Марианна Красовская
(Не) зажигай меня
1. Крыша замка Нефф
Я сидела на самой вершине замка Нефф – на крыше дозорной башни – и созерцала открывавшееся великолепие. Подогнув ноги, укутавшись в теплый плащ, натянув капюшон едва ли не до кончика носа, я изо всех сил сдерживала желание прыгнуть с этой самой башни вниз – ну или хотя бы плюнуть.
Горы прекрасны зимой. Закутанные в белые пелены снегов, они сливаются с белым небом, с облаками. Кажется, что нет ничего вокруг, кроме снежных круч и всеобъемлющей тишины.
Горы прекрасны весной. Шумят бурные реки, неся мутные воды вниз, в долину. Вспыхивает зеленью листва, обнажаются серые склоны, мир наполняется гулом.
Горы прекрасны летом и осенью, птички, травы, золотые листья и всё такое. Так считает моя мать, считает отец. Наверное, и братья тоже скажут, что лучше гор ничего на свете нет.
Спору нет, они красивы и величественны. Но мне гораздо более нравится теплая Славия. Разве в горах можно мчаться верхом, подставляя лицо теплому ветру? Разве можно с разбега броситься в нагретую солнцем ласковую речку? В горах реки быстры, мелки и холодны как лёд. Мы, конечно, подобрав юбки, прыгаем по камням, моча ноги, заходим порой и выше щиколотки, но, право слово, самая большая радость в этом – выбраться наружу и протянуть заледеневшие ступни к сложенному братьями костру.
Самое счастливое лето в моей жизни случилось тогда, когда мать позволила мне провести его у деда. Пусть путешествие в Славию не было легким, пусть пришлось слать матери весточки с каждой стоянки – но зато и свобода эта, и дивные ночи, и упоительный запах свежей земляники – нет, никогда мне не понять мать, выбравшую горы. Она, конечно, говорит, что прежде, чем полюбить моего отца, влюбилась в замок Нефф. Не спорю, дом мой хорош, только темен и тесен.
То ли дело дедушкино поместье! Выйдешь на крыльцо поутру, вдохнешь запах свежескошенной травы, и закружится голова от широкого неба, нисколько не окольцованного горами. И даже зной не пугает меня. Я люблю жар яркого солнца, горячую пыль дороги на пальцах босых ног, росу поутру на траве, похожую на драгоценные камни. Словом, я люблю всё то, чего в горах нет.
В горах даже летом довольно прохладно, земля всегда холодит босые ноги. Здесь всегда дует порывистый ветер, снег в оврагах лежит едва ли не до июня, а по утрам вместо росы на траву ложится молочный туман.
Мать моя родом из Славии, хотя и потомок древнего галлийского рода. Я считаюсь одной из самых завидных невест – и неудивительно. Оберлинги – род моего отца – славны сильнейшими магами. Браенги лучшие во всем, за что не берутся. И только я, старший отпрыск обоих родов, не сильна ни в чем. Не досталось мне от матери водного дара, а дару огненному применения не находится, несмотря на уверения матери, что огонь нужнее воды.
И, возможно, из-за огненного дара и сильного зверя внутри меня, я уродилась неугомонной и буйной. Мне часто бывает стыдно перед матерью за свои истерики и крики, хоть она никогда не попрекает меня. Мама – само спокойствие. Я мечтаю хоть немного походить на нее, так же царственно держать спину, так же охлаждать буйные головы одним лишь взглядом, так же находить слова, усмиряющие самую большую бурю. Но увы, хотя лицом и фигурой я похожа на мать, нрав у меня отцовский, а батюшка кротостью не отличался никогда.
Cкидываю шаль, подставляю лицо ветру, и восторг переполняет меня, и хочется кричать как птица. Резкие порывы холодного воздуха зажигают щеки, треплют волосы – длинные, почти до колен, выплетают из них ленты и уносят прочь (матушка опять будет сердиться). Как бы я хотела обрезать их хоть бы до плеч – голове от них тяжело, и на уход за ними требуется так много времени. Но волосы – моё достояние и матушкина гордость, тяжелые, блестящие, цвета красного дерева. В округе ни у кого таких нет. В Галлии всё больше черноволосые люди, иногда совсем белые. Отец мой практически седой, но раньше его кудри были черны как ночь – такие же, как у братьев.
Про моих братьев отлично работала пословица: скажи «волк», он и появится. На лестнице слышно пыхтение, кто-то из них, а может сразу оба ползут ко мне.
– Ви, тебя мама искала, – высунулась из люка голова Тьена, а может и Макса – кто их разберет.
Я братьев, конечно, различала, но для этого надо прилагать некоторые усилия, а сейчас мне слишком лень это делать.
Как мне порой хочется спрятаться, побыть в одиночестве, как в детстве. Нет, я люблю своих братьев, но, как и все десятилетние мальчишки, они слишком шумны и проказливы. На беду мою и на радость родителям, Макс унаследовал водный дар, а Тьен – воздушный. А поскольку они были близнецы, то шутки они со своей магией проворачивали такие, что опытные маги за голову хватались. Особенно, конечно, доставалось мне.
Мне нравилось быть единственным ребенком у родителей. С рождением близнецов я почти не видела мать. Мама больше не укладывала меня спать, не пела мне колыбельных, не читала сказок. Единственное моё время, которое не отобрали братья – ритуалы, которые творила мать с моими волосами. Она всегда мыла их сама, натирала маслами, купала в травах, расчесывала. И всегда тяжело вздыхала. Только ради этих дней, полностью принадлежащих мне, я не обрезала еще эти глупые косы.
У мамы же волосы были лишь до лопаток, дальше не росли. Она рассказывала, как дядюшка Кирьян когда-то похитил ее в день свадьбы и обрезал их, и как она плакала в тот день. Я только улыбалась: представить невозможно, чтобы мама была чьей-то женой кроме папы. Только она умеет с ним справляться, когда его охватывает черная меланхолия и он уединяется в библиотеке с бутылкой виски, или когда гневается так, что он его криков дрожат стекла в окнах. Одно ее слово, один взгляд – и он становится послушнее ягненка.
Несмотря на то, что папа меня обожал, мне влетало частенько, пожалуй, не реже, чем близнецам. Обычно за дело: я тоже кротостью не отличаюсь. И с уроков убегала, и занавеси поджигала, случайно, конечно, и пару маг-светильников взорвала. А уж порванным платьям или разбитым локтям и коленям и счета не велось.
Родители хотели, чтобы я была леди, как мама: спокойной, рассудительной, тихой. «Ты же девочка» – так часто слышала я. Я честно старалась. Но разве виновна я, что уроки мне скучны, пряжа рвется под моими пальцами, иголки ломаются, и даже растения в огороде засыхают и съеживаются, стоит только мне их коснуться? И только переехавшая к нам мамина бабушка Юлианна не спешила меня менять. «Огонь не вместить в сосуд, как воду, – говорила она. – Огонь должен быть свободен».
В замке Нефф свободы нет даже на крыше башни, а за ограду одну меня вот уже несколько лет не выпускали.
– Ну Ви! – верещал мелкий. – Послушай! Мама сказала…
– Что случилось? – равнодушно спросила я, не двигаясь с места.
– Говорят, в гости поедете, – сообщил братец. – Кажется, к дядюшке Лео.
Я поморщилась – вот еще одна причина, по которой я хочу сбежать из дому.
Женихи ко мне в очередь выстраиваются. И род у меня хороший, сильный – как по отцу, так и по матери, и сама я не кривая и не хромая. Только благодаря стойкости матушки я еще не просватана. Не хочет она меня отпускать. Но на всякие балы и званые вечера ездить приходится, положение обязывает. Вот и теперь придется спускаться, обсуждать с матерью наряд, а потом трястись в карете до самой столицы. А раз уж мы будем в столице – то одним вечером дело не ограничится.
– Ви, мама сказала «быстро», – высунулась наружу и вторая голова.
С мамы станется залезть на крышу. Пришлось спускаться, никуда не денешься. К счастью, матушкино терпение не иссякло настолько, чтобы она ждала меня в башне. Я успеваю скинуть плащ, оправить платье и пригладить волосы. Лучше бы косы переплести, конечно. Но времени нет на это, и я просто перекидываю тяжелые волосы на грудь.
Милослава Оберлинг высока, стройна и хороша собой. В ее волосах совсем еще немного седины, ее почти незаметно. Тяжелое бархатное платье, отороченное мехом норки, сидит на ней идеально, без единой морщинки или складочки. Тонкой, несмотря на троих выношенных детей, талии завидуют все соседки. Сегодня на ее руках кружевные перчатки – по последней столичной моде. Но я-то знаю, что мама вчера варила мыло и сегодня ее руки покрасневшие и ногти обломаны. На миг мне становится стыдно, что вместо того, чтобы ей помогать, я сбежала в деревню с отцом. Я плохо переношу тяжелые запахи ароматных трав и корений, а от вони варящегося мыла и вовсе впору задохнуться.
Мамины глаза осматривают меня с ног до головы. Я прекрасно понимаю, что она недовольна, но не скажет этого вслух.
– Виктория, садись, – любезно кивает она на диван.
Мне хочется забраться на него с ногами, но я, как и положено леди, присаживаюсь на самый краешек, ровно держа спину.
– Через три дня мы выезжаем в Льен, – сообщает мама. – Нас пригласили на королевский весенний бал. Заодно покажем мальчиков главному ловчему. Если они подойдут, то наймем учителей, и через два года они пойдут учиться.
Вот как! Не мне одной страдать!
– А как же посевная, матушка? – растерянно спрашиваю я. – Кто останется тут? Бабушка уже слишком стара, чтобы ездить по деревням.
– Я думаю, люди сами в силах посадить свеклу и морковь в срок, – мягко улыбнулась мама, хотя между бровями у нее залегла озабоченная складка. – В конце концов, мы не в Славии, здесь хлеб сеять не нужно.
Я кивнула, соглашаясь.
Несколько лет назад отцу удалось нанять для Пригорья замечательного мага земли. Он был, конечно, чудак: его странные идеи в столице понимать не хотели. В самом деле, где это видано, чтобы помидоры в горах росли? Или сладкие перцы? А он предлагал сажать семена дома в ведра и горшки, выращивать их и уже в мае высаживать на улицу. В Льене его подняли на смех. В Пригорье же первый урожай, выращенный таким способом, превзошел все ожидания.
Вот маг и присмотрит.
– Виктория, – продолжает мама, пряча глаза. – Ты взрослая девочка, должна понимать…
– Мама! – взвыла я. – Я не хочу замуж!
– Ты ничего не хочешь, Ви! – спокойно ответила мама. – Ни замуж, ни учиться, ни как-то помогать по хозяйству! Ты трутень, Ви! Неужели тебе хочется всю жизнь прожить здесь с нами? Без семьи, без детей?
– Здесь – не хочу, – упрямо ответила я. – Хочу в Славию к деду.
Мать задумалась, нервно постукивая носком сапожка по ковру.
– А почему бы и нет? – неожиданно сказала она. – Попрошу Линд организовать тебе жениха в Славии. Если уж Святослава может быть кнессой, то ты уж всяко справишься. Вот только не хотелось бы тебя столь далеко отпускать.
Неожиданно! Я-то думала, мама совсем против, чтобы я в Славию ехала. Но и женихи мне никакие не нужны, вот еще! Тем более эти славские кнессы, которые даже не оборотни! Ни один мужчина не сравнится с тем, кто моему сердцу мил. Мама, впрочем, об этом не подозревает, оно и к лучшему. Что ж, если она отпустит меня к деду, сама-то ведь не поедет. И то сказать, мне уж двадцатый год пошел, не всё за мамкину юбку держаться. Так что я радостно киваю, расплываясь в улыбке.
– Но на бал всё равно поедешь! – заявляет мать. – А уж если никто мил не будет из галлийцев, тогда поищем тебе славца.
Моя улыбка сдувается как кузнечный мех. На бал-то я всегда рада, а вот женихов не хочу.
В наложницы тоже не хочу, впрочем, да и не принято это в Галлии. А жаль, наверное.
В общем-то, матушка во всем права, как всегда. Оборотню нужна пара. Тем более такому дурному, как я. Ведь не должен из меня чистый оборотень выйти. Мама-то смесок. А гляди-ка, я переворачиваюсь в полноценного волка, как отец. Я сильна, вынослива, у меня острое зрение и отличный нюх, царапины и синяки на мне заживают очень быстро (что видится мне огромным преимуществом: коли мама раны не видела, то и ругаться не будет). Но в полнолуние ночи для меня порою невыносимы, до того владеют мною низменные инстинкты. Началось это три года назад и, мне кажется, всё больше меня гнетет.
Как я переживу полнолуние в столице – не представляю. Чем ближе ко мне тот, кого я хотела бы видеть своей парой, тем больше дурманит голову желание телесной любви. Оттого в Льен я не рвусь – боюсь наделать глупостей. Увижу его снова – голову напрочь потеряю.
А нельзя – отец не переживёт. Мама, как ни странно, сквозь пальцы смотрит на возможности добрачных связей, а отец свято блюдёт мою честь. Стоит только приблизиться ко мне кому-то мужского пола – ближе, чем положено приличиями – он взрывается. Я его, конечно, не боюсь, но и огорчать не хочу. Но, кажется, это не в моих силах.
2. Планы леди Оберлинг
Почти полдня пришлось провести в пустых хлопотах: перебирали с матерью наряды, чулки, бельё, выбирали платье для того самого дня. Заодно мама лично переворошила мои богатства: отрезы шелка и бархата, тонкие полотна для пошива постельного белья и, самое ценное – сундучок со специями. Опустив тонкие руки в тяжелый короб и бездумно поглаживая меха, она, прикрыв глаза, вспоминала о собственном приданом.
– Я раньше думала, что приданое – пережиток прошлого, – мечтательно говорила она. – Показатель отеческого богатства, пыль в глаза… Нет, приданое – это для невесты кусочек родного дома, воспоминание о маминых руках, о тепле отеческого очага… Как мне не хватало здесь красных атласный одеял, которые я оставила в сундуках… Как не хватало платьев и обуви, полотенец и простыней! Сколько бы я отдала, чтобы спать на подушках, расшитых бабушкой! Моё приданое было отправлено жениху… ничего, кроме платьев, сестра не вернула. И верно, меня считали пропавшей, умершей. Моего возвращения не ждал даже отец.
Мама отвернулась, скрывая навернувшиеся на глаза слёзы. До сих пор она не смогла простить своего родителя.
– Тем обидней мне, Виктория, слышать от тебя, что ты хочешь ехать к деду и жить возле него. Человек он хитрый, коварный, про таких говорят в Славии «сам себя перехитрит». Конечно, он уж стар, возможно, стал мудрее и добрей, но я бы не стала в это бездумно верить. Пойми: попадешь в его дом – станешь разменной монетой, заплатишь по его счетам. Не доверяй его словам, Ви, не поддавайся на льстивые речи. Любит он только одного человека: себя.
Я только вздохнула тихо – мама, мне показалась, слишком долго упивается своей обидой. Дед запомнился мне вполне безобидным стариком, которого мало что интересует, кроме своих книг. Может он когда-нибудь и был цепным лисом государя Славского, но сейчас зубы его затупились и хватка ослабла. Да и что он может сделать? И государь-то давно сменился.
– Умоляю тебя, дочь моя: найди себе суженого поближе ко мне, – прикоснулась к моему плечу мать. – Мне невыносима мысль отпустить тебя в такую даль!
– Ну мам, – пробормотала я смущенно. – У тебя же братья останутся. Зачем тебе я?
– Ты мой первенец, – ответила мать. – Ты дочь, моё продолжение, моё сердце. А мальчики – что мальчики? Улетят как орлы, и останусь я в одиночестве. Мальчикам здесь делать нечего – нет у них тут ни наставника, ни примера. Отец твой не маг, не может дать им нужных знаний. Я же не способна удержать их на месте. Им нужна строгая дисциплина. Пришла пора отправить их учиться. Думается мне, что ловчие из них получатся просто великолепные.
Мама лукавила: магом она была отменным; до сих пор ее вызывали на разные происшествия, но работать она соглашалась только в паре с дядюшкой Кирьяном. Вдвоем они были удивительной силы командой, дополняя и поддерживая друг друга. Точно так же в связке магичили близнецы. Вроде и сил у них не так уж много: но как объединятся – можно прятаться. Я была согласна с мамой: их силу нужно уже обуздывать, направлять. Да и отец слишком мягок с ними – любит он нас без памяти. Хоть и прикрикнуть может, и обругать – но за хворостину у нас берется только мать. Да и то меня жалеет всегда. А близнецам порой достается.
Мама любит меня больше мальчиков, я это знаю. Но и ждет от меня больше. Иногда от ее требований мне хочется сбежать, хоть в Славию, хоть в Франкию, а хоть и в саму Степь! Никогда, никогда мне не стать такой как она.
Внешне мы с ней схожи, и фигурой, и волосами, только роста я меньше на целую голову, да глаза у меня папины – волчьи. Но если мама выглядит хрупкой, изящной, будто статуэтка из франкского стекла, то я – девушка-беда. Вечно оступаюсь, спотыкаюсь, всё роняю. Хотя танцевать у меня получается гораздо лучше, чем у нее, ах, до чего же я это люблю! Вальс, кадриль, минуэт! Иногда я даже без музыки танцую, только б танцевать!
Мама заставила меня примерить платье из белоснежной кисеи; к счастью, оно уже было мне узко. В таком платье я чувствую себя маленькой девочкой. Мне больше по душе яркие цвета. Я хищно вцепляюсь в алый шелк. Но мама непреклонна: платье слишком яркое для весеннего бала. Лазурное слишком открыто; розовое я отвергаю, как детское. Бархат тяжел для молодой девушки, парча слишком роскошна – она для более официальных мероприятий. Муслин слишком летний, шерсть не нарядная.
Сошлись на кремовом атласе: хоть я и похожа в нем на торт, но оно хотя бы в меру сдержано и не для юных девочек. Платье уже вышло из моды, но это легко исправить. Портниха отрежет рукава, добавит кружев на корсаж, поднимет спереди подол, чтобы виднелась кружевная нижняя юбка. К счастью, в моде нынче простые силуэты, а фижмы и турнюры уже совершенно устарели. Мама предложила добавить голубой пояс и перчатки в тон. Высокая прическа и ажурная полумаска завершит мой образ.
– Глупости эта маска, – пожала плечами я. – Меня по волосам узнают. Ни у кого таких нет.
– Есть, – улыбнулась мама. – У Стефы.
– Стефа еще ребенок, – поморщилась я. – Ей всего четырнадцать. На балу ее не будет.
– Девочка уже с тебя ростом. Она вырастет высокой, как и Кир.
Стефания – моя кузина, дочка дядюшки Кирьяна. Взлетел он так высоко, что род Браенгов нынче почитался выше прочих знатных семейств. Каким-то невероятным чудом ему позволили взять в жены младшую сестру короля Эстебана, в то время еще кронпринца. Впрочем, дядюшка совершенно не взгордился, отказавшись от всяческих должностей. Конечно, негласно он был едва ли не вторым лицом в государстве, и король к нему благоволил, но репутация вздорного сумасброда за ним закрепилась, кажется, навечно. Едва ли к нему осмеливались обращаться с просьбами – нет, он всегда внимательно выслушивал жалобщиков и непременно разбирался в предмете споров или чаяний. Но именно это и пугало просителей: результат мог быть совершенно не в их пользу, а исключительно по справедливости, причем зачастую в совершенно искаженном понимании.
Я же дядюшку обожала, он всегда находил на нас – детей – время, дарил подарки, играл и возился с нами, будто сам был ребенком. А вот Стефания меня порою пугала. Уж очень она была хитроумной и упрямой. Если что задумала – непременно сделает. Про нее говорили, что она истинный Браенг – и, видит богиня, это действительно так. Я старалась с ней никогда не спорить: себе дороже выйдет.
Неделя, отведенная на подготовку к поездке в столицу, пролетела стремительно, будто ласточка. Вставали засветло: укладывали вещи в сундуки, перешивали платья: мама была рачительна, и несмотря на то, что нужды мы никогда не испытывали, выкидывать вещи не позволяла. Обувь чинили, одежду штопали, а из совсем ветхой шили лоскутные одеяла; вязаные вещи, поеденные молью, распускали и плели из ниток коврики. Отец всегда называл мать «мышью» за ее скупость и любовь к замку Нефф, а она в ответ шутила, что вышла замуж не за него, а за замок.
И это правда: замок, хоть и казался кому-то лишь грудой камней, отвечал ей истинной любовью и преданностью. Мама могла открыть любую заклинившую дверь, заколоченное окно легко поддавалось ее пальцам, она никогда не мерзла, хотя и гости, и слуги жаловались на сквозняки. Случись маме приболеть – в замке она выздоравливала быстро и легко. Любой же, кто смел поднять против нее голос, непременно платил за неуважение: спотыкался ли на ровном месте, подворачивал ногу на лестнице, простужался… Она была Хозяйкой, истинной царицей этих мест. Все вокруг любили и уважали ее, впрочем, и она всегда была в заботах. Ни одно происшествие не оставалось без ее внимания. Весной она выращивала рассаду и сеяла репу, летом вызывала дожди или, напротив, прогоняла прочь непогоду, которая, к слову, здесь бывала гораздо чаще, нежели солнце, осенью считала урожай с деревенскими и отбирала овощи на продажу. Но самое сложное время ее было зимой: снега выпадало много, а лучше нее, кажется, во всей Галлии никто не управлялся с ним. Сейчас ей уже помогали близнецы, а раньше зимой приезжал дядюшка Кир с женой и дочерью.
Сейчас в Пригорье стояло самое спокойное время – начало весны. Пора метелей закончилась, светит много солнца, хоть и не теплого, но очень яркого. Урожай сеять рано – земля холодная. С рассадой в последние года занимается наемный маг. В деревню не проехать – тропы развезло, кругом ручьи и водопады, грязь стоит непролазная. Пытаться по такой дороге ехать на коне – чистое смертоубийство. Оборотни разве что в звериной ипостаси пройдут, но мама не оборотень. Вот и сидит она дома, всю свою энергию растрачивая на попытки приструнить братцев да замок сверху донизу отмывает.
Самое время для балов.
И поскольку дорог сейчас нет совершенно, для нашего семейства дядюшка организовал портал в столицу. Это единственное, что хоть немного поднимает мой унылый дух. Трястись целую неделю в карете, да по горным дорогам – удовольствие, прямо скажем, сомнительное. Да что там, вовсе никакой радости, только отбитые бока, тошнота и ломящая спина.
Мама у меня балы терпеть не может: вероятнее всего она скажется больной, и везде меня будет сопровождать отец. Бабушка Юлианна (вообще-то прабабушка) и вовсе в столицу ни ногой. Ей нравится тишина и уединение замка Нефф. Она останется здесь зарастать и дальше паутиной. Говорит, интриг в свое время повидала достаточно и теперь мечтает завершить свою жизнь в покое. С бабушкой мы не столько родственники, сколько подруги. В отличие от мамы, она ничего не требует и не ждет, а просто принимает меня такой, какая я есть.
Именно бабушке я рассказала о всех своих страхах и сердечных переживаниях. С мамой о таком поговорить страшно. Не поймет она. Бабушка поняла. Хоть и не нравилась ей эта ситуация, но выхода она, как и я, не видела. От бала отказаться невозможно, ЕГО я там обязательно встречу – иначе и быть не может. Впрочем, бабушка, прекрасно зная человека, в которого я имела неосторожность влюбиться, уверила, что ОН меня не обидит.
– Хотя осторожность никогда не помешает, – напоследок сказала бабушка. – Королевский бал – странная вещь. Голову закружит так, что и сама не поймешь, как согрешила. Постарайся уж не забеременеть, девочка. Глупости глупостями, а ребенок – совсем не то, что тебе сейчас нужно. Да и куда тебе дети? Поживи для себя. Не все туфли стоптаны, не все платья сношены. Жизнь – такая интересная, некуда торопиться…
Я бледнела, краснела, но за науку поблагодарила. Да и что говорить – права она. Ни замуж, ни уж тем более детей я не хочу. Мне близнецов хватило. Дети – это как-то очень сложно и хлопотно.
Близнецы ведут себя почти смирно – подрались за день всего дважды, и даже без явных увечий. В портал – тёмную дыру в пространстве – они ныряют первыми. Следом отец закидывает сундуки – а их немало. Потом проходим мы с матерью, и самым последним – лорд Оберлинг.
