Марина Крамер
Я не ангел
В подземном гараже мы оказались только через тридцать минут, я попрощалась с Сергеем, обозначила час, к которому он мне будет нужен завтра, и пошла к лифту. От выпитого коньяка меня разморило, да еще и духота в машине, и пробка – словом, желание было только одно: скинуть с себя одежду, забраться в ванную и полежать минут тридцать в тишине.
Открыв дверь ключом, я с удивлением обнаружила полумрак в квартире, запах горящих свечей и тихую музыку, доносившуюся из гостиной.
«Ну, только романтики мне не хватало! Что за глупая привычка?»
Раздражение охватило меня: я устала, хотела лечь пораньше, а теперь придется сидеть в кресле, пить вино под скрипичную музыку и делать вид, что я до безумия рада этим дурацким свечкам. Не могу больше, вот честно – нету сил.
Светик вышел в коридор сияющий, с улыбкой на лице:
– Варенька… что ж так долго?
– Я работаю, если ты не знал. – Кипевшее во мне раздражение уже не желало сидеть внутри и рвалось наружу.
Светик обескураженно умолк и подал мне домашние тапочки – после целого дня на каблуках у меня отекали и очень болели ноги. Я переобулась, забросила на ходу портфель в свой кабинет и пошла в ванную, краем глаза отметив, что в гостиной накрыт стол: бутылка красного вина, фрукты, коробка шоколадных конфет и – ну а как же! – привезенный из Вены «Захер».
– А… ты в ванную? – растерянно спросил муж, наблюдая за тем, как я сбрасываю вещи и включаю воду.
– Да. У меня был трудный день. Сейчас полежу в ванне и лягу спать. Завтра процесс. Извини, что не смогу провести с тобой романтический вечер – правда, Светик, нет никаких сил. Извини.
Он как-то обмяк, ссутулился, стал меньше ростом и пробормотал:
– Да-да, конечно… ты отдыхай…
Я улеглась в воду и закрыла глаза. В голове все еще вертелся разговор с Анастасией. Я чувствовала, что в этом деле слишком много неясностей, слишком много недомолвок. Но если рассматривать перспективу, то деньги светят очень большие. Такие, что смогу позволить себе несколько лет кататься по Европе и вообще ни о чем не думать. Надо, конечно, с кем-то еще поговорить, чтобы окончательно утвердиться во мнении. Но с кем? Только с дядюшкой. Он, конечно, жук хороший, но совет дельный даст всегда. Я не раз обращалась к нему с разными вопросами и никогда не оставалась неуслышанной или непонятой, дядя Витя находил для меня и время, и нужное слово, а однажды – даже трех крепких ребят с бейсбольными битами.
Через полчаса, когда вода в ванне сделалась совсем холодной, я лениво выбралась на мягкий белый коврик, потянулась за халатом, висевшим на крючке, и вдруг замерла. Только сейчас до меня дошло, к чему был весь этот романтический набор в гостиной и почему Светик вернулся с гастролей на сутки раньше. Сегодня – день его рождения…
Как писали мои любимые советские сатирики, «такого позора Остап не испытывал давно». Как, ну как я могла забыть?! Боже мой, какая же я свинья…
Закутавшись в халат, я на цыпочках прошла в гостиную – свечи уже были потушены, торт накрыт прозрачной крышкой-куполом, в бутылку вина вставлена пробка в виде рыбки. Светик ушел в спальню.
Чувство вины охватило меня, и я, взяв из вазы апельсин, подошла к большому буфету, в верхнем ящике которого – я точно знала – хранилась пачка тонких свечей. Проделав ножом отверстие в апельсине, я вставила туда свечу, зажгла ее и двинулась в спальню. Муж лежал в темноте, закинув за голову руки с длинными идеальными пальцами. Я присела на край кровати, держа в руке импровизированный «торт», и виновато проговорила:
– Светик, ну, прости… заработалась совсем… С днем рождения тебя, родной мой.
Свободной рукой я с усилием вытащила его руку, вложила в нее апельсин со свечой и попросила:
– Загадай желание.
Светик грустно посмотрел на меня, задул свечу и проговорил:
– Мое желание никогда не исполняется, в какое бы время я его ни загадывал – в Новый год или в день рождения. К сожалению, есть вещи, неподвластные ни мне, ни кому-то свыше.
– И что же такое удивительное ты загадываешь всякий раз? – Я задала этот вопрос скорее по инерции, чем на самом деле желая услышать ответ, потому что боялась его услышать. Боялась, что Светик заговорит о детях, а этого я сегодня уже не вынесу.
Но он меня удивил.
– Я прошу у бога, чтобы он подарил тебе хоть каплю любви ко мне. Одну каплю, один миг, один час – но настоящей, искренней любви. – Сказав это, Светик вернул мне апельсин и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Я еще посидела около него, чувствуя, как горит лицо, потом поднялась и вышла, выбросила апельсин в мусорное ведро в кухне и заперлась в кабинете. Ночевать сегодня мне тоже придется здесь – я просто физически не смогу вернуться в спальню и лечь под одно одеяло с обиженным и несчастным Светиком, который, оказывается, все прекрасно понимает. Меня смущало только одно: разве, женясь на мне, он не знал, что я не люблю его? Разве я хоть единожды дала ему какой-то намек? Нет, напротив – даже моя бабушка отговаривала его от женитьбы, мотивируя это моим несносным характером и тотальным бесчувствием.
– Она никого не любит, Святослав, – услышала я однажды разговор между бабушкой и будущим мужем, – поверьте, вы не станете исключением. У Вари просто нет органа, отвечающего за чувства. У нее вместо мозга – Конституция и Уголовный кодекс, а вместо сердца – кассовый аппарат. Поверьте, она моя внучка, я ее очень люблю, но я вижу, что Варя сделает вас несчастным.
В ответ на эту тираду Светик только усмехнулся:
– Тамара Борисовна, я сторонник теории, согласно которой при помощи любви и ласки, а также постоянного внимания и нежности можно приручить даже дикое животное. Так что же говорить об умном, интеллигентном человеке с воспитанием, подобным Вариному? Любовь можно развить так же, как развивают и вырабатывают вкус к хорошей музыке. Я уверен, что со временем она полюбит меня пусть не так же сильно, но в меру своих возможностей. У нас все будет хорошо.
– Нет у нее никаких возможностей, – вздохнула бабушка. – Я не могу запретить вам, Святослав, не могу отговорить, вы взрослый человек. Возможно, все будет именно так, как вы сказали. И я первая буду рада этому. Однако не обольщайтесь.
Бабушка оказалась совершенно права. Никакого чуда не произошло. Потому что женщина, которой однажды сделали больно, уже никогда никому не доверится. Только бедный Светик этого не знал.
Утром муж поднялся рано, как обычно, сварил кофе и овсянку, приготовил мне свежевыжатый сок из моркови и яблок, принес все это в кабинет, предварительно постучав и спросив, проснулась ли я. Как ни в чем не бывало. Мне порой начинало казаться, что Светик либо хороший актер, либо просто дурак: ну как можно делать вид, что ничего страшного не произошло, когда накануне жена забывает о твоем дне рождения? А ты встаешь, хотя тебе никуда не нужно, у тебя законный выходной после поездки, чистишь морковь и яблоки, варишь кашу, добавляешь в кофе специи… Зачем ему это? Или он действительно так меня любит? Не испытывая ответного чувства, я не особенно в это верила. Мама моя, еще когда жила здесь, в России, всякий раз закатывала глаза и произносила:
– Откуда у тебя этот ужасный, неизбывный, непробиваемый цинизм?
Откуда-откуда… Хороший был учитель в свое время.
Светик опустил поднос на выдвижной валик кожаного дивана:
– Ты поела бы, Варюша, пока горячее.
– Да, спасибо, – я села, натянув одеяло до груди и поджав колени, – ты сегодня дома будешь?
– Да, хочу полежать с книжкой. Надо бы в театр, конечно, съездить, но как-то не тянет, сил нет.
– Как гастроли? – беря ложку, поинтересовалась я, понимая, что должна, просто обязана после вчерашнего об этом спросить.
– Аншлаги. Принимали хорошо, публика очень благодарная. Молодых много, как ни странно.
– Ну почему странно? Сейчас оркестровая музыка на подъеме – в нашу консерваторию с наскока и не попадешь, – заметила я, дуя на горячую кашу.
– Откуда ты-то об этом знаешь? – вдруг не сдержался Светик, и я от удивления чуть не подавилась овсянкой. – Когда ты в последний раз была в консерватории? Курсе на третьем? Ну, еще бы – там судебных процессов-то не показывают!
Я молча смотрела на так неожиданно взбрыкнувшего мужа в упор, не отводя взгляда, и Светик снова обмяк, сделался самим собой и забормотал:
– Варенька, прости меня… не знаю, что накатило… устал, видимо… Я не хотел тебя обидеть – когда тебе в самом деле в консерваторию ходить? Ты же столько работаешь…
– Ну, раз тебя так беспокоит мой культурный уровень, то сделай милость – купи на вечер билеты, и сходим, – холодно сказала я, отодвигая тарелку с кашей. – А то действительно позор: жена выдающегося дирижера, а в консерватории сто лет не была. Вдруг на каком-то приеме обнаружу полное незнание предмета, а? Краснеть ведь будешь!
Монолог этот был совершенно в моем стиле – вроде как согласилась, предложила вечер вместе провести, но при этом все равно нашла, за какое место укусить: Светик отлично знал, что моей эрудиции и заложенных бабушкой знаний вполне хватало на то, чтобы в его музыкальной тусовке не выглядеть человеком из другого мира. Светик намек понял сразу, вспыхнул до корней волос:
– Варя… не нужно, я же все понимаю!
– Нет, отчего же. Я, может, хочу.
– Но ведь ты балет больше любишь…
– Ну, так подсуетись, у тебя же есть связи?
Светик поднялся, забрал тарелку с остатками остывшей овсянки и вышел. Я допила сок и кофе, потянулась и бросила взгляд на большие напольные часы: была половина девятого, если я хотела поговорить с дядюшкой до выходных, то следовало поторопиться – в два часа дня мне нужно быть в суде.
В душе под упругими струями я пела. Слава богу, что ванная у нас в квартире расположена очень далеко от гостиной и кабинета Светика, иначе он сошел бы с ума – слухом я не обладала. Выйдя же из душа, я обнаружила в кухне сияющего Светика:
– Все, Варенька, в семь часов «Драгоценности» в Большом, партер, пятый ряд, места с краю, – объявил он тоном победителя.
Пришлось поцеловать супруга в щеку за проявленную смекалку и оборотистость: достать билеты на приличные места в Большой театр в день спектакля даже за большие деньги было непросто.
Дяде Вите я позвонила из машины, надеясь застать его врасплох и вырвать разрешение заехать. Офис его конторы располагался на Якиманской набережной, не особенно по дороге, но ничего, Сережа как-нибудь покрутится.
– Варька? Ты чего это с утра? – зарокотал в трубку дядя. – Проблемы?
– Нет, разговор есть серьезный. Можешь уделить мне полчаса?
– Вот же… В кои-то веки хотел позавтракать, – с досадой произнес дядюшка.
И я мгновенно сообразила:
– А давай позавтракаем. Ты в офисе?
– Нет еще.
– Тогда давай на Ордынку, в «Островский»? Там неплохо.
Он подумал пару секунд и согласился.
– Сережа, планы меняются, мы на Ордынку.
– Хорошо, что вовремя сказали, – хмыкнул водитель, меняя курс.
– Мне надо с дядей встретиться, а ты заодно тоже позавтракаешь.
– Да я вроде как сыт.
– «Вроде как» не считается, – решительно отрезала я. – Сядешь и поешь как следует – я не знаю, когда отпущу тебя сегодня.
Мой дядя с годами не утратил внешней респектабельности – огромный, с седой гривой, холеный и дорого одетый, он привлекал к себе внимание. А его рокочущий голос был слышен отовсюду. Поэтому мне не пришлось озираться в «Островском», чтобы найти его. Дядюшка восседал за центральным столом и в тот момент, когда я появилась, как раз делал заказ.
– Ты собираешься провести тут полдня? – иронично спросила я, усаживаясь за стол. – Как можно столько заказывать на завтрак?
– Ты же знаешь, я люблю хорошо поесть, – хохотнул он.
Его любовь к еде в нашей семье всегда была поводом для шуток и подтруниваний. Правда, при этом дядя оставался в хорошей форме и даже брюшком не обзавелся с возрастом, наоборот, – оставался подтянутым и спортивным. Он любил теннис и много времени проводил на кортах, даже меня в свое время пытался приучить, но я оказалась для этого слишком ленива.
– Так я слушаю тебя, – напомнил дядюшка, жестом отпуская официанта.
– Ты когда-нибудь слышал об Игоре Потемкине?
– Разумеется. Но он, насколько я помню, умер?!
– Да, было дело.
– Тогда почему ты интересуешься его персоной?
Я крутила в руках солонку и подбирала слова. Мне вдруг показалось, что стоит не открывать все карты, а постараться выудить из дяди совет, не выдавая полной информации.
– Понимаешь… его вдова обратилась ко мне с предложением стать ее адвокатом.
Седые брови дядюшки взметнулись вверх:
– Что за чушь?
Это прозвучало как-то очень уж обидно.
– Почему это? Ты считаешь, что я не гожусь для этого? – спросила я, ожидая утвердительного ответа, но дядя меня удивил:
– Нет, ты-то как раз вполне годишься. Но что случилось с прежним?
– С кем? – не поняла я, и он объяснил:
– С адвокатом Потемкина.
– Это меня не касается. Как ты думаешь, предложение стоит рассматривать?
– Все зависит от величины гонорара, детка. Тебе придется возиться с разной ерундой – от ежемесячных выплат на содержание ребенка до ситуаций с любовниками вдовы.
– А они у нее есть?
Дядя захохотал:
– Варька, тебе скоро сорок, а ты никак не можешь понять: молодая баба с такими деньжищами, как у Потемкиной, автоматически становится мишенью для охотников за чужим золотишком. Поверь: вокруг нее табунами крутятся любители наживы.
– Ты сам меня учил: факты, ничего, кроме фактов, – невозмутимо сказала я. – Представь доказательства, а потом обвиняй женщину. Или ты говоришь гипотетически?
Дядюшка внимательно наблюдал за тем, как официант расставляет перед ним заказанный завтрак, и, казалось, вообще меня не слышал. Едва парень удалился, дядя взял нож и вилку, отрезал порядочный кусок яичницы с беконом и пробормотал:
– Варя-Варя, в кого ж ты такая уродилась… Доказательств у меня пока нет, но если тебе нужно…
Я пожала плечами:
– Мне – не нужно. Это вообще не мое дело. Я хотела совета, но чувствую, что не получу его. Слишком уж ты шовинист, дорогой дядя. – Я поднялась, собираясь уйти, но дядюшкина ручища крепко ухватила ремень моей сумки:
– А ну, сидеть! Куда собралась?
– Я теряю время, а в два мне нужно быть в суде.
– Успеешь! – отрезал он. – Садись.
Пришлось подчиниться. Я вернулась на свое место, с отвращением посмотрела на дядюшкину яичницу и вздохнула.
– Что? Муки выбора? – заметил он. – А ты не думай, Варька. Просто не связывайся. Не лезь – и все. Большие бабки – большие проблемы. Ты женщина, к чему тебе это? Дела вроде неплохо идут, имя есть у тебя, заработки хорошие. А тут… Как бы тебе чего не прилетело рикошетом.
Эта фраза заставила меня насторожиться. Было ощущение, что он неплохо осведомлен о том, что происходит вокруг вдовы Потемкина, а возможно, даже сам как-то в этом участвует. Уж на что на что, а на деньги у дяди всегда был нюх. И это только раззадорило меня. Конечно, пока я не скажу ему ни слова, но Анастасии позвоню непременно и дам согласие работать на ее условиях. Если мой дядя каким-то образом причастен ко всем этим делам, то я точно не прогадаю.
– Я тебя поняла. Собственно, твое мнение – это все, что я хотела услышать, – как можно равнодушнее проговорила я, и дядя удовлетворенно кивнул:
– Да на здоровье! Ты ведь мне не чужая.
Мы поговорили еще о чем-то малозначительном, обсудили приближающийся юбилей бабушки – Тамаре Борисовне исполнялось восемьдесят пять, и дядюшка, хоть и не был ей родней по крови, считал своим долгом отпраздновать событие с размахом. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что он испытывает перед бабушкой вину за что-то. Помню, он часто ссорился с мамой, упрекая ту в недостаточном внимании к бабушке. Мамочка, занятая исключительно собственной персоной и карьерой, и мне-то уделяла крохи своего времени, что уж говорить о старой матери! Зато дядюшка, не являясь ей никем, ни разу не забыл поздравить с праздниками, привезти букет любимых цветов или флакон духов, а уж это моя бабушка позволяла только близким людям. Возможно, это происходило потому, что свою мать ни дядя, ни мой отец почти не помнили: когда она умерла, дяде было пять лет, а папа и вовсе только родился. Правда, он-то не относился к матери жены с таким почтением, как его брат, а скорее терпел ее высокомерие, барские замашки и не совсем типичный уклад дома, где вынужден был жить.
Бросив взгляд на часы, я поняла, что нужно выдвигаться, если не хочу опоздать в суд.
– Время вышло? – иронично улыбнулся дядюшка.
– Да, к сожалению.
– Ну, не буду задерживать. Дело, Варька, всегда должно быть на первом месте. Тебе надо было, конечно, парнем родиться – с твоей хваткой далеко пошла бы.
– Мне и так неплохо.
Я чмокнула его в гладко выбритую щеку и попрощалась. Сергей, сидевший за столиком у выхода, мгновенно вскочил и вышел. Краем глаза я увидела оплаченный им счет и вытянула чек из папки. Не хватало еще, чтобы водитель в таком месте рассчитывался за себя. Я не настолько много ему плачу.
– В офис, Варвара Валерьевна? – открывая мне дверь машины, спросил Сергей.
– Да, давай заедем, тут недалеко, и Ордынка вроде движется неплохо.
Всю дорогу до офиса я прокручивала в голове разговор с дядей, и чем дольше я думала об этом, тем сильнее крепла моя уверенность в том, что он знает о «Снежинке» и ее умершем владельце куда больше, чем я. И он как-то слишком уж сильно не хочет, чтобы дело обстояло иначе. Но мне теперь это уже неинтересно. Я должна продумать свои действия и прикинуть, с какой стороны вообще подступиться к этой странной семейке. И главное, попробовать понять, откуда исходит угроза. А попутно выяснить, кто является адвокатом Потемкиных сейчас. Словом, дел хватит. И не забыть бы еще про вечерний балет, а то два прокола подряд перед мужем совсем уж не комильфо.
В офисе, попросив Ниночку принести кофе, я нашла в сумке салфетку с телефоном Анастасии Потемкиной, позвонила ей и сказала всего два слова:
– Я согласна.
– Срочно наведи мне справки про все дела, которыми сейчас занимается Жигульская Варвара Валерьевна.
– Это кто – Щука? Какие справки, и так все известно, она вроде как легальный бизнес ведет, никуда не лезет.
– Не лезла. Не лез-ла, понял? В прошедшем времени. Нынче она – адвокат мадам Потемкиной со всеми отсюда вытекающими, понял? И я хочу знать о ней все. Каждый шаг, каждый разговор по телефону. И главное – как именно Потемкина с ней рассчитываться собралась.
– Ну как-как? Ясное дело – бабками.
– Ой, умный какой! А ты откуда знаешь, что они у нее есть, бабки эти?
– Ну, живет же она с девкой своей на что-то. Ребенка содержать же надо.
– Вот именно – на что-то! И это точно не то бабло, чтобы адвоката нанять, да еще уровня Жигульской.
– Раз наняла, значит, есть бабло.
– Вот и выясни, не брешет ли нам наш приятель-адвокат. С его слов выходит, что налички у мадам едва-едва на жизнь, а тут такой финт.
– Хорошо, выясню.
– А еще лучше – пусть прежний адвокат сам все и узнает. Его косяк, что мадам с крючка срывается, вот пусть пошевелится теперь, а то привык, расслабился.
В предпоследнюю неделю ноября я сидела в своем кабинете и никак не могла заставить себя хотя бы открыть папку с бумагами по очередному процессу.
Светик снова улетел на гастроли, на этот раз куда-то в Азию, я даже не потрудилась уточнить, хотя он, конечно, не раз произнес название страны. Но я уже так привыкла не замечать его и не интересоваться особенно его делами, что, разумеется, не заострила на этом внимания. У меня есть благословенный месяц, когда не нужно будет заставлять себя возвращаться домой, а можно ехать туда с удовольствием, зная, что не придется себя насиловать. Вернуться Светик должен был как раз к бабушкиному юбилею, а через неделю после этого – Новый год. Обычно мы отмечали его у кого-то из друзей – либо у Аннушки, либо у кого-то из коллег Светика. Он любил шумные компании, застолья, разговоры до утра. Мне же каждый раз приходилось уговаривать себя. Если у Аннушки я, по крайней мере, могла уйти в спальню и лечь там, оставив подругу с мужем в гостиной за разговорами и бутылочкой коньяка, то у друзей Светика приходилось делать заинтересованное лицо, улыбаться, быть милой со всеми и поддерживать неинтересные лично мне беседы. С некоторых пор люди стали вызывать у меня отвращение и иной раз даже ненависть. Но я подчинялась необходимости соблюдать определенные правила, а потому безропотно ходила с мужем в гости и на приемы.
Этот Новый год мы собирались отмечать у Аннушки, она грозилась привести очередного кавалера, который, в свою очередь, обещал ей отправить жену и троих детей за границу и провести праздник вместе. Я смутно подозревала, что опять мы будем праздновать втроем, как уже не раз бывало: Аннушкины кавалеры имели свойство растворяться в пространстве непосредственно перед самым празднеством. Скорее всего, нынешнего постигнет та же участь. Не то чтобы я не желала подруге счастья, нет, наоборот. Но оно виделось мне несколько иначе и уж точно не в образе женатого кобеля с тремя довесками.
Так или иначе, до Нового года еще больше месяца, посмотрим, как все пойдет. А пока я буду наслаждаться одиночеством в квартире, а заодно вникну в суть некоторых дел своей новой клиентки.
Я так увлеклась построением планов, что не сразу услышала трель интеркома – секретарша Ниночка сообщила, что ко мне посетитель. С удивлением заглянув в ежедневник, я не обнаружила никаких встреч на этот час, а потому переспросила:
– Вы точно уверены, что я кому-то назначала встречу?
– Нет, Варвара Валерьевна, не назначали. Но господин Мельников очень настаивает.
– Мельников? – еще сильнее удивилась я, не припоминая никого с такой фамилией. – Ну хорошо, пусть войдет, но предупредите, что у него есть всего двадцать минут.
Я села за стол и бросила взгляд на входную дверь. На пороге возник высокий мужчина в сером костюме. Лицо его показалось мне смутно знакомым, смущала только аккуратная эспаньолка. Когда же он, закрыв дверь, двинулся прямо ко мне, внутри все ухнуло вниз. Ко мне приближался Кирилл Мельников. Кира, Кирюша… Моя первая и самая сильная, даже единственная любовь в жизни.
– Ну, здравствуй, Варенька, – произнес он бархатным голосом, и я почувствовала, как закружилась голова и стало ватным все тело.
Он вернулся…
Ощущение странной опасности вдруг охватило меня, я почему-то четко поняла, что с этого момента, вот с этой самой закрытой двери моего кабинета, все пойдет иначе. Мало того – непременно что-то произойдет. Что-то такое, в чем мне придется принимать самое активное участие.
Я постаралась взять себя в руки, придать лицу высокомерное и отстраненное выражение, и это, судя по всему, мне удалось, потому что Мельников остановился и спросил удивленно:
– Ты… не узнаешь меня?
– Узнаю, – как можно равнодушнее откликнулась я, – но даже это не дает вам права, господин Мельников, являться в мой кабинет без предварительно назначенной встречи.
– Варя, Варя, ну к чему официоз? – снова улыбаясь, спросил он и по-хозяйски отодвинул стул, уселся, закинув ногу на ногу. – Я к тебе по старой памяти, а ты…
– Хорошая у вас память, жаль, короткая, – бросила я, стараясь не отводить взгляда. Это давалось мне с трудом – ну почему, почему с годами он не стал ни на йоту некрасивее? Почему не обрюзг, не растолстел, не покрылся морщинами? Почему не обзавелся плешью или пивным животом? Почему он по-прежнему так красив, уверен в себе и нагл от этого? Что он делает в моем кабинете, зачем вернулся в мою жизнь?!
– Я понимаю, Варенька, что очень виноват перед тобой. – Господи, зачем он говорит? Я не могу слышать его бархатного голоса, обволакивающего меня с ног до головы.
– Кирилл Андреевич, я бы очень просила вас не нарушать дистанцию. Я вам не Варенька, мы не на лавке в парке Горького.
Как же я не хотела, чтобы он заметил, каких трудов мне стоит держаться так холодно! Мне настолько тяжело, что я кажусь сама себе грузчиком, в одиночестве разгрузившим фуру цемента. Я не видела его много лет, я считала, что больше никогда не увижу, я уничтожила свою память – и вместе с ней уничтожила сердце, чтобы оно никому не досталось. Я больше никогда и никому не поверю. Я не люблю даже собственного мужа – и только Мельников виноват в этом. А он смеет являться как ни в чем не бывало, улыбается, благоухает отличным парфюмом и выглядит как кинозвезда.
Мои слова, насколько я видела, задели Мельникова. Он выпрямился, принял строгую позу, сложил перед собой на столе руки и официально произнес:
– Хорошо, Варвара Валерьевна, как скажете. Я к вам по официальному поводу. Вы изволили переманить у меня клиента.
– Напомните, какого именно, и, я уверена, мы разрешим это недоразумение.
Кирилл вдруг встал и подошел вплотную ко мне, дернул кресло за подлокотники, и оно послушно выкатилось из-за стола. Нависнув надо мной, как огромный шкаф, Мельников зашипел мне в лицо:
– Ты что?! Не понимаешь, да?! Куда ты полезла, дуреха?
– Убери руки, быстро!
– Варька, я ведь не шучу. Зачем ты полезла в дела «Снежинки»?
Я оттолкнула его и встала, отошла к окну и вцепилась пальцами в подоконник. Закружилась голова, к горлу подкатил противный комок. Не в первый раз за последние несколько недель я получаю предложения отступиться от дел Потемкиной. Сначала дядя, теперь вот вынырнувший откуда-то из глубин прошлого Мельников.
– Варя, послушай, – он подошел ко мне вплотную и теперь практически дышал в макушку, – послушай меня, ты ведь умная девочка. Тебе что, денег мало? Сколько она пообещала тебе? У нее ведь нет ничего, а скоро и того, что сейчас есть, может не стать. Варя, тебе нужно отказаться.
– Мотивируй, – собрав в кулак остатки воли, потребовала я, не оборачиваясь.
– А что тебе непонятно?! Это криминал, Варя. Кри-ми-нал! Тебе это зачем?
– Ты меня не убедил. Я адвокат, если ты забыл, я хочу видеть факты и доказательства. А эмоции и страшилки оставь кому-нибудь другому.
Он внезапно схватил меня, развернул к себе и, сжав за плечи, впился в губы поцелуем. Одна часть меня хотела сопротивляться что есть сил – кусаться, лупить кулаками и пустить в ход каблуки и ногти, а вот другая… Другая растворилась в неожиданном поцелуе – столько силы и нежности одновременно вложил в него Кирилл. Торопливо смахнув на пол со стола все бумаги, он завалил меня на столешницу и улегся сверху. Я перестала соображать, вцепилась пальцами в крепкие мышцы, обтянутые пиджаком и рубашкой. Как же я, оказывается, соскучилась, а главное, неужели я все помню? Помню его запах, каждый вздох, каждое движение, заранее чувствую, что он сейчас сделает. Удивительная штука – женская память… Только бы Нинка не вошла, не хватало мне загубить одним махом свою безупречную в смысле мужчин репутацию… Никогда я не приводила любовников в офис…
– Варька… Варька… – бормотал Мельников, жадно шаря руками по моему телу под блузкой. – Как же я скучал…
Эта фраза вдруг отрезвила меня, освободила от затуманившей мозг страсти. Я вытянулась и уперлась рукой в грудь Кирилла:
– Скучал?!
– Варя… не надо, милая, перестань… – пробормотал он, легко преодолевая сопротивление. – Потом, давай все потом – дела, разговоры… все потом…
Я никогда не встречала мужчины, хоть отдаленно напоминавшего бы мне Мельникова. Всю жизнь я сравнивала своих любовников с ним, и всякий раз это сравнение оказывалось в его пользу. Конечно, это здорово осложняло мою интимную жизнь: активный, жадный и умелый в постели Мельников был неподражаем и недосягаем. Довольствоваться меньшим было противно – как будто ужинать в «Макдоналдсе» вместо «Пушкина», например. Поэтому все мои связи носили характер почти мимолетный. «Для здоровья», как определяла это Аннушка, которой я изредка рассказывала какие-то истории. Светик в постели оказался совершенно несостоятельным и – более того – робким, как подросток. И так было с первого дня. Подозреваю, что я оказалась его первой и единственной женщиной, и, что делать со всем этим, Светик просто не знал. Разумеется, терпеть такое положение вещей я не стала, но и брак разрушать – тоже. Сперва было как-то неудобно перед родней, потом – то некогда, то имидж нарабатывала, а со временем вообще привыкла и поняла, что лучше иметь такого друга, как Светик, чем жить одной. Теперь же, лежа на столе под тяжелым, но таким родным телом Мельникова, я поняла, что годы одиночества закончились. Я ни за что не отпущу его больше, не дам уйти. Он должен, просто обязан компенсировать мне все то время, что я провела без него!
Я не понимала, сколько прошло времени, казалось, что вечность, наверное, так и было. Мы лежали на столе, тесно прижавшись друг к другу боками, и грудь Мельникова вздымалась под расстегнутой рубашкой. Галстук, который он не снял, а только ослабил, болтался где-то за плечом, пиджак валялся на полу, как и мои туфли и стринги. Я чувствовала, что юбка задрана до неприличия, а на блузке, похоже, не хватает пары пуговиц, а мне ведь еще на встречу сегодня. Плевать – под пиджаком не заметят. Да и вообще я ни о чем не хочу думать, кроме одного: вот он, Кирилл. Он есть. А значит, и я тоже теперь есть.
– Ох, Варька… – выдохнул Кирилл, осторожно переворачиваясь так, чтобы видеть мое лицо.
– Зачем ты сделал это? – тихо спросила я, прикусывая губу.
– Обвиняешь? – усмехнулся он в ответ и так посмотрел в глаза, что я снова почувствовала себя той прежней Варей Жигульской, студенткой-первокурсницей юрфака.
– Это нечестно. Ты исчез, пропал – и… и теперь…
– Поправь меня, если я путаю, но ведь это ты выскочила замуж так скоропостижно, как будто на поезд опаздывала.
– А тебе не приходило в голову, почему я вдруг вышла замуж? Или даже не так: кто стал причиной моего замужества?
– Ну, думаю, что вряд ли это был сам виновник, так сказать, торжества… как, бишь, его зовут, мужа твоего? – Кирилл сморщил лоб, словно припоминая имя, хотя я прекрасно понимала, что он ни на секунду не забыл его, как, видимо, не забывал и меня все эти годы.
– Не юродствуй. – Я спустила ноги со стола и встала, пытаясь привести в порядок блузку и юбку, – тебе это не к лицу.
– А ты совершенно не изменилась, Варвара. – Кирилл тоже поднялся и снял с шеи болтавшийся галстук. – Все та же категоричность в высказываниях, все та же прямолинейность. Не тяжело так жить-то, Варюша?
– А ты явился, чтобы облегчить мою жизнь? – Я уже жалела, что поддалась слабости, что уступила ему совершенно без сопротивления, что позволила прикоснуться к себе.
Я, видимо, забыла его или просто не видела, какой он – самодовольный, напыщенный, влюбленный в себя и считающий, что все вокруг тоже должны разделять это чувство. Я идеализировала образ Кирилла, или со временем негативные воспоминания стерлись и остался только красивый фасад. А за ним, оказывается, идет жизнь…
Мельников неторопливо застегивал пуговки на рубашке, снова повязывал галстук и, казалось, отсутствовал. Тело здесь, а душа где-то далеко. И мысли тоже отсутствуют. Эта манера раздражала и притягивала меня еще тогда, в юности. Правда, в то время это казалось загадочным, сейчас же только злило.
