Марина Маркатун
Мама, которая не любит. Взгляд психотерапевта на сложные отношения матери и дочери
Внучкой я восхищаюсь, но боюсь за ее судьбу. Она совершает какие-то немыслимые поступки, даже рассказывать об этом страшно. Например, ходит с кольцом в носу, и это еще самое легкое. Я все жду, когда она будет жить как положено, но боюсь сказать. Говорю дочери, чтобы она повлияла на нее. Я так много вложила в воспитание внучки, она должна быть счастливой. Я так этого хочу.
Взгляд дочери, Ирина
Ненавижу свою мать. Точнее, я не могу ее любить и за это ненавижу. В ее присутствии я чувствую напряжение по разным поводам. Сейчас, когда я взрослая и могу оценить причину этого, мне не легче.
А в детстве это напряжение росло вместе со мной и воспринималось как что-то естественное. Как дышать… ты же не забываешь дышать. Ну, вот и про мать не забываешь, даже когда ее нет рядом, она всегда в твоей голове… постоянная оценка откуда-то сверху, как высшая сила. Она и казалась Божеством… Так хотелось ее радовать, заранее готовить подарки, соответствовать всему, о чем она говорила. Ведь говорила же все правильно, красиво, логично и последовательно. Очень многое делалось именно для меня, и это принесло пользу. И я испытываю благодарность и уважение, но не любовь.
Я так удивлялась подружке, которая хотела проводить время с мамой, предпочитая это прогулке во дворе. «Я с мамой иду гулять», – говорила Лена из соседнего подъезда. И я сначала никак не могла поверить, что этого можно хотеть, а потом еще больше удивилась, когда увидела, что этого действительно можно хотеть!
Мамы было всегда много, а после развода с отцом еще больше. Исчезли какие-то редкие радости без напряжения, когда мы проводили время с отцом.
Например, как-то раз мы с папой жарили картошку с яйцом и смеялись. А потом пришла мама и не обрадовалась, потому что картошка с яйцом – «недостойная еда». Она никогда так не говорила, но не присоединялась к нашей радости, а с недовольным выражением лица уходила из кухни. И радость тоже уходила…
Радоваться можно было чему-то высокому, достойному. Например, опере или балету. Походам по музеям и выставкам. В поездках тоже важны исторические места, прежде всего, театры, выставки. Важно, как ты одет, но не модно, а классически. Мода – это что-то неважное, точнее, общая мода, а не собственная. Как и спорт – для неучей. Почему? Мама считала, что спорт и образованность несовместимы. Можно, конечно, интересоваться чем-то прекрасным, например фигурным катанием, но все остальное – не серьезно…
Это не насаждалось, просто исключалось из жизни. А поскольку жизнь была насыщенной – школа, музыкальная школа, фигурное катание, – я и не задумывалась, что кто-то живет иначе. Мне все казалось правильным, хотя каким-то тяжеловесным…
Я была очень жизнерадостным ребенком, но все вокруг не располагало к выражению этого состояния. Нужно было что-то постоянно делать. Или рассказывать маме, как прошел день, выслушивать ее оценку. И уяснить, что нужно было сделать правильнее, а что вообще не так. Главное – всегда можно лучше, чем уже есть. Это настолько связано с моей самооценкой, что потребность слушать авторитетных и умных людей, учиться, развиваться стало наркотиком, без которого плохо.
И, конечно, сомнение в правильности собственного мнения, вкуса. Во всем, кроме математики. Умение решать приносило наслаждение, особенно когда логика направляет мышление к правильному ответу. Ты уже знаешь, как шаг за шагом придешь к результату. Прекрасное предвкушение и удовольствие от процесса! Это тоже превратилось в потребность выстраивать логические цепочки в жизни автоматически. И умение, как мне казалось, в эти моменты увидеть лучшую дорогу к цели давало и дает хорошие результаты.
Но не все логичное для меня, с точки зрения мамы, – лучшее…
Как-то я спросила, почему она так уверена в том, что говорит, и услышала: «Я чувствую гармонию». Я тогда еще не знала, что мир состоит из множества гармоний, а не только маминой.
Напряжение, напряжение, напряжение. Задержалась, не тем тоном ответила (самая частая претензия – «Каким тоном ты разговариваешь!»), что-то сказала не соответствующее приличиям. И я стала конформным ребенком, послушным, предсказуемым, радующим маму. Точнее, не очень-то радующим, так как нужно еще лучше. И лучше, и лучше. Постоянно указывались недостатки, а на мои попытки возмутиться сразу откат: «Я просто сказала». Как я ненавижу это «просто сказала». Хотелось крикнуть, так не говори, если это «просто сказала»!
Однако я верила в красивую, модную, умную, сильную маму, которая знает, как лучше.
И верила долго. Оттого была правильной занудой, боялась проявления чувств к мальчишкам (не прилично). От окружающих ждала такого же правильного поведения. Подружки от меня не так уж далеко ушли, вели себя прилично. Но у них была еще какая-то жизнь, которую со мной мало или совсем не обсуждали. И это касалось любви. А мне нравилось учиться, особенно математика. Нравилось, чтобы все было по правилам. Учителя и взрослые меня любили. Хотя до сих пор не понимаю, как со мной дружили сверстники, ведь, с моей точки зрения, я была редкостной занудой. А так хотелось жить легко и весело, в смысле настроения. Все могли задержаться на вечеринке, просто поболтать во дворе, а я нет. Нужно было идти домой. Я не хотела, любила, когда мамы не было. Однако это случалось редко.
Я постоянно чувствовала, что не дотягиваю до уровня, чтобы мама была счастливее. Причем, в отличие от других матерей, это был скрытый запрос. Некоторые напрямую говорят детям, что их здоровье, настроение и счастье в личной жизни зависит от ребенка. Например, поведение моей подруги регулируется высказываниями мамы: «Ты меня в гроб загонишь, я все для тебя, а ты… у меня из-за тебя личная жизнь не сложилась…» Она боится что-нибудь сделать «не то».
Моя мама ничего подобного не говорила, она жила интересной жизнью, но я должна была быть рядом, везде и всегда. Даже когда меня начали отпускать к друзьям, в голове звучали строгие наказы, как прилично вести себя, какие люди хорошие и какие плохие…
Один раз я купила бабочку-брошь и раскрасила крылья масляной краской. Радостно ждала, когда краска высохнет. И вот день настал. Возмущение от увиденного со мной до сих пор. Мама заново, ничего не сказав и не спросив, раскрасила мою бабочку. Ей показалось, что «так будет красивее». Ужаснее было то, что она так и не поняла, в чем трагедия. Она просто считала, что имеет право редактировать мое творчество, не спрашивая разрешения, вот и все… Потому что, с ее точки зрения, она сделала бабочку красивее…
Внутри меня бурлила радость и жизнь, но обрамленная приличиями, ограничениями и обязанностями.
Пока были живы бабуля и особенно дед, дача была уголком счастья, игр в карты, походов в лес и на речку. Хотя дед был строгий. Говорил: «Нет слова “хочу”, есть слово “надо”», но оно было конкретным, например час собирать смородину.
За выполненную работу хвалили меня мне, а не кому-то в мое отсутствие, как делала мама.
А потом, после «надо», была свобода передвижений без осуждений. Собственно говоря, что осуждать-то – «мама в моей голове» всегда наблюдала за приличиями. Но все же с дедом и бабулей я чувствовала себя прекрасно. Думаю, они тоже не любили ее, поскольку мать тяжелый человек, пристально следящий, как именно относятся к ней люди.
Недавно на семинаре я услышала от коллеги важную мысль: «Многие супруги пытаются получить власть над эмоциями другого». Да, мама пыталась заставить себя любить… и это ужасно. Она просто требовала: обняться, поцеловаться при прощании и встрече… я с удовольствием это делаю с другими, но не с мамой…
Страшный процесс – предписание. То, что хочешь сам, в момент предписания забирает у тебя радость, легкость и желание… Ты должен, обязан и все, ничего нет…
Первой серьезной победой было поступление в медицинский институт. Мама помогла перейти в сильную школу, оплачивала репетиторов, не препятствовала занятиям в кружках медицинского института. Но часто и настойчиво предлагала подать документы на биологический факультет. Так как выдающимся биологом, известным в стране генетиком была старшая сестра бабушки, а также моя тетка.
Но я не согласилась…
После моего поступления в институт мама не вмешивалась в учебу и пристрастия. Однако приличия и требования (точнее, непреклонные ожидания) возвращаться в определенное время продолжались. И только на пятом курсе я серьезно задумалась над словами парня, с которым только что вернулись из похода: «Ты, как ребенок, боишься нарушить запреты мамочки и остаться со всей группой на вечеринке». Я должна была быть дома до 23:00. Мне было двадцать четыре года.
Мама имела другое мнение, непоколебимое. Хотя сама никогда не признавалась в этом. Сказанное превращалось либо в «я просто сказала», либо «я этого не говорила никогда».
Как и в том, что замуж нужно выходить девственницей и «за достойного». А рядом «достойных» не было. Когда позже мама спросила о парнях из нашей группы, я ответила: «Там же одни алкоголики». И действительно тогда считала их алкоголиками, таков был стандарт, заданный в детстве. При этом ни один таковым не был и не стал. Мы дружим до сих пор.
Все совместные, более или менее продолжительные разговоры сводились к выяснению отношений.
Мама вспоминала все, что только можно, а что нельзя – придумывала. Причем в придуманное верила свято. Переубедить ее было невозможно. Эти разговоры заканчивались моими слезами и отчаянием. Все разговоры заканчивались воспоминаниями о том, где, когда и как я вела себя неправильно по отношению к ней, что сказала и т. п. Сам процесс, очевидно, у таких людей (а я их уже видела много) вызывает наслаждение, сходное с оргазмом. После слез или отчаянного крика собеседника они успокаиваются и становятся миролюбивыми.
В тот момент, когда мама доказывает мне что-то из того, в чем я ужасно себя вела и веду, лицо ее выражает ненависть. Помню, как она орала на меня за что-то в электричке, а я была на 9 месяце беременности… Не помню из-за чего. Помню только, о чем думала: «Разве это важно, чтобы так орать на беременную дочь?»
Вот в этот момент и думаешь: она тебя любит или ненавидит?
Я сбежала от матери замуж, как делают многие, и уехала в другой город. Я любила мужа только за то, что он не мама. Но после родов, по его настоянию, мы вернулись к ней.
Помню указания после родов, когда и что делать. За ночь приходилось вставать по десять-двенадцать раз, я боялась засыпать, чтобы не испытывать муки просыпания, когда ребенок снова плакал. Помню мамин крик: «Вставай, у тебя ребенок плачет», я взглянула на часы – девять утра, – прошло тридцать минут с тех пор, как я заснула. Зато, когда мы с мужем встали на крик детища в четыре утра в чем мать родила, мама оказалась в комнате, даже не постучав… А зачем? Она же лучше знает, что делать и как…
И опять не удалось объяснить недопустимость врываться в комнату взрослой дочери, тем более супружеской пары. У нее свои объяснения, доводящие до состояния отчаяния…
А мой мозг все продолжал рассчитывать, что умной, интеллигентной женщине можно объяснить, казалось бы, очевидные вещи. Или надеяться, что она выполнит просьбу просто потому, что тебе так лучше. Но мама уверена, что знает, как мне лучше… И круг замкнулся.
Когда дочери было одиннадцать месяцев, я сбежала из этого ада. Сбежала на работу, бросив ребенка маме. Сейчас жалею, но зато не сошла с ума.
Летом мы всей семьей улетели к родителям мужа. В какой-то день, оставив малышку свекрови, поехали в лес и задержались часа на полтора. Я возвращалась с ужасом предстоящего недовольства. Свекровь намного старше мамы, с болезнями и деревенскими заботами… Как же я была потрясена, когда зашла в комнату, где внучка с бабушкой смеялись, разбирая какие-то тряпочки… Свекровь с радостью рассказала, как они замечательно провели время без нас. Ей было хорошо, а не ужасно трудно… И я не была ни в чем виновата!!!
Мир перевернулся! Оказывается, можно все воспринимать по-другому. Вот оно, вернувшееся чувство свободы, которое я обрела, уехав в другой город после замужества. Оказывается, мама может не мешать этой свободе, правда, это мама мужа.
С этого момента я знала, что мы будем жить отдельно. С начала детского сада дочери свобода вернулась! Я поняла, что нужно держать дистанцию и границы. Причем пришло осознание, что эта позиция должна быть пожизненна.
Я стала прерывать всяческие попытки выяснять отношения, просто положив трубку. Сначала сердце замирало, как же мама, обиделась же. Потом убедилась, что если не торопиться, выждать пару дней, иногда сутки, она продолжает разговаривать, будто ничего не произошло. И так каждый раз. Потом я стала прерывать ее в очном разговоре, если начинались попытки вспомнить: «А ты помнишь, как я… а как ты…» Уже по тону и выражению лица, да и по внутреннему напряжению понятно, что сейчас будут разборки двадцатилетней давности. Я предлагала закончить или уходила. И уходила, если мама продолжала… Великая сила дистанции! Возможность уйти или не приходить.
Отношения становились лучше, легче для меня. Такая личность, как моя мама, будет всегда начеку, чтобы сократить разрыв. Поэтому, повторюсь, дистанцию нужно держать пожизненно. Отношения могут стать чуть доверительными, но разговоры короткими, иначе снова пойдут воспоминания, кто, где и не так, как нужно…
Что бы у меня ни выросло в саду или какие бы успехи ни были достигнуты – это потому, что мама поливала, вкладывала и т. п. Да, мама это делала, и спасибо ей. Однако держаться от нее хочется подальше настолько, насколько позволяет сознание, оберегающее мою душу от чувства вины и злости.