Марина Хробот
Берегиня сегодня

Каждый день мы изменяем Природу, и каждый миг Природа изменяет нас.

Поминая сквозь зубы всех родственников разом, я из последних сил тащила из болота за собой вверх на сопку две сумки на колесиках. Жадность – одно из самых сильных чувств, и я нагрузилась килограммов на двадцать. Кирилл волок в полтора раза больше, и его тяжелое дыхание подталкивало меня в спину. Каждый звук отдавался гулким эхом в пластах прохладного утреннего тумана. Моросил мелкий дождь.

Длинная низкая сопка отделяла нас от отдыха. Забравшись наверх, мы легли на землю и всматривались в наши серые палатки и черный Кроссовер «Мерседес» внизу.

Белесые сумерки, которые в августе здесь заменяют ночь, заканчивались. Якутская лесотундра просыпалась. Справа от нашего лагеря лениво затявкал облезлый и сытый по случаю лета песец. Из пролеска справа вышел на опушку медвежонок и принюхался. Рык рассерженной мамаши заставил его вернуться к ней. Значит, все спокойно.

Но я не спешила. Не потому, что чего-то боялась, нет, в этой глуши нас мало кто мог проверить на предмет изымания нашей добычи… Сейчас, в этот момент, лежа животом на мягком серебристом мхе в невысоком кустарнике с пожелтевшей листвой, я с удивлением поняла, что авантюрная затея, придуманная два месяца назад, наполовину осуществлена.

Мне даже померещился прозрачный момантёнок, идущий вслед за мамой и держащий её хоботом за хвост. Рядом шли прозрачные взрослые мамонты. В длинной шерсти, с большущими бивнями, она мерно покачивали головами.

С удовольствием вдохнув необыкновенно чистый воздух отсутствия цивилизации, я поняла, с каким удовольствием буду вспоминать запахи незнакомых трав, влажной земли, терпких ягод и прелых листьев в холодном болоте.

– Спускаемся. – Я старалась не смотреть на Кирилла, один вид которого вызывал во мне кучу комплексов. – Только осторожно.

Осторожно не получилось. Сумки, скрипя колесиками от возбуждения, рвались из рук, стремясь первыми докатиться до прогоревшего костра.

Я материлась в полный голос, Кирилл ругался громче меня. Мы мчались вниз.

Из туристической палатки вылез сонный Толик, мой невозмутимый квадратный братец. Равнодушно оценив наш сумасшедший пробег с сопки по бездорожью, он лениво потянулся, после чего сгрёб приготовленные на земле ветки и заново развел костер.

Я и мой брат отличаемся «земной» комплекцией. Нам слегка не повезло с ростом и внешними данными, зато мышечной массы на двоих столько, что хоть торгуй вразвес.

Затащив неподъемные сумки в палатки, мы с Кириллом переоделись из заляпанных глиной маскировочных комбинезонов в спортивные костюмы и завалились на подстилки у костра дожидаться законного обеда. Комбинезоны разложили у палатки. Пусть дождик их обмоет.

Толик быстро нанизывал на шампуры мясо и овощи.

Я провела ладонью по своему животу. За время экспедиции скинула килограмма три, не меньше. Конечно, другим этого не видно, но я-то знала, что процесс похудения всё-таки пошел.

У меня типичный комплекс девушки в тридцать лет – я полнею. При сидячем образе жизни, а работаю я бухгалтером, у меня страстная любовь к еде.

Не нервничаю – много ем, нервничаю – ем в два раза больше.

* * *

Невыразимое по красоте алое солнце вставало над волнистым горизонтом тундры и редких пролесков.

В особые минуты выбора, опасности или удачи – во мне просыпаются три внутренних голоса. У большинства нормальных людей внутренний голос один, и называют его интуицией. Бывает, что голосов два, и, если они между собой не договариваются, случается раздвоение личности. Мне повезло… внутренних голосов целых три штуки, но они настолько разные, что не мешают друг другу.

Голос номер один, солнечно-оранжевого цвета, всегда может надавить на остальные два своей рассудительностью и здравым отношением к жизни. Сейчас он подсчитывал расходы на экспедицию и предполагаемую выгоду.

Второй мой голос – сентиментально бирюзовый, эдакий эмоциональный мазохист и классический гуманист. Сейчас он ненавязчиво рекомендовал перестать маяться дурью, а, наконец-то схватить Кирилла за руку и увести за соседнюю сопку, прихватив одеяло, чтобы местная жесткая флора не впивалась нам по очереди в спины.

Третий голос, зевая, нудно настаивал: «наесться до отвала, крепко выпить и залечь спать». Болотно-зеленый, требующий спокойствия и сытости, его можно назвать трусливой ленью. Сейчас он гундел насчет Кирилла: «Губы не раскатывай, не подходящий момент, толстуха».

Всепоглощающе вкусный запах шашлыка вызвал сильнейшее чувство голода и на время заткнул все мои внутренние голоса. Все-таки приготовление еды на свежем воздухе – особый вид кулинарии. Угли костра дожаривали на шампурах нежное замаринованное мясо и жар щипал решетку-барбекю, с крупно нарезанными баклажанами, помидорами, луком и желтым болгарским перцем.

Толик разложил по эмалированным мискам шашлык. Кирилл с хрустом вскрыл трехлитровую пластиковую бутыль вина, купленную на рынке у молдаван, и налил в пластиковый стакан густую красную «Изабеллу».

Я надкусила сочный теплый кусок мяса и промычала:

– Какой же кайф, мальчики, я почти счастлива.

Кирилл, не отрываясь, выпил половину вина из стакана.

– И чего тебе не хватает, Манюня?

– Денег, мой дорогой, денег, – пожаловалась я.

Кирилл неспешно долил себе «Изабеллы». Каждый его жест необычайно изящен. Длинные худые пальцы, смуглая гладкая кожа рук под белой футболкой. Широкие плечи, профиль былинного русского красавца… Смотрела бы и смотрела.

– Мань, очнись, вино будешь?

Голос номер три завопил, зеленея от нетерпения: «Мне пол-литра! А лучше литр!»

Я представила, что со мной будет после выпитого вина… Мой организм не привык к алкоголю и мог повести себя неадекватно.

Вдруг не смогу себя сдержать, начну сопливо признаваться Кириллу в любви, а он, стыдясь своего равнодушия, станет оправдываться, почему с его стороны никаких чувств ко мне у него нет и быть не может… Мое самолюбие этого не вынесет… А я, обидевшись, запросто могу и в глаз дать.

– Нет, Кирилл, я буду очень крепкий чай. А вино пей один. И пора ехать, еда и время на исходе.

Доев своё мясо, которое Толик брал из миски пальцами, и, зажевав сочным обжаренным баклажаном, довольно сощурил глаза и сытым голосом похвалился:

– Пока вы ковырялись в болоте, я, бляха муха, напили ещё сорок две баклуши по метру длиной. Два диска затупил, японские, в ядрёные острова их промышленность.

– Молодец, Толя, – от души похвалила я.

* * *

Мой черный джип-кроссовер «Мерседес» спокойно наворачивал километры, пренебрегая неровностями треснувшего от старости асфальта. Глаза слипались, но я крепилась. Оранжевый голос внушал, что расслабляться еще рано.

Толик, вёл джип и зевал во весь рот, демонстрируя крепкие зубы.

На заднем сиденье дремал Кирилл. Я смотрела на него в зеркало заднего вида и млела от счастья, как троечница-семиклассница при виде «на всю жизнь» любимого киношного-телевизионно-эстрадного кумира.

Моё расслабленное настроение прервал телефонный звонок. Мы все вздрогнули.

Последние четверо суток наши сотовые молчали, не воспринимая сигналов, летающих в пространстве. Я включила трубку.

– Алло… ш-ш-ш… Манька?.. ш-ш-ш…

Сквозь сплошное «ш-ш-ш» определить голос вопрошающего было невозможно, и я глупо переспрашивала смартфон.

– Алло, кто это?

– Ш-ш-ш… твою мать… – прокомментировал звонивший.

– А-а! Здравствуй, папа Боря! – Родной голос, неожиданно прозвучавший среди бескрайнего пространства, был особенно приятен. – Спасибо за привет от мамы. У вас все нормально?

– Нормалёк!.. Ш-ш-ш… спутниковый… ш-ш-ш… Толику, – не сдавался наш отчим.

– Спасибо! – прокричала я. – А как мой сыночек Данила?

– Хорошо!.. – в ответ надрывался Борис Иванович. – Ш-ш-ш… балуется. – И тут что-то переключилось в телефоне, и мне в ухо заорал голос папы Бори: – Как меня слышно?

– Отлично! – радостно закричала я в ответ.

И, конечно же, в эту же секунду связь оборвалась. Толик скосил глаза в мою сторону:

– Что там?

– Тебе от папы Бори и мамы огромный привет. Наш отчим купил новую игрушку – спутниковый телефон. Твой племянник Данила балуется.

– Угу, спасибо за приветы.

Я не стала перезванивать, зная, что за тысячи километров от родного дома слышимость все равно будет отвратительной, а с моего телефона снимут последние деньги. И хотя многие хорошие знакомые зовут меня «жмоти́на», с ударением на букву «и», я с ними не согласна. Я экономная, в маму. У нас другого выхода не было, как стать такими.

В детстве мама считала не то что каждый рубль, а каждую копейку. Родной папа работал в нашем УЭК, раньше называемом ЖЭКом инженером-аварийщиком и пил. Много пил. И на свои, и на мамины. А я донашивала одежду за детьми наших соседей, родственников и знакомых.

Легче стало после того, как папуля, обидевшись на нравоучения жены и соседей, решил навестить в деревне свою маму, мою ненаглядную бабушку Марию Матвеевну, о которой он вспоминал два раза в год, на Новый Год и на свой день рождения, ожидая подарков.

В деревне он, как всегда, вошел в месячный запой вместе со своей «первой школьной любовью» Люсей. После полнейшего, в ноль, пропоя он вернулся в нашу квартиру в Осташкове, подчистил шкатулку с семейными накоплениями и снова вернулся в деревню.

Через полгода позвонила моя бабушка, и с прискорбием сообщила, что её сыночек Серёжа окончательно ушел «на свободу», то есть бесконтрольно пьёт, а его подружка Люся глубоко забеременела. Радость избавления от алкоголика в семье перевесила у мамы трагедию исчезновение колечек и денежной заначки.

Папина собутыльница родила моего сводного брата Толю, как ни странно, абсолютно здоровым.

Почти двадцать лет тому назад наш с Толиком папаша умер по пьяни. Не выдержала печень. Толикина мама «поминала» мужа два года и продолжала ла бы горевать, сидя у бабушки на худеющей шее, но ангел-хранитель Люси потерял терпение и «прибрал» в лучший мир. Никто по ней, как и по отцу, особо не страдал. Родителей у неё уже тогда не было, а брат сбежал в Саранск и забыл о спившейся сестре.

Бабушка смогла выдержать воспитание «рóдного внучкá» три года. Сбагрив Толика на два дня соседке, она приехала к нам в Осташков. Войдя в квартиру, она первым делом строго спросила бывшую невестку:

– Где Машка?

– В школе она ещё, Мария Матвеевна, десятое сентября на дворе, а она ждала вас на первое, – отвечала мама с укором.

Бабуля тут же сложила руки на пиджаке, прикрывающем чёрные джинсы, и запричитала:

– Какое первое сентября, Катя! Я больше не могу! Катя! Я родила Сережку в сорок лет и забаловала парня, а он тебе жизнь испортил. Но Толик-то не виноват! – Не находя на лице бывшей невестки немедленного понимания, бабушка резко сменила тон: – Я на Толика и Машку отпишу дом в равных долях. Ты помнишь, дом у меня двухэтажный, скотный сарай, хоть и пустой, ледник на дворе, туалет в доме и нужник, для страховки, на улице.

Маме дом в деревне очень нравился. Единственный недостаток – он находился аж в Мордовии, под Саранском, в Атяшеве.

Тридцать лет назад мама поехала туда после института по распределению экономического института – руководить сельмагом. Тогда-то она и «сорвалась» на папе. Влюбилась с первого взгляда. Как только мама поняла, что через девять месяцев появится последствие ночей любви, она тут же отвела моего папашу в ЗАГС.

Больше всего радовалась «замужеству» отца моя бабуля. Мария Матвеевна надеялась на скорее избавление Серёженьки от дружков и самогона. Зря. От дружков мама отца избавила, переехав на родину, в Осташков, а вот самогонка потянулась за отцом в виде водки. Хотя, маме иногда удавалось отобрать у отца деньги и подсунуть с утра крепкий сладкий чай с лимоном.

* * *

Сейчас бывшая свекровь стояла в коридоре, напротив нее, сцепив руки, и не собиралась уходить, не добившись своего.

– Давайте, Мария Матвеевна, подробнее, – сдалась мама, зная бабушкин характер. – Что конкретно вы задумали.

– Возьми Толика к себе, в деревне он пропадет, – с нажимом заявила бывшая свекровь.

Маму шатнуло к дверному косяку.

– То есть как так – возьми?

– Он же брат Машеньке! – Не переставала причитать бабуля. – Пожалей его, Катя. Ребенок остался без родителей. Спились начисто!

– Не я мужу наливала, – попыталась воспротивиться напору мама, но бабушка её не слушала и протянула свой паспорт.

– Ты забыла, Катя, сколько мне лет? Семьдесят пять, и я болею… – Посмотрев в потолок, бабушка тяжко вздохнула. – Опять у тебя люстра пыльная. – И тут же переключилась на жалобы. – Мне немного осталось. А Толика придется сдавать в детский дом. Забери его, Катя.

И мама взяла Анатолия к нам. Не знаю, сколько раз она пожалела об этом. Ни я, ни Толик, ни разу не слышали от нее жалоб. А Толик стал звать мою маму мамой ровно в ту минуту, когда бабушка ввела его в нашу квартиру.

Бабушка, пока везла его из деревни к нам, в Осташков, так и говорила: «Мы едем к твоим маме и сестре». Маленький Толик поверил.

Деревня, из которой его вывезла бабушка, вздохнула с облегчением, особенно утки, которых он купал в пруду без их на то воли, и соседские девочки, которым он на подоконник, а если рука не дрогнет, то и на кровать, подкидывал квакающих лягушек.

И ещё двенадцать лет мы ездили на лето в Атяшево собирать грибы и пропалывать огород под чутким руководством бабули. По осени она отправляла нас обратно домой с двадцатью трёхлитровыми банок овощных консервов и наволочкой сушеных грибов.

В школе мы с братом учились ровно – с тройки на четвёрку, но Толику было легче, он аккуратно переписывал решенные задания из моих тетрадок, в свои.

В установочные двухтысячные года, в продовольственный магазин, где директорствовала мама, пришел новый бухгалтер – бывший изобретатель мелкой техники, Борис Иванович. Мама приглядывалась к нему два месяца, а затем женила на себе. Отчим и стал настоящим отцом для меня и Толика.

Одиннадцать школьных классов за брата закончила я. Анатолий к этому времени увлекся бодибилдингом, проводил время в «качалке», не пил и не курил, «накачивал мышцу».

Наш любимый отчим-папа в 2011 году вернулся в свой экспериментальный институт и продолжил изобретать что-то сельскохозяйственное. А четыре года назад начался фейерверк его успеха. Папа Боря получал одну за другой весьма приличные премии. Мама вложила его деньги в покупку большой квартиры в Твери и в собственный магазин, с удовольствием уехав из Осташкова, где, как она говорила «мне стало тесно».

Мы с Толиком с мамой не поехали, мы пристроились продавцами в магазин строительных материалов и нам здесь понравилось.

В общем, привычка всё по десять раз пересчитывать и экономить у меня в маму.

Мама так разволновалась, когда узнала, что летом мы едем в Якутию, как будто впервые отпускала нас одних в школу, до которой придется переходить две дороги и обе без светофора. Борис Иванович, наоборот, благословил. Ему нравятся все мои начинания, он почему-то верит в мою разумность. Я отчима тоже люблю. Бескорыстно. Хотя, когда он одолжил мне денег на кроссовер «Мерседес», а через полгода отказался взять деньги, я полюбила его еще больше.

Единственное, что смирило маму с нашей с братом «экскурсией», был переезд к ней в Тверь Данилы. За время нашей «командировки» она затаскает беднягу Даньку по музеям и театрам и, не дай бог, осуществит свою мечту и запишет пацана в балетную школу. У меня такой красивый сын, что нечего ему делать среди балерунов… знаем мы их специфику.

* * *

Дождик кончился, и сразу стало теплеть. Пейзаж за окном постепенно менялся. Все чаще появлялись пролески, деревья становились выше, солнце припекало сильнее. Ветер горячим феном поднимал мои волосы с плеч.

…И тут справа, из пролеска высоких лиственниц с желтыми иголками, вышли на дорогу двое мужчин.

Толя резко затормозил, и Кирилл воткнулся головой в переднее сиденье. Меня откинуло в сторону правой дверцы.

Мужчины на дороге старательно улыбались, демонстрируя дружелюбие. Интересно, где они в глуши Якутии смогли купить летние светлые костюмы из хлопка?

В окно автомобиля потянуло дорогим парфюмом.

– Ребята, выручайте, – с искренним беспокойством заговорил мужчина постарше, наклонившись к Толику. – Мы выехали на пикник, а машина, черт бы ее побрал, ведро с гвоздями, обратно ехать отказывается. Нам-то по фигу, мы в отпуске, а вот сестре моей срочно нужно в Город. Он так и называется – Город. Здесь недалеко. Подвезите, пожалуйста.

Мужчине было в районе сорока лет, и выглядел он каким-то… слишком лощеным. Помимо дорогого костюма и парфюма, обращал на себя внимание ровный, нездешний загар, типичный для солярия, но не для лесотундры. И просил этот мужчина как бы понарошку, но чувствовалось, что ему последние лет двадцать не приходилось никого ни о чем просить, только приказывать.

Второй был моложе и проще лицом. Но и он не производил впечатления «наивного селянина». Взгляд строгий, костюм с иголочки, ботинки дорогущие.

Толик флегматично косился на меня. Кирилл тревожно оглядывал окрестности.

Старший из мужчин говорил быстро, предупреждая возможный отказ с нашей стороны.

– Телефоны в этой местности не берут, машины ездят редко. Да и страшно сестру с дальнобойщиками отправлять. А вы с такой милой девушкой. – Махнув в сторону лесочка, мужчина властно позвал: – Аня! Сестрёнка! Иди сюда!

Последние фразы он говорил, глядя прямо мне в глаза, правильно вычислив, кто будет принимать решение.

В редком пролеске маскировался военный «газик». Ну, точно! Они же военные, только в штатском. Подтянутые, подкачанные, коротко стриженные, с белой полосой без загара на лбу. От фуражки.

Разговаривать сидя стало как-то неприлично, и мы вышли из машины.

* * *

Первым внутри меня очнулся интуитивный бирюзовый голос: «Ах, Маша, необходимо помочь людям. Смотри, какие они интеллигентные и дружелюбные». Тут встрял невозмутимый оранжевый голос: «С какой такой радости мы должны проявлять гуманизм к незнакомым людям, на краю географии, и, не дай Бог, бесплатно?»

Третий голос лениво забормотал: «Правильно, правильно, валить отсюда надо. Ну их, к бесу, дорожные приключения».

Я приготовила фальшиво-милую отказную улыбку, но тут Кирилл, глядя в пролесок, неожиданно проникновенно сказал:

– Боттичелли, «Афродита».

У Толика просто отвисла челюсть.

Из-за деревьев вышла девушка, вернее молодая женщина… Средний рост, русые золотистые косы чуть ниже плеч, правильное лицо и удивительно спокойный взгляд.

Легкий ветер оживил белое крепдешиновое платье в красный горох и выбившиеся локоны волос.

Военный продолжал частить, уговаривая:

– К нефтяникам сажать её боюсь. Тронуть не тронут, но гадостей наговорят обязательно. А она, то есть Аня, девушка нежная, впечатлительная.

Кроме меня, никто не заметил выражения лица Анны. А девушка искренне удивлялась своей характеристике. Хотя какой же он, этот дядя, родной брат ей, курносой блондинке с бело-бархатной кожей, если у него темные волосы, нос прямой римский, а кожа смуглая.

Болотно-брюзжащий голос номер три икнул, спеша предупредить: «Маняня, ну её на фиг, благотворительность на дорогах. И вообще, разуй глаза, она же красивая, эта девушка! Поехали быстрее в город, очень кушать хочется».

Оранжево засигналил первый голос: «Вот именно – пора ужинать. Бесплатно никто не накормит, опять придется тратить деньги. А может, за девушку прилично заплатят? Лишний рубль карман не тянет!»

Не знаю с чего бы, но мой обычно молчаливый брат решил принять участие в разговоре.

– Отлично вас понимаю, блин, ребята, у меня, видите, тоже сестра. Она, бляха муха, не такая нежная и даже может постоять за себя… Но все равно я часто за нее волнуюсь.

Нет, это уже не лезло ни в какие ворота. Чтобы мой братец делился эмоциями с незнакомыми людьми на пустой трассе, на краю света?.. Странно.

Я подняла правую руку, останавливая ненужный треп. Военные смотрели на меня настороженно. «Сестренка», в отличие от них, совсем не волновалась и доверчиво улыбалась. Я задала конкретно-ясный вопрос, продиктованный оранжевым голосом:

– Сколько заплатите?

Более старший по званию и возрасту мужчина сощурился:

– А вы, собственно, куда едете?

– В Осташков, – ответила я, остро ощутив тоску по жаркому августу в наших краях и запаху тёплой свежей воды с Селигера.

Мужчины недоумённо переглянулись.

– Это где же город со странным именем Осташков? До Урала или позже?

– Это на озере Селигер, Тверская область. – Обидевшись на термин «странный», я припомнила Булгуньахтахом, мимо которого мы проезжали, и речку Банька в Подмосковье. А моя однокурсница, так вообще родилась в Татарии в селе Чемодурово. – Осташков, город в пятистах километрах от Москвы, три тысячи километров отсюда. Подходит?

Второй мужчина, тридцатилетний блондин, кашлянув, уточнил:

– Вы едете на машине до конца или пересядете на поезд?

– На машине, до конца. – Я улыбнулась. – Устраивает?

Молодой мужчина откровенно обрадовался.

– Ха! Вот это да! Вот это повезло! А за проезд сколько возьмете? Только не до Осташкова, а до Москвы.

Пришлось задуматься. В машине мирно лежал груз тысяч на сто евро, и лишний свидетель вроде бы ни к чему, но бирюзовый голос ласково напомнил, что, как показывает жизненный опыт, чем больше в машине женщин, тем короче разговор с гаишниками.

– До Москвы тысяча евро.

Удивились все. И я тоже.

Мужчины и девушка обменялись взглядами. Показали бы эти взгляды в мистическом боевике, зритель бы не сомневался, что идет телепатический сеанс. Старший в их компании отодвинул полу пиджака, и под ним стала видна светлая кобура с темнеющим пистолетом. Толя и Кирилл даже не шелохнулись. А мужчина достал довольно плотную пачку денег из кармана брюк и отсчитал от нее двадцать купюр по пятьдесят евро.

– Держи. Ровно штука, – и он замер с пачкой вожделенной валюты руках.

В эту минуту я почти с любовью посмотрела на Анну. Оранжевый голос победно пульсировал: «Вот она, наша бесплатная цистерна с бензином! И пять литров лучшего масла для двигателя!»

– Толик, возьми деньги. – Я повернулась к девушке. – Аня, иди сюда. – Мне с первой секунды знакомства стало невозможно называть девушку на «вы», только «ты», настолько близкой казалась Анна.

Девушка послушно подошла. Ну до чего же она чистенькая, молоденькая, интеллигентненькая… Я на ее фоне выглядела дояркой перед барыней. Не люблю таких… Завидую.

Толик, не считая взял, у военного деньги и засунул их в «кенгуриную» сумку на животе.

Я открыла багажник и расстегнула «молнии» на сумке с нашими вещами.

– Тебе, Аня, придется переодеться. Не нужно выделяться на нашем фоне своим красным горохом. Надевай шорты Кирилла, в моих ты утонешь, а тёплую рубашку возьми у брательника.

– Переодевайся, – смуглый мужчина Аня с удовольствием вдохнул осенний воздух. В Якутии осень начинается, как только сокращается световой день. – Девушка дело говорит. А я пока принесу твою сумку.

Военный быстро сбегал к машине и вернулся с дорожной сумкой, которую поставил перед Анной. Какой взгляд он кинул на нее! Ничего похабного, только искренняя обеспокоенность за судьбу и… еще что-то очень, очень хорошее.

Болотный голос вяло зевнул и подытожил: «А на тебя так никто никогда не смотрел, блин».

Анна послушно стянула с себя платье, отдала его загорелому мужчине и стояла в трусиках и бюстгальтере девственного сельского фасончика прошлого века. Через минуту Анна переоделась в обыкновенную одежду. Красота ее не исчезла, но поблекла. Обаяние осталось.

Двое мужчин со стороны Анны, и двое с моей, молча глядели друг на друга.

– Пора ехать, – оборвала я их взаимный гипноз. – В Москве мы должны быть через трое суток, делая по тысяче километров в день. Сутки оставляю на форс-мажорные обстоятельства.

Анна благодарно поцеловала мужчин.

– Пока, Геночка, пока, Сашка.

Старший, которого Анна назвала Геночкой, осторожно взял меня за локоть.

– Я… Мы тебе все будем по гроб жизни обязаны… за…

Я снова оценила качество его духов, посмотрела в тёмные глаза. Вот в кого надо влюбляться, в уверенного сильного и неглупого мужчину. А я втюрилась в нервного и неустроенного Кирилла.

Освободившись от руки Геннадия, я кивнула:

– Поняла, не объясняйте.

Саша по очереди пожал руки Толику и Кириллу и протянул руку мне.

– Спасибо.

– Пока не за что, – ответила я. – Блин, я, кажется, сделала хорошее дело. Особенно радостно, что за деньги. – Ребята, садимся в повозку! У нас три тысячи километров впереди!

* * *

Черный «Мерседес» отъехал, и двое мужчин, стоя на дороге под редким солнцем в это время года, долго смотрели вслед автомобилю. Геннадий надел темные очки.

– С богом. Пойдем, Саня.

Мужчины вошли в пролесок. Спокойно шумевшие лиственницы неожиданно замерли и, вздрогнув, сбросили серпантин ярко-желтой хвои, на пружинящий под ногами мох.

Военный «газик» стоял на полянке, под колесами выступила черная вода. Саша сел на место водителя, Геннадий рядом.

– Интересная у этих ребят атаманша. Я почему-то ей поверил.

– Главное, Гена, что ей поверила Анна. – Саша облегченно вздохнул.

Минуты две они спокойно сидели и курили в открытые окна. Привычно затушив бычок в специальный контейнер, Геннадий посерьёзнел.

– А где медикаменты? Наше алиби должно лежать на самом видном месте на заднем сидении при въезде в Посёлок.

Откинув контейнер с бычками на заднее сидение, Александр завёл машину.

– С медикаментами полный ажур, они в багажнике, я ящики попозже переставлю. Только для убедительности давай заедем в поселок нефтяников. Там водка всегда не палёная и вискарь есть.

Геннадий достал из кармана портмоне из кожи анаконды, пальцем провел по ряду купюр.

– Там колбаса хреновая, ананасы гнилые и конфеты просроченные. Наши поселковые дамы обидятся.

Александр стал аккуратно выруливать между высоких лиственниц на асфальт.

– Сегодня удачный день, и колбаса даже там должна быть приличная. Мы же полдня, с десяти до двух на дороге простояли, ждали чуда. И, заметь, дождались. Везуха, по теории вероятностей, держится сутки, то есть в нашем случае она продлится часов до одиннадцати вечера… а там – отбой.

Геннадий снял темные очки.

– Ладно, поехали к нефтяникам. За час обернемся. Без конфет и колбасы нам не дадут житья.

* * *

В Посёлке Топь стоял кипишь. Сержанты бегали, офицеры смотрели друг на друга ошалевшими глазам.

У въехавшей на территорию поселка машины полковника Геннадия Лебедева и майора Александра Доренко, возник майор Эдик Сурков в военной форме. Нервничая, и постоянно оглядываясь, он громко докладывал.

– Представляете, мужики, сбежала наша Анна.

– Да ты что? – театрально удивился Александр. – И как это?

– Пошла, значит, она мыться в общий душ. – Докладывал Сурков, сжимая губы, растягивающиеся в улыбке. – У нас же котельную ремонтируют, и ей в доме выключили воду. Во-от. Заперлась она, мля, одна в помывочном блоке. Через два часа дежурный заглянул в душ, а там – ёперный театр! – никого. Когда генерал-лейтенанту Аристарху Кирилловичу доложили, он чуть ли приказ о моем расстреле не отдал, я ведь сегодня дежурный по посёлку… Майор, а вы вискарь привезли?

– А как же! – Почти крича отвечал Александр. – И виски, и водку и медикаменты и даже конфеты в коробках. Всё по списку!

* * *

Мы ехали по пустой трассе, наслаждаясь солнцем и тёплым ветром начала осени. Я повернулась к Анне.

– Музыку поставить? Ты какую любишь?

– Любую, но хорошую. Хоть рок, хоть попсу, хоть классику. – Анна продолжала чуть-чуть улыбаться. – Главное – хорошую.

– Поставь, Маня, сборник хитов. – Раздался с заднего сидения голос Кирилла, от которого у меня побежали мурашки желания. – Угодишь всем сразу.

Толик, дремавший рядом с другом, только согласно угукнул.

Под голосящих мальчиков из группы «Челси»: «Милая моя, моя, самая любимая…» наш автомобиль несся по практических пустой трассе.

«Чую я одним толстым местом… – затянул свою песню трусливый голос. – С этой Анной наши приключения только начинаются». «Ах, как гуманно мы поступили! – сюсюкал бирюзовый голосок. – Приключения бодрят и необходимы для жизненного тонуса».

Оранжевый голос быстро заткнул другие: «Главное, чтобы это недорого стоило… а «то самое место» у нас одно на всех и его нужно беречь».

* * *

Семидесятилетний Аристарх в расстёгнутом полевом комбинезоне, надетом на солдатскую майку, сидел за рабочим столом. Мрачный. Идеальный канцелярский порядок стола нарушало блюдо с виноградом и разрезанными яблоками, и три серебряные стопки около фигуристой бутылки французского коньяка.

За рядом стоящим совещательным столом разбирал бумаги Лёнчик. Внешне – излишне идеальный компьютерный герой, а внутренне – абсолютный, доведённый до совершенства эгоизм.

Войдя в кабинет, Геннадий подошел к столу. На Лёнчика старался не смотреть, не желая портить себе настроение. Ведь именно он, полковник медицины, Геннадий Лебедев, стал тем самым профессором Преображенским, который сделал из дворового приличного пса потенциального «смершевца» Шарикова.

Лёнчик, помимо мании величия и равнодушной жестокости, обладал еще двумя качествами, усиливающими его темные стороны, – прекрасными внешними данными и уникальным здоровьем. Его кровь со временем стала лечебной, и генерал Аристарх нуждался в ней.

Генерал разлил коньяк, приглашающим жестом показал на стопки. Первым подскочил Лёнчик, опрокинул в себя коньяк:

– Ваше здоровье, генерал.

Гена, смакуя, сделал первый глоток ароматного напитка тридцатилетней выдержки.

Аристарх выпил коньяк как микстуру, выдохнул.

– Ну что, просрали Аньку?

– Никуда не денется, найдем, или сама прибежит, – со злостью выпалил Лёнчик.

– Моё мнение вы знаете, мы не имели права ее здесь задерживать. – Гена допил коньяк. – С ЧП, то есть с её побегом, меня ознакомили. Спасибо за коньяк. Пойду я разбирать купленные утром медикаменты.

Аристарх стукнул пустой стопкой по столу.

– Слушай, доктор, а не ты ли, случаем, помог Анне сбежать из Поселка?

Геннадий, уже у дверей кабинета, обернулся на генерала. Они оба питали друг к другу сильные искренние чувства профессионального уважения и человеческой ненависти. Но оба были настолько привязаны личностными, денежными, медицинскими и многими другими факторами к пространству земли, официально называемому «Зона Топь», что оставалось только мириться с присутствием друг друга.

Геннадий улыбнулся генералу.

– Ане? Смог бы – помог бы. Не сомневайтесь.

* * *

Как только за Геннадием закрылась дверь, Лёнчик разложил перед генералом листы.

– Я тут для своей командировки наметил план передвижения по населенным пунктам, которые вы мне перечислили. Подсчеты произвел, тактику поисков и доставки изложил. Основное направление – Белоруссия, там за детдомовскими детьми самый плохой надзор среди славянских стран. Хотя, в последнее время большие надежды вызывает Украина. Но здесь может возникнуть языковой барьер. Они в последние десять лет все стали говорить на украинской мове, хотя и с большими ошибками…