Марина Повалей
Ретроспектива
Глава 5.
Ночь в Эстесадо, что наше же вино: густая, тёмная, влажная, тягучая и сладкая. И хмельная. Такая хмельная, что не надобно никакого хмеля. Он в воздухе.
Быть хозяйкой – не просто носить княжью шапку.
Быть хозяйкой – заботиться о людях и земле. Слышать землю и зверя. Видеть то, что не видно простым ведьмам, если таковые и живут на моей земле.
Как чУдно можно обо всём забыть. О заботах и делах, о своей сущности… быть не хозяйкой, не княгиней, даже не женой князя – женщиной.
– Уснула? – я уж думала, что это он, сокол мой, уснул, утомился.
– Нет, – одна его рука перебирает мои волосы, что разметались, небось, на пол кровати. Другая, пальцами гуляет по животу.
– Ты чья, Эля?
Я даже глаза открыла. И голову с широкой груди подняла, дабы переспросить.
– Не простая, как я сперва подумал, из каких ты?
– Простая. Лекаркой служу при княгине. Она меня и потчует.
– Магия твоя сильная, такую мигрень снять – большой резерв надобен. Кто родители?
Заколебалась. Соврать бы, что простыми были. Да нехорошо это – мёртвых порочить.
– Умерли они давно.
– Не серчай. А… – маленькая заминка, и как выпалил: – муж у тебя есть?
– Вдовая, – рука на моём животе вновь пошла гулять пальцами.
– Давно?
– Два года как.
– А кто старший в роду?
– Никого нет. Сама я.
– Что ж… у мужа ни брата, ни другого родственника нету?
– Не объявлялось.
Немного помолчали. Я было подумала, что допрос окончен, как дальше:
– Как же ты одна… без мужчины… здесь, в замке… здесь же дружина постоянно… – экий он… заботится.
– Я же при княгине. Кто ж меня тронет? Да и я ж магичка сама…
– Да я о другом. Что столько мужчин здесь смотрит на тебя, а честь защитить некому.
Я приподнялась и взвизгнула: Файлирс, пока беседы беседовал, да допросы допрашивал, накрутил мою прядку на свой палец, за что я и поплатилась своим рывком.
– Тшшш… Это всё потому, что женщине одной нельзя – ей всегда мужчина нужен. Даже вдове. Пусть племянник, или ещё какая родня хоть и по мужу. Вы же здесь собственность имеете?
– Имеем.
– Вот. Чтобы хозяйством управлять, здесь ум нужен. Не женский. Женщине такого не сдюжить. Там суровость нужна, да сила. А бабу, разве челядь будет бабу бояться? – “мудрый король” помолчал, а потом не сдержал другой поток мудрости. Понёс в массы: – Женщина должна детишек рожать, да дом устраивать. Приёмы давать, да визиты делать, чтобы семья в обществе была. Вот это – дело женщины. А не мужские дела.
– В твоём государстве так? – готовилась, что он взъярится на моё панибратство. А он только улыбнулся.
– Если бы ты стала вдовой в моём государстве, то по смерти супруга стряпчий нашёл бы его старшего родственника, передал бы тому всё имущество, вместе с заботой о тебе, – как он говорил, всё более хмурился. На последнем слове совсем сдвинул густые брови.
– А если бы он запер меня, или голодом заморил?
– Если бы ты провинилась только…
Интересные у них там порядки.
– А если бы…
– Полёвка! – король сел на постели. Лёгкая простыня сбилась у паха, обнажая сильную грудь и руки. – В моём государстве женщин не обижают! Наказать могут, если баба виновата, но не зверствует никто!
– А кто ж решает, виновата она или нет?
– Старший и решает.
– Опекун тот, значится…
Мать-Земля! Небось ты сама меня уберегла, сама мне те мысли вложила, чтобы спрятаться, да отсидеться… Будь я сейчас княгиней – ни в жизнь бы не поладила с ондолийским деспотом. А они говорят, что мы отсталые, да непросвящённые.
– А если бы стряпчий тот всё же не нашёл никакого родича?
– А тогда, Полёвка… – Файлирс коварно улыбнулся, от краёв глаз побежали лучики. Подхватил меня на руки, усаживая на себя, – тогда бы пришлось королю взять на себя заботу о вдове и её делах.
– И как бы это ты заботился? – спросила, уворачиваясь ото рта, тянущегося к моей шее.
– Крепко, да часто. Так, чтобы ты ни о чём не тревожилась, – звучит неплохо, но – как и положено любой леди в моём государстве.
Всё не то. Любое слово, что ни возьми – плохо каждое по отдельности, а за всё вместе хочется…
Сама не понимаю, чего хочется, но не игрищ точно.
Надо подумать, да препарировать услышанное. О ледях своих он заботится…
– Пора мне, – не глядя ему в лицо, выбралась из объятий.
Мужчина спокойно разжал руки.
– Полёвка? Это что ещё такое? Куда пора?
– Дела у меня… да поздно уже. Пойду, – натянула рубашку.
– Как это пойдёшь? Куда пойдёшь? Ещё ж ночь впереди.
– Угум. Спать пора вам, вашство. А меня княгиня ждёт, – вот и платье.
Он, верно не опомнился ещё. Ну пусть. Пусть поостынет.
Да и мне надобно.
Ретировалась, даже не обернулась.
Потому что такое только дурак может думать. А ондолиец не дурак, он истинно верит в то, что говорит: что не способна женщина дела вести да хозяйство, что уродись я, не дай Мать-Земля, ондолийкой – без разрешения мужа или ещё какого самодура и слово нельзя было бы молвить.
А забота его? Это он так о всех своих вдовых там так заботится?
Загостился ондолиец. Крепко загостился. Пора ему в путь-дорогу.
Не надобно было с ним разговаривать. Я к нему за другим ходила, то и надо было брать!
Файлирс.
– То есть как? Что значит “нет лекаря при княгине”? Кто же её пользует?
Главный над княжеской дружиной спокойно выдерживает взгляд монарха.
Это особенно нервирует. Я привык, чтобы глаза опускали и голову склоняли. А этот – как с равным говорит.
Понимает дружинник – я ему не указ. И я понимаю.
– У твоей княгини есть лекарка, – принялся ему вновь объяснять. Вдруг, он просто не понимает. Отбило мозги в тренировках, или глуховат. – Молодая, рыжая девка. Магичка, – смотрю, пытаясь распознать ложь.
И ухом не ведёт.
– Нет её. Была, да уехала. Замуж княгиня её выдаёт.
Я сосчитал до пяти.
– Мне нужно увидеть княгиню!
– Плоха княгиня. Не встаёт который день.
– А кого же ты на праздник сопровождал, если княгиня болеет?
– Лекарку, – как лекарку? Полёвку? А лицо спокойное, холёное. С таким не в дружине, а… впрочем, он тем и занимается. – А замуж она, часом не за тебя выходит?
– За меня. Княгиня благословила.
– И что она… согласная?
– У нас женщин не неволят, – так сказал, шельмец, будто у меня неволят.
Защищать, оберегать и неволить – разные вещи.
– Я бы хотел увидеть твою… – скрип собственных зубов услышал и сам, – невесту.
– Зачем?
– Она мне помогла, боль сняла. А нынче снова плохо.
Кивнул.
Паскуда. Был бы ондолийцем – уже трясся бы в седле на границу.
– Я передам ей, – кивнул, всё так же не меняясь в лице.
Отпустил дружинника, а сам остался недоумевать.
Какая ещё свадьба? Чего Полёвка там придумала?
Уж не ведаю, что взбрело в её голову в последнюю встречу, но подумал: да пусть. Ведомо дело – баба перебесится и успокоится.
Но следующей ночью она не пришла. Как и последующие шесть. На записки не отвечала: аж два магических вестника ей послал, всё без ответа. Забеспокоился, подумал, что точно, что-то случилось. Чего бы ей перестать приходить?
То и вышло. Случилось.
Замуж собралась моя Полёвка. И всё бы ничего, будь мы в Келсе. Так даже лучше: леди замужем – не девица и не молодая вдова, за коими во все глаза глядят. Мужа на службу подальше. Леди поближе. Опосля мужа вернуть, всех наградить. Все довольны.
– Норен, – кликнул брата, – фрукты, рыба и вино. Запиши: сбить цену на семь процентов.
Именно столько ночей Полёвка где-то шастает.
Брат закашлялся.
– Рехнулся? С чего бы им снижать цену? Зачем тебе это вообще? Просто перезаключить договора и вся недолга! Мы итак выгоднее нигде не купим.
– Норов сбавь. С королём говоришь. Такая моя воля.
– Эдак ты уже не король, а купец и торгаш.
Пустой кубок с моего стола полетел в весельчака.
– Всё, всё! Не лютуй! Страшный грех братоубийство!
– Всё чаще и чаще задумываюсь, что надо бы собрать святые писания по монастырям да аббатствам. И пересмотреть! – почесал заросший подбородок, будто бы и впрямь задумался.
– Видать и правда, самолично пересмотришь. Как только все торговые договора ондолийские закончишь пересматривать. Ты прикидывал, сколько времени такие торги займут? Мы тут ещё пару месяцев просидим. Как пить дать!
– А чем тебе плохо? Морем дышим… красота!
– Целибат блюдём… скукота!
– Ладно. Можете чутка гульнуть, – Норен аж взвился на месте. Как и не бывало ленности: вытянулся на стуле, скинул ноги со стола. – Не усердствуйте только. Чтобы никакого дипломатического казуса не вышло.
Снедали снова одни. Княгиня их так и не вышла. И мне не то, чтобы надобно было её общество… небрежение такое. Словно не король огромной страны у ней в гостях, а так, приблудный купец.
И ужин этот ещё. Потчуют разносолами, как подачку дают, откупаются.
– Верех, – обратился к советнику, что и составлял нашу компанию, – повариха ваша знатные пирожки делала. Повторить хочется. Прикажи?
– Будет исполнено, ваше величество. Завтра же сделает, – старик уткнулся в тарелку.
– Что княгиня? Не полегчало?
– Нет, ваше величество. Крепко захворала, орлица наша. Всем двором молитвы возносим.
– А кто же дела наши торговые решает?
– Так в постели она, голубица, как легчает, так и решает.
Хороша формулировка. Только и глядеть не шибко-то и хочется.
– У княгини в услужении лекарка есть. Сильная, – Верех глянул с любопытством, – хочу эту целительницу в Келс забрать, мне такая сильная магичка нужна при дворе.
Старик задёргался, потряс седой бородой в отрицании. Хиленько улыбнулся.
– Что же она, ваше величество, вещь какая? Разве ж можно живого человека так забрать?
– Так я ж на службу! И княгине отступные заплачу, да и лекарка в накладе не останется. Королевская служба почётная, да барыши хорошие.
– А вы сами у неё и спросите, я скажу ей, чтобы зашла.
– Кого?
– Так целительницу, – Верех не понял. Как и я.
– А что её спрашивать? Решать же мужчины должны. Да и вдовица она, под княгиней, княгиня пусть с нами отпустит.
Верех судорожно собрал руки в замок, развёл, снова сцепил.
– Вы не поймите меня неправильно, ваше величество, но наши порядки и законы несколько отличаются от ондолийских. У вас же как: женщина сама юридически силы никакой не имеет. Даже если круглая сирота, за неё сюзерен ответ держит. У нас иначе: что мужчина, что женщина равны. Мы не можем никого неволить.
Не выдержал старик, отвёл глаза. Терпеть не могу, когда переглядеть меня пытаются. Мне хорошо известны их порядки, но думал, что старик трусоват, чтобы мне так носом ткнуть. А он нет – весь дрожит, но отстаивает мою Полёвку.
– Стало быть… так и поступим. Пусть зайдёт. А жених её против не будет?
Советник поёрзал на сиденье, но вновь поднял белесые глаза.
– А у них надобно и спросить, ваше величество. Я им не хозяин.
Глава 6.
Как в Верехе соединяется такая жадность с такой же по размеру набожностью… диву даюсь.
Ондолиец за ужином прижал советника к стенке своими расспросами. Только советник не был бы советником, кабы так легко прижимался. Не поняв даже о чём и о ком его спрашивали, ответил как водится: без сучка и задоринки. Не зря кормится с моего стола, ой не зря.
Пришлось поведать о том, что любопытство пересилило и я, нарядившись прислужницей всё же сходила поглядеть на короля, да и подлечила. Чем и вызвала к себе нежеланный интерес.
И не зря я ему правду замалчиваю.
– Епитимия у меня, княгинюшка. Епископ исповедовал, наложил две недели поста за ложь мою перед королём. Король, пусть и чужой, он создателем людям дан. Нельзя его обманывать. Грех большой.
– Ты рассказал об этом епископу? – сама не увидала, как начала подёргивать собственную косу в волнении.
– Так исповедь, княгинюшка. На духу будто. Всё поведал.
Старый дурак. Но и лучше его никого нет. Не удивлюсь, если окажется, что тот представитель создателя, который епископ, ведает обо мне много больше положенного.
– Иди Верех. Иди. Иди постись, да молись. Чтобы создатель отпустил твои грехи. Да не переборщи! А то помрёшь от голоду, в эпитафии так и напишу: сдох от усердия в голодании. Гостю скажи, что завтра пусть приходит. Часа в три пополудни.
Некуда тянуть. Надобно уже порешать все вопросы с гостем, да в дорогу отправлять. А то удумал: торги затеял, да приблуд своих сегодня в корчму отпустил. Будто осваиваются.
Дальше зашёл Алирик.
Голова поднята, взгляд открытый. Голубые глаза смотрят так, будто и нет за ними никакой вины.
– Зачем сказал ондолийцам, что лекарка, что они ищут, твоя невеста?
– Им наши законы чуждые. У их женщин своей воли нет. Встретили бы вас где-то без охраны, да и забрали бы с собой – сесть не предложила, а ему, будто и не надобно. Стоит себе спокойно, ответ держит.
– Защитить, значит, решил? – кивнул. – А как понял, что меня ищут?
Усмехнулся.
– А кого ещё? Молодая, рыжая. Кто из замковых мог короля заинтересовать?
– Я случайно. Помогла ему боль снять. Не признал княгиню, сам себе нарешал, что я целительница.
Алирик вновь кивнул. И кажется мне, что кивнул бы он на что угодно, что услышал сейчас.
Вопрос тут другой поглавнее: зачем я перед дружинником отбрехиваюсь? Он ведь не указ мне.
Долго ли, коротко ли…
Да надо идти. И хочется увидать его вот так, без стен. И боязно. Я и не гадала, что ондолиец так лютовать станет. А он грызётся за каждый грош, словно последнее за тот мёд и рыбу отдаёт. И отбывать не собирается.
Идти решила днём. Ночь коварна и нежна в своём коварстве. Словно, с её приходом, мысли манкие разум застилают.
Дождалась, пока пирожки подойдут в печи и отправилась.
Ветер сегодня разгулялся не на шутку. Суровый, но такой тёплый. Несётся прямо с моря на мой старый замок, проверяя того на прочность. А Итвоз не сдаётся. Тогда захватчик идёт на хитрость – рассеивается и маленькими, сильными потоками юркает по щелям, каковых немало. Несутся маленькие разбойники, догоняя друг дружку, сливаясь в одно, мчатся по коридорам замка, будто бы дразнят того, зовут вековой камень бросить своё место и с ними…
Гул то стихает, то разрастается. Даже сюда, в тайные проходы попадает.
Ну, нечего тянуть. Сняла стену и вошла в кабинет. Холст картины за спиной снова стал чётким, не успела я поднять глаза на мужчину за столом, как в полотно за моей спиной влетел… деревянный колышек. Аккурат туда, где был мой нос секунду назад.
Перевела взгляд – Файлирс даже не глянул на меня, будто и не заметил. Сидит, большим охотничьим ножом точит деревяшки, превращая их в острейшие дротики. Глаза в пол лица так внимательно следят за лезвием, будто ничего важнее этих деревяшек сейчас и нет.
Обернулась – картина старого мастера когда-то передавала буйство природы, праздник силы и красоту Эстесадо. Сейчас она была усеяна кольями, точно дикобраз.
Силуэты двух девушек, танцующих на лугу теперь можно разглядеть лишь крепко постаравшись.
Испугалась я не на шутку. Куда бы не попал мне такой дротик – смертельно бы то не было, если не отравлен. Но жути нагнал ондолиец. Стиснула покрепче поднос с пирогами.
Несколько мгновений я только слышала ветер. Король, если и сдвинулся, так только подбородок повыше задрал.
– Вы искали меня, ваше величество…
Ничего… потом усмехнулся некрасиво. Отталкивающее, жестокое лицо стало ещё страшнее.
– Напутала ты, девка. Я не искал.
И правда. Будет ли король искать кого-то там. Не так сказала. Он приказал, я пришла. Ему, что я, что десяток других – все на одно лицо.
Пирожки ещё эти… стиснула поднос покрепче. Металл тут же нагрелся от моих ладоней.
Жар затопил, кажется, и корни волос. Скосила взгляд – кожа над платьем пятнами красными пошла.
Мало того, что много на себя взяла, так и стою тут теперь, пылая, как печка.
– Вы приказывали, чтобы я явилась… ваше величество.
Тот продолжил точить.
– Странное что-то с моей магией стало. Аккурат после твоего лечения… или место у вас тут такое… хорошее… – будто сам с собой говорит. Только раз глянул своими глазищами. Будто в душу посмотрел, – сколько бы я силы не расходовал, та всё не убывает, – дёрнул головой, – не объяснишь, лекарка?
– Нечего объяснить. Боль сняла, а остальное само. Питаетесь хорошо, от дел государственных отдыхаете. Вот резерв ваш и полон.
Рано заметил, ох рано. Я-то понадеялась, что ему долго не придётся сильно силой пользоваться.
Но это даже хорошо, хоть и грустно.
Зря я беспокоилась, что Файлирс по Полёвке своей заскучает. И вроде полегчать должно, что никуда он меня не увезёт, а только недовольство затопило. Он меня затем и искал – чтобы объяснила, отчего сила его не убывает. Только если я ему объясню – ничего хорошего меня не ждёт. Окромя войны, да каменного мешка.
Будто по лезвию иду. Как бы его отвлечь от этих мыслей…
– У нас хороший край, благодатный. Люди наши здоровы, маги сильны. Всегда так было… Изобилие в еде, да воздух морской. У любого мага здесь резерв быстро восполняется. Вам тут, ваше величество, пирогов велели передать.
– Ну неси, раз велели.
Приближаться к нему… ноги не идут. Страшен король, хоть и выглядит спокойным. Только нахмуренные брови, над лупатыми глазами верить показному спокойствию не дают.
Пока приближалась к столу, так погано стало, изнутри эта погань топит. Сам не ведает Файлирс, что издевается. Он угощения отведать хочет, а мне каждый шаг к нему – мука.
Стала супротив стола, блюдо на поставила. В нос ударил запах короля – мужской, сильный, солоноватый. Головой окунулась в наши ночи, когда тот не запах, вкус был на моих губах. Облизала их, чтобы вспомнить забытое… он зыркнул на блюдо, на меня… прошёлся взглядом, что руками. Краска было схлынувшая, снова прилила.
– Княгиня велела?
Я кивнула.
– А что княгиня ваша? Говорят, хороша?
Так вот, кто теперь мысли его занимает… оно и понятно. Княгиня для него тайна…
– Говорят, хороша… – вот оно как: княгиня, хоть и не видал он её ни разу, интересна. А простая лекарка, как ни хороша – нет.
– И вдовая давно… замечена ни с кем не была. Говорят, что под дружинником своим она ночами исходится… брешут люди. Тот воин другой покорён, лекаркой простой, – пальцы мужчины гладят стилет. Любовно и ласково, как они только и умеют. Словно не рукоять это, а тело женское. Глаз не отвести от этих пальцев. – Значит выходит, что княгиня красива, молода, благородна, умна, честна, достойна и давно без мужской ласки…
Сил нет ответить… вон оно как выходит, какая я княгиня… была. Пока сама ночью тайной тропой к ондолийцу проклятущему не пришла.
Пожала плечами. Всё тело, внутри да снаружи, дряблым каким-то стало. Хочется скукожиться и удрать. Не раздражать взгляд монарха, когда он о достойных леди думает.
– Что ж. Думаю, что такую женщину грех не дождаться, пока хворь её пройдёт. Чтобы посмотреть на чудо эдакое.
Ну что ж. Придётся, значит, творить личину…
– Свободна. Иди, лекарка, – голос его стал ниже, уже небось придумывает, как княгиню ласкать будет, – если днём ещё придёшь – через дверь входи, как все. А ежели надумаешь перед свадебкой ещё потешиться – ночью приходи. Если княгини твоей тут не будет.
Ни за что не приду! И княгиню ему такую покажу…!
Захотелось предстать как есть: прежде только изнежить кожу в ванне, умаслить маслами, чтобы сияла… лучшее платье своё надеть… али лучше и вовсе без платья!
Предстать пред ним во всей красе первозданной, ведьминской, чтобы смотрел на меня и только и мог облизываться!
Нельзя. Порыв это, наперво недостойный, к тому же опасный. Небось, взъярится, что за нос ястребиный его водила. С войной, конечно не пойдёт, политика у него хитрая, но и ссор с сильным соседом, свобода от которого у нас лишь номинальная, нам ни к чему.
Другая крайность: горбатую страшилу из себя слепить. Не стану. Не стыдно, но низко, краше выдаваться за счёт других. Он король, на лекарку бы и не глянул никогда, как на равную, не то, что на княгиню, какой бы страшной не была…
Молва говорит, что все ведьмы, что жили раньше на свете, красавицами были писаными. Врут. Ведьмы просто были всегда здоровыми. Если у какой деревенской девицы, какой бы милой та не была, зубы в годах испортятся, или следы от оспы останутся, то ведьму сила от всякой болезни бережёт. Только потому мы и краше, что здоровее: тело никогда от хвори не иссохнет и не раздобреет, а кожа состарится лишь закономерно, от времени.
Я верю, что настанут те времена, что каждая женщина одинаково сможет быть здоровой и по-своему красивой, как и всякая ведьма.
Личину, которую могла бы силой своей сотворить, отринула за ненадёжностью. Решила творить иллюзию, как маги. Побоялась, что сквозь личину разглядит, сила-то у нас одна теперь. От мира – ко мне, от меня – к нему. Сила часто нас с князем за единое принимала, открывая мне его письма-вестники, что только одному магу должны быть видны. А вот ежели прикроюсь иллюзией… у магов-иллюзорников ведь как: разглядеть под иллюзией может только более сильный маг. Каков бы ни был Файлирс по силе, у него всё же есть резерв, как и у любого мага, а ведьма сама вся резерв, сосуд, в неё магия непрерывно из мира идёт.
Пришлось, конечно поморочиться с заклинаниями их, да формулами иномирскими, что когда-то первые маги принесли в наш мир.
“Ну, что там?”
“Плохо, Эля”.
“Только с тренировки он, обмоется сейчас, да к тебе на встречу”.
“Плохого-то чего?”
“Так не поел”.
“???”
“Эх, Эля, Эля. Уже вся челядь ведает, что гостя этого кормить надобно за двоих. От него и не шугаются только после трапезы”.
Послала Вереху весточку, чтобы стол с закусками по-скорому отправили. Итак забот хватает, лучше соломки постелить.
Оглядела себя в зеркало. Я нарочно не стала ничего разведывать о симпатиях соседа. Какие женщины ему нравятся, мне неведомо. Не стану стараться ни краше быть, не хуже. Фигуру только чуть уменьшила у маски, похудее сделалась. Волосы поменяла на русый, немного изменила черты лица. Сходства с Полёвкой никто и не найдёт. Но княгиня вышла статной и миловидной.
“И смотри, чтобы никто не вошёл. А то увидит кто чужачку, заместо княгини, проблем не оберусь”.
Файлирс пришёл во время. Точность – вежливость королей.
Беседу вёл приятную и уважительную. Ни словом, ни взглядом не оскорбил княгиню небрежением или чрезмерным вниманием. Говорил, как с равной. Извинения за недомогание принял, не осерчал. За гостеприимство поблагодарил. Не так уж и узколоб и неприклонен король, когда дело не в постели, а в политике. Хоть и кажется, я-то всё та же женщина, не способная хозяйством управлять.
– Касаемо торговых договоров… – пришлось перейти к важному. Мы итак продаём им дешевле всех, по-соседски. Те условия – грабёж. – Я уважаю и ценю вашу дружбу и защиту. Именно поэтому цены, что у вас… никому так дёшево мы ничего не продаём. Доход там минимальный, чтобы люди не в минус работали, из казны компенсирую. Если соглашусь на ваши требования – разницу придётся докладывать из княжеского кармана.
Политик из Файлирса отменный. Не знай я этого короля ближе, ни за что бы не заметила промелькнувшую в глазах радость. Глас при этом не дрогнул.
– На что вы готовы, чтобы я согласился на прежние цены, при том не перестал опекать ваше княжество? – я застыла. Даже дышать и глазами моргать перестала. – Нет, нет… ничего такого, – неестественно рассмеялся, ещё и руками защитился, – помилуйте, я почти что женатый человек! Дело в том, что есть при вас лекарка сильная. Она снимала мне недуг, мне ведомо. Пока мы погостим у вас, пусть попользует меня, поможет. Просмотрит хорошо, может найдёт что, что мои целители не увидали, – хочет, чтобы я лечила его? Отчего? Здоровый же, что вол! – По вечерам пусть приходит, без пропусков. Пока мы погостим у вас, – я, было, расслабилась, как вновь напряглась. Вновь внутри всё сковало. Да сколько же он ещё тут нервы мне будет трепать?! – Хорошо у вас. Воздух морской, целебный, пища разнообразная. Отдохнуть хочу немного от забот государственных, да подлечиться. Вам же выгоднее одной лекарке за работу отплатить, чем возмещать крестьянам потерю торговой выгоды?
Не ястреб он. Лис.
Загнал меня в угол. Понимает, что не могу я не согласиться. Как настаивать буду на прежней цене? Крыть мне нечем. Отказать тоже не могу от товара. Разведают соседи, что с Ондолией нет у нас связей – тут же будут следующим днём. А ну как лис возьмёт и не пришлёт войско в осаждённый Итвоз? Мы, супротив того же Вотэрда и двух недель не продержимся.
– Как восемь колокол пробьёт, целительница будет у вас.
– Рано. Я поздно делами государственными занимаюсь. В десять – само то.
