Марина Владимировна Ефиминюк
Бесстрашная

© Ефиминюк М., 2016

© Оформление. ООО Издательство «Э», 2016

Пролог

Тишину старого кладбища тревожило злое карканье ворон. Птицы примостились на золотой спирали, печально тянувшейся к небу от купола молельни, и с неодобрением следили, как гробовщики из местных раскапывали один из провалившихся могильников.

Дорожки кладбища походили на разбухший кисель, но на глубине земля оставалась промерзшей, словно монолит. Наточенные лопаты с лязгом вгрызались в мерзлоту, и на краю ямы, достававшей могильщикам до пояса, росла гора глинистых комьев.

Насильно убиенных было принято хоронить поближе к молельне, чтобы несчастные души не шарахались по миру, а искали покоя в святилище. Место располагалось в низине, и каждый год, как сходил снег, какая-нибудь могила обязательно проваливалась. Смотрители давно привыкли к весенним переездам мертвяков и даже поджидали сезона, ведь паршивая работенка неплохо оплачивалась родственниками покойников.

Могильщики исподтишка поглядывали на дорого одетого сунима^[1], приехавшего на раскопку за полчаса до назначенного срока. Когда работники, схватившись с двух концов, с кряхтением перетащили надгробную плиту и без особенного почтения прислонили к соседнему склепу, то господин вытащил из рукава шелковый платок и принялся вытирать покрытые плесенью черные литеры. Особенно тщательно отчистив имя «Зои Каминская», аристократ огляделся, словно ища, куда выбросить грязный платок, а не найдя, скомкал в кулаке, то ли постеснявшись, то ли пожадничав бросить на землю.

Раздался глухой удар о крышку гроба. Копатели заработали слаженнее, надеясь поскорее покончить с жутковатым переселением, получить монеты и выпить за упокой потревоженных душ. Земля фонтаном разлетелась из могилы, заставляя высокородного сунима пятиться назад.

Наконец показалась светлая полированная крышка детского гробика, сохранившаяся во влажной глубине даже за пятнадцать лет. Видимо, на похороны не пожалели денег, и дерево обработали специальным заклятьем против гниения.

Кое-как могильщики вытащили ящик в форме вытянутого шестиугольника, оказавшийся на удивление тяжелым. Аристократ с волнением следил за рабочими, тащившими ношу к телеге. Неожиданно один из могильщиков поскользнулся, зашатался, стараясь вернуть равновесие, но все равно, матюгнувшись, выронил гроб. Ящик рухнул на землю, крышка отлетела, и оттуда на глазах у побледневших свидетелей выкатились речные валуны. Со звоном раскололось о камень белое личико вылетевшей из гроба фарфоровой куклы. Одним уцелевшим глазом бедняжка уставилась в серое небо.

Люди боялись пошевелиться. В пугающем безмолвии старого кладбища громко прокаркала кликуша-ворона, словно насылая проклятья на головы разорителей. Птица не понимала, что ругалась из-за пустого гроба, где никогда не лежала маленькая девочка с красивым именем Зои.

I. Газетчица

Прятаться в шкафу театральной гримерки было паршиво, душно и темно. От костюмов, норовящих соскользнуть с плечиков, несло застарелым потом и лавандовой присыпкой. Сквозь щелку между приоткрытыми створками виднелась тускло озаренная магическими огнями комната. Лампы реагировали на движение, и в отсутствие хозяйки, восходящей звезды Жулиты, тесная комнатушка погрузилась в полумрак.

Сидя на круглых шляпных коробках, я прижимала к груди магический гравират^[2] и безуспешно боролась со сном. Глаза слипались, а в голове начинали кричать чужие голоса и мелькать неясные образы.

Наверняка от долгого сидения в неудобной позе мне грозило защемление в спине, но чем не пожертвуешь ради центральной колонки в газетном листе «Уличные хроники»? Даже притаишься в шкафу театральной гримерки, лишь бы найти подтверждение скандальной сплетни о тайном романе Жулиты с королевским посланником в Гнездиче Чеславом Конопкой.

Не совладав с тягучей дремотой, я выпустила из ослабевших пальцев магический гравират. Хрупкое устройство прокатилось по коленкам, как по горке, и со звоном вывалилось на дощатый пол.

– Да чтоб тебя!

Оставалось молиться, чтобы единственная слюдяная пластина не разбилась. За магическое устройство я отвечала головой, даже расписку с оттиском большого пальца давала, что стану беречь конторское имущество не хуже девичьей чести, а потому ужасно боялась его попортить. Рискованно высунувшись наружу, я потянулась, но лишь мазнула кончиками пальцев по деревянному корпусу. Пришлось вылезти на половину торса. От движения в комнате вспыхнули яркие магические лампы. Отразились в зеркале сверкающие огоньки. Поспешно схватив устройство, я неловко втянулась обратно в шкаф, сдернув с вешалок половину несвежих театральных платьев.

Только огни остыли, как в гримерную комнату вплеснулся коридорный гвалт, и помещение вновь залил яркий свет. Затаившись под ворохом платьев, я прислушалась к голосам и звукам.

– Премного благодарна! – Голос актерки Жулиты звучал певуче. Наверняка исправляла надорванную хрипотцу, характерную для театральных актерок, магическим амулетом.

– Все подарки позже! – Импресарио пытался избавиться от прытких поклонников. – Позже, я сказал!

Сердито шибанула входная дверь, категорично звякнула щеколда.

– Достали! – процедила Жулита. – Савушка, закрой защелку, а то пролезут, как тараканы!

Через щелку между створками я видела, как она повалилась в кресло и, схватив с гримерного столика веер, принялась обмахивать лицо, лоснившееся от толстого слоя театрального грима.

– Душенька, с каждым днем твой талант все крепчает! Ты была неотразима! Не играла, а жила на сцене! – Рядом со звездой появился типчик в желтом камзоле. – По тебе плачут подмостки столицы!

– Тогда почему они плачут в Алмерии, а я сижу в занюханном Гнездиче?! – рявкнула актерка.

Даже на мой непритязательный вкус полного профана, Жулита являлась абсолютной бездарностью, а на сцене кривлялась почище некоторых паяцев в цирках шапито. Да и псевдоним выбрала похожий на собачью кличку.

– Они глупы! Но скоро, душенька, наша жизнь изменится… – глядя на актерку, с раздражением вытаскивавшую шпильки из тугих кудельков на голове, пообещал Савушка.

– Он приводил тех людей на спектакль? – замерев, с надеждой в голосе воскликнула она.

– При-во-дил! – по слогам отчитался Савушка.

– Им понравилось?

– Без сомнений! Гости из столицы выглядели очень довольными! Я уверен, что наш переезд – это просто дело времени!

Усатая физиономия импресарио, отраженная в кривоватом гримерном зеркале, расплылась в сытой улыбке. Жестом фокусника он вытащил из кармана для часов сложенную записочку.

– Держи, душенька!

Актерка с жадностью вырвала бумаженцию, развернула и принялась читать.

– Что он пишет? – полюбопытствовал усатик.

– Что его друг замолвит за меня словечко перед директором Алмерийского театра! – Со счастливым видом прижала письмо к груди и мечтательно улыбнулась: – Я буду выступать на большой сцене!

– Я же говорил, что нужные связи нас до столицы доведут! – довольно протянул Савушка.

– Давай же, зови его! – приказала актерка и принялась с азартом обмахиваться пуховкой, но не успел импресарио дойти до двери, как прозвучало: – Постой! Дай мне розовые благовония, я взопрела на сцене, как доярка!

– А где же они, душенька? – растерялся Савушка.

– В шкафу…

В моем шкафу?! Предчувствуя полное крушение надежд на хорошую колонку, я испуганно выпрямилась.

Савушка подошел, желтый камзол заполнил щелку между дверцами. Тут створки стали раскрываться, и у меня на лице расцвела наиглупейшая улыбка, ведь с серьезным лицом поздороваться из одежного шкафа смогла бы разве что последняя идиотка или прожженная аферистка, а я ни той, ни другой себя не считала.

– Ах, вот же они! – неожиданно воскликнула актерка. Избежав разоблачения, я неслышно перевела дыхание.

Пока импресарио зазывал любовника подопечной, та поспешно прихорашивалась, покрыла губы алой помазулей, почмокала губами. Наконец раздался скрип открываемой двери, и в тесной гримерке прогрохотал бас:

– Ты была невероятна!

В поле зрения появился Чеслав Конопка, королевский посол в Гнездиче, и я возликовала от счастья. Меня никогда не подводило чутье настоящей газетчицы!

Поговаривали, что в провинцию из столицы его отправили за какую-то нелицеприятную историю, сильно досадившую Его Величеству.

– Чеслав, как вы уговорили их прийти на премьеру? – грудным голосом воскликнула Жулита.

– Я не уговаривал, моя нима^[3]. Слава о вас давно достигла столичных гостиных!

Посол взял маленькую ручку актерки и, прикрыв глаза, страстно прижался губами к ладошке. Через секунду, к моему абсолютному восторгу, он сдернул девицу с кресла и сжал в страстных объятиях.

– Стойте же, безумец! – слабо отмахивалась она. – Закройте дверь! Вдруг кто-нибудь войдет?

– Наплевать! Пусть все знают, что я пылаю к вам чувствами! – запальчиво заявил посол, но меж тем даму из рук выпустил и дверь закрыл на щеколду.

В страстном порыве, голодный до женской ласки, он опрокинул любовницу на золотистую козетку. Мелькнув туфельками, Жулита повалилась на подушки, и до меня донеслись чмоки, охи и невнятное бормотание гудящим посольским басом.

Найти удачный ракурс через щелку между дверными створками у меня никак не получалось. Ведь переплетенные ноги любовников совершенно не тянули на центральную колонку, а только на нагоняй от шефа – за испорченную слюдяную пластину. Прикусив губу, я осторожно приоткрыла дверцы, отозвавшиеся неожиданным скрипом. Охваченная страстью парочка не заметила подозрительной активности, а мне удалось высунуться настолько, чтобы разглядеть картину прелюбодеяния во всех смущающих деталях и мазках.

Шефу должно было понравиться!

Мысленно потирая руки в предчувствии премии, я сняла с объектива гравирата крышку. Раздался тихий щелчок, и объятия любовников навсегда запечатлелись на слюдяной пластинке.

Добыв отличный оттиск, я попыталась залезть обратно в платяное нутро, но неуклюже запуталась в ворохе платьев. Шкаф истерично затрясся, гравират стал ускользать из рук. Пытаясь его поймать, завернутая в кокон тряпья, как большая гусеница, я вывалилась наружу.

Любовники отпрянули друг от друга, как ошпаренные из ушата коты, и стали поспешно поправлять одежду. Пока я барахталась на полу, освобождаясь от тряпичных пут, Конопка завязывал шнуровку на приспущенных штанах, а Жулита натягивала на плечи платье.

– Добрый вечер! – прокаркала я и резво вскочила на ноги.

– Нима, вы кто такая?! – остолбенел посол.

– Катарина, – для чего-то прояснила я и мгновенно соврала: – Помощница театрального иллюзиониста.

– Но в театре нет иллюзиониста, – ошеломленно пробормотала Жулита с дивана.

– А с кем же я, по-вашему, на чердаке репетировала?

– А почему из шкафа вывалилась?! – взвился посол.

– Так ведь фокус такой! – удивленно развела я руками. – Меня маг в шкафу на чердаке запер, палкой по дверце поколотил, а вывалилась я уже отсюда. Магическое перемещение в пространстве. Слышали о таком?

Любовники, выказывая завидное единодушие, воззрились на разоренный шкаф с перемятыми шляпами и сорванными с вешалок костюмами.

– Какой еще палкой? – выдавил из себя Чеслав Конопка, видимо, подозревая меня в буйном помешательстве.

– А что, вы знаете много палок? – фальшиво удивилась я.

– Я вообще не знаю палок.

– Так, может, я вам ее принесу?

– Что?

– Волшебную палку, которая из чердака в гримерку перемещает, раз шкаф вы уже видели. Может, вам тоже захочется?

– Переместиться на чердак?

– Зачем на чердак? Из дома прямо сюда. Перемещение без пересадок. – Я прошмыгнула к двери.

– Нима, а разве ж у вас в руках не гравират? – растерянно уточнила актерка.

Смешавшись, я посмотрела на магическое устройство, выдававшее во мне профессиональную охотницу за скандалами, и делано хохотнула:

– Так эта штука гравиратом называется? Надо же…

В следующий момент я рванула щеколду и, выскочив в коридор, пихнула плечом дежурившего под дверьми посольского стража.

– Отберите у нее гравират! – донеслось мне в спину.

Вырвавшись в проулок, я юркнула в нишу, где лежала моя припрятанная сумка, и вжалась в ледяную стену. Стражи высыпали следом, едва не снеся дверь, и с недоумением помедлили.

– Где она? – прогудел один.

– Туда! – предположил другой.

Они пронеслись в шаге от меня, а когда стих топот сапог, я высунулась наружу. Озаренный масляным фонарем проулок был пуст. Опасность миновала. Перекинув сумку через плечо, я натянула на стриженые волосы шапку и со стороны стала похожей на худенького мальчишку-школяра в широких штанах.

Путь к омнибусной станции, откуда уходили тяжелые многоместные экипажи, лежал через опустевший по позднему часу рынок. В торговых рядах было тихо и пустынно. Окна лавчонок скрывали ставни, а над притолоками светились магические спирали охранных заклятий.

Обычно я избегала безлюдных мест, неизменно вызывавших настороженность. Мне всегда казалась какая-нибудь бесовщина или грезились воры. И в этот раз привиделось, будто по деревянной стене соседней лавчонки скользнула человеческая тень. Я резко развернулась и проверила чисто выметенную ночными дворниками улицу. За спиной никого не было…

И в следующий момент кто-то грубо дернул лямку моей сумки. Холстина возмущенно затрещала, торба упала под ноги. Внутри жалобно тренькнул гравират, и в голову пришла несвоевременная мысль, что за разбитое конторское имущество шеф меня четвертует. Если, конечно, от меня что-нибудь останется.

Ловко ускользнув из рук вора, я развернулась и увидела перед собой высокого мужчину, прятавшего лицо под маской. Действуя инстинктивно, я выбросила руку и попыталась сдернуть с противника темный лоскут, но лишь бесполезно махнула руками, едва не потеряв равновесия. С головы вора спал капюшон, открыв темные волосы и высокий гладкий лоб.

– Тихо! – приказал он и вдруг до боли вцепился в мои запястья, развернул меня в немыслимом па и прижал спиной к своей груди. Мы замерли.

– Эй, послушай… – прошептала я. У меня сбилось дыхание, как безумное, барабанило сердце.

– Тш-ш.

– Ты делаешь мне больно…

– Не шевелись.

Вор насильно заставил выставить руку и разжать стиснутые в кулак побелевшие пальцы. В сумеречном свете рыночных фонарей тускло блеснуло лезвие ножа. Острая кромка вгрызлась в ладонь, из пореза густо выступила кровь. От страха грудь стянуло огненным обручем, дыхание перехватило, и наполненная моей кровью склянка причудливым образом раздвоилась перед глазами.

Видимо, почувствовав, что я обмякла, противник ослабил хватку и прошептал мне на ухо:

– Больше не поступай так безрассудно. Не дерись, а беги. – От вкрадчивого голоса, приглушенного маской, становилось жутковато. – Не стоит выставлять себя бесстрашной, иначе в следующий раз ты можешь погибнуть…

Он неожиданно раскрыл объятия, и, оставшись без опоры, я рухнула на брусчатку. Вор исчез, бесшумно и незаметно, так же как появился. Кое-как дотянувшись до отброшенной сумки, дрожащими руками я нащупала среди ненужных мелочей флакон с успокоительным снадобьем. Опрокинув в себя половину горькой, как жженка, настойки, я свернулась клубочком, уткнулась лбом в колени и принялась считать секунды.

Одна, две, три…

Из груди вырвался жалобный всхлип. Со злостью я сжала зубы, не давая себе расплакаться.

В стражьем пределе царил влажный холод. Посреди зала стоял очаг с тлеющими углями, но тепла от него шло мало. Зато в отличие от обогрева на освещении стражи явно не экономили. С потолка лился яркий свет от магических кристаллов, впрочем, совершенно не мешавший храпеть пьянчуге на полу большой камеры-клетки.

Поглядывая на меня с плохо скрываемым раздражением, издерганный дознаватель разгладил деревянной линейкой желтоватый лист писчей бумаги, вытащил из пера волосинку и обмакнул его в чернильницу.

– Имя? – резковато произнес он, приготовившись записывать показания.

– Катарина Войнич.

– Что у вас стряслось, нима Войнич?

– У меня ничего не стряслось, на меня напал вор, – спокойно поправила я, чем заработала еще более раздосадованный взгляд.

– У вас что-то украли?

– Кровь.

– А?

– Да. – Я продемонстрировала ладонь, перемотанную запятнанным бурыми разводами носовым платком. – Он на меня напал, порезал и взял кровь.

Перо замерло над листом. На кончике собралась крупная чернильная капля и, сорвавшись, темной кляксой впиталась в шероховатую бумагу.

– Всего-то?

– По-вашему, это недостаточная причина, чтобы написать жалобу в стражий предел?

– Ну… он же вас не до смерти зарезал.

– А зарезать можно как-то по-другому? – вырвалось у меня. – Если бы он меня убил, я бы не сидела пред вами! Логично? Можете приписать, что меня еще избили! Посмотрите вон – все руки в синяках!

Подняв рукава куртки, я продемонстрировала запястья с темными следами от чужих пальцев.

В этот момент женщина по соседству, взывавшая к сочувствию молоденького стража, вдруг вцепилась себе в волосы и завыла в голос. Она что-то причитала на диалекте алмерийских равнин, и бедняга, очевидно, незнакомый с восточным наречием, в панике закрутил головой, точно выискивая в приемной зале переводчика. Паникующий взгляд остановился на мне, и я быстренько покачала головой, давая понять, что в диалектах ни бе ни ме ни кукареку. Не найдя другого выхода, он протянул дамочке носовой платочек с трогательно вышитыми незабудками, куда та немедленно со смаком высморкалась.

Я переглянулась со своим хмурым дознавателем.

– Вы можете описать вора? – продолжил он более миролюбиво. Видимо, оценил, что ему досталась дамочка с крепкой нервической системой, по крайней мере, не лившая слезы.

– Он был высок, одет в черное и скрывал лицо под маской.

– Хорошо, так и запишем… – Перо шустро побежало по листу, выводя неровные каракули. – Жертва не успела разглядеть преступника.

– Что значит не успела? – возмутилась я. – Когда мы подрались…

– Вы подрались? – поперхнулся дознаватель.

– По-вашему, мне следовало протянуть ему руку и разрешить порезать себя без боя? У него спал с головы капюшон…

– И? – Страж, кажется, стал проявлять интерес.

– Я точно знаю, что он брюнет с темными глазами без каких-либо родимых пятен на лбу.

– Ясно. – Служитель порядка принялся что-то строчить с видом лекаря, поставившего больному диагноз – сумасшествие.

С тоской я огляделась вокруг, в душе посочувствовала рыдающей ниме. Интересно, ей тоже заявили, что только смерть – достаточный повод для обращения в стражий предел?

И тут взгляд остановился на щите с гравюрами разыскиваемых преступников. В окружении неприятных физиономий висело размытое черно-белое изображение моего рыночного вора. Судя по всему, объектив чужого гравирата настиг его совершенно случайно, мужчина стоял вполоборота, и лица было не разобрать.

Вскочив со стула, я стремительно пересекла приемную и сорвала со щита изображение. Кажется, при этом весь зал замер от изумления.

– Нима, вы зачем безобразничаете?! – рявкнул сердитый дознаватель.

– Вот он! – Я шлепнула портрет прямо на исписанный детскими каракулями лист. – Человек, который напал на меня. Это он!

В лице стража промелькнула глухая ненависть. Прикрыв на секунду глаза, он вздохнул и пробормотал себе под нос:

– Откуда ж ты такая глазастая взялась, нима?

– Простите? – изумилась я, не понимая, чем опять не угодила придирчивому блюстителю порядка, если избавила нас обоих от долгих объяснений.

– Вызывайте дознавателя Новака из центрального предела! – последовал приказ.

– Кого?

Через час, замерзнув, как цуцик, в мрачной комнате для допросов, я искренне сожалела о собственном отличном зрении. Время перевалило за полночь, ко мне никто не шел, и складывалось подленькое ощущение, что обо мне забыли.

Рука, вначале болевшая просто невыносимо, совсем успокоилась, как будто ладонь не порезали, а слегка поцарапали. Я сжала и разжала кулак, присмотрелась к окровавленному платку, скрывавшему рану, а потом из любопытства осторожно отодвинула ткань, приготовившись к душераздирающему зрелищу. Вместо глубокой раны перепачканную ладонь пересекал тонкий, аккуратный шрам, напоминавший розовую ниточку.

– Нима Войнич? – раздался из дверей тихий мужской голос.

Шокированная неожиданным излечением, я даже не сразу поняла, что ко мне кто-то обращался. За стол уселся заспанный тип с тонкой сеточкой на грязных волосах. Раскладывая бумаги, он широко зевнул в кулак.

– Извините, у вас… – Я показала пальцем себе на макушку.

Смутившись, страж сдернул сеточку с головы и спрятал в карман замусоленного плаща.

– Я Амадеус Новак, дознаватель центрального стражьего предела, – поспешно представился типчик и протянул именную карточку с королевским гербом в уголке. – Вы утверждаете, что на вас напал ночной посыльный?

– Кто? – переспросила я.

Указательным пальцем Амадеус придвинул уже знакомую гравюру высокого мужчины в черных одеждах. Невольно бросилось в глаза, что руку дознавателя украшал золотой перстень с прозрачным камнем, стало ясно, что страж был не настолько прост, насколько пытался казаться.

Растерянность, суетливость и даже небрежность являлись частью образа, призванного одурачить окружающих. В королевстве не каждый дознаватель получал разрешение на амулет, распознающий ложь, случайно такие магические артефакты не вручали. Я узнала о таких магических поощрениях полгода назад, когда писала колонку про служителей порядка.

– Ночной посыльный, – повторил Новак. – Вор, которого мы пытаемся поймать не первый год, но он неуловим и ловок.

Мы встретились с дознавателем глазами.

– Личная информация, чужие секреты, магические артефакты – любой каприз за деньги клиента. – Голос у собеседника звучал тихо, вкрадчиво. – Никаких моральных принципов. Никто не видел его лица, не знает возраста. Мы даже не можем выяснить настоящего имени. Он похож на призрак.

Не призрак – думалось мне, идеальный хищник, умеющий предугадывать каждое следующее движение противника, легко уходящий от удара. Продуманный и осторожный. Даже ранил – заговоренным ножом, чтобы не осталось следов и доказательств нападения, только пустые слова.

– Он напал на меня на рынке, порезал и взял кровь, только вот…

– Только что?

Я быстро сняла повязку и продемонстрировала зажившую ладонь с черными полосками грязи по линиям судьбы.

– Ничего не осталось.

– Вы разглядели вора? – Амадеус не выглядел удивленным.

– Брюнет, высок, одет в черное. И знаете…

Перед мысленным взором вновь появились темные бездонные глаза, силуэт носа и рта, спрятанные под черной маской.

– Мне показалось, что он не стар. Точно не старше тридцати лет. – Я помолчала. – Выходит, я стала его следующим заказом? Почему?

Амадеус пожал плечами.

– В голову приходит только одно объяснение. Если вы остались живы, то, вероятно, он просто разыскивает кого-то по заказу клиента. С помощью крови и специальных кристаллов маги определяют родство между людьми. Подумайте, нима Войнич, вас кто-нибудь может разыскивать?

– Нет.

Я быстро покосилась на амулет дознавателя. Камень оставался кристально чистым. Что ж, я и не солгала – просто отказалась верить. Не могли же меня искать те люди, мои настоящие родители, пятнадцать лет назад выбросившие в мусорную яму немую дочь?

Мне было страшно до онемения. Накрытая грязным пледом, я прижимала к подбородку острые коленки и кусала губы, чтобы сдержать всхлипы. Безликая женщина усадила меня в мусорную яму, накрыла полуистлевшей тряпкой и велела молчать. Иначе меня, маленькую испуганную девочку, найдет чудовище.

Оно рыскало рядом. Я различала его тяжелые шаги и, кажется, даже дыхание. Оно приближалось. Чтобы сдержать ужас, я до боли прикусила ладонь. Чем громче звучали шаги, тем сильнее сжимались мои зубы. Боль отрезвляла, даже чуточку отпугивала животный страх, охватывающий меня от макушки до босых ступней.

Чудовище остановилось совсем рядом! Я съежилась, задержала дыхание… и вдруг с моей головы сняли замусоленный покров.

– Не убивай меня, пожалуйста, – желая превратиться в крошечную мушку и улететь подальше, пробормотала я. – Пожалуйста, не делай мне больно…

Молчание. Медленно я подняла голову. Сверху вниз на меня смотрел человек с лицом, скрытым маской.

– Попалась, маленькая нима?

С криком я уселась на кровати и, диковато оглядевшись вокруг, не сразу сообразила, что находилась в собственной безопасной спальне. В воздухе стоял знакомый аромат перечной мяты, за многие годы буквально въевшийся в стены с дешевой тканью. За окном цвело солнечное утро, рассыпались звонкими колокольчиками весенние птахи.

Мир жил, пробуждался от ночной дремы, и не было никакого чудовища, мусорной ямы или вора в черных одеждах. От столкновения с ночным посыльным накануне ночью не осталось ни одного напоминания, только зернистая гравюра, подоткнутая под раму зеркала.

В комнате еще горела лампа, и тусклое сияние растворилось в ярком утреннем свете. Спустив босые ноги на ледяной деревянный пол, я потянулась, чтобы потушить ночник, но заметила, что на столике пульсирует красными всполохами магический вестник^[4], выданный мне в конторе вместе с гравиратом.

Я потерла пересеченную трещиной слюдяную пластину устройства, и кончики пальцев ударило заметным магическим разрядом, словно намекавшим, что отправлявший послание человек находился в страшном раздражении, не сказать гневе.

– Войнич!!! – разрезал тишину спальни визгливый вопль шефа «Уличных хроник», и в голове, словно живая, промелькнула картинка плюющегося от гнева потрепанного жизнью редактора. – Как ты думаешь, какой новостью сегодня заполнятся все щиты города? Правильно! Новость о романе Жулиты и Чеслава Конопки, и только мы расскажем о королевской цветочной ярмарке! А знаешь почему?..

Как газетчики прознали про мою новость, если я сама только вчера впервые сумела застукать голубков за известным занятием?!

Под вопли возмущенного шефа я соскочила с кровати и принялась спешно собираться, мысленно представляя толпу газетчиков, штурмующих особняк актерки… а я – не в гуще событий!

Сжимая под мышкой позвякивающую магическими устройствами торбу, я выскочила из спальни и пронеслась мимо кухни, представлявшей собой островок мирового спокойствия. За кухонным столом с выскобленной столешницей, читая манускрипт по мужским болезням, вкушал утренний кофей отец. При виде меня родитель изогнул брови и протянул крошечную фарфоровую чашечку:

– Завтрак?

Он являлся счастливым обладателем богатого телосложения и огромных ручищ, больше подходивших костолому, нежели потомственному травнику, а потому хрупкую кружечку держал двумя пальцами, кокетливо оттопыривая мизинец.

Не долго думая, я бросилась к чашке, одним глотком опрокинула в себя горький напиток и обтерла рукой губы. От таких манер моего бывшего учителя этикета из Института благородных девиц, наверное, хватил бы удар. Вот бы мне получился подарок!

– Все! – Я чмокнула отца в густо надушенную благовонием щеку. – Опаздываю!

– Дорогая, – сдержанно произнес папа, – я, конечно, не берусь утверждать, но мне кажется, ты кое-что забыла.

– Что? – Я помедлила и для порядка потрясла сумкой, проверяя, на месте ли гравират. – Вроде все взяла.

– Ты забыла надеть штаны.

Опешив, я осторожно опустила голову и с изумлением обнаружила голые ноги, жалко, словно в стакане, торчащие из широких голенищ кожаных сапог.

– Эм?

– Да… – кивнул родитель и подлил себе густого напитка из высокого медного кофейника.

Наверное, если бы отец не держал аптекарскую лавку на первом этаже нашего особняка, виновницу неистребимого запаха лекарственных снадобий, то точно бы открыл собственную едальню, где подавал обожаемый им кенерийский кофей и засахаренные цукаты. Тогда, возможно, моя одежда пахла бы густым терпким ароматом кофейных зерен, а не бальзамом «Тысяча и одна трава».

– Пожалуй, натяну порты, – пробормотала я.

– Было бы неплохо, – согласился он.

С независимым видом я попыталась повесить на плечо сумку и едва успела ее поймать, ловко подставив коленки, ведь после вчерашней встречи с вором лямка была порвана.

– И возьму другую сумку.

Сдув падающую на глаза челку, я горделиво прошлепала обратно в спальню, где резво натянула узкие кожаные штаны, побросала вещи из одной матерчатой сумки – в другую и выскочила в коридор. Оценив мой облагороженный портками вид, отец почесал густую бороду и заметил:

– В штанах ты выглядишь приличнее, чем без них.

– Благодарю.

Не заботясь о том, что нимам надлежало ходить медленно, высоко задрав подбородок и выпрямив спину, я пронеслась по Кривому переулку и едва не пропустила нужный омнибус^[5].

Актерка Жулита жила на Королевском холме, где находились резиденции гнездинской знати, и путь к ее дому лежал по выложенной гладкой брусчаткой дороге, круто поднимавшейся в горку. Пока я добралась до нужной улицы, нешуточно выдохлась. В боку закололо, а рубаха на спине – взмокла.

Особняк с изящным крыльцом и черепичной крышей осаждала разномастная толпа газетчиков. Если бы на воротах не стояли угрюмые стражи, то наверняка охотники за сплетнями давно бы стучались в узкие окна с белыми рамами и сбивали с подоконников пустые цветочные ящики, по всей видимости, буйно цветшие летом.

– Откуда ж вас столько набежало-то? – Я с тоской огляделась вокруг. Складывалось ощущение, что коллеги по газетному цеху приготовились к долгой осаде.

Особняк выглядел неживым. Оставалось разве что вернуться ночью, когда в комнатах зажгут магические лампы, и попытаться сделать пару гравюрных оттисков в озаренных окнах. Я на глазок оценила высоту забора с острыми пиками на вершинах прутьев, и желание перелезать на территорию особняка под покровом темноты мигом пошло на убыль. Очень не хотелось насадить саму себя на кованое жало.

– Нима Войнич, что-то ты сегодня припозднилась, – отвлек меня от размышлений гнусавенький голос Пиотра Кравчика, газетчика из «Вестей Гнездича».

С елейной улыбкой на устах я повернулась к худосочному типу с изъеденным оспой лицом.

– Суним Кравчик, давно не виделись.

И не видеть бы тебя еще столько же, змеюка подколодная!

За его плечом маячил помощник, мальчишка лет семнадцати с гравиратом на плече. Пиотра я не любила даже не за самомнение и не за личные карточки с гербом «Вестей Гнездича» на лицевой стороне, а за личного школяра.

– Вот скажи, Катарина, – обнажая потемневшие от жевательного табака зубы, улыбнулся Пиотр, – как ты выживаешь в нашем ремесле, если все время оказываешься последней? Хочешь совершенно бесплатный совет?

– Суним Кравчик, вы обычно столько советов даете… Не боитесь, что придется подвинуться на тепленьком местечке, если ими кто-нибудь воспользуется? – недвусмысленно намекнула я, чтобы он закрыл рот.

Пиотр действительно закрыл рот, да так, что щелкнули зубы.

– Снимай окна, и поехали отсюда, – не сводя с меня уничижительного взгляда, рыкнул он помощнику.

– Так мы же только приехали… – слабенько воспротивился тот, и у меня вырвался издевательский смешок. Пиотр злобно зыркнул в сторону мальчишки. Бедняга мгновенно принялся расчехлять гравират с кожаной гармошкой мехов и большим объективом.