Марианна Алферова
Перст судьбы
Глава 3. Наследники Ниена
Создавать миракли прежде было главным моим умением. До убийства моего Дара. Миракли любят питаться книгами. Первый, помнится, родился из книги вовсе дрянной и даже почти глупой. Но, видимо, сочинитель вложил в нее нечто такое – каплю крови, часть души? – и потому из многословного косноязычного текста вдруг вылупился, отделившись от страницы, первый сотворенный мною миракль. Нелепое кривобокое существо с голубоватым студенистым лицом, на котором жили только глаза – огромные, черные, напитанные болью.
Побродив по комнате, проходя сквозь шкафы и путаясь в тяжелых портьерах и время от времени погружая руки в зеркало, фантом развеялся, оставив после себя запах печенья, горящего воска, и еще – жареной рыбы, что просочился в мою комнату в тот вечерний час с кухни и был впитан моим творением. Для мираклей потребна буйная фантазия, и вскоре я легко овладел способностью создавать миракли уже без помощи чужих придумок, пользуясь только воображением.
С тех пор у меня, мальчишки, появилась новая забава – пугать детей и прислугу внезапно возникающими мираклями. Мои чудики, один страшней другого, подкарауливали служанок в темноте коридора, высовывались из тазика с водой в комнате младшей сестренки, строили рожи Лиаму, когда тот корпел над доской с арифметическими задачами (которые, к слову, так легко давались мне самому). Голубыми святящимися фантомами миракли бродили ночью меж могил, если из ребятни кто-то на спор отправлялся на кладбище ночью, прихватив с собой фонарь и заговорённый плащ.
Перед отрядом Игеровой разведки они возникали парочкой грудастых девиц с подоткнутыми юбками и корзинами только что постиранного белья и уводили за собой – как раз под стены караульной башни. Еще я обожал создавать кентавров – полулюдей-полузверей. И по улицам Ниена разгуливали то медведь с человечьей головой, то здоровяк с кудлатой и рогатой бычьей башкой.
Иногда мои шутки выходили злыми. То неверной жене в дом являлся миракль ее голого любовника, когда вся семья садилась за стол. То воришке мерещился призрак старика, у которого он стянул кошелек, – рассказы на кухне снабжали меня более точными сведениями о жизни в Ниене, нежели донесения королевской стражи своему капитану. Но чаще, развлекаясь, я преследовал людей и вовсе без причины. Однажды прислал миракль медведя на пирушку, и перепуганный народ в панике кинулся к дверям, падая и топча друг друга в давке. Как-то во время праздника зажег огонь на коврах и тканях, что развешали на балконах. Гости кинулись заливать пламя водой, огонь сбить не получалось, зато получался холодный душ для нарядно разодетых гуляк.
Всех своих проделок я и припомнить уже не могу.
Каждую ночь, прежде чем заснуть, я погружался в удивительный мир героев, шутов, сражений. Мир, где все было мне подвластно. Миракли наполняли комнату, говорили слова, которые я для них придумывал, пели баллады, которые я сочинял.
В детстве я был счастлив. Третий сын в семье, младше меня была только принцесса Тана. Мне многое позволялось. Как и другим. Отец нас баловал и разрешал почти все, что, по его представлениям, не было злом. Мы могли кричать, бегать, играть в садах, скакать по дорогам. Запретно было издеваться над животными и над людьми, за это наказывали и даже секли. Розыгрыши, шутки, спектакли, – чего только не было в том счастливом мире. Матушка не выносила этого баловства, требовала строгости и чистоты. Но она почти все время с утра до вечера была занята своими лечебницами и потому появлялась пред нами на минуту-другую, чтобы тут же удалиться в свою комнату. А все тепло, которое потребно детям, дарила нам Марта.
Лиам был старше меня на год, но мы с ним были как близнецы – он всегда восхищался мною, моим Даром, и с охотою принимал в играх роль помощника и оруженосца, а порой и защитника. Он гордился моим волшебством как своим. Никогда, ни единого мига Лиам не завидовал мне, и любовь его была столь искренней и преданной, что не было в ней ни грана фальши. В Лиаме вообще не было фальши, он не умел лгать и никогда даже не пытался. Если он чего-то не хотел говорить, то просто отвечал: «Не скажу». И никакими угрозами нельзя было его переломить. Отец, зная эту его черту, никогда не настаивал.
С Эдуардом у меня разница в годах была в целых восемь лет. Первый наследник королевства, он с младых ногтей изображал справедливого правителя. Магического дара он был лишен начисто, как и положено чистому наследнику, и потому уже заранее знал, что Кенрик Магик станет со временем его правой рукой.
Если честно, я завидовал Эдуарду. Не потому, что он наследник, а потому – что старший. Он знал то, что нам с Лиамом было еще не ведомо, он был сильнее и умнее нас. И еще Эдуард был самым добрым человеком на свете. Он вообще не знал, что такое зависть или злоба, как можно кого-то ненавидеть или желать ему смерти. Он обожал всех одаривать, у него была просто какая-то страсть делать подарки.
«Боюсь, когда Эдуард станет королем, он растратит казну в три дня, транжиря золотые направо и налево», – смеялся отец.
«Я ему не позволю», – отвечал я.
«Да? – недоверчиво приподнимал брови отец. – А кто купил для Таны крошку щенка за три золотых?»
«Так это же Тана!»
«И что?»
«Ты же знаешь! Если… если ей отказываешь, она вся такая – одно недоумение. Пожимает плечами и смотрит на тебя так, будто ты осел и придурок и не смог сложить два плюс два…»
Не знаю, как она это делала, но, получив отказ, Тана никогда не настаивала. А ты чувствовал себя перед нею виноватым.
* * *
Наделен малыш магическим даром или нет, узнают на девятый день после рождения. Собирается семья, большой стол накрывают отбеленным шерстяным покровом. Вокруг на поставцах ставят девять свечей белого воска. Мать или бабушка новорожденного выносит его в комнату и кладет на стол. Сверху накидывают тонкий покров из виссона. Приносят песочные часы, непременно в золотой оправе, рассчитанные на пять минут времени, и ставят на видное место. Затем к столу подходит магик и накидывает поверх виссона магический покров – похожий на редкую ткань синий миракль, мерцающий холодными болотными огнями. Под покровом трудно дышать, ребенок начинает кричать от ужаса, и если есть у него Дар, достаточно сильный, чтобы в будущем сделать его магиком, то малыш разрывает магический покров к пятой минуте. Матушка рассказывала, что я разорвал покров через две.
Даже в Ниене сильные магики – большая редкость. Наследник – это просто кровь, в нашей семье десятки кузенов, любому из них можно доверить корону. А вот магическую защиту поставить могут три или четыре магика. А нанести магический удар умели только Великий Хранитель и Джерад. Да еще я. Теперь уже не могу. Когда-то я носил знак магика – три концентрических круга, в центре – закрытый глаз, хотя обладал силой седьмого круга.
* * *
Магию мне открыл лично Крон. Я только-только пробовал силы – зажигал магические огни, создавал миракли-игрушки, заставлял ветер волновать воду в озере и насылал тучу брызг на Эдуарда, когда тот катался в лодке с конопатой дочерью лодочника.
– Ты неправильно распределяешь энергию, – сказал мне Крон, понаблюдав за моими потугами и усмехнувшись в бороду. – Любая магия – это энергия, – продолжил он тихим ровным голосом, почти шепотом, и погладил меня по волосам. – Ты берешь ее из себя, как и многие хранители и магики. Это обычная ошибка. Энергия течет вокруг тебя. Она в солнечных лучах, в скачущей через пороги речной воде, в горящем огне, она – в дующем ветре. Научись ее чувствовать и впитывать. Иначе истощишь себя и сгоришь. Завтра рано на рассвете приди на озеро и попробуй, каково это – чувствовать магию.
Наутро, еще и не рассвело, а только чуть-чуть забрезжило, я выбрался тайком из замка и помчался на реку проверять сказанные Кроном слова. Журчливая речка впадала в озеро, сбегая с изумрудных холмов, вода здесь была всегда холоднее, чем в озере. Здесь никто не купался и не полоскал белье. За темной листвой светлая вода прыгала с камня на камень. Я уселся на берегу, снял сапожки и опустил ноги в воду. Тут же стопы заледенели. Я погрузил пальцы в бегущую воду. Сияющие песчинки, огоньки, столь крошечные, что только самый острый глаз их различит, кружили в воде и не давались мне в руки. Я чувствовал – они здесь, рядом, но поймать их был не в силах, как юрких рыбок.
Руки и ноги мои совсем онемели, я выбрался на берег и лег на траву. Солнце поднималось все выше. Я лежал, грелся, щурился от удовольствия. Поднес пальцы к глазам. Они медленно оттаивали. Мне казалось, что солнечные лучи проходят сквозь меня и растворяются во мне, где-то в области позвоночника. И вдруг я почувствовал укол, будто иголочка едва приметно коснулась кожи. Потом еще одна, а потом вдруг ударил горячий дождь. Я задохнулся, открывая рот, будто рыбина на разделочной доске у нашей Марты, но вдохнуть не мог. А жар лился и лился. И когда это сделалось невыносимо, до боли, я закричал дико, по-звериному, и рванулся, будто из чьих-то цепких пальцев. И тогда ощущение потока пропало, я вскочил, будто земля сама меня оттолкнула.
Дышал и не мог надышаться. Получилось! Я могу, могу!
* * *
Наша жизнь была расписана с первого часа рождения. Эдуард становился наследником Ниена, Лиам должен был получить в свое время наследство нашей матери – Элизеру и стать хранителем казны Ниена. Мне предназначалось место Магика при молодом короле, а со временем – титул Великого Хранителя, который я должен был принять и заняться обучением молодняка магической науке.
Но Судьба смешала все наши планы. Судьба, которая сильнее любого человека, любой магии и даже богов Домирья.
Глава 4. Элизера. Часть 1
Элизера и сейчас стоит – белое ажурное гнездовье, будто созданное не для людей, а для элизийских птиц, одетых в тончайшие перья. На берегу озера замок любуется своим тонкоколонным отражением, вокруг – зеленые гряды валов, поросших кустарником и низким лесом, – следы старых фортификационных сооружений. Это место наслаждения, отдохновения, рыцарских забав, состязаний поэтов и менестрелей. Матушка обожала его, сразу после постройки радовалась каждой поездке туда. Мы, дети, ждали Элизерова лета как самой лучшей награды. Здесь нас каждый торопился задобрить, горы сладостей лежали на столе, и никто не требовал, чтобы мы не ели перед обедом яблоки в меду. Марципан или привезенные из-за моря ярко-оранжевые фигурки, сладкие и горьковатые одновременно, едко покусывающие язык имбирными добавками, подавали на десерт вместе со сливочным мороженым. Днем мы часами плескались в большой купальне, а старшие, Эдуард и Джерад, переплывали бутылочное горлышко озера наперегонки. Вечерами на берегу накрывали столы, ставили помост для акробатов и фокусников, что приезжали в Элизеру каждое лето. По стеклянной глади Элизерского озера скользили лодки, увешанные разноцветными фонариками. Огонь в этих фонариках был магический, он тлел внутри стеклянных сосудов до самого утра. К концу лета со всех пределов в Элизеру съезжались менестрели, и главный приз состязания – золотого соловья – отец вручал самолично.
* * *
На берегу озера устроен был небольшой театр: сиденья из цельных потемневших бревен, сцена из чистейшего песка, а вместо задника – сам замок Элизера, беломраморное чудо, устремленное к небесам, слепяще-снежное в полдень, розово-охристое на закате. Здесь, расхаживая в короткой юношеской мантии с алым кантом, Эдуард оттачивал свои речи для Большого Совета Ниена (отец уже доверял ему выступать по мелочам вместо себя), Лиам демонстрировал свое умение владеть мечом, а я устраивал спектакли. Мои миракли танцевали или бились на турнирах. А самым большим успехом пользовались фигляры на ходулях – они перешагивали через сиденья над головами зрителей, вызывая одобрительные крики и визг, а потом таяли в воздухе. Зрителей было десятка полтора: Лара с Таной, ребятня из прислуги, несколько деревенских ребят побойчее. Марта непременно отправляла Френа приглядывать за нашим баловством – так она называла эти спектакли. А также снаряжала большую корзину со всякими вкусностями: крендельками, засахаренными яблоками, орехами и бутылью сидра. Чашек никто не брал, каждому я магичил собственный бокал. Кому по виду серебряный, кому – хрустальный. Сосуд держался в руке лишь до того мига, пока не опустошался до дна. Иногда, правда, магический замо́к рушился раньше, и тогда несчастливца окатывало брызгами сидра из исчезнувшего бокала под хлопанье в ладоши, визг и крики восторга. Однажды только что наполненный бокал лопнул в пальцах у Лары. Недолго думая, она ухватила Лиама за руку и плеснула в меня сидром из его бокала. Через десять минут мы все были облиты сладким и липким – сидр стекал с волос, воротников, щек и рук. Кто-то брызнул сидром во Френа. После чего тот разозлился и загнал нас всех в озеро прямо в одежде мыться. Только Тана избегла холодного вечернего купания – ее, как самую младшую, Френ отнес на руках на кухню отмываться теплой водой.
А еще хрустальные бокалы швыряли оземь, но они не бились, а исчезали, рассыпаясь сотнями искр.
В Элизере я не знал никаких запретов – мои миракли носились по замку, мешали слугам, на пиру танцевали и играли на флейтах, а по ночам бродили близ озера, если мне не спалось.
Это было мое девятое лето, счастливое, но уже предгрозовое. А тот спектакль, когда я решил обрушить на головы зрителей груды призрачных фигурок из марципана, засахаренных груш и маковых плюшек, вообще был последней моей забавой в нашем театре. Наконец, уставшие от бесполезных попыток схватить призрачных марципановых зайцев, юные мастеровые и служанки уселись на бревна распивать настоящий сидр из воображаемых бокалов и есть свежие булочки Марты с хрустящей сладкой корочкой. И тут я увидел, как к нашему импровизированному театру подходит отец. Я знал, что он ездил в Гарму вместе с дядей Кроном, десять дней тому назад с помощью сокола-миракля я подслушал их разговор. Из сказанного я мало что понял, только то, что дядя опасался «хитреца Брина» (тогда я не ведал, кто это такой). А еще дядя повторил несколько раз: «Вот увидишь, Гарма нас предаст».
Про Гарму я кое-что знал. Это был торговый полис восточнее Элизеры и соперник Ниена в торговле. Его бухта была удобнее Ниена, но куда меньше размерами. Из Империи Игера в Гарму через перевал вела дорога Десяти Ослов – узкая неудобная тропа, которую год за годом потихоньку расширяли до настоящей дороги. Перевал Гармы лежал в горах намного выше нашего, почти каждую зиму он закрывался, его заметало снегом, из Империи к морю оставался только один путь – через Гадючий перевал в Ниен. Гарма была нашим соперником с тех дней, когда там обосновались беглецы из разрушенной крепости Домирья, а Ниен был маленьким торговым поселением с вождем, освоившим азы магии. В лихие годы войн и вражды Ниен натравливал на Гарму пиратов, и, числясь еще Вторым наследником, наш прапрадед Грегор водил Ниенский флот осаждать Гарму, но, кажется, не преуспел.
Отец был в дорожном – кожаные штаны, видавшая виды куртка, – и только золотой венец нашего дома в волосах отличал его от затрапезного кондотьера, что рыщет по дорогам в поисках богатого сеньора и приличных наградных.
– Френ, – обратился отец к нашему внимательному ментору. – Отведи-ка ребятишек по домам. Спектакль завершился.
Френ вмиг догадался, что над сводами Элизеры сгущаются тучи, и окликнул ребятню, потрясая корзиной, в которой немало еще оставалось крендельков и марципана.
– Эдуард, Лиам, Кенрик – вам остаться! – приказал отец.
Никто из нас и не собирался убегать: определение ребятни к нам уже точно не подходило, несмотря на малые годы.
– Что случилось, отец? – У Эдуарда дрогнул голос, когда он задал этот вопрос.
– Гарма нас предала. Она заключила союз с Игером и открыла перевал для его армии.
Далее последовала долгая пауза. Отец уселся на бревенчатое сиденье, снял перевязь с мечом, упер локти в колени. Мы стояли перед ним, как будто ожидали вынесения приговора за неведомую нам вину. Мы – наследники Ниена, и среди них я – маг третьего уровня, способный создавать миракли.
После шумного спектакля сделалось необыкновенно тихо. Где-то в лесу без устали куковала кукушка. Я хотел загадать, сколько лет проживу, но не решился. В озере плескала рыба – начинался вечерний клев, от причала уходили лодки с рыбаками, с этого берега они виделись игрушечной флотилией. Всё было как прежде, но на самом деле всё уже переменилось.
Я создал миракля нашего любимого Шалопая. Белый пес подошел к отцу и положил голову ему на колени, как всегда делал при жизни. Отец потрепал его загривок, перебрал пальцами завитки жесткой шерсти. Лицо болезненно передернулось.
– Не надо, Кенрик, это не поможет.
Я распылил миракль.
И тогда отец заговорил:
– Король Гармы и его советники решили предать нас и продать, чтобы сохранить свои шкуры. Они посчитали, что Ниен даже в союзе с Гармой не устоит против Игера, и заранее выбрали сторону победителя.
– Против нашего дяди Крона любой магик – жалкий фигляр! – заявил Эдуард гордо.
– Игер перекупил их за грош с кукишем. Обещал им выделить своих боевых магиков для охраны торговых кораблей от пиратов. Ты же знаешь, пираты для купцов Гармы – враг пострашнее любой имперской армии. А взамен…
Отец сделал паузу и обвел нас по очереди взглядом. Я был уверен, что на меня он смотрел дольше остальных.
– Взамен… – повторил Эдуард.
– Взамен запрещается без диплома Дома Великого Хранителя Брина из Златограда заниматься магией. То есть бытовая магия пекарей, оружейников и лекарей разрешена. Ну и прочих с ними, кто кует, сеет, жнет, – все они толику магии могут прибавлять к своим делам. А вот высшая – только по разрешительной бумаге Златограда. Посол Игера в Гарме заявил, что без его соизволения никто в Ниене отныне не сможет магичить.
– И мы согласимся на это рабство? – изумился Лиам.
– Нет, конечно.
– Но почему Гарма уступила? Вместе с ними мы были сильны и…
– В Гарме испугались, что наши магики их подчинят. Они выбрали робкого короля-капитана в этот раз. Он больше рассчитывает на золото, нежели на сталь мечей и на силу магии.
– В Гарме выбирают короля? – удивился Лиам.
– Да, каждый год. Когда-то его называли капитан флота Гармы и всех ее пределов. А теперь он носит титул короля-капитана.
Все эти слова проходили как будто мимо меня, в мозгу билась только одна-единственная мысль и не давала ни о чем ином думать: они хотят запретить мне магичить! Она, будто бой барабана перед атакой, заглушала все остальные, она яростно стучала в висках вместе с биением крови. Ни о чем другом я не мог думать.
– Я нашлю на них тысячу мираклей. Сто тысяч! Я их всех замираклю. Наши магики сильнее любой силы!
– Вот именно! – горько усмехнулся отец. – Кто-то внушил королю Гармы, что мы хотим подчинить остальных и возродить Империю Домирья.
– Кто-то! Да тут и гадать нечего! Это наверняка магик Игера Брин! – воскликнул Лиам. – Он весь насквозь лживый. И хитрый, и ревнует всех к своей силе.
Лиам по природе был эмпатом. Он мог бы стать магиком-эмпатом, если бы не запрещал себе проникать в сознание людей, ограничивая себя лишь поверхностным считыванием эмоций, но не мыслей.
– Отец, но, если, если… мы лишимся магии, Игер нас подчинит. Соберет новую армию и раздавит нас как букашек! – Эдуард стиснул в ярости кулаки. – А потом уничтожит Гарму.
– Соседи поверили в обещание Игера не нападать на наши города первым. – Лицо отца окаменело в горькой усмешке. Сделалось театральной маской, вроде тех, что находили в разрушенном театре Домирья.
– Он обманет!
– Разумеется.
И я вдруг понял, о чем таком хотел спросить отца:
– А как они запретят заниматься магией? Мне или Крону?
– Ошейник. А если не поможет – применят Персты Судьбы.
Ужас охватил меня. Ужас, с которым в тот миг я не совладал. Я превратился в маленького испуганного ребенка и разразился слезами. Стыд до сих пор окатывает меня волной жара, когда я вспоминаю ту минуту слабости. Лиам шагнул ко мне, положил руки на плечи и проговорил, глядя мне в глаза:
– Никто не отберет твой Дар, пока я жив.
Иногда во сне я ощущаю тепло его рук на плечах, вижу его глаза – серые, с темным ободком, как у всех нас троих. Он что-то говорит, но я никогда не слышу, что именно.
Глава 5. Элизера. Часть 2
Двенадцать лет назад мы впервые столкнулись с попытками Игера захватить все земли до побережья. Отец мой с матушкой отлучились в столицу Игера – вести бесполезные переговоры без надежды обуздать словами притязания сильного и наглого соседа. Игер заявлял, что море – природная граница и он ее достигнет по праву своего величия. Отцу казалось, что торговый союз должен прийтись по нраву разумному правителю: Вианово Королевство на западе, Торговая Республика Гарма на востоке и Королевство Магна на Северном острове выжидали, чем закончится наш торг. Но в том-то и дело, что Игер не был разумен. Он был одержим идеей великой Империи от Южного предела до моря и отметал все доводы, если они не подтверждали его жажду покорять. При себе он держал свору пропитанных бумажной пылью крючкотворов, и каждое его притязание эти пожелтевшие от времени старцы подтверждали сотней выспренних заумных цитат.
В Элизере мы остались с Мартой. Отец счел, что здесь нам будет безопаснее, чем в столице. Мы – это Тана, Эдуард, я и Лиам, которому тогда минуло десять лет. А еще с нами осталась Лара. Отец ее посчитал, что в Элизере девчонке будет лучше всего в эту зиму. Лара именовалась королевской кузиной, но родство это было столь дальнее, в колене, кажется, восьмом, что отец прочил Лару одному из нас в мужья. Скорее всего, Лиаму. Лара была с ним ровесницей, Эдуард был намного старше, к тому же отец планировал брачный союз наследника с кем-то более значимым, нежели дочь не слишком состоятельного вассала. Я же смотрел на Лару с нескрываемым обожанием. Но брак с магиком – не лучшая партия для знатной девицы. Слабые магики растрачивали свой дар, превращаясь в злобных мизантропов, сильные – шалели от вседозволенности и нередко срывались в безумие всевластия, остановить которое могли только Персты Судьбы. Я в наивной детской уверенности воображал, что сумею избегнуть как первого пути, так и второго. Я был прав в своих прозрениях. Но ни в одном кошмаре я не мог вообразить тот путь, который был мне уготован.
* * *
Элизера считалась местом безопасным. Запасов – предостаточно, стража – верна, стены – пускай и не высоки, но донжон неприступен и сторожевые башни надежны.
Так что Чер-Ордис (отец хвастуна Чер-Риса), человек достойный и воин опытный, почти не встревожился, когда обнаружил под стенами осаждающую нас армию, тем более что она была не слишком велика, взять замок ей было не под силу даже с таким малым гарнизоном, как наш. Чер-Ордис отбил первый легкий приступ, не потеряв ни одного человека, и больше атак не последовало. Эдуард, защищавший одну из башен, рассказывал взахлеб о своих подвигах. Мы с Лиамом слушали его рассказы, хотя сами были свидетелями событий – таскали снизу запасы стенных дротиков и даже сообща спихнули вниз пару камней – они так и остались лежать на склоне, никому не причинив вреда. После чего Ордис прогнал нас со стены, нанеся Второму и Третьему наследникам смертную обиду. Отец наш король в шестнадцать лет командовал армией Ниена, а прапрадед Грегор в двенадцать лет сражался с восставшими знаменосцами западных маноров, так что быть на стене нам велели происхождение и долг.
Игеровы полководцы отступили и стали осаждать нас планомерно и методично.
А потом выяснилось, что припасов в Элизере практически нет и подвалы пусты. Ни зерна, ни муки, ни солонины – ничего. Пустота в леденящей глубине, откуда кто-то вывез почти все припасы. Мы нашли несколько лопнувших мешков с мукой да два десятка мешков с просом, уцелевших в одном из хранилищ. Это все, что нам оставили расхитители. В матушкиных покоях имелась своя кладовая – там Марта обнаружила сладости, сухари, мед. На кухне хранился трехдневный запас муки и ячменя, на конюшне – немного овса. Да еще в винном подвале – две бочки с вином (остальные откликались гулким эхом на удары костяшек пальцев).
Увидев такой разор, Ордис, комендант Элизеры, растерялся. До чина капитана он дослужился, удачно оборонив восточный рубеж от мародеров, что хлынули в наши земли пять лет назад из-за границ Империи. Отец наш король доверял ему прежде всего из-за магической клятвы. Ордис – один из немногих, кто не смог бы его предать.
Тем же вечером комендант выбрал двух гонцов-добровольцев и поручил им пробраться в столицу. Но, как стало известно много позже, их изловил караул имперцев, и под пыткой несчастные показали, что в замке почти не осталось припасов. Это спасло нас от нового штурма, но обрекло на голод.
Я отправил в столицу пять или шесть мираклей с посланиями в виде охотничьих соколов – они мне лучше всего удавались, но в армии Игера имелся свой магик, и он распылил моих посланцев у нас на глазах, наслаждаясь своей силой и потешаясь над нашей беспомощностью.
Тогда комендант решил прорваться и уйти в столицу, но куда там – он потерял десяток убитыми, почти полсотни, то есть половина гарнизона, была ранена, никакого прорыва не случилось, и потрепанный наш отряд ушел назад в крепость, потеряв столь нужных нам людей. Я выезжал вместе с Ордисом и даже пытался магичить, но созданные мной миракли без труда распознавались Игеровыми стрелками, арбалетчики даже не тратили на них своих болтов. Создавать мираклей, способных сражаться, я тогда еще не умел.
Вскоре выяснилось, что под нашими стенами армия Игера окопалась надолго. Они грабили округу, и что ни день в шатре командующего закатывались пиры. В зрячную трубу Механического Мастера можно было разглядеть бочки с вином и насаженных на вертела кабанов и бычков, что жарились на углях целиком. Мы же делили еду по крохам. Горячая вода с вином и медом и крошечный сухарик утром, днем – жидкая просяная каша, стакан молока (в замке держали трех коров) вечером – ломоть хлеба. Через неделю решено было резать лошадей и коров, все равно кормить их стало нечем. Оставили одну корову, для нее хватало пока сена. Мясная похлебка вернула многим силы. Мы были уверены теперь, что продержимся до зимы, а зимой отец, закончив свои бесполезные переговоры и собрав войско, вызволит нас из плена. В тот год зима наступила рано, еще и листья на деревьях не облетели, как грянули морозы. Ясно было, что перевал Гармы закрылся и пополнений осаждающим прислать не смогут. Но и нам помощь не приходила. Элизера казалась созданной изо льда – прозрачной, неприступной и уже почти что мертвой. Мы выставляли кожу и кости убитых лошадей на крышах башен, стрелки садились в засаду – прилетавших на приманку птиц срезали стрелы – малая добавка к нашему скудному столу. Потом я догадался приманивать птиц мнимым зерном – теперь пернатые слетались стаей, и их били наши стрелки, жидкая похлебка из убитых птиц называлась Кенриковым супчиком. Бо́льшую часть времени мы с Эдуардом проводили на кухне – здесь было тепло, здесь топилась печь, и Марта всегда что-нибудь нам давала поесть – сухарик, мятный чай, ложку меда. От прежней ее румяной полноты не осталось и следа – щеки запали, на обнаженных по локоть руках кожа висела старыми тряпками. Одна лишь Тана сохранила румянец и округлость щек – каждый из трех братьев отдавал ей кроху от своего пайка: кто сухарик, кто мед, кто – крылышко погибшей птицы из жидкого супа. Мы с Лиамом пытались часть своей доли преподнести Ларе, но она всякий раз отвергала наши подношения, гневно сдвинув брови. Но и Тане от нее ничего не перепадало. Разумеется, Тана искренне удивлялась такому равнодушию, вздыхала, качала головой, однако на нашу обожаемую Лару эти немые упреки не действовали.
Я магичил – создавал какой-нибудь запеченный проперченный окорок, с которого на блюдо стекал янтарный сок, и в этой густой лужице плавали ломтики обжаренного до черноты лука. Магический нож разрезал окорок на несколько частей. И мы ели, хватая мясо руками, обжигаясь горячим соком, ощущая на губах и во рту бесподобный нежный вкус свинины. Но не насыщались. Лучшие куски Лиам отдавал Ларе. Лара благодарила его улыбкой, его – не меня. Желудки наши урчали от голода, а все, что могла предложить на обед нам Марта, это жидкий супчик из любопытной птицы, в котором плавали половинка луковицы и несколько фасолин.
– Почему отец не спешит нам на помощь? – спрашивает Эдуард.
– Да потому, что думает, будто тут у нас припасов навалом, – отзываюсь я, – что мы тут едим и едим. Так разъелись, что в кресла не помещаемся. Вот такие стали… такие… и всё едим, едим…
Руки мои делают пасы, будто живут сами по себе. И в такт словам катятся по столу миракли сдобных пирожков, пампушек, имбирных пряников – уже весь стол заполнен, сыплются на пол булки и крендельки…
Звонкий подзатыльник Эдуарда заставляет меня замереть, мнимые сладости исчезают, остается голый стол с пустыми чашками. Лара смеется. Марта возится у плиты. Качает головой:
– Бедовый ты, Кенрик, ох, бедовый.
В этот момент на кухню врываются четверо. Впереди заросший черной бородой бугай в кожаной испачканной кровью куртке. Я знаю его – он ходит стрелять птиц на караульную башню. Всегда отдельно от прочих. Тщательно ощипывает трупики и варит себе суп отдельно, ни с кем никогда не делится. Сейчас в руке у него обнаженный клинок – он направляет его на Марту и требует:
– Живо на стол все, что есть, всю жратву.
Остальные трое стоят у двери – не то что робеют, а как бы играют в тени – ждут, как все сложится, будет ли добыча или придется уносить ноги.
Марта растерянно разводит руками:
– Фир, да ты ополоумел, хлеб да сухари на всех делят поровну.
– Всё на стол, дура! А не то суп из тебя сварю! Ну же!
Лиам спешно отталкивает Лару и Тану в угол и пытается заслонить их собой, вместо боевого кинжала у него в руках сейчас обычный кухонный нож.
Эдуард выхватывает клинок и кидается на здоровяка. Звенит сталь, борьба неравная и краткая – Эдуард в тесной кухне слишком сблизился с противником, здоровяк бьет брата кулаком в челюсть, а затем широкий взмах клинка – и Эдуард летит в угол как котенок. Я вижу, как в воздухе вслед клинку проносятся алые капли, орошая стены и пол. Руки мои сами собой поднимаются, целя Фиру в глаза. Я будто нащупываю пальцами глазные яблоки и рву их на себя. Черные нити, похожие на сгустки свернувшейся крови, тянутся во все стороны, пляшут будто живые, рвутся к тем троим у двери. Но «гости» не ждут, когда я их достану, дают стрекача. А Фир падает на колени, хватается за кровавые ямины на лице. Воет, рычит от боли. Марта визжит и бьет его чугунной сковородой по затылку, тот растягивается на полу, обездвиженный. Я сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь собрать в комок эти страшные черные нити. Но они продолжают плавать в воздухе, цепляясь за железное кольцо старого светильника под потолком, повисая на козырьке кухонного очага, на высоких резных спинках деревянных стульев. Другие черными сгустками все еще парят в воздухе, сворачиваются клубком наподобие змей, выискивают себе жертву. Постепенно они медленно никнут к полу, превращаясь в тонкие полоски, похожие на грязные тряпицы.
