Марина Ахмедова
Уроки украинского. От Майдана до Востока
Я – сотник
Интервью с бойцом самообороны Майдана
Корреспондент «РР» беседовала с сотником самообороны после решения Совета Федерации о возможности ввода российских войск на Украину. Текст записан буквально, позволяет видеть, каковы убеждения и накал страстей у тех, кого у нас называют боевиками Майдана.
– Вы – русская пресса. Значит, это интервью не выйдет в чистом виде. В лучшем случае, оно будет кусочками нарезано – как обычно делает русская пресса, изменяя весь смысл. Я знаю, что, находясь тут, вы мне скажете – да, я все сделаю честно. Но даже при всем своем желании писать правду, ты не сможешь писать правду. Там, в России, тебе не разрешат писать правду. Какое издание в России разрешит тебе опубликовать то, что я скажу?
– Вам остается только поверить мне на слово.
– Просто не хотелось бы потом где-то оказаться, ну… в какой-то степени предателем своих взглядов. Вы можете их так перевернуть, что, дав это интервью, я сделаюсь врагом. Вы хотите вывернуть мой патриотизм наоборот.
– Откуда вы приехали в Киев?
– Я из Новой Каховки, это как раз граница с Крымом. Я тут уже с двадцать седьмого ноября.
– Зачем вы сюда приехали?
– Ну, первое – это евроинтеграция. Я приехал сюда поддержать свой собственный выбор и выбор подавляющего большинства украинцев с востока и юга. Подавляющее большинство хочет евроинтеграцию.
– Почему?
– Объясняю. Я жил два года в Европе – в Голландии, Италии, Испании, Германии, Польше.
– Чем вы там занимались?
– Бизнесом. Там бизнесом заниматься гораздо проще. Там, где люди платежеспособны, им легче заниматься. Чем меньше денег, тем сложнее. Ваш вопрос элементарно снят.
– Это – особый стиль общения с российским журналистом или вы и в жизни эмоциональны?
– Это немножко внутреннее состояние, когда вам практически объявлена война. На нас нападают реально. Покамест еще без единого выстрела. Но ваши военные части нападают на наши объекты. То есть натурально нападают. Вероломно. Приводя абсолютно абсурдные доводы. Вранье – сплошное. Вот и весь ответ. Но русские люди ни при чем. Я знаю, что они – нормальные. Но чтобы вот такие поступки делать в двадцать первом веке, надо быть полным идиотом. Вот я могу заявить со всей ответственностью, что ваш президент – полный идиот.
– Продолжим про евроинтеграцию…
– Нет, давайте я вам скажу за коррупцию. Это когда тебе надо для того, чтобы справку элементарную получить, дать взятку. Это когда к тебе приходят с налоговой и трясут с тебя. Там, где нет коррупции, там всегда работать проще. Я могу часами про это говорить. Но зачем, если ваши люди очевидного видеть не хотят? Есть Интернет, есть масса возможностей правильную информацию узнать. Как вообще можно поддаваться на обман? На реальный обман, когда тебе рассказывают, что Россия – это хорошо, что Таежный союз…
– Таможенный?
– У нас его называют Таежным. А союз с Европой почему-то плохой. Вот я вам сейчас объясняю, что так называемый Таежный союз нужен был нашим президентам – так они могли играть в свои комбинации. А европейская интеграция – это кредиты, которые могли бы заходить оттудова, они подразумевали бы какие-то гарантии того, что эти деньги пойдут на то, на что будут даны. А деньги, которые давались Россией… они давались как взятка президенту. Это, можно сказать, было продажей Украины.
– Итак. Почему вы уехали из Европы?
– Я не гражданин Европы. Я гражданин Украины.
– У вас была возможность остаться?
– Была. Но я – патриот своей страны.
– Что такое – быть патриотом своей страны?
– Я – националист. Прошу не путать с нацистом. Я люблю свою Украину. Я люблю… свой дом. Все вокруг. Свою природу. Реки, озера. Небо. Я просто люблю Украину. Я люблю наши традиции.
– Какие?
– Начиная от Рождества и так далее и тому подобное. Мы с вами – славяне, у нас одни и те же корни. Мы с вами друг от друга абсолютно ничем не отличаемся. Но мне не нравится ваш режим. И не нравился режим, который был у нас, но на данный момент надеюсь, он уже не вернется.
– Что вы думаете о назначении губернаторами Донецкой и Днепропетровской областей олигархов?
– А вы знаете, на каких условиях их назначили? Знаете? Не знаете… Они дали клятвенное обещание того, что буквально кровью искупят свое назначение. И они будут вкладывать свои финансы, работать под очень четким контролем. Поверьте мне, если они сделают шаг влево или шаг вправо, они как стали губернаторами, так и перестанут ими быть. Для этого есть службы, которые будут за ними пристально наблюдать. И какие-то коррупционные схемы у них вряд ли получится реализовать. Вот и ответ – на ваш вопрос.
– По-вашему, что такое клятва?
– Клятва?…Это данное слово. Это – обещание клятвенное, которое ты как будто не будешь нарушать.
– Вы всегда выполняли свои обещания?
– Ну… я всегда старался.
– Были случаи, когда не получалось?
– Да, конечно.
– А люди, которые вам давали обещания, они всегда их выполняли?
– Ну, тоже так…
– Исходя из этого, почему вы рассчитываете на то, что олигархи будут свои обещания выполнять?
– Я же не говорю, что кто-то верит их клятве. На данный момент эти губернаторы не особо интересны, я даже не вникаю в это… Я знаю одно – на данный момент нужно создать вертикаль власти как можно быстрее, чтобы контролировать ситуацию и навести порядок в стране. А то, что губернаторы… Не забывайте, что через три месяца будут выборы.
– И все же. Почему здесь, на Майдане, боровшемся против коррупции, назначение олигархов с небезупречной репутацией, ставшее возможным на волне протестов, воспринимается как само собой разумеющееся?
– Нет, это возмущает. Людям это не нравится. Но есть кабинет министров у нас, они проводят какие-то назначения, они там – умные грамотные люди. Пускай работают. А мы посмотрим, насколько это эффективно. Наверное, есть у этих людей какие-то заслуги, раз им губернаторство доверили.
– Какое у вас звание в самообороне?
– Я – сотник.
– Сотник – это кто?
– Ну, у меня есть люди в подчинении – сотня человек.
– Почему сотню доверили именно вам?
– Наверное, я имею для этого какие-то способности.
– Чем занимается сотня?
– Контролирует внутренний периметр. Обеспечивает охрану сцены. Участвует во всех боях.
– И вы?
– И я. В том числе и в последних. В моей сотне есть и убитые, и пропавшие без вести, и получившие огнестрельные ранения.
– Как звали убитых?
– Я не хочу говорить их имена. Зачем их беспокоить?
– Тогда опишите, пожалуйста, бой.
– Посмотрите, пожалуйста, в Интернете… Куча вооруженных до зубов людей, пусть даже без огнестрельного оружия, которые просто расстреливают нас. Пусть это резиновые пули, но, поверьте мне, с близкого расстояния в лицо – это смерть. Это чтобы вы понимали силу этого оружия. Зачем мне описывать вам бой?
– Мне кажется, что в Интернете я увижу картинку, а человек, находящийся в ситуации, не имеет широкого обзора, значит, опишет ее по-своему.
– Так вот, чтоб ты понимала, это когда у тебя глаза гноятся, ты кашляешь, выкашливая просто… не будем вдаваться в подробности. Когда у тебя под ногами взрываются гранаты, от которых тебя подкидывает. И ты, оглушенный контузией, не понимаешь как минимум пять минут ничего… Да, это довольно туннельное ви́дение, действительно. Ты видишь противника, но не видишь рядом стоящего. У меня был такой случай, когда они начали идти на нас, случилось так, что ребята начали отступать – закидывали гранатами, а их тяжело выдержать. Я хромал и остался. Видел противника. Видел, как они идут. А потом глянул по сторонам и понял, что рядом со мной еще несколько наших.
– И что? Вы побежали?
– Отступили. Сражаться было бы глупо. Поставить свою голову на смерть? Они бьют ногами, руками, топчут, прыгают на тебе. Звери.
– Когда вы находили кого-нибудь из них, как поступали вы?
– Я могу вам сказать. Когда это были вэвэшники, все, что мы делали – это раздевали их, хотя многим хотелось ударить. Мы отбирали щит, дубинку, бронежилет и просто отталкивали назад. А если попадался «Беркут»… ну тяжело было людям не дать… потому что он – зверь.
– Это чувство, когда бросались на поверженного «Беркута», оно было вынесено из боя, вызвано напряжением, и его, это напряжение, нужно было снять на условном враге? Или это была злость, направленная конкретно на «Беркут»?
– Поведение «Беркута» – оно настолько людей озлобило. Когда на глазах у других они просто отрезают голову… Ну как относиться к этим людям? Просто ставят на колени, берут нож и отрезают голову. Ну о чем тут говорить?
– Вы это видели?
– Нет, но есть же видеосъемки. Это есть на кадрах тех людей, которые своими глазами видели.
– По вашему мнению, чем руководствовался «Беркут» – такой же злостью?
– Мне тяжело думать так, как думают они. Потому что я не понимаю, как можно так думать. Они – звери. Вы посмотрите, как они избивали детей. С чего мы начали до того, как вы меня в сторону увели? Да, ты меня увела… А я начал с того, что я просто приехал протестовать и как бы… изъявить свое желание вступить в Евросоюз. Я побыл здесь два дня и уехал. Но только я уехал, как сразу произошло избиение возле елки. Их там оставалось – семнадцати– и восемнадцатилетних – человек пятьсот. Непонятно, зачем вообще их били. Если бы не били, они бы там еще день-два посидели и разошлись. Я тогда до избиения сам пришел, посмотрел на них, подумал – дети, что мне среди них делать? Поэтому ушел. И эти дети уж точно неспособны вызвать у беркутовцев таких эмоций, чтобы так бить. Беркутовцы отобраны. Они четко отобраны для работы и заряжены своей пропагандой.
– Когда происходил расстрел снайпером из этой гостиницы, где мы сейчас находимся…
– А‑а‑а, это когда ваш русский снайпер расстреливал и в одну, и в другую сторону?
– Национальность снайпера мне неизвестна.
– Это тебе она неизвестна, а мне известна.
– Хорошо. Перейдем к вопросу, который я хотела задать. Когда производился расстрел, что держало людей на Майдане?
– Исключительно человеческий дух и патриотизм. Желание быть свободным и независимым.
– Свободным или мертвым?
– Знаешь, в чем дело? Я готов отдать свою жизнь за свободу.
– Чем для тебя является человеческая жизнь?
– Человеческая жизнь – превыше всего. Вечная память погибшим и хвала.
– Как показывает человеческая практика, память о погибшем до конца дней сохраняется только у одного человека – у его матери.
– А ты не видишь, сколько свечей и цветов вокруг? Когда гробы выносили… мне тяжело об этом говорить. Когда я начинаю об этом говорить, я начинаю злиться.
– Злиться или сожалеть?
– Злиться, сожалеть и сострадать. Злость – против тех, кто стрелял в безоружных. Против тех, кто давал указания и кто эту игру затеял. И, поверь, к «Беркуту» у меня двоякое отношение. Просто… ну как сказать, чтобы помягче? Это – моральные уроды. Прос-с‑то скоты! Которых мама, папа с детства били, их обижали в школе, во дворе – везде. Мне тяжело понять, как человек может до такого докатиться.
– До Майдана ты испытывал к кому-нибудь схожие эмоции?
– До Майдана?…Ну, может, где-то и испытывал. В частности, по отношению к нашей власти, которая просто приезжала и отжимала внаглую собственность у людей. Отчего тут собрались украинцы, которые всегда спокойные? Ты же знаешь поговорку – «Моя хата с краю, ничего не знаю». Це про нас – про украинцев. А вот смотри, оказалось, что не с краю. Это как надо было нас допечь. Реально допечь. И сделал это дядя Витя Янукович.
– Возвращаясь к памяти. Свечи и цветы, в меньшем, конечно, количестве, я видела в Волгограде после совершения терактов в конце декабря. Как показывает жизнь, общество довольно быстро забывает о жертвах.
– Ну, это ваша беда – российская.
– Я думаю, это – общая беда.
– Нет. До этих событий я действительно считал, что украинцы вряд ли уже встанут после Майдана две тысячи четвертого года. Но я ошибался, и я этому рад. Я горжусь своей нацией. О тех, кто просто ехал по своим делам и погиб у вас в Волгограде, у меня сожаления не меньше, чем о наших героях, которые погибли от пули негодяев, больных идиотов, которые стреляли – два человека в левый глаз, два человека в правый глаз. Это же… вообще. Но сожаление одно и то же.
– Как ты относишься к заявлению Яроша, обратившегося за поддержкой к Докку Умарову?
– Дело в том, что у Яроша свое ви́дение. Для чего он это делает, это его дело. Я противник такого, но…
– Вставляется «но»? Значит, терроризм может быть оправданным?
– Вы должны быть готовы к тому, что тут будут возникать радикальные группы, которые будут так делать. Потому что вы на нас вероломно нападаете.
– Вы хотите сказать, что из Украины в Россию могут выходить смертники?
– Если вы не уйдете из Крыма. Если начнется война и будут убиты чьи-то родные и близкие… Люди будут мстить. Я полностью против этого. Я еще раз повторяю – для меня это неприемлемо. Я этого не желаю и не хочу. Но это неизбежно. Как вы этого не поймете?
– Известно, что террористы совершают террористические акты потому, что у них нет армии для того, чтобы вести войну. Говоря о вылазках смертников, подтверждаете ли вы тем самым, что у Украины нет армии?
– Слышь… вот ты интересная какая… Чечня – вот такая маленькая. Какая у нее полноценная сила воевать против России? И такая же Украина – разодранная на куски вашими же технологиями. Технологиями Путина на данный момент… Просто меня удивляют твои вопросы. Я не привык к такому.
– А к чему ты привык?
– К взаимопониманию.
– У нас не может быть взаимопонимания. Я – журналист. Моя работа – задавать вопросы. Я обещала тебе, что не перевру ни одного твоего слова, но я не обещала, что буду задавать вопросы, которые тебе будут приятны. Мой следующий вопрос – почему Майдан не расходится?
– Вообще-то, у нас война, если ты не знала. Вы на нас напали.
– Но речь идет о Крыме. А мы – в Киеве.
– Я тебе объясню. Вот именно этого Путин от нас и ждет. Для того он и создает такую нервозную обстановку, чтобы мы поехали туда и всем объявили бы – бандеровцы приехали. Скажи, я похож на бандеровца? Хотя я к Бандере хорошо отношусь.
– Почему?
– Я не вижу ничего плохого в человеке, который хотел для своей страны свободы. Но с детства нам вбивали в голову, что он – какой-то немецкий прихвостень.
– И как ты эту вбитую информацию выбил?
– Просто разобравшись немножко. Тут не надо много копать. Разобрался, как ваши энкавэдисты заходили переодетыми в села и расстреливали. Об этом рассказывают очевидцы.
– Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, свободы надо добиваться любой ценой?
– М‑м‑м… всегда должен преобладать разум. И в наших действиях на Майдане это было очевидно. Мы до последнего старались не допустить кровопролития. Самооборона всегда вставала живым щитом между людьми и «Беркутом». Мы постоянно старались не дать возникнуть каким-то конфликтам.
– Все боестолкновения происходили без оружия?
– Абсолютно. Нас расстреливали за нашими картонными щитами.
– Сейчас многие молодые ребята ходят по периметру Майдана в камуфляжной одежде, масках. Это – такая мальчиковская игра?
– Объясняю. Эту камуфляжную одежду нам выдали уже после боевых действий. То есть этой мальчиковской игры до того не было. Люди ходили – кто в чем, кто как. Да, сотникам выдавали одежду.
– И ты легко откажешься от своей? От своего бронежилета?
– Поверь, я с огромным удовольствием откажусь. Я ненавижу носить бронежилет на себе. Зачем он мне? Я хочу мира. Я спокойный человек. Тут все в основном такие. Никто не хочет войны. Правда. Поверь мне.
– На днях я видела, как по Майдану вели взятого в плен человека, которого называли «титушкой». Его вели люди из сотни. Ты считаешь нормальным избиение этих людей – титушек?
– Не считаю нормальным.
– Считаешь ли ты нормальным то, что какого-то пойманного вора так же показательно водят по Майдану?
– Ну а что делать, если милиция бездействует? Если ее практически нет?
– Мой вопрос состоял в следующем – считаешь ли ты нормальным унижать человека, независимо от того, виноват он или нет?
– А где там агрессия? Разве это агрессия – связать ему руки и провести, показать, что он – вор? Никто его не бил и никто не обижал.
– В подобной ситуации ты сам…
– Ты хочешь, чтобы я себя представил на месте вора?!
– Необязательно вора. При желании вину найти несложно. Допустим, тебя в чем-то обвинили. Ты предпочтешь, чтобы тебя выставили на всеобщее обозрение или все же быть избитым?
– …Знаешь… я считаю, что для того, кто ворует, то, что его проводят по Майдану, – это просто счастье. За то, что он ворует, государство должно дать ему от трех до пяти лет. Спроси у любого вора, что предпочитает он. Я уверен, он выберет, чтобы его провели по Майдану и отпустили.
– Как ты думаешь, люди, которые исполняют это наказание, они не меняются внутренне?
– Думаю, нет. А что их может поменять? У нас здесь три месяца было государство. Здесь действует сухой закон. Мы боролись с режимом и продолжаем это делать. Непосредственно моя сотня все это время отвечала за безопасность. В нашей компетенции было заниматься пьяными и крадунами. Мы ловили тут и гопников.
– Гопники – это кто?
– Те, кто с нашими атрибутами нападал на людей под видом самообороны. Под видом, что они нападают на титушку. Отбирали телефон, деньги. Мы их ловили и таким образом охраняли порядок. И мы выводили их на сцену, показывали всем людям.
– Зачем?
– Чтобы они больше так не делали. А что нам делать? Мы не можем их бить, не можем посадить их в тюрьму. Нам важно было показать – люди, здесь так не делайте, если хотите, идите за Майдан, и делайте там. А если ты говоришь о титушках, которых кто-то не сдержался и ударил… Поверь, мы столько титушек отпустили. А мне задавали вопросы – зачем отпускаешь, почему? Они ведь когда ловили наших, реально избивали, издевались так, что просто караул. Делали вещи такие, про которые даже вслух не хочется говорить. У нас поймали одного сотника, мне позвонили с его телефона и такое мне говорили… что даже невозможно было слушать. Они – отморозки. Прос-сто отморозки. Бывшие уголовники. Те, которые вместе с этими «беркутами»… Им раздавали травматическое оружие, да… т… т… т‑т‑т… т‑ты представить себе не можешь, какие это кошмарные люди. «Беркут» хоть что-то может оправдать – у них устав, у них приказ. А эти – чистые моральные уроды и негодяи.
– Тебе не сложно руководить сотней?
– По-разному бывает. Как людям объяснить, что, находясь здесь долгое время, надо держать себя в руках? Что здесь нельзя многих вещей, которые можно за Майданом. Но обычно у людей высокое самосознание. Люди у нас – нереальные. Восемнадцатого-девятнадцатого числа, когда у меня уже не было сил, я отдал свой бронежилет и каску, а сам отправлял группы. Я видел, как наши люди разливали чай, носили дрова, выбивали брусчатку, чтобы откидываться от «беркутов». Передавали ее цепочкой. Это надо было просто видеть.
– Почему ты раньше не замечал у людей тех качеств, которые были проявлены сейчас на Майдане?
– Я уверен, что они и раньше были.
– Самый тяжелый день для тебя на Майдане?
– Каждый день по-своему тяжел.
– Но не сегодняшний?
– Нет, сегодня день не тяжелый. Вчера был морально тяжелый день. Потому что ваши войска зашли в Крым. Я хочу, чтобы российские мужчины почувствовали то же самое, что сейчас чувствуем мы. А почувствуют они это, только когда на их землю придут, и скажут что она – наша. И флаг воткнут какой-нибудь китайский. Будет у вас такое, вот посмотрите. Жизнь – это бумеранг. Если вы думаете, что вы – огромная страна и непобедимая, то вы заблуждаетесь. Вы сейчас весь мир против себя озлобили. Я вам этого не желаю. Но так будет. И вот когда к вам придут и начнут ставить флаги китайские…
– Давай уточним – к кому к нам?
– К России.
– А как ты себе Россию представляешь? К кому конкретно придут? В Москву, на Дальний Восток?
– До Москвы дойти тяжело. В Москве, я думаю, ваши люди когда-нибудь соберутся и воткнут Путину флаг в одно место. А куда в России… Да куда угодно. Если бы я был россиянином, и китайцы зашли бы на Дальний Восток, для меня не было бы значения – Москва это или не Москва. Когда приходят на твою землю и какой-то двадцатипятилетний русский из Москвы залазит в Харькове и ставит русский флаг – это оскорбительно. Это просто… п‑плевок в душу каждому украинскому мужчине, каждому патриоту Украины, каждому нормальному человеку, который хочет жить спокойно и разбираться в своих внутренних делах сам. Понимаете? Сейчас я свои чувства не могу передать. Они – омерзительны. При том, что от вас – россиян, – которые называли себя нашими старшими братьями… Оставьте нас в покое, а? Дайте нам жить! И не надо нам газа вашего! Я вам говорю – отстаньте! Я буду сухари есть. Отстаньте только.
– А по факту все ли украинцы хотят сухари есть и сидеть без газа?
– …вот я вам говорю – отстаньте. Не давайте нам газа, вообще ничего. Потому что нам слишком дорого обходится ваша помощь.
– Как ты думаешь, когда здесь окончательно изменится отношение к русским?
– К русским? К русским тут отношение очень хорошее.
– Разве? Еще три месяца назад я не могла себе представить, что кто-то тут, в Киеве, позволит себе разговаривать со мной в таком тоне.
– Это я не тебе говорю. А вашей России.
– Я – гражданка России.
– И что, ты за войну в Крыму?
– Для данного интервью это не имеет значения.
– Нет, ты скажи мне по-человечески – ты за войну?
– Я не думаю, что наберется много нормальных людей, которые были бы за войну. Но я совершенно не собираюсь здесь и сейчас произносить оскорбления в адрес своей страны, которую я люблю не меньше, чем ты любишь Украину.
– Оскорбления в адрес России я бы и не стал слушать. И я Россию оскорблять не собираюсь. Но мне омерзителен ваш режим. Ну чем мы вам помешали? Мы платили самую высокую цену за газ. Чего хотите?! Что надо? Мы Путина трогали?! Чё он нас трогает?! Все, что он хочет сделать в отношении Украины – у него не получится. Все его планы читаются, это он думает, что он хитрее. А на самом деле, у нас люди очень неглупые.
– Давай представим такую ситуацию на грани фантастики – сейчас на моем месте сидит Путин, пьет с тобой чай и говорит тебе…
– Нет!
– Дай я доскажу… Итак. Он говорит тебе: «Сереж, давай поговорим. Я объясню тебе, почему делал то и это, чем руководствовался». Ты будешь способен изменить свое мнение о нем?
– А как ты относишься к Путину?
– Для данного интервью это не имеет значения. Ты будешь способен изменить свое мнение о нем?
– Нет! Никогда! Это – невозможно! Этот человек для меня… да он… да… Чего он мне будет рассказывать, когда правда – одна?!
– Обычно правда – в деталях.
– Но только не в этом случае! Не в этом!…Я хочу, чтобы тебе было понятно. Я из Каховки, за мной начинается Крым. Я очень хорошо знаю крымчан и что внутри Крыма происходит. Крымчане ни за какие конфеты от Путина не станут втыкать российские флаги. Крым останется с Украиной.
– Поясни, пожалуйста, еще раз. Значит, Майдан сейчас стоит в защиту Крыма от России?
– Да.
– А каким образом ваше стояние в Киеве влияет на ситуацию в Крыму?
– У нас есть армия. У нас через Каховку уже танки подтягиваются. Армия наша не спит, мы будем давать отпор. У нас происходит мобилизация – пока учебная. Поверь мне, если Россия сделает хоть один выстрел, люди из сотен и самообороны будут делать то же самое.
– Здесь или в Крыму?
– Покамест мы не собираемся поддаваться на ваши провокации. Мы надеемся, что разум возьмет верх. Мы не хотим войны. Мы хотим, чтобы нас услышали. Сейчас в данный момент мы – стражи порядка. Во всем Киеве.
– Но во всем Киеве спокойно.
– Но есть помещения министерств. И есть разные дома, в которые мы не даем залезть мародерам. Когда милиция слаба, у города есть нужда в нас.
– Значит, когда Майдан разойдется?
– Когда Путин уйдет из Крыма.
– Но, кажется, до того, как Путин вошел в Крым, Майдан тоже не собирался расходиться, нет?
– Мы собирались. Мы уже думали – что дальше делать? Но сейчас Майдан стоит за Крым. И это только тебе так кажется, что мы никак не влияем на ситуацию в Крыму.
– Возможно, мне это действительно кажется. Но тогда объясни, как вы влияете.
– Своим стоянием мы… Ну тут все происходит – и координация внутренняя, и мобилизация… да… но… у тебя на самом деле такие красивые глаза, что… давай о них лучше поговорим. А то я смотрю на тебя, смотрю, а мысли уже не о том.
PS. Последнюю фразу я оставляю, верная своему обещанию передать наш разговор от начала до конца.
(Сотник погиб 18 августа 2014 года на юго-востоке Украины.)
