакова в кулису, где Евстигнеев, нацепив на себя ангельские крылья из другого спектакля, раскачивается и загробным голосом шипит: «Я Юна, я Юна…» Декорационный бугор ходил ходуном, и сцену чуть не сорвали. Табаков, сам большой хохмач, чудом удержался от истерики.
Талант Евстигнеева в «Современнике» был бесспорен для всех, так же как и неподражаем. Когда он репетировал «Матросскую тишину», запрещенную на выпуске цензурой, в кулисах, наступая друг на друга, стояли московские артисты, специально приехавшие смотреть на его игру. Он как-то так органично существовал на сцене, что коллеги безоговорочно верили в природные, а не гримерные морщины Евстигнеева, в его согнутую спину, в растрескавшийся от времени голос, похожий на кору старого дерева.
Через несколько лет его молодая жена так же убедительно сыграет старуху Грачиху в знаменитом спектакле «Современника» «Без креста». И многие коллеги будут восторгаться ее искусством перевоплощения. Питер Брук не поверит свои глазам и отправится за кулисы «Современника» со словами: «Я хочу их потрогать своими руками. Не может быть, что это не старуха и не мальчик». Мальчика в «Без креста» играла Елена Миллиоти – единственный человек, на которого единственный раз в своей жизни Волчек поднимет руку.
