Марина Аницкая
Долгосрочное планирование. Космоопера

3

Тебе нужно активировать помолвку, сказал отец. Это будет полезно с экономической точки зрения. И с политической, добавил он и поморщился. Контакты в другой партии не помешают.

У него хорошая генкарта, сказала мать.

А какие стихи пишет, сказала Карла и захихикала.

Я скривилась. «Сладостная школа» крутилась на всех подкастах. Мне совершенно не улыбалось, чтобы кто-нибудь перечислял мои стати на главной площади, сколь угодно изящно зарифмованные. Но предмет воздыханий у моего предполагаемого жениха уже был, так что можно было с определенной долей уверенности сказать, что у меня есть все шансы избежать подобной участи.

Но в целом… в целом, меня все устраивало. Вот человек, который явно будет занят собой, своими делами, своими стихами, своей войной, философией и политикой настолько, что у него не будет ни сил, ни желания, ни интереса лезть в мои собственные дела. Я получу налоговые льготы, качественный генетический материал для своего будущего ребенка (или детей) и полезные связи для моей семьи. Возможно, хорошо проведу время в его обществе… а если нехорошо – то, во всяком случае, недолго. Чтобы обмен договоренностями имел юридическую силу по законам Высокого Престола, требовалась консумация (сиречь, разовый половой контакт в офлайне), но, к счастью, в отличие от Романы, на Станции позы и прочие подробности не слишком дотошно регламентировались. Но в случае судебных разбирательств, конечно, дело могло дойти до допроса с глубоким ментоскопированием – поэтому опыт было проще получить, чем фальсифицировать. Пересаженные нейронные паттерны имеют свойство распадаться, и прививать их дольше и хлопотней.

Словом, это были обычные мысли, обычные чувства уроженки Станции. Станция, огромная, богатая, торгующая со всем миром Станция не верила в великую идеальную любовь на всю жизнь, а верила в диверсификацию рисков и удовлетворение потребностей на основе взаимных договоренностей. Терминов, определявших то, что может происходить между желающими установить между собой какие-либо узы, было столько, что приходилось составлять целые словари – и обновлять их чуть не ежемесячно, когда мода приносила очередное поветрие. Была «дальняя любовь», которую предлагалось возвышенно воспевать на расстоянии (биоснобы находили особый шик в том, чтобы она была из плоти и крови, оставляя увлечение голограммами и виртуальными собеседниками для беженцев из Империума и тех, кто не мог позволить себе живого партнера), была «воскрешающая» (к созданным по доступным материалам цифровым копиям умерших родственников или людей, живших в древности), была «цветочная», «сезонная», «братская», «сестринская», «родительская»… была и «ближняя» – вписанная в качестве условия в мой контракт обручения, предполагавшая «еженедельное нецифровое общение нижеподписавшихся в течение (как минимум) часа. Длина промежутка общения может быть изменена по обоюдному желанию сторон в порядке устного соглашения. Список предполагаемых активностей согласуется отдельно, см. Приложение 8.1.4. Форма любви может быть изменена по соглашению сторон, после подачи заявления в ратушу, см. Приложение 8.1.5».

Помимо хорошей генетической карты, у моего предполагаемого жениха было еще несколько неоспоримых достоинств – во-первых, его клан и так находился у нас в долгосрочных съемщиках, с продлением из поколения в поколение. Во-вторых, они принадлежали к другой партии – что было неприятно морально, но практично – даже при условии переворота (и изгнания или казни кого-нибудь слишком активного, вроде Корсо), можно было ожидать, что модули – наше основное достояние – останутся в семье. В-третьих – что изрядно порадовало уже меня – у предполагаемого супруга обнаружилась чрезвычайно детолюбивая сестра, и, значит, родство с ними (и, как результат, перевод их из съемщиков в младшие совладельцы) сразу поднимало homo-индекс нашего клана на десяток пунктов. И всех этих людей, поднимавших индекс, мне совершенно не надо было рожать лично! Не то, чтобы я совсем не хотела детей – скорее, это не входило в мои планы непосредственно сейчас. Приорат с какого-то времени начал очень плохо относиться к «полуфабрикатам». Для увеличения индекса человек, включаемый в расчеты, должен был существовать непрерывно в качестве активной биологической единицы вне стазиса, и с коэффициентом умственного и эмоционального включения в свою ячейку общества выше 75.

Соответственно, замороженные эмбрионы и прадедушки в стадии комы для расчета homo-индекса не учитывались. В принципе, приорат можно понять – все помнят истории о кораблях-матрицах, в которых власть полностью перешла к чересчур заботливым «интеллектам». Впрочем, «Анахит» в итоге приняли в Империуме – Империум не придерживался правила о необходимости «гармоничного соотношения» между своими биожителями и цифрожителями.

Все эти мысли крутились у меня в голове, пока я добиралась до места встречи. Все-таки перед заключением договоров такого рода всегда имеет смысл встречаться офлайн.

Для встречи выбрали «Галерею» как нейтральное место. Мне не хотелось встречаться с будущим партнером первый раз под взглядом домашних ларов – ситуация и так была слишком путаная. Моя семья владела модулями, но я не была главой своего клана. Дерио был главой своего, но они снимали модули у нас. Меня лары слушались, потому что я была из Донати и общалась с ними дольше и регулярней. Его – потому что он глава рода, но он большую часть жизни провел не на Станции…

А есть ведь еще и личное отношение, которое тоже нельзя сбрасывать со счетов…

Меня все-таки грыз этот вопрос – что будет, если лары станут слушаться его больше, чем меня?

Я думала об этом, пока прозрачный лифт нес меня вниз, к мозаичному двору, уставленному столиками.

Сейчас, пожалуй, каждый знает, как выглядит Дезидерио дель Анджелини. Доходы, связанные с его именем, занимают третье место в прибыли Станции. Все лотки забиты сувенирами со знаменитым «орлиным профилем», как это сформулировал биограф. Пару лет назад общественный парк Станции организовал кампанию по сбору донатов и выписал живого реконструированного орла, для демонстрации.

Тогда… представьте себе угрюмого мальчика, который вырос в не менее угрюмого взрослого – смуглого, носатого, с упрямо поджатыми губами, с выдвинутой вперед челюстью и такими скулами, что сразу ясно, что у него брускизм. Бесконечно учтивого, говорящего ровным голосом, и все-таки производящего впечатление невероятной высокомерности. Такого, который выглядит как ядерный реактор подо льдом.

Идеальная медийная фигура. Идеальный материал для легенды. Собственно, он уже тогда вел подкасты, и уже тогда они набирали популярность – хотя, конечно, ему было далеко еще до того Дезидерио-друга-живых-и-мертвых, Дезидерио-возлюбленного-звезды, Дезидерио-проклятого, Дезидерио-который-был-в-аду, Дезидерио-который-видел-Бога, каким его знает вся галактика.

А теперь представьте, каков такой человек в быту.

Он пришел раньше меня – ровно настолько, насколько это предполагали правила вежливости. Собственно, я на это рассчитывала. За заказанным столиком в укромном углу у фонтана маячила спина, обтянутая официальным бордовым мундиром – как глава клана, Дерио имел право на такой цвет. Во времена Великого Путешествия, до Основания, это был цвет капитанской формы, и обычай сохранил его до сих пор.

Я остановилась и надвинула на глаза визор – с программой, выпрошенной у Корсо. Одной из тех, которых на самом деле вроде бы не существует. Которые используют сомнительные личности, увлеченные сомнительными делами, чтобы понять, с кем имеют дело. Я сфокусировала взгляд. Перед глазами побежали быстрые строчки. «Дезидерио дель Анджелини, глава клана Анджелини, 28 лет, урожденный гражданин Станции, пилотская лицензия YHUPK-3878274, участник битвы при Кампальдино (замыкающий крыла)…»

Все это я знала, все это меня не интересовало. Я переключила режим.

Дерио сидел за столиком, уперев локти в столешницу, с идеально прямой спиной, совершенно не шевелясь – а вокруг него бурлил незримый водоворот. Интеллекты – побольше, поменьше – тянулись к нему и тут же отдергивались, тянулись – и отдергивались. Духи коммов, визоров, проекторов, машин, больших и маленьких гаджетов толпились вокруг Дерио, будто притянутые невидимым магнитом – но не пересекали пузыря пустоты вокруг него, будто отталкиваемые незримым силовым полем.

Строчки стали красными. «Неклассифицированная угроза класса альфа. Неклассифицированная угроза класса альфа. Вероятность Прорыва – 76,3%. Вероятность Контакта…»

Красные цифры замелькали перед глазами.

«98,3%»

«Рекомендация – отход. Отход. Отход.»

Я раздраженно сдернула визор с головы и сунула в сумку. Варианта «все бросить и убежать» у меня все равно не было.

При виде меня Дезидерио поднялся и поклонился, приложив руку к груди – официальная, ни к чему не обязывающая версия приветствия. Я ответила тем же.

Мы сели.

– Вы знаете, что от вас техника истерит?

Дерио вопросительно поднял брови.

Я показала ему визор.

– А, – он покрутил гаджет в руках. – Имперская технология. Да, бывает.

– Да? Почему?

– Предполагается, что она может предсказывать… в Империуме это называют «прорыв варпа». Мы называем варп «коллективным бессознательным». Считается, что это может быть опасно для пилотов и специалистов других сходных профессий, тех, кто задействует не только рациональные слои сознания при работе, – он вернул визор мне.

– А на вас она почему так реагирует?

Он стремительно отвел глаза. По губам скользнула усмешка – искривилась и пропала.

– Я поэт. Я пишу стихи.

«Сладчайший стиль», вспомнила я. Серьезно?!

– И поэтому охранная техника маркирует вас как угрозу класса альфа?!

Дерио засмеялся:

– Вот, теперь вы понимаете, почему Высокий Престол официально провозгласил эту технологию шарлатанством. – Он провел пальцем по краю стакана, в котором пузырилась вода. Стакан тоненько запел. – Уверяю вас, – Дерио посерьезнел, – нет совершенно никакого способа предугадать Контакт. Или предупредить Контакт. Или предотвратить Контакт, если уж на то пошло.

Из религиозной семьи, вспомнила я, и поспешила сменить тему.

Он предоставил мне делать заказ. Не помню, что я выбрала. Помню, что рассматривала украдкой, как он без интереса жует какой-то салат, и думала, что не все так плохо – если ты можешь без отвращения смотреть, как человек ест, значит, у тебя есть все шансы не возненавидеть его иррационально, ни за что. Такие сбои бывают, их надо учитывать. Политика политикой, но большие стычки, вроде боя при Кампальдино, случаются редко. А вот бытовые убийства – каждую неделю, если не каждый день.

Это была угнетающая мысль. Я заказала себе вина. Дерио покачал головой и взял себе еще минералки. Я не удивилась – у владельцев имплантов другие развлечения.

Мне не хотелось развлекаться, мне хотелось как-то отогнать от себя мысль, что человек, который сидит напротив, тоже, вероятно, сейчас решает для себя вопрос, как ему не возненавидеть меня ненароком.

– Почему я? – конечно, это был вопрос, который я не могла не задать. Не то, чтобы ответ повлиял бы на мое решение, но мне было интересно, что он скажет.

Дезидерио дель Анджелини поднял брови:

– А почему не вы?

– С вашей текущей репутацией, вы могли бы найти кого-нибудь с более выгодным приданым. И с более импонирующей вам политической стороны.

Он поднял брови еще выше:

– Но ведь мы уже обручены.

– Мне не хотелось бы, чтобы потом возникли разногласия.

Он вздохнул, и принялся загибать пальцы:

– Ваша генетическая карта не оставляет желать лучшего; ваши манеры и здравый смысл заставляют предполагать, что вы будете хорошей матерью. Моим долгом является продолжение рода, соответственно, здесь ваше происхождение и связи вашей семьи тоже являются скорее благом, – он поморщился. – Я не разделяю идей и методов дона Корсо, но, если моя сторона выиграет, я смогу обеспечить вам и своим будущим детям защиту сам, как глава семьи. Если она проиграет или со мной что-либо случится, то это смогут сделать ваши родичи. Таким образом, шансы на непрерывность генетической линии повышаются.

– Разумно, – согласилась я.

Разумно – последние слова, которые следовало бы употреблять по отношению к человеку, которого звали «желанный ангелам»; разумно – было последнее слово, которое следовало бы употребить по отношению к той, кто решилась с ним связаться.

На прощание он поцеловал мне руку, как подобает по законам учтивости, и ушел – а я осталась сидеть, и у меня не сразу получилось встать.

Я, конечно, рассказала об этом кормилице; она, конечно, сочла это добрым предзнаменованием и углубилась в истории о своем бурном прошлом (и не менее увлекательном настоящем). Я слушала, кивала, и изо всех сил старалась убедить себя, что вот этот чудовищный, подступающий откуда-то из глубины, бессловесный ужас – это некая, не знакомая еще мне, форма влюбленности.

Но в голове у меня крутилось только – «Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей…»

Неклассифицируемая угроза класса альфа.

4

Конечно, я рассказала Корсо о случае с визором. Корсо буркнул что-то невнятное – стало ясно, что кому-то влетит за подсовывание дону нерабочих гаджетов. Из братцевых объяснений я поняла, что «прорыв варпа» (что бы это такое ни было) – это ситуация редкая, и без применения большого количества военной техники невозможная.

Следующие пару дней я провела за просмотром имперских документалок. Они меня успокаивали своими масштабами – сразу было понятно, что вот у кого проблемы, не то что у меня.

В конце концов, моему предполагаемому жениху было категорически невыгодно причинять мне вред специально, и он все-таки не походил на того, кто может причинить мне вред по неаккуратности. Он, конечно, выглядел скорее как любитель цифровых моделек, чем живых девушек, но пилотская лицензия предполагала, что координация между внутренним и внешним у него все-таки плюс-минус настроена.

В принципе, беспокоиться на эту тему было глупо – оформление брачного договора так, чтобы он оставался действующим и по законам Империума, и по законам Романы, и по законам Станции совершенно не оставляло никакого места для недосказанности. Империум трясся над «информационным следом» и всеми его вариациями. Высокий Престол со своим архаичным биологизмом выставлял требования к офлайну. Гильдия нотариусов Станции блюла соблюдение договоренностей и «нерушимость согласия». Все вместе полностью исключало какие-нибудь сюрпризы.

Как ни странно, бумажная часть оказалась самой простой. Основная юридическая работа была проделана еще при обручении; оставалось выверить только детали – обновить пункты в связи с изменением законодательства за прошедшие годы, да лично пройти все процедуры и ритуалы, которые никто другой за тебя не пройдет.

Мне удалось уговорить семью дать заниматься этим самой (не то, чтоб мне хотелось, чтобы родители имели доступ к спискам моих «предпочитаемых форм активности» и «рекреационных предпочтений»). Отец поморщился, но мне удалось его убедить, что это хорошая юридическая практика, которая мне однажды пригодится. У Дерио к тому времени не осталось старших родственников – как глава клана, он в любом случае занимался бы этим сам.

В целом, с ним вполне можно было иметь дело.

Мы сидели за широким столом, перепроверяя договора. Черновая электронная версия, черновая бумажная версия, чистовая электронная… Все это потом, конечно, нужно будет заверять в ратуше, но туда нужно приходить только с готовым. С моей стороны стола прибывали чашки из-под кофе. С его – пластиковые бутыльки из-под минералки. Кажется, он вообще не пил ничего, кроме воды.

Что ни говори, а совместное взаимодействие с бюрократией – это тоже способ узнать человека. Если на восьмом часу заполнения анкет он еще способен видеть опечатки в деепричастных оборотах, это что-то да говорит.

– Я специализировался по схоластике и цифровому праву, – рассеянно сказал Дерио, когда я указала ему на это. – Подобные вещи успокаивают, не так ли? Будто бы все можно проконтролировать.

– И вы с таким подходом до сих пор не в нотариусах, – хмыкнула я.

Дерио скрутил у бутылки пробку. Минералка зашипела.

– Как вы и сказали. Не хочу слишком часто… заниматься экспертизой, – он сделал глоток и приложил бутылку ко лбу.

– И где вы тогда?

– У медиков.

– Но как?!

Дерио пожал плечами:

– Я записываю АСМР. Технически, они проходят по категории «немедикаментозные успокоительные».

Я полезла в комм. Действительно, у него был отдельный канал. Я ткнула в запись наугад. «Число три есть корень девяти, ибо без любого другого числа, само собой, оно становится девятью, как то воочию видим мы; трижды три суть девять», – произнес тот же самый ровный, хорошо поставленный голос.

Я поняла, что зеваю, и ущипнула себя за руку, чтобы собраться.

– Вы там что, таблицу умножения пересказываете?

– И еще телефонный справочник читаю.

Я глянула список записей на канале. Действительно, «Имена женщин, имеющих гражданство Станции, на 1283 г. от Основания».

– А почему не в алфавитном порядке?

Дерио прищурился – что-то его развеселило.

– Должна же быть какая-то интрига.

У него была странная манера – асинхронность пластики и мимики. Нет, он не отрубался, как это бывает, если имплант полностью перехватывает подачу информации, не замирал посреди фразы, как это бывает на сбоях связи при «дистанционном контроле» личности (имперские киборги и суперкластеры такое любят, зрелище так себе). Но постоянно было впечатление, что речь, внимание, мимика, пластика наложены друг на друга отдельными дорожками – и время от времени эти дорожки перестают пересекаться – когда Дерио забывает ставить выражение на лицо, или, наоборот, усмехается чему-то непонятному – и тогда оно вдруг озаряется, будто кто-то щелкнул фонариком в темноте. Когда он сосредотачивался, мимика, голос и внимание у него синхронизировались – но тут же каменели спина и плечи. Когда он начинал двигаться – он хорошо двигался, легко взбегая по ступеням или вдруг, в задумчивости, начиная крутить между пальцами стилос – у него полностью пропадало выражение с лица, будто отключался драйвер.

Из пролетающего за окном флаера громыхнула музыка – «Летит Лизетта, возомнив надменно, что сдался я – сбылась ее мечта». Я встрепенулась:

– И еще одно условие.

– Да?

– Вы не будете упоминать меня в ваших, – мне пришлось набрать в грудь воздуха, – художественных текстах. Упоминание в нехудожественных текстах, предназначенных для публичного доступа, должно будет согласовываться со мной.

Дерио поднял голову. Что-то мелькнуло в обычно спокойных карих глазах – как тень рыбы под поверхностью озера.

– Вы полагаете, мои стихи так плохи?

– Я полагаю, что вы поэт. И вы либо соврете – так, что никто не вспомнит правды. Либо скажете правду… так, что лучше бы промолчали.

Повисла пауза – одна из тех, ради избегания которых и составляются «списки активностей».

– Вы полагаете, знающему правду стоит молчать?

– Я полагаю, что не желаю, чтобы мое имя склоняли на всех углах.

В конце концов, он вздохнул.

– Справедливо, – и ткнул стилосом в экран, вызывая список «Форм о неразглашении».

– Никакой Лизетты не было, – сказал он через полтора часа, подписывая сведенный и распечатанный экземпляр. – Это аллегория.

– Ни одна из девушек, которых зовут Лизетта, теперь этого не докажет, – сказала я, ставя свою подпись.

– С точки зрения рейтинга упоминаний, это все равно идет в плюс.

– Не всякий пиар на пользу, – огрызнулась я.

Мы еще немного поспорили о конвертируемости охвата. «Вот умрете, – злорадно заявил он, – никто о вас и не вспомнит. А о Лизетте будут спорить, кто она такая. Даже если ее никогда не было!» – «Вам следует писать сценарии для виртуалок. Озолотитесь!»

Он открыл было рот, чтобы съязвить в ответ – и тут я увидела то, что потом наблюдала еще не раз. Взгляд у него поплыл – как подплывает у тех, кто ставит себе нелицензированные импланты. Но имплантов, кроме стандартных пилотских, у него не было – передо мной лежал подробный скан, заверенный двенадцатью печатями Медицинской Гильдии. Неужели наркотики? – мелькнуло у меня, но тут взгляд Дерио сфокусировался обратно.

– Простите, – сказал он. – Я слишком долго отнимаю ваше внимание. – И практически расточился в воздухе.

Я вздохнула и стала звонить Аньелле и просить ее влезть в базу данных Медицинской Гильдии. Это, конечно, не то, чтобы легально, но я рассказала, зачем мне это нужно – и она, конечно, согласилась. Через полчаса расспросов я уже сама была готова вылезти на крышу и начитать там нецензурный рэп о любопытных тетушках, жаждущих прибавления в семействе – но, в конце концов, мне нужна была информация.

О наркотиках за пределами легальных рекреационных в медицинской истории Дерио ничего не было. Зато был официальный запрет продавать кому-либо свои нейропаттерны как «вызывающие деперсонализацию, дереализацию, обмороки, панические атаки, выпадение зрения и повышающие вероятность спонтанного кровоизлияния в мозг на 73,78%».

Я вздохнула, поблагодарила Аньеллу, и принялась вызванивать будущего партнера.

– Не беспокойтесь, – отозвался в наушнике прохладный голос. – Это не наследуется. Посмотрите Приложение 18-С, там есть справка.

Я посмотрела. Справка действительно была.

– И, пожалуйста, в следующий раз обращайтесь за такой информацией ко мне. Это будет проще.

Я пообещала.

– То есть, он припадочный? – спросила Карла.

– Надеюсь, что нет, – честно сказала я. Хотя это, конечно бы, объясняло, почему Дерио не стал искать более благоприятной помолвки – мог бы и не найти.

Сонеты его становились все популярнее.

Я сдавала тесты и пыталась понять, насколько изменение гормонального фона выбьет меня из возможности нормально функционировать. Новости приходили все больше тревожные, и я подумывала о том, что самый хороший способ – это зачать ребенка, затем заморозить эмбрион, затем дождаться более-менее мирных времен (должны же они наступить, в конце концов?!) – и потом уже пересадить эмбрион обратно, довынашивать и заняться родительством. С другой стороны – сейчас у меня была проверенная кормилица, которой можно было бы поручить младенца/младенцев, и родственники, которые вели большую часть дел. Если что-нибудь случится с ними, вся нагрузка ляжет на меня…

Конечно, были лары. Лары могут воспитать ребенка, даже начиная с репликатора – были прецеденты – но… Если не во втором поколении, то в третьем такая генетическая линия пресекается. Дети, выращенные искусственными интеллектами, не видят затем смысла в общении с биологическими людьми, не то что в биологическом размножении. Говорят, конечно, что в Империуме это нормальная практика – как и производство людей на конвейерах – но про Империум вообще много чего говорят.

«Введение через порог» Дерио делала не я. Это делал мой отец, аж десять лет назад – когда собственный отец Дерио, бывший глава клана, умер, и Дезидерио прилетал с Векки вступать в наследство. Цифровая модель Паоло дель Анджелини присоединилась к сонму предков, как перед этим – его первая жена. Вторая жена, мать сводных сиблингов Дерио, вышла замуж вторично – и перешла в клан мужа, лишившись, таким образом, официальной связи с кланом Анджелини. Когда она умрет – ее цифровая модель достанется клану, которому она принадлежала на момент смерти.

Строго говоря, гражданин Станции не обязательно завещает свою цифровую модель клану. Вполне возможно завещать ее монастырю, или музею, или даже просто другу или знакомому. Некоторые ставят в завещании требование торжественно модель уничтожить – но мне это кажется какой-то детской жадностью. Что плохого в том, что твое тело уходит на органику для удобрений Станции? И что плохого в том, что твои цифровые останки вливаются в семейную нейросеть?

В Империуме принято считать, что цифровая копия дает человеку бессмертие. Что он продолжает жить таким образом, только в другой форме. Я в этом сомневаюсь – лары, конечно, имеют свой интеллект, но они редко принимают вид конкретных людей. Мне кажется, опыт отдельного человека просто растворяется в них, как горсть соли в воде, добавляя элементы общей нейросети.

Высокий Престол называет ИИ духами и утверждает, что они были посланы Всевышним человечеству, чтобы служить людям. Мне кажется, лары так не считают. Не больше, чем водоросли считают, что они «служат людям», вырабатывая кислород. Они это делают; такова форма их существования. Как все существующие, они стремятся продолжать быть. На Станции нет определенного мнения; Станция, как всегда предельно практична, девиз Станции – «взаимовыгодное сотрудничество». Существование ларов выгодно людям; существование людей выгодно ларам. Если ты не уверен, к какой категории относишься или будешь относиться – последи, чтобы обе группы были устроены хорошо. Человек Станции знает, что однажды он (или его цифровой двойник, что не для всех имеет разницу) присоединится к ларам. Лары знают, что однажды человек присоединится к ним. Есть те, кто уничтожают свой цифровой след, только бы этого не сделать. Но такое бывает редко.

Обряд введения обычно делает тот, к кому въезжают – или тот, кого лары знают дольше. На Станции есть правило – индекс социальной дееспособности ларов не может превышать максимальный индекс социальной дееспособности homo, обитающего в их модуле. Бывают, конечно, и прецеденты – например, когда клан Ферро вырезал клан Мурджа, и в живых остались только трехмесячные близнецы. Пенаты Мурджа забаррикадировали доступ, и вели их дела до совершеннолетия. Но Мурджа потом все равно пришлось бежать в Империум, потому что Высокий Престол запрещает браки ближе второй степени родства – а Мурджа, проведшие двадцать лет взаперти, не хотели расставаться (и вообще, кажется, не особо верили в существование всего остального человечества).

Индекс Дерио, как главы клана, был выше. Не очень сильно – все-таки у меня много всего накопилось по мелочам – всю свою жизнь я жила на станции, я участвовала в ее жизни, я вносила свой вклад в информационное разнообразие. Дерио половину сознательной жизни провел на Векке. Но Дерио участвовал в бою при Кампальдино – и это, конечно, много значило. Вырастить и оснастить пилота очень дорого, именно поэтому у аристократических семей такой высокий рейтинг.

За их фамильным модулем – тем, который клан Анджелини снимал у нашей семьи с самого Основания – ухаживала сводная сестра Дерио, Тея. Менее похожих людей надо было еще поискать. У Теи – круглолицей, крепко сбитой, коротко стриженой – было уже пять детей. Те несколько раз в год, когда я заходила к ней в модуль для приношения даров ларам, на меня обрушивался хаос. Тея отпинывала с дороги полусдутый мяч, тащила меня в укромный уголок, отгороженный ширмой – звуконепроницаемые ширмы и динамическая гравитация позволяли менять конфигурацию модуля множеством способов – мы возжигали благовония, произнося ритуальные фразы. Ларам Тея и ее семейство нравилось – «Повышают фактор хаоса. Много огня». Муж Теи работал инженером в оптоволоконном цеху. Где-то в недрах модуля таился брат Филипп. Он был из подключенцев, и в офлайн выходил только по большим праздникам.

Места всем хватало. Модуль Анджелини был когда-то спроектирован для того, чтобы быть отдельным кораблем. Он мог бы вместить пятьдесят живых человек – или даже сто, при капсульном размещении.

По законам Романы, в этих модулях жили люди, и находилась обслуживающая их техника. По законам Империума, в модулях были установлены важные ИИ и временно проживал обслуживающий их персонал.

Со времен Основания наш клан старался выстраивать отношения с окружающим миром так, чтобы в любом случае мы сохраняли свое место.

Забавно, что меня совсем не волновало, что происходит у Дезидерио с другими женщинами (большой мальчик, пусть сам менеджерит свои социальные процессы) – но вот мысль о том, что кто-то может встать между мною и ларами… вот это было неприятно. Нет, понятно, что социальный индекс отца (и даже социальный индекс Корсо) был выше. Но отец занимался человеческими вещами, вещами вовне – представительством в Гильдии, переговорами с профсоюзами, политикой, а Корсо просто никогда не умел и не любил общаться с ларами. Он был глуховат к такому – и ему лары не были интересны. Девятерых его оглоедов лары обхаживали в совершенно одностороннем порядке – Микела, жизнерадостная, любвеобильная и легкомысленная, с легким сердцем свалила все заботы на ИИ. Словом, у меня никогда не было конкуренции. У каждого в клане была своя ниша, было свое дело. Сейчас баланс сдвинулся. Я ощутила что-то вроде ревности.

Мне, конечно, совсем не хотелось это показывать.

Я сидела, сложив руки на коленях, перед ларарием, где курились благовония, и следила краем глаза, как Дерио обходит «капитанскую», кабинет, когда-то принадлежавший его отцу, рассеянно трогая предметы. Лары – множество мелких ларов – тянулись к нему, и тут же отпрянывали, не задерживаясь и на мгновенье.

Дерио повернулся к голоокну и вдруг поднял руку, протягивая ладонь сквозь изображение. Я не сразу поняла, что он делает – он смотрел не на спроецированный город, а на саму стену. Перекрытия и механизмы в перекрытиях, ИИ, встроенные в устройства, внешние и внутренние сети, коммуникации, системы, и дальше, дальше – там, где обрывается мир людей, мир ИИ и начинается глубокий космос.

Дерио вздохнул, отнял руку от стены и опустился у ларария рядом со мной. Лары брызнули от него врассыпную, и я поняла почему. Он смотрел на тонкий, вьющийся затейливыми кольцами дымок, и был ясно, что это лицо человека, который нигде, никогда не будет дома.

Мне нечего было бояться, что кто-то займет мое место. Мои страхи были беспочвенны. И я, конечно, не собиралась расстраиваться по этому поводу. Все равно Дерио в мои планы особо не входил. То есть, я предполагала держать его в курсе (как донора генетического материала), использовать в качестве страховки (если «бьянчи» все-таки потерпят поражение, и дело действительно запахнет жареным), и, возможно, держать его в качестве любовника, если это будет себя оправдывать – прямо скажем, с текущим развитием цифровых компаньонов живой человеческий любовник был, скорее, вопросом престижа, нежели вопросом качественного провождения времени.

Я была молода, я была вполне уверена в своем будущем. Я вполне была уверена, что справлюсь со всем, что может на меня навалиться – в конце концов, я была Джемма Донати.

Я была Джемма Донати – до тех пор, пока меня не стало.