bannerbannerbanner
Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Мари Варей
Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Полная версия

Дневник Алисы

Лондон, 10 сентября 2011 года

Дорогой Брюс Уиллис!

А вот и я! Я побывала у психотерапевта и вот – снова беру дневник в руки. Не сказать чтобы у меня были дела поважнее.

Я только что поняла, что машинально пишу по-французски. Возможно, мне легче быть искренней на французском, языке моей матери, чем на английском, языке моего отца. Этот дневник посвящен тебе, Брюс, но попади он в твои руки – ты бы вряд ли понял хоть слово. Нелепо, да?

Я почти не рассказывала тебе о себе, Брюс. Меня зовут Алиса Смит-Ривьер, мне двадцать шесть лет, и я замужем уже два года (но если мы однажды встретимся в реальной жизни, то знай: на самом деле я свободна как ветер и я всегда считала, что наличие волос сильно переоценивают).

Я с детства знаю два языка, поэтому сейчас пишу по-французски. Меня успокаивает мысль о том, что если Оливер найдет этот дневник, то ничего не поймет и не узнает, какой чепухой забита моя голова. А может, я пишу по-французски просто потому, что скучаю по этому языку… Ой, точно! После того, как закончу, нужно позвонить маме и сказать, что Дакота беременна.

Вести с фронта: я все еще не беременна.

Последнее время мы с Оливером часто ссоримся. Терпеть не могу, когда он говорит то, что я и так целыми днями слышу со всех сторон, а именно: «Перестань думать о беременности!» Как будто я сама не знаю! Но если думать о том, что нужно перестать думать вещах, о которых уже думаешь, то начнешь думать о них еще больше. Поэтому спасибо за совет, магистр Йода, но толку от него никакого.

Мне очень не хватает смайлика, который в ярости рвет на себе волосы, отмечая даты овуляции. (Лирическое отступление: наверняка есть люди, чья работа состоит в том, чтобы придумывать смайлики, да?)

Итак, вчера Дакота позвонила мне по скайпу и сообщила о том, что беременна.

– Это получилось случайно! Мы всего разок занялись «этим» без предохранения, и вот… Представляешь? Сначала я была в шоке, ты же знаешь, я никогда не хотела детей, но теперь мы ужасно счастливы.

– Поздравляю! Жутко рада за вас, – сказала я, улыбаясь с искренностью политика накануне выборов.

Перевод вежливого на честный: конечно, Дакота, я жутко рада, что ты плодороднее, чем поле ГМО-крапивы! Особенно учитывая, что ты дымишь как угольная электростанция, а когда тебе в последний раз доверили племянницу, ты оставила ее в гипермаркете и вспомнила об этом только к вечеру. Действительно.

Да, Брюс, это неправильно. Я и сама знаю. То, что я, похоже, единственная женщина во Вселенной, которая не может забеременеть, – не повод осуждать своих подруг. Я злюсь на себя за цинизм, и это, пожалуй, хуже всего. В глубине души я рада за Дакоту. Я просто хочу, чтобы это случилось и со мной. Желательно до того, как мне стукнет семьдесят три.

Если верить советам Оливера, который любит нравоучения явно больше, чем детей, нужно видеть в происходящем плюсы: пока мне достается больше вина, сыра и колбасных ассорти.

* * *

Большинство людей проводят рабочую неделю в ожидании выходных. Я же провожу выходные в ожидании понедельника. Работа отвлекает меня от мыслей, и я готова на все, чтобы не оставаться с ними наедине. Работа – самое эффективное средство от панических атак. Кристоф сказал мне приехать к девяти, но я переступаю порог «Спейса» в 8:20. Энергии у меня – как у человека, который не спал с прошлого Рождества. Вчера я решила не принимать снотворное, что привело к тому, что заснула я часа в три и проснулась без четверти шесть. Просто блеск. С утра я успела написать Анджеле (и, пока она не начала беспокоиться, заверить: у меня все прекрасно в этом лучшем из миров), выйти на пробежку, заглянуть в «Старбакс» за капучино и яблочно-ореховым кексом, вернуться домой, принять душ, почистить кошачий лоток и пропылесосить квартиру. Наивно твержу себе: чем сильнее я устану, тем больше шансов, что сегодня ночью удастся заснуть.

Администратор Сара меня не помнит. В ее защиту скажу, что меня никогда не запоминают. Меня это вполне устраивает. Для описания моего телосложения требуются такие прилагательные, как «обычное» или «нормальное». Есть лица, которые притягивают взгляд и которые невозможно забыть. Ну а я… я потеряла счет тому, сколько раз слышала «приятно познакомиться» от людей, встречавших меня во второй или в третий раз. Мне тридцать три года, и я выгляжу на свой возраст, может, на год моложе, если хорошенько отдохну. Думаю, у меня красивый голос. В остальном же… карие глаза, темно-каштановые волосы средней длины, всегда собранные в хвост – слишком строгий, чтобы быть сексуальным. Раньше мне говорили, что у меня улыбка Джулии Робертс, но больше я не улыбаюсь. Я не пользуюсь косметикой, а если пользуюсь, то крайне редко и малым количеством. Я обычная. Однажды я услышала, как мой коллега сказал: «Алиса могла бы выглядеть неплохо». «Неплохо» – это даже не «хорошо». Я ни красивая, ни уродливая. Я – что-то между. Потом другой коллега (мы стояли возле стола с мини-бургерами, но, видимо, никто из них не заметил моего присутствия) подлил масла в огонь: «Но не выглядит». А может, он сказал: «Но даже не пытается». Не знаю. Видимо, меня упрекали в том, что я не трачу по сорок пять минут в день – а это почти двенадцать полных дней в году, и если мне повезет дожить до восьмидесяти, целых три года жизни! – на то, чтобы преобразить свою обычную внешность с помощью тонального крема, туши и прочего. И все это – ради сомнительного удовольствия услышать, как на рождественском корпоративе двое пузатых, лысоватых мужчин говорят, что я выгляжу «неплохо»…

Я не хочу никому угождать. На самом деле я хочу слиться с толпой. Хочу, чтобы меня никто не узнавал. Хочу отойти в сторонку, остаться в тени и позволить сиять тем, кто этого заслуживает. Я придумала себе дресс-код. Черный или серый костюм, белая или синяя блузка. По выходным я позволяю себе расслабиться: надеваю джинсы и пару конверсов. Мой словесный портрет совпадает с описанием доброй трети человечества. Хорошая новость: если меня начнет разыскивать Интерпол, я с легкостью ускользну у него из-под носа. Мне даже прическу менять не придется, что, учитывая мою инертность, весьма кстати.

Мы с Сарой поднимаемся на последний этаж.

– Вы пришли раньше остальных новичков, – говорит она, проводив меня в конференц-зал.

После этих слов становится ясно, что не я одна выхожу сегодня на работу. На вайтборде написано «Добро пожаловать в «ЭверДрим», а на столе, возле маленьких бутылочек с водой, стоят таблички с именами. Сажусь напротив своей.

В 8:55 с самокатом под мышкой появляется двадцатичетырехлетняя Виктуар Эрнандес – метиска с кожей цвета карамели, собранных в пучок черно-розовых косичек и маленькими золотыми колечками, которые огибают раковину правого уха. Идеально сидящие потертые джинсы, рваный топ, который заканчивается чуть выше пирсинга на пупке… думаю, Виктуар приложила немало усилий, чтобы выглядеть небрежно, но это было напрасной тратой времени: она из тех, кто выглядит восхитительно даже в костюме гигантского чизбургера с беконом для рекламы «Макдоналдс».

– Меня зовут Виктуар, – представляется она, – я веб-мастер и ай-ти-разработчик.

– Алиса.

– Приятно познакомиться, Алиса. Наверняка ты сейчас подумала: ах, какое у нее дурацкое буржуйское имя!

Я думаю совсем о другом, но непосредственность этой девушки вызывает у меня слабую улыбку. Виктуар тем временем добавляет, доставая из сумки покусанную ручку без колпачка и тетрадь на спирали:

– Знаешь, когда моя мама была беременна мной, она перенесла токсоплазмоз, и врачи сказали, что я буду овощем.

– Неужели?

– Поэтому заранее предупреждаю, – очень серьезно продолжает Виктуар, – у меня абсолютно нет речевого фильтра. И это несмотря на IQ в 138. Дело либо в токсоплазмозе, либо в плохом воспитании. Я предпочитаю предупреждать людей, с которыми собираюсь работать, потому что негативная реакция на мои слова может стать препятствием для построения здоровых социальных и эмоциональных связей с окружающими.

Смотрю на девушку во все глаза, чувствуя веселье и удивляясь ее откровенности.

– Нет речевого фильтра? В каком смысле?

– Ну, я понимаю, что есть вещи, о которых не принято говорить. Теоретически. На практике у меня возникают проблемы. Логика социальных норм, полная абсурдности, ускользает от моего выдающегося интеллекта. Например, теперь я знаю, что мне не следовало говорить техническому директору на моей прошлой работе, что он – некомпетентный неонацист и что в его интересах больше никогда со мной не говорить.

Некоторое время Виктуар с прищуром смотрит на меня, а потом заключает:

– Благодаря курсу нейролингвистического программирования, который позволяет мне интерпретировать язык тела, я понимаю: наверное, не следовало рассказывать тебе эту историю.

Она выглядит очень обеспокоенной, поэтому я снова улыбаюсь:

– По крайней мере, ты говоришь то, что думаешь. Это дорогого стоит.

– Многие с тобой не согласятся, – произносит Виктуар после секундного размышления. – Мне нравится твой взгляд на вещи.

В 8:58 утра появляется Кристоф. Может показаться, что для того, чтобы провалить девятнадцать стартапов подряд, требуется минимум серьезности и вовлеченности, но, похоже, Кристоф профессиональнее, чем кажется.

– Привет, эм-м-м… – Он запинается.

– Алиса, – напоминаю я, указывая на табличку перед собой.

– Да, точно! Алиса! Как поживаешь? Хорошо провела выходные? Погода, конечно, отвратительная. Приехав в Париж осенью, рискуешь пожалеть, что уехала из Штатов! А ты, Виктуар? Как выходные?

После этого Кристоф принимается рассказывать о своих выходных. Люблю разговорчивых людей. Они берут на себя изнурительную задачу: вести разговор за тебя.

В 9:27, когда Кристоф заканчивает презентацию «ЭверДрим», которую показывал на плоском экране, возвышающемся над стеклянным столом, открывается дверь, и на пороге конференц-зала появляется Реда Шабби – двадцативосьмилетний графический и веб-дизайнер, по совместительству комьюнити-менеджер. Он слегка горбится, словно пытается скрыть свои добрые метр девяносто роста и худые долговязые конечности. На нем кепка с логотипом нью-йоркской бейсбольной команды «Янкис». Он извиняется за опоздание, ссылаясь сначала на сбой будильника, потом на забытую транспортную карту и проблему с ключом соседа по комнате.

 

Кристоф, сбитый с толку этой лавиной оправданий, уверяет, что ничего страшного не произошло, и предлагает Реда включить свой компьютер.

– Я забыл его дома, – признается Реда. – Кстати, через какое время нам положен отпуск?

Потом Кристоф рассказывает нам о своей карьере, не скрывая многочисленных неудач.

– Уверен, вам интересно, почему я нанимаю вас на работу, несмотря на то, что приложение еще не создано. Все потому, что вы с самого начала должны стремиться к большему! Зацикливаться на мелочах – значит принять посредственность! Поверьте, скоро «ЭверДрим» выйдет на международный уровень, и все мы станем миллионерами!

Через несколько минут воодушевленной речи Кристоф спрашивает, остались ли у нас вопросы. Реда поднимает палец.

– Здесь выдают талоны на еду?

Ровно в одиннадцать утра в конференц-зал входит Джереми Миллер. Он холодно здоровается с присутствующими и, засунув руки в карманы джинсов, кратко представляется. Потом приводит статистику осиротевших носков, которые систематически оказываются в мусорке, и рассказывает о возможностях вторичной переработки текстиля, которую они предлагают.

– Вопросы?

Его глаза цвета льда осматривают небольшое помещение и на долю секунды останавливаются на мне. Он удивлен, увидев здесь меня? Мог ли Кристоф взять меня на работу, даже не сказав ему?

Виктуар громко зевает:

– От всей этой болтовни мало толку. Когда мы начнем работу над сайтом?

– Сегодня днем, – отвечает Джереми. – Надеюсь, что ты владеешь Python так хорошо, как указано в твоем резюме.

Виктуар скрещивает руки на груди и с дерзким видом откидывается на спинку стула.

– Python – мой родной язык. Кроме него я говорю еще на четырех: Java, Javascript, C++ и PHP. И, к вашему сведению, в моем резюме не указано и половины моих навыков.

Как ни странно, но такая дерзость вызывает у Джереми короткую улыбку. Похоже, он прекрасно понимает, о чем Виктуар говорит – в отличие от меня, которая не поняла ни единого слова.

Остаток дня проходит быстро. Кристоф по очереди беседует с каждым из нас, отвечая на вопросы. Реда хочет знать, может ли выдвинуть свою кандидатуру на пост представителя работников предприятия и на какое количество выходных мы имеем право. В конце рабочего дня Кристоф предлагает выбрать время, когда мы все свободны, чтобы устроить «приветственную вечеринку». Нужно будет найти предлог, чтобы пропустить это мероприятие. Возвращаюсь домой в легком шоке от сегодняшних событий. Я здесь не для того, чтобы заводить друзей, но… новые коллеги показались мне довольно дружелюбными. Призадумавшись, ложусь в постель. В конце концов, почему бы не соединить осиротевшие носки? Кажется, я начинаю видеть в этом сумасшедшем проекте определенную поэтику.

* * *

Отправитель: Анджела Сринивасан

Получатель: Алиса Смит

Дата: 10 сентября 2018 года

Тема: Новости

Здравствуй, моя Алиса в стране чудес!

Как поживаешь? Я очень рада, что ты нашла идеальную квартиру в районе, который тебе нравится, и работу, которая тебя увлекла. Твоя парижская жизнь – просто сказка. Редкая удача! В любом случае, повторяю: если тебе нужны деньги до первой зарплаты, я вышлю, ты только скажи!

Обязательно сделай фотографии своей новой квартиры… Буду представлять, как ты с новыми подругами распиваешь смузи, позабыв обо мне, как о старом добротном носке, завалявшемся на дне корзины для белья!

Здесь деревья уже пожелтели. Ты знаешь, я очень люблю бруклинскую осень, но без тебя она уже не та. Эбби поехала в Коннектикут – ухаживать за своей мамой, которая диагностировала себе ветрянку и думает, будто умирает. Ты даже не представляешь, какой она ипохондрик! Который день шлет нам статьи об опасности ветрянки во взрослом возрасте. Уверена: на самом деле у нее парочка комариных укусов…

Отвозить мальчиков на учебу, потом мчаться на работу – это ад. Очень надеюсь, что скоро мы найдем няню! Тео пошел в детский сад, и мне кажется, он стал общительнее.

В банке ничего нового, Эндрю ведет себя так, будто тебя никогда не существовало. Ненавижу его. Я серьезно подумываю о том, чтобы все бросить и стать внештатным диетологом/учителем йоги, но, признаться, я совсем не уверена, что наша семья справится без привычного дохода, учитывая траты на обучение, квартиру и т. д. Как и обещала, вот почта моей двоюродной сестры, которая живет в Париже: saranya.godhwani@kmail.com. Я предупредила, что ты ей напишешь.

Прикладываю к письму фотографии мальчиков и рецепт киш-лорена. Ты во Франции, меня больше нет рядом, но я не позволю тебе вернуться к вредным привычкам! Замени сливки и яйца соевым молоком, бекон – копченым тофу, а сыр – специями. Что бы там ни говорили мальчики и Эбби, пирог получается вкусным и очень легким, вот увидишь!

Надеюсь, ты сможешь вырваться к нам на Рождество. Мальчики очень расстроятся, если ты не приедешь. Это будет их первое Рождество без тебя.

Скучающая по тебе,

Анджела

PS: Прилагаю контакты американского психотерапевта, которая живет в Париже. Она – золовка коллеги Эбби. Позвони ей. Надеюсь, ты не обидишься на этот мой совет. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

* * *

– Алиса Смит?

Психотерапевт, которого рекомендовала Анджела, – маленькая кругленькая женщина с яркой боевой раскраской, которой позавидовал бы любой индеец. У нее доброжелательная улыбка, предназначенная для детей и таких, как я. Улыбка, которая почти заставляет поверить, что сожженное сердце можно восстановить из пепла.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Я доктор Леруа. Приятно познакомиться.

Она пожимает мне руку и ведет через покрытую вощеным паркетом приемную, где у каждого предмета интерьера всего одна цель: заставить пациентов чувствовать себя в безопасности. Зеленые растения, спокойная музыка, запах ванили…

– Присаживайтесь.

Послушно опускаюсь на диван. На журнальном столике лежат красивые путеводители. Скорее всего, тоже элемент декора, потому что никто в здравом уме не заплатит девяносто евро, чтобы за сорок пять минут открыть для себя чудеса Андалусии. Там же стоит коробка с салфетками. Интересно, неужели пациенты и правда умудряются плакать в этом кабинете, перед совершенно незнакомым человеком? Машинально поправляю лежащий на самом верху стопки путеводитель и выравниваю коробку с салфетками по краю стола. Поднимаю голову и ловлю на себе взгляд карих глаз. Доктор Леруа ласково улыбается. Зря я это сделала. Она все видела.

– Можно называть вас Алисой?

– Да.

– Что привело вас сюда, Алиса?

– Позволите быть с вами полностью откровенной?

– Конечно.

– Я совсем недавно переехала во Францию. В Штатах мне выписали рецепт на ряд препаратов, и я бы хотела получить рецепт на их французский эквивалент. Терапевт отказался назначать такие лекарства, поэтому я пришла к вам. Но терапия мне не нужна. Я в полном порядке.

В подтверждении своих слов вручаю доктору американский рецепт, который взяла с собой. Не говоря ни слова, она просматривает список лекарств, после чего кладет рецепт на стеклянную поверхность столика и пододвигает ко мне.

– Я не могу прописать вам эти препараты, если вы не проходите лечение.

– Я уже прошла лечение и теперь в полном порядке. Я не собираюсь браться за старое.

– Тогда зачем вам лексомил и валиум?

– Я страдаю от бессонницы, и время от времени у меня случаются панические атаки. Ничего серьезного. Я в полном порядке.

– Алиса, вы уже в третий раз говорите, что вы в полном порядке, – мягко отвечает доктор. – Но тем, кто в порядке, не прописывают такую дозировку, какая указана в вашем рецепте.

Она снова одаривает меня ободряющей улыбкой, и я понимаю, что по привычке начинаю теребить висящий на запястье браслет.

– Послушайте, я только что переехала в Париж, у меня нет времени на терапию…

– У вас в жизни происходят большие перемены, поэтому важно, чтобы вы находились под наблюдением врача. Скажите, панические атаки не усилились после того, как вы оказались в новой для вас обстановке?

Раздраженно кусаю губу. Доктор не уступит – это понятно по ее понимающему, но твердому взгляду, по стальным ноткам в мягком голосе.

– Давайте поговорим, раз уж вы здесь, и посмотрим, что из этого выйдет. Что скажете?

Не отвечаю. Я не хочу с ней разговаривать. Не хочу копаться в своих чувствах и выкладывать их на стеклянный столик между путеводителем по Андалусии и измученным бонсаем. Не хочу, не могу. Я научилась функционировать. Нужно просто взять себя в руки. Мы со Вселенной заключили сделку: я отношусь к ней с уважением, она оставляет меня в покое. Если не вспоминать о прошлом, то его все равно что нет. Пока я молчу, все хорошо.

– Я не могу выписать вам эти препараты, не понимая причину, по которой вы их принимаете. Это было бы безответственно с моей стороны.

Молчу.

– Вы отдаете себе отчет в том, что заплатите за сеанс независимо от того, уйдете сейчас или будете молчать оставшиеся сорок минут?

Беру со стола рецепт, аккуратно складываю и убираю обратно в сумочку. Потом достаю бумажник и тихо говорю:

– Я уйду. Приходить сюда было ошибкой. Сколько я вам должна?

Доктор смотрит на меня и молчит. Она не выглядит ни растерянной, ни удивленной, ни обиженной. Просто задумчивой.

– Нисколько.

– Нет, вы правы. Вы выделили мне час своего времени. Я хочу заплатить за сеанс.

– А я хочу помогать людям, которые ко мне приходят.

Торопливо встаю, понимая, что вот-вот сдамся и расскажу этой совершенно незнакомой женщине о своей жизни – просто потому, что доктор кажется милой. Она провожает меня до двери и с сердечной улыбкой протягивает руку.

– Позвоните, когда захотите поговорить.

Дневник Алисы

Лондон, 29 сентября 2011 года

Настроение у меня где-то на дне, погребенное под пятью тоннами компоста на глубине двадцать тысяч лье под водой. Я перестану писать, что не беременна. Давай исходить из принципа: если я не сообщаю о своей беременности, значит, я не беременна.

Оливер уехал в командировку. Я устала наворачивать круги по квартире, поэтому позавчера откликнулась на три вакансии. Сегодня утром мне позвонили из банка и пригласили на собеседование. Я еще не рассказывала об этом Оливеру. Не знаю, почему. Наш ребенок занимает своим отсутствием столько места, что мы перестали разговаривать друг с другом. Сейчас ты, Брюс Уиллис, мне ближе, чем Оливер. Осознаешь всю абсурдность ситуации? Наверное, я чувствую себя виноватой. Остальные женщины с легкостью рожают детей, зачастую даже не запланированных, так почему у меня ничего не получается?

Сегодня утром я была у психотерапевта.

– Вы раньше не упоминали о своей сестре. Почему?

Я пожала плечами:

– Не думала, что Скарлетт имеет отношение к проблеме, которую мы пытаемся решить. К тому, что я не могу забеременеть. Вы думаете иначе?

– Не знаю. Но если вам хочется писать о сестре – пишите.

Не знаю, хочется ли мне писать о Скарлетт, но Скарлетт – неотъемлемая часть моей жизни и моего детства. Писать о себе, не упоминая о ней, кажется нелепым. С другой стороны, непросто объяснить, какие нас связывают отношения.

Про таких, как моя младшая сестра, говорят, что они «обладают харизмой». Их либо обожают, либо ненавидят, они интереснее президентских выборов или нового сезона «Игры престолов».

С чего бы начать?

Я постоянно слышу, как незапланированного ребенка называют «случайностью», «неожиданностью» или «катастрофой».

Обратимся к словарю.

Случайность – непредвиденное обстоятельство.

Неожиданность – не соответствующее ожиданиям событие, обстоятельство, явление.

Катастрофа – неожиданное происшествие, создающее опасность и имеющее трагические последствия. Синонимы: несчастье, невезение, катаклизм, бедствие.

Рождение Скарлетт стало для мамы катастрофой.

Как по мне, «катастрофа» – это когда водитель убивается на обледенелой дороге, когда едет в «Волмарт».

Я очень жалею незапланированных детей, потому что они напоминают мне сестру. Каждый раз, когда я слышу, как отец или мать называют своего ребенка «катастрофой», меня охватывает непреодолимое желание взять малыша на руки и сказать ему: не слушай бред этих взрослых, рождение ребенка не может быть катастрофой! Так я поступала со Скарлетт, когда в детстве она спрашивала, не удочерили ли ее.

 

Думаю, мама еще до появления Скарлетт подсознательно решила, что этот незапланированный ребенок приведет к катастрофе. Возможно, у Скарлетт не было иного выбора, кроме как оправдать ожидания, соответствовать дурацкому ярлыку, наклеенному на нее с первого УЗИ. Я, в свою очередь, старалась соответствовать выданной мне роли идеальной дочери, рождения которой ждали, как пришествия мессии.

До того, как отец ушел из семьи, они с мамой иногда устраивали званые ужины. Нам со Скарлетт разрешалось не спать до конца аперитива при условии, что мы будем разносить закуски: приготовленные мамой сосисочные рулетики или крекеры, на которые отец клал маленькие кусочки сыра. (Мама, будучи истинной француженкой, ненавидела любой сыр, за исключением французского, но папа любил чеддер.) Как наяву вижу Скарлетт с влажными после ванны волосами, одетую в пижаму в горошек… На таких вечерах мама вспоминала, как директор похвалил меня за стихотворение о застрявшей в мазуте чайке или как я спасла от утопления котенка… Мама с мечтательным видом говорила обо мне и только обо мне, даже забывая донести до губ бокал. Скарлетт тем временем держала в руках тарелку с закусками, восхищенно слушая истории о моих подвигах. Думаю, она гордилась тем, что у нее такая замечательная сестра. На губах у нее сияла широкая улыбка, полная искренней радости, – единственное генетическое наследие отца, потому что в остальном мы с сестрой были копией мамы.

Когда Скарлетт проходила с тарелкой мимо отца, он мог вспомнить о ее существовании. Гладил ее по голове, придумывая, что бы сказать, и невнятно бормотал:

– Скарлетт… хорошо дается математика. – Но эти слова тонули в мамином монологе.

Короткое время, о котором потом все забыли (что неудивительно, учитывая дальнейшие события), Скарлетт мирилась с ролью второй скрипки. Я была старше, и она следовала за мной по пятам, с благоговением подражая каждому моему жесту. Иногда я пыталась от нее отвязаться, обзывала липучкой… Впрочем, чего душой кривить: мне нравилось, что сестра меня боготворит. Я частенько этим пользовалась: просила подарить мне игрушку, которую она получила на Рождество, принести печенье с кухни, когда мне было лень вставать, закончить домашнее задание под мою диктовку или соврать маме…

Вычитав в одном пиратском романе фразу «трубить атаку» и узнав от мамы ее значение, я решила, что Скарлетт должна трубить атаку перед каждым моим приемом пищи. Скарлетт с улыбкой подчинилась. Она застыла на пороге кухни, вытянулась по струнке и торжественно протрубила на воображаемой трубе первые ноты из заставки Universal Cinema Studios, возвещая о моем появлении. Мама велела ей перестать валять дурака и отправила мыть руки, в то время как я прошествовала в нашу маленькую кухоньку, как Бейонсе на сцене в Мэдисон-сквер-гарден. Признаю: у меня был период мании величия, но он быстро прошел.

Ситуация изменилась, когда мне исполнилось восемь лет. Все началось с оброненного Скарлетт замечания. Она сидела на своей кровати, каштановые волосы небрежно обрамляли ее бледное личико. В какой-то момент она задумчиво посмотрела на меня и грустно спросила:

– Почему всегда должно быть по-твоему?

– Потому что я старше, – ответила я, словно это было чем-то само собой разумеющимся.

Через некоторое время отцу пришла в голову блестящая идея продать без маминого ведома гараж, взять семейные сбережения и сбежать с женщиной, водившей школьный автобус, на котором мы каждое утро ездили в школу.

На кухонном столе отец оставил письмо, в котором объяснял, что не создан для конформистской буржуазной жизни, в тисках которой оказался; что всегда чувствовал, что рожден для великих дел и что не может себе позволить жить неправильно. В порыве неслыханной щедрости (папа всегда голосовал за демократов) он оставил маме дом (за который предстояло расплачиваться еще пятнадцать лет) и обеих дочерей.

Мы со Скарлетт нашли письмо раньше мамы. Много лет спустя сестра сказала, что помнит каждое написанное там слово. А я помню ее реакцию:

– Лучше бы папа остался, а мама сбежала с водителем автобуса…

Мама не заговаривала об отце, и от него больше не было вестей. Неделю мы не посещали школу (некому было водить школьный автобус), что для меня являлось немаловажным плюсом всей этой ситуации. В детстве я еще умела видеть стакан наполовину полным.

Думаю, я понимала, что уход отца ранил Скарлетт больше, чем меня. У меня была мама, которая с утра до вечера заваливала меня комплиментами, которая душила меня объятиями и поцелуями. У Скарлетт был отец, который гладил ее по голове по возвращении домой. Маленькой девочке этого мало, но после ухода отца Скарлетт не доставалось и такой ласки.

Когда в последующие недели я слышала сдавленные всхлипы, приглушаемые подушкой, то ложилась рядом с сестрой и гладила ее по волосам, пока она не засыпала.

Однажды вечером мы сидели на кухне и ели спагетти болоньезе. Мама разговаривала по телефону с одной из своих подруг.

– Ты с ума сошла! – воскликнула она в какой-то момент. – Прежде чем рожать второго, нужно подождать хотя бы четыре года! Погодок тянуть сложно, стресс разрушает отношения. Посмотри на меня: вот родилась Скарлетт, и Мэтт ушел.

Скарлетт замерла, спагетти прилипли к ее подбородку. Ее пухлые щечки были заляпаны томатным соусом, а может, она покраснела. Широко раскрытые карие глаза, обрамленные длинными ресницами, смотрели вопросительно и удивленно. Потом она встала, убрала за собой тарелку и, не говоря ни слова, поднялась в нашу комнату. Мама вернулась за стол, даже не обратив внимание на отсутствие младшей дочери.

Той ночью Скарлетт не плакала в подушку, но после того, как погас свет, она еще долго лежала без сна (когда восемь лет спишь с кем-то в одной комнате, то понимаешь это по дыханию). Я забралась к сестре в кровать, крепко обняла и прошептала ей на ухо:

– Если хочешь, завтра все будет по-твоему.

Думаю, именно тогда наши роли изменились. Именно тогда я поняла, что мне нужно заботиться о Скарлетт. Потому что во всем мире у нее больше никого нет.

* * *

После трех недель работы в «ЭверДрим» жизнь вошла в рутинную колею. Это пошло мне на пользу. Как Джереми Миллер и говорил, моя работа носит чисто административный характер. Кристоф поручает мне простые задачи, такие как подбор страхования для сотрудников, подключение телефонной линии, закупка офисных принадлежностей. Я слежу за его расписанием, веду корпоративную документацию, отвечаю на телефонные звонки и оплачиваю счета. Я занята, у меня не остается времени на рефлексию, что меня более чем устраивает.

Оставшиеся у меня успокоительные я принимаю только в крайнем случае. Снотворное принимаю на каждый третий день, а в остальные два сплю по несколько часов. Я очень устала, но пока держусь. Благодаря терапевту из Нью-Йорка у меня есть запас таблеток, который обошелся мне в кругленькую сумму. Я пытаюсь придумать выход и экономлю таблетки с бережливостью белки, готовящейся к зиме.

На работу я прихожу в девять утра. Я всегда прихожу первой. У меня дресс-код: костюм, блузка. Это дают о себе знать годы работы в банке. В тринадцать-ноль-ноль я выхожу купить сэндвич, который потом съедаю на рабочем месте. Каждый день Кристоф приглашает меня пообедать с ним, Виктуар, Реда и – иногда – Джереми, который кажется таким же «общительным», как и я. Каждый день я вежливо отказываюсь.

По субботам я хожу в прачечную, покупаю продукты, занимаюсь уборкой, говорю с Анджелой по скайпу и вожусь с Дэвидом. По воскресеньям – изучаю французскую систему бухгалтерского учета с помощью книг, которые мне посоветовали в книжном магазинчике на площади Сен-Мишель.

Один минус: мне никак не удается отмазаться от приветственной вечеринки. Сначала я упомянула о воображаемом визите к врачу, потом о дне рождении и новоселье. Кристоф каждый раз переносил вечеринку. В его смеющихся глазах, скрытых за хипстерскими очками, не было ни малейших следов раздражения из-за моих неприкрытых попыток саботировать данное мероприятие. В конечном итоге я сдаюсь: мне неловко, что из-за меня встречу постоянно откладывают.

Когда Кристоф выходит из своего кабинета, я сосредоточено читаю учредительные договоры компании. Он одет в джинсы и ярко-желтую толстовку, на которой черными буквами написано: «Не мечтай о жизни, живи мечтами!»

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru