Марина Хробот
Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение

Деревня Явидово. Василиса

«Хорошо, что сегодня нет мороза, а то бы изодрала себе горло колючим зимним воздухом…»

Верёвка волокуши дергалась и выворачивала руки, да ещё в грудь сильно дуло из-за распахнувшегося тулупа. Хоть злись, хоть молись, хоть в сугроб садись. И реви!

Запыхавшись, Василиса остановилась. Плетёная волокуша с подстреленным оленёнком цеплялась за каждый пенёк или поваленное дерево, скрытое снегом. Устала за весь день просить прощения у Лешего за сломанную ветку или ушибленное дерево.

Бросив верёвку волокуши, Вася стащила с ладоней меховые рукавицы, пошевелила занемевшими пальцами и сняла из-за спины большой подлучник с тяжелым луком и тул со стрелами. Повесила их на ближайший сук заледеневшей сосны. Попробовала теребить завязки на тулупе. Две верхние болтались сосульками, а на груди верёвки оторвались совсем, вместе с клоками овчины. Теперь придётся чинить, вставлять заплату.

Распахнув тулуп, Вася посмотрела на свой заголившийся под задранной рубахой живот, который тут же покусал холод.

На поясе кожаных портков верёвки связались намертво, такие только срезать. Нож в берестяном чехле болтался там, где и положено – слева. Связка из семи подстреленных белок свисала справа. Оберег Деваны^[1] – зверёк, вырезанный из кости, впился в кожу до крови, но снимать его долго, а прятать некуда. Опустив рубаху, Вася перевязала уцелевшие завязки тулупа.

Необходимо было поспешать до дома, успеть засветло. Ночевать в снежном лесу без огня – либо смерть от голодных волков, либо обморожение. Мешочек с трутовищем и огнивом она сегодня не взяла, забыла в спешке.

Сдёрнув с головы лисью шапку и положив на сугроб, Василиса пригладила волосы, убранные в косу, сняла пуховой платок и перевязала на грудь. Кряхтя от напряжения, передвинула его полотнищем вперёд. Получилась Вася необъятным колобком.

– Сколько же в нём будет веса? – Оглянувшись на волокушу, Вася на взгляд прикинула тяжесть убитого оленёнка. – С братишку будет, а то и больше. – Пристально взглянув в даль, в синеющую к вечеру чащу, уверенно попросила: «Помоги мне Девана, дай сил добраться до дома, я ж тебе всегда оставляю подношения. – Тут же Василиса оглянулась на старую сосну, на которой на рассвете повесила мешочек с хлебом. Теперь он был прогрызен и пустой. – Помоги».

Произнеся заговор, Вася первым делом напялила на голову шапку, завязав верёвочки под подбородком, затем закинула за спину подлучник с луком. На пояс она привязала тул, стараясь не помять оперения стрел, затем надела рукавицы и, подхватив верёвку, потащила волокушу, тяжело переступая снегоступами, надетыми на валенки, по глубокому рассыпчатом снегу.

На ближнюю охоту Василиса не надевала лыжи, слишком неудобно было ходить по пролеску.

Деревня Явидово. Княжич Гранислав

Две седмицы назад сестрица Умила опять поссорилась с супругом Переславом, не отпуская его в город Сукромлю к своему старшему брату. Умила боялась запоев мужа от которых тот отходил долго и тяжко, мучаясь похмельем и болями в сердце.

– Посыльный от твоего брата, князя Белогора был, значит нужно ехать! – кричал Переслав побелевшим гневным ртом. – Собирай подарки для князя и моего брата! – Еле справившись с собой, князь Переслав погасил голос. – Поедем поездом на двух санях, а я в своём возке.

Не желая веселить дворню руганью, Умила в гневе разбила две глиняные плошки и четыре горшка. За зиму была уже которая ссора, глиняная посуда кончалась.

Перед дворовыми было стыдно, они теперь ели из общего чугуна, как бедняки. Сама Умила перешла на берестяную посуду, а та быстро начинали течь от горячих взваров и похлёбок.

* * *

В последнюю хвылиноку^[2] поезд в Сукромлю остановили. Княгиня напомнила о приехавшим дружиннике, посыльном от брата, беспробудно пившего второй день в дальней гостевой клети^[3]. Молодца так и перевели в сани, до конца не проснувшегося. А тот, путаясь в одежде, всё беспокоился о своём коне:

– Где он? Накормили его?

– Да садись ты уже, – злился конюх Белян. – И накормлен и напоен твой жеребец, спи, не мешай ехать.

Посыльного из Сукромли, он завалил в сани, накидал сверху него сено и накрыл медвежьей шкурой.

И, наконец-то, князь Переслав с шестью дворовыми людьми отбыл в город, по пути собираясь навестить соседние деревни и договориться об Масленице в своей вотчине.

И всё время, с первого мгновения появления посыльного от брата, княгиню Умилу щемило тревожное ощущение надвигающихся неприятностей… или опасности.

* * *

После отъезда супруга, Умила села в поварне и, пересчитывая оставшуюся посуду, расстроилась. Не хватало плошек и горшков.

Повариха Радмила, вздыхая, поправляла ставшие ей узкими все четыре юбки на широких бёдрах.

– Нету посуды. – Радмила дёрнула на толстом животе завязку пояса. – От, ить, застряла… Я, Умилушка, больше с дворовыми из одного чугуна есть не могу, хлюпают они сильно, неприятно.

– А то! – в поварню вошел средний брат княгини Граня. – Сёструшка, давай-ка поеду я сегодня за посудой в Глины. – Красавец братишка поцеловал сестру в плечо, в расшитую оберегами шерстяную рубаху.

– Понимаю, – Умила оглянулась на Граню. – Скучно тебе сидеть без дела. Езжай братец, обменяй у гончаров посуду на продукты.

Нагрузив расписные сани окаменевшими от мороза мешками с пшеном, подмороженными овощами, мешком с выпечкой и бочонком со свиной солониной, Гранислав пристроил вслед им свёрток с женской обувкой – две пары красных сапог, расшитые конопляной нитью, да ещё с голубыми и зелёными стеклянными бусинами по внешней стороне.

Подскочивший молоденький Творемир накрыл обменный товар меховым волчьим одеялом. И всё уже было готово для отъезда, когда к саням, подметая длинными подолами юбок снег, в соболином полушубке, накинутом на тёплую рубаху, подошла Умила, тронула пухлыми пальцами сапоги.

– Ты смотри, сколько добра набрал, Граниславушка. Обмениваться? Нет, ты поехал кобеляться, – сердилась сестра. – Тебе дворовых баб мало или деревенских? Ты в каком дому еще уд^[4] свой не пристроил? А? Кому везёшь обувку? Милославу или его гончарам? Не слишком жирно за горшки-то платишь?

Конюх и Творемир мелко хихикал, прикрывая щербатый рот, а сам Гранислав обнял в немалом теле сестру и поцеловал в румяную холодную щёку.

– Умила, в мороз какая у гончаров работа? Не протопишь мастерскую, не разогреешь глину, не прожаришь горшки в печи. Посуда сейчас в цене.

– Не ври мне, – стала успокаиваться Умила и улыбнулась. – Гончары мужики – не бабы, им в расшитой обуви не ходить. Чего ты там нового увидишь у тех баб? – И она показала рукой на себе между ног, прогибая плотную ткань юбок и понёв^[5]. – У всех одинаково устроено, вдоль. Только сиськи бывают больше-меньше, да задница толще или круглее.

Дворовые мужики, да ещё вышедшие из трёх домов-пристроек их жены так и сели в смехе на ступеньки крылец.

Гранислав проворчал:

– Бабы там, сестрица ты моя любимая, пахнут по-другому. – Обернувшись и повысив голос, он продолжил, поглаживая свою коротко стриженую бородку. – Не то вода у них особая, не то они глиной пот под мышками замазывают.

Творемир и конюх повалились в сугроб от смеха, чуть не попав под копыта толстобрюхого коня Топыча, заводимого для запрягания в сани.

Сестра, улыбаясь, внимательно оглядела брата. Вроде бы одет тепло. Сапоги в три кожи, меховые порты мехом внутрь, кручёная верёвка на поясе, шерстяной мятль^[6] на рубахе, поверху княжья шуба из рыси, крытая дорогой тканью. На голове бобровая шапка с ушами до плеч.

– Не замёрзнешь. – Успокоилась Умила и, по установленному обычаю, приложила ладони к плечам Грани. – Довези посуду и особо не балуй, на твой век баб да девок хватит. Храни тебя Боги, минуй тя Упыри. И про соль не забудь! У нас-то не больше пуда осталось. – И тут же усмехнулась. – Мех-то на портах ничего не защекочет?

– Ой, Умила, Умила, – Граня сделал серьёзное лицо. – Не ёрничай. А порты я надел на льняное исподнее, не помру от щекотки.

Со стороны скотного двора к саням подошла пёстрая коза с чёрным пятном на лбу, потыкалась в сено розовым широким носом и жалобно заблеяла.

– Пёс-псом наша коза, – улыбнулась Умила. – Скучает по князю. Чего она так привязалась к этому козлу?

– Сестрица, не говори громко. – Тихо сказал княжич. – Не надо супруга ругать при других.

Со двора донесся крик доярки Зденки:

– Берёзка, зар-раза! Вот, бегает от меня, и не хочет доиться.

– Берёзка Переслава ищет, – усмехнулась Умила. – Значит, князь скоро будет дома.

Подхватив верёвку, тянущуюся от шеи козы, подбежавшая Зденка, одетая по-простому, в тулуп и серые рубахи с юбками, повела её на дойку на скотный двор. Огреть козу прутом или ладонью, как другую скотину, она не смела. Берёзку иногда доил сам князь и даже разговаривал с нею, а она его слушала и мекала в ответ.

Дорога в деревню Глины

Конь Топыч резво тащил сани по улице. За последним домом-кузней деревни Явидово, у кромки леса, сани догнали коня-тягача, тащившего волокушу из тяжеленного соснового бревна. По бокам бревна шли два мужика, отбрасывая в стороны снег деревянными лопатами. В деревне мужиков звали «толстый и тонкий», дома приятелей стояли рядом и дружили семьи Торчи и Жура крепче родных братьев.

Вчера Умила назначила обоих на общественные работы за пьяный загул, когда худющий Торча не только подрался с тучным Журом, но и чуть не сжёг собственную овчарню.^[7] в которой и пили мужики, хоронясь от жен.

При виде расписных праздничных саней княжича мужики взбодрились, сняли с поклоном шапки, и Творемир с задором стеганул Топыча, заставляя его встать на обочину.

– Вот, княжич, от работы не отлыниваем, хоть и корячимся на пустое брюхо, – говорил Торча, вглядываясь в глаза Гранисава. – Вишь, стараемся для общества.

Вид обоих мужиков вызывал сочувствие. Потные от похмелья, бледные по той же причине, они вытирали шапками холодный пот под нечёсаными волосами на лбу. Их бороды, в инее от дыхания, свалялись в сосульки.

– Ладно, Торча, сними кусок бересты, – Гранислав кивнул на ближайшую берёзу. – Черкану сестрице, пусть выдаст вам петушка.

– Двух! – Встрял толстый Жура, надевая шапку. – У нас у каждого по три дочери и по два сына. Один петушок – только понюхать. – Мужик волновался, но старался говорить убедительно. – Мы же, княжич всегда тебе помогаем, то есть общине. Сейчас я сам отковыряю бересту, Торча не пройдёт через снег, слабый он сегодня.

Круглый Жура, вступил в снежный сугроб на обочине, оказавшийся ему по грудь, протиснулся пару шагов и дотянулся до берёзы.

– Пить нужно меньше! – Громко заявил Гранислав, удобнее усаживаясь в санях. На его слова оглянулся Творемир и хихикнул, но при взгляде княжича он нарочно нахмурился. Гранислав снова крикнул мужикам: – Дети у вас почти взрослые. Пусть помогают.

Сняв рукавицы и прислонив ладони к стволу берёзы, Жура пробормотал извинение за порчу и пообещал дереву заживления ранки к лету. Достав из ножен на поясе тонкий нож, он ловко сделал четыре лёгких надреза, снял узкую полоску бересты и, тяжело протискиваясь в сугробе, вернулся на дорогу.

– Есть грех, княжич. – Жура передал бересту Граниславу. – Попиваем мы с друганом. Но мы же нечасто. Отмечали дни рождения сразу у двоих детей.

Стеганув вожжами своего Топыча, тянувшегося обнюхивать тяжеловоза Бурого, Творемир весело хмыкнул:

– У нас в деревне каждый день у кого-нибудь день рождения или поминки, спиться можно.

Сверкнув своим, особо украшенным на рукоятке ножом, Гранислав сделал пометки на бересте и тоже усмехнулся.

– Здесь ты прав, Творемир, – согласился он и протянул толстяку бересту. – Держи, Жура. А дурить будете, наложу урок. И не расслабляйтесь, завтра пойдёте и обрубите лёд у обоих колодцев в деревне. Сделаете ступеньки и не забудьте присыпать их землёй, а то бабы скользят, падают и после ругаются непотребными словами на всю улицу. Поехали, Тоша.

Поклонившись в пояс, мужики проводили княжича взглядами. Как только сани отъехали на несколько конских шагов, Торча нетерпеливо протянул худющую руку к бересте.

– Чего он там нацарапал, Жура? Буквы или знаки?

Развернув полоску бересты, Жура заулыбался.

– Знаки. Четыре петуха и жбан^[8] – В его крупных красных от мороза руках береста казалась сухим листиком.

– У нас самый справедливый княжич, – всхлипнул Торча, вытирая глаза грязной ладонью. – Теперь и домой не стыдно вернуться, с петушками-то.

– Сначала похмелимся, – сурово решил Жура, убирая бересту за пазуху тулупа. – Заворачиваем Бурого и поедем к княгине, заберём жбан, и только после будем ловить петухов, не то помрём, бегая за ними.

– Ещё два пролёта остался от снега дорогу чистить, а там уж корзовские мужики отвечают за снег… – Торча пугливо оглянулся.

– Не зли меня, друг ты мой соседский. – Нагнувшись, Жура прихватил за конец бревно и потащил его по кругу. Конь недоверчиво косился на его усилия. – Княжич вернётся из Глины через два дня, а снег уже валит. Кто сможет проверить наши старания?

Смахнув с бородёнки тающий снег, Торча сощурился, глядя на закружившую метель:

– Твоя правда, Жура. Чего коня мучить? Заворачиваемся, дайка я тебе помогу.

И, откуда силы взялись? Оба мужика бодро развернули бревно, отвязали его, оставили на обочине, и конь Бурый потопал широкими копытами к деревне, к дому, к кормушке.

Деревня Глины. Встреча двух друганов

Как только начинались дома соседней деревни Корзово, Творемир, нарочно горячил коня, но Топыч не прибавлял шага, а только вытягивал толстую откормленную шею и гордо шел по улице.

Все, кто услышал приезд чужих саней, выглядывали из дома, а бабы, идущие с коромыслами с вёдрами, полными воды, останавливались, провожая любопытными взглядами расписные высокие сани и Гранислава, важно лежавшего на мешках и нарочно скинувшего с себя меховое одеяло, для показа богатой шубы.

Мужики, оказавшиеся на улице, кто со связкой слег^[9] на плече, кто с топором-колуном для рубки дров, кто с мешком еды на обмен, останавливались и, смело глядя в глаза княжича, кланялись, не снимая шапки. Гранислав кланялся в ответ.

Деревня скоро закончилась и снова была заснеженная дорога среди леса.

* * *

В деревне Глины друг детства Милояр, на голову выше Гранислава и шире в плечах, с волосами светлыми, а бородой рыжей, вышел встречать гостя в искусно расшитой рубахе.

При встрече он так сдавил в объятьях друга, что Гранислав аж крякнул.

– Пойдём, Граня, согреешься с дороги, медовухи попьём. – Повернувшись к Творемиру, Милояр снисходительно улыбнулся. – Тошка, ты тоже как разгрузишь сани, садись к нам. Эй, люди! – Милояр оглянулся на свой дом. – Кто там! Коня отведите в стойло и крепко протрите его, чтоб не простудился! Добро несите в подклеть^[10] и обложите колючим сердечником, нельзя допустить мышей.

Тут же на крыльцо выскочили конюх, и тётка-повариха Шура. Кланялись и искренно радовались гостям. Зимой – не летом, бывает время, когда можно продохнуть от огорода и полевых работ, хотя работы по дому всегда хватает, но всё-таки в тёмные вечера тошно от скуки, и гости – ой, как ко двору.

Творемир стоял снизу у крыльца, и напоминать о себе не решался. Он был взят в княжий терем «из жалости». Девица, понёсшая от старого княжича, а может и не от него в Купальскую ночь, «ушла» в родах.

* * *

Скинув в сенях шубу на руки поварихи, Гранислав повернулся, хвалясь новой рубахой с плотно расшитыми знаками Перуна. Милослав обнову оценил и мигнул поварихе, быстро ушедшей в дом. Вернувшись, Шура подала ему обнову, и княжич надел поверх домашней рубахи лёгкую свиту^[11] из невиданной тонкой ткани. Милослав не переносил соперничества ни в каком виде.

– Ты бы ещё корзно^[12] княжье надел, – заворчала вышедшая к гостям в сени Зореслава, старшая сестра Милослава, успевшая надеть праздничною рубаху и юбки.

Брат её не слушал.

– В столовой будем обедать, нечего сегодня в поварне ютиться! – приказал он.

* * *

Помогая поварихе Шуре накрывать на стол, Зоря всё подхихикивала, глядя на красавца-соседа и молоденького Творемира, потеющего от волнения из-за жарко истопленной столовой печи, в которую конюх всё клал и клал дрова.

Гранислав вежливо улыбался. Зорю он опасался с детства. Уж очень она здоровая и громкая.

До вечера ели-пили всего того, что нашлось в доме для неожиданных гостей. А нашлось: три петушка, зажаренные на вертелах, грибочки – рыжики и боровики по целой бадейке, сдобренные конопляным маслом; разогретых хлебов ячменных и пшеничных; икры два вида – хариуса и щучья. И, конечно же, как же без них – крепкие, по второму перегону ягодные вина и медовуха.

Домочадцы и дворовые, пять человек, сидели рядом за столом, слушали новости, рассказывали сами. Особенно любопытна была повариха Шура, родом из Явидово и выданная сюда, в Глины, замуж давным-давно, уже и правнуки народились. Но она всё равно помнила, кто в каком доме живёт, и кто с кем в каком родстве, благо деревни стоят близко, за день можно дойти, если не останавливаться.

– А как там мои ровесники, Бакота и Честислав? Один говорун, другой зануда.

– Стареют, – не стал вдаваться в подробности Гранислав. – А моя сестра Умила, младший брат Святослав и сам князь в полном порядке. Переслав поехал к нашему с Умилой старшему брату Белогору в Сукромлю, если тебе интересно.

С топотом, слышным с крыльца, в столовую влетела девочка лет двенадцати. Хорошенькая, розовая с мороза, одетая не как обычная деревенщина, а в хорошую шубку из рыжей лисы и сапожки.

– А мне сказали, что у нас гости! – прокричала она, жадно разглядывая Гранислава.

– У вас что, совсем нечего делать дворовым девкам? – удивился княжич. – Пусть пойдёт птицам насыплет, или…

Все сидящие за столом замолчали.

– Иди, Доня, скинь шубку в своей клети, – спокойно перебила Гранислава Зоря. – Не обращай внимания на грубость, выпил наш гостюшка. И сразу возвращайся к нам, за стол.

Сморщив курносый носик, девочка фыркнула и, развернувшись, пробежала по сеням. Её длинная коса недовольно подпрыгивала по спине шубки.

– Граня, – Милослав обнял плечи приятеля. – Мы с Зореславой знаем, что Доня наша сводная сестра, за седмицу до несчастья отец признался. Так что держим при себе, даже грамоте учим.

– И на хрена ей грамота в замужестве? – засомневался Гранислав.

– Она у нас будет ключницей. – Зореслава повертела серебряное кольцо на безымянном пальце. – А без грамоты ключница не ключница, разорит всё хозяйство.

– Это верно. У нас воротник^[13] Тимослав тоже умеет читать и считать.

* * *

Оба княжича и Творемир до вечера ели от пуза, пили от души.

Первым под широкий дубовый стол свалился не привыкший к обильному питию Творемир.

До самой ночи Граня и Милослав, оставшись вдвоём, хвалились друг перед другом урожаем и хозяйством, любовными похождениями. Строили планы по торжку^[14] на Масленицу, к которому готовились все деревни в округе. Особенно ждали ковалей с Рудых Болот. Там не сеяли, не жали, занимались только скотиной и огородом, а всё больше жарили болотную руду и ковали страшно дорогие, но необходимые в хозяйстве бороны, ножи, сковороды, серпы, топоры, стрелы, да и прочую мелочь.

До пяди помня, сколько у него земли, Граня чертил на ещё влажной от замачивания куске бересты план, располагая телеги и торговые ряды, которые ещё предстояло сколотить. Милослав тыкал пальцем в начерченный берег реки в виде подковы, и нудно повторял:

– Здесь огородим зупинку^[15] для конюшни и гостевых столов. А здесь поставим дровяницу для торговых гостей. Пусть за наши дрова девки у родственников моются. Будут чистые, с ними обжиматься – сплошное удовольствие.

– Девки, это хорошо. – Глядя на столе на деревянную резную солонку, Гранислав хлопнул себя по лбу. – Блин горелый, чуть не забыл. Милослав, а у нас соль кончается. Ты не одолжишь мне бочку, а лучше две?

– Сестру нужно спросить. – Нагнувшись к полу, к спящему Творемиру, Милослав ткнул его пару раз кулаком в плечо. – Просыпайся, Творемир, в мыльню с нами пойдёшь!

Шлёпнув друга по руке, Граня понизил голос.

– Не тормоши Тошку, рано ему с гульбанистыми девками тереться, борода ещё не жесткая. Так дашь соли?

– Дам. – Друган пьяно кивнул головой и чуть сам не свалился со скамьи на пол. – Зоря!

Откормленной лебедью Зореслава вплыла в столовую и, завлекающее поглядывая на Граню, грубо спросила брата.

– Чего тебе, пьяница? Скоро ночь на дворе, а ты орешь!

– Не хами! – Милослав стукнул по лавке кулаком так, что Тоша, лежащий рядом на полу, вздрогнул, но не проснулся. – Вели растопить мыльню, и наскреби для моего гостя бочку соли.

– Нету. – Зоря села за стол на край скамьи напротив Грани и, уперев кулаками подбородок, стала смотреть на гостя в упор. – Соли нет совсем, хотела у вас одолжиться. До лета дотянем, а после нужно ехать в поход.

– Чё, совсем-совсем нету? – Удивился Милослав. – А как же мы без неё? И чего она так быстро кончилась, ведь и трёх лет не прошло, как за нею ездили?

– Так в осень по пьянке крышу не починили в закромах. Вода затекла, соль в бочках и растворилась. Мы с Шурой только и успели нахватать черпаками солёной воды и залить в вёдра, но много ушло в землю. Я же тебе говорила.

– Говорила, – пьяно согласился Милослав. – Так что нету у нас соли, Граня.

– Плохо. – Гранислав подхватил пальцами со стола выпавшего из миски рыжик, съел. – А мыльня?

– Мыльня будет. – Посмотрев на сестру, Милослав икнул и возмутился. – Чего сидишь, Зоря? Беги, распоряжайся.

– Да топится уже, – отмахнулась сестра. – А возьми меня, Граня, в жены. – Неожиданно закончила она.

– Да я бы с удовольствием, – уверенно врал Гранислав. – Но ведь я женат, а Маланья у меня сердитая, вторую жену не разрешает.

– Ой, да где она, жена твоя? – Пожав плечами, Зоря заулыбалась, не стесняясь тёмного дупла в переднем зубе. – За пять годочков только три раза её и видела. Вот сейчас она где? – Протянув руку, девушка дотронулась до короткой бороды Грани, погладила.

Перехватив девичью руку, Граня её отвёл.

– Не трогай, не береди кровь. А жена моя, гостит у своей матери, от болезни её лечит. Уехала вместе с дочерью. Второй месяц пошел.

– Во-от. – Зоря наклонилась ближе к Гране, устроив на столе большую грудь, обтянутую рубахой в мелких складках. Бусы в три ряда, да с оберегами, зазывно звякнули. – А я всегда рядом буду.

Захохотав филином, Милослав обеими ладонями хлопнул по столу.

– Ой, Зорька, не пугай другана, вишь он уже забледнел в лице! Иди, сестрица, зови девок-мыльниц.

– Эх! – Встав, Зоря с укоризной посмотрела на Граню. – Меня в той мыльне не будет, а то живой бы не ушел. А на жену твою мне наплевать. – Широким жестом Зореслава перекинула толстую русую косу на спину, огладила грудь поверх рубахи и уверенно закончила: – Ты на ней из расчёта женился, все знают. За Маланьей тебе три деревеньки с хорошим оброком дали, а ты там глаз не кажешь. Не любишь ты её, свою жену.

– Люблю… по-своему, – пробормотал Гранислав. – Только не одна она этом свете красивая и жаркая.

– Блядун ты, Граня, как все мужики.

Переступив через ноги развалившегося на полу Тоши, Милослав нахмурился:

– Всё, Зорька, надоела.

– Надоела? Я надоела? Единственная у тебя? После того, как наши родители утонули в одной лодке и я, маленькая, чуть с ума не соскочила? – Оба друга с удивлением смотрели на всегда уверенную в себе Зориславу, вставшую перед братом. Губы у той дрожали, слёзы катились по щекам. – А мне что делать? По мыльням с парнями мне мыться не пристало, а замуж идти не за кого. За мужика-лапотника не пойду, а свободных княжичей не знаю.

– Зо-оренька, – Гранислав обнял девушку. – Увидишь, Боги управят, выдадим мы тебя замуж. У меня старший брат, князь Белогор, вдовый. – Гранислав сказал и, прикрыв рот ладонью, обернулся к другу. – Ой, чего-то я замахнулся. Хотя, породниться вашей семье с князем… Но замотает его твоя Зоренька. Белогор-то, братец мой старший, в возрасте… – Получив подзатыльник от Зореславы, да такой крепкий, что у неё аж застучали серебренные, обручи на запястьях, княжич схватился за голову. – Пойдём, Милослав, париться, а то твоя сестрица поговорить не даст.

– Пойдём, – тут же согласился Милослав.

К двери Милослав пробирался, держась за стену.

– Сегодня будешь горшки и посуду отбирать или до завтра подождешь? А то ведь полдеревни не спит, надеяться на кусок солонины и особенно на медовуху.

– Завтра, Милослав. – Граня смотрел мутным взглядом на отмытые сосновые брёвна стены. – Сегодня голова дурная. А на счёт старшего брата Белогора мысль хорошая, ему всё равно жениться нужно. Но пусть решает Умила.

Перебирая ладонями по бревнам, Гранислав добрался до двери.

Провожая тяжелым, завистливым взглядом двух молодых мужчин, Зорислава села за стол, выпила чашку вина и задумалась. И замуж хотелось и детей тёпленьких нарожать, и ощутить настоящую любовь. Хорошо, если три желания совпадут.