Мари Бенедикт
Леди Клементина Черчилль

Глава восьмая

14 ноября 1911 года

Лондон, Англия

Я взлетаю по черной лестнице, оставляя за спиной ошеломленных кухарок. У меня нет другого выхода, кроме как добраться до моей спальни таким непривычным образом – по парадной лестнице пройти невозможно. Гости уже начинают собираться в холле – как и во всем остальном доме, сводя на нет нарядность желтой шелковой обивки стен и богатых алых ковров, пронизанных обязательным синим морским, – и я не могу позволить им увидеть меня в таком неподготовленном состоянии.

Моя спальня в самом дальнем конце длинного коридора наверху, и в данный момент она кажется невероятно далекой. В октябре, после того как Уинстон был назначен первым лордом Адмиралтейства, на ключевой пост, поскольку британский флот не отделим от статуса Англии как морской державы, мы не сразу переехали в Дом Адмиралтейства, пятиэтажное желтое кирпичное здание возле парламента, в котором два тридцатифутовых салона для мероприятий, библиотека и семь спален. Я оттягивала переезд, поскольку знала, что стоимость содержания такого дома будет намного выше, чем то, что мы тратили на дом на Экклстон-сквер. Это и так уже выходило за рамки нашего ограниченного бюджета.

Когда мы, наконец, переселились, я выбрала именно эту спальню в вездесущих оттенках морского синего с мужской мебелью, которую какой-то прежний адмирал счел наиболее подходящей для его официальной резиденции, поскольку она была далеко от детской, где семимесячный Рэндольф и Диана двух с половиной лет спали под бдительным присмотром Нанни, и поскольку она была рядом со спальней Уинстона. Мой муж в любой час дня и ночи спрашивает мое мнение, и я поощряю эту привычку, но постановила, чтобы он не беспокоил меня после полуночи. Вскоре после нашей свадьбы я поняла, что если мы будем спать в одной спальне, его привычка работать по ночам приведет к тому, что мой сон постоянно будет прерываться. Личная спальня стала необходимостью.

Но необходимость спать в разных спальнях не означала, что мы не разделяли постели. Часто вечером, как раз перед тем, как он готовится к ужину, я оставляю Уинстону записочку на комоде, приглашая посетить меня после трапезы. Порой в такие вечера он совсем не возвращается в свою спальню.

Я толкаю дверь в мою спальню и нахожу Хелен, уже подготовившую парадное платье цвета слоновой кости и рубиновое ожерелье – свадебный подарок Уинстона, который я выбрала для сегодняшнего ужина. Моя личная горничная, доставшаяся мне вместе с домом, прекрасно понимает, какая лежит на мне ответственность за нынешний прием. Несмотря на новое назначение и соответствующее повышение жалованья, наши финансы ограничены, и мне приходится содержать урезанный штат прислуги. Чтобы снизить расходы, я сама выполняю роль экономки, сегодня это просто подвиг, поскольку это наш первый прием в Доме Адмиралтейства. Хелен бросается переодевать меня, затягивает мой корсет и помогает надеть платье.

Во время торопливого знакомого процесса одевания и причесывания я слышу грохот шагов Уинстона в коридоре. Что он до сих пор тут делает? Он должен быть в холле, приветствовать гостей, очаровывать их в своей велеречивой манере. От них многое потребуется в грядущие дни, и улещивать их надлежит ему.

– Клемми! – грохочет его голос в моей спальне, хотя дверь еще не открылась. – Ты здесь?

Сначала я не отвечаю, надеясь, что он забудет о том, что привело его к моей двери и вернется к исполнению своего долга. Уинстон получил назначение на высокий адмиралтейский пост, когда флот не сумел представить правительству ясного плана действий Британии в случае войны с Германией во время Агадирского кризиса^[30]. С учетом того, что он предупреждал правительство о росте морских сил Германии и ее жажде завоеваний, а эти предупреждения наталкивались лишь на отрицание и упрямство флотского руководства, он показался лучшим претендентом на этот пост. По крайней мере, Асквит так считал. Он назначил Уинстона, чтобы он подготовил флот к любому варианту развития событий с Германией.

Несмотря на то, что мне не хотелось уходить от важнейших социальных проблем, которые решал Уинстон как министр внутренних дел, я посвятила себя тому, чтобы стать, по моему мнению, идеальной женой лорда-адмирала. Конечно, я была ни на кого не похожа, поскольку моих предшественниц редко видели или слышали, как большинство жен политиков. Я давала имена боевым кораблям, посещала верфи, репетировала речи с Уинстоном и, конечно, присутствовала на бесконечных раутах и ужинах, предназначенных для того, чтобы укрепить связи Уинстона с фигурами, важными для достижения наших целей. Я только не испытывала энтузиазма по поводу переезда в Дом Адмиралтейства.

– Клемми, – умолял Уинстон. – Мы должны переехать в этот дом как можно скорее. Как корабль должен получить имя, так и я как лорд Адмиралтейства должен получить этот дом. Люди этого ждут.

– Уинстон, – твердо ответила я, – мы должны оттягивать этот переезд как можно дольше. Как мы можем позволить себе жить в этом огромном, продуваемом сквозняками старом доме? В нем потребуется минимум двенадцать слуг, а мы можем позволить себе девять в лучшем случае. Не говоря уже о том, сколько будет стоить отопление этого чудовища. Мы едва вытягивали стоимость содержания дома на Экклстон-сквер.

– Но жалованье будет больше, Клемми. Конечно, мы можем себе это позволить, – возражал он, всегда сознательно не вникая в финансовые аспекты содержания дома.

– Но не в шесть раз. И это лишь приблизительно во сколько раз больше будет стоить содержание Дома Адмиралтейства.

– Я ограничу свои расходы, – заявил он.

Лицо его было серьезным, но я не могла сдержать смех.

– О, милый мой Мопс. Я не думаю, что ты понимаешь смысл слова «экономить».

– Я обещаю, Котик, – он приблизился, зашептал мне на ухо. – Больше никакого шампанского. Никакого шелкового белья. И не всегда я должен иметь самое лучшее. – Его обещания, которые он не способен сдержать, насколько я знаю, заставили меня рассмеяться еще сильнее.

Взяв себя в руки, я спросила:

– Мы можем чуть задержать переезд и провести торжество по поводу твоего назначения на борту «Энчантресс»? – Я была уверена, что эта элегантно нарядная, в четыре тысячи тонн водоизмещением паровая яхта, дававшаяся в придачу к посту, может легко послужить местом для приема, сильно снизив наши затраты. И, что важнее всего, это задержит переезд.

Но, задавая этот вопрос, я уже знала ответ и мысленно начала готовиться к переезду в Дом Адмиралтейства. Даже при попытках Уинстона снизить наши расходы – эти большие частные приемные предназначены только для официальных мероприятий и потому не съедят часть нашего бюджета – постоянная экономия правит моими днями, а он этой темы усердно избегал.

Уинстон даже не удосужился постучаться. Дверь моей спальной с грохотом распахивается и он, полуодетый, вваливается в комнату. Хелен подскакивает, и крючки с петлями, которые она с трудом застегивает, расходятся. Почему он здесь?

Когда он влетает ко мне в комнату, я рассматриваю его – вихрь лохматых золотисто-рыжих волос, пронизанных серебром, развязанный черный галстук, расстегнутый жилет, в руке несколько бумаг. Мой муж не понимает, какую я проделала работу – намного больше той, что мои современницы соизволили бы взвалить на себя, чтобы организовать этот вечер, и у него нет желания вникать в частности. Я поощряю эту рассеянность, интуитивно понимая, что если я буду посвящать его в детали, и он увидит, как я хлопочу за кулисами, то это может подорвать его высокое мнение обо мне. Он может увидеть во мне типичную домохозяйку и перестанет просить меня быть рядом с ним в его работе.

– Уинстон, разве ты не должен быть внизу, встречать наших гостей? – я не добавляю «и одеться», поскольку одно требует другого.

– Подождут пятнадцать минут. Стюард разносит шампанское.

– Шампанское? – я строго приказала подавать только вино, а не это заоблачно дорогое шампанское, уинстоновское любимое, от которого он обещал отказаться.

Он пропускает мимо ушей мой вопрос, вместо этого требуя:

– Мне надо, чтобы ты послушала мою речь.

Пока Хелен затягивает меня в платье, Уинстон начинает свое выступление, фокусируясь на полномочиях, предоставленных ему Асквитом. Он требует, чтобы флот готовился противостоять воинственным амбициям Германии. Этот приказ – отход от прежнего руководства флотом, наверняка всполошит уже и так встревоженных руководителей, которые справедливо полагают, что некоторые из них будут смещены. Уинстон уже заверил меня, что в ближайшем будущем он будет просить об отставке первого морского лорда сэра Артура Уилсона и заменит его сэром Френсисом Бриджменом.

Слушая его речь, я удерживаюсь от желания поправить его легкие преткновения в присутствии Хелен. Мы с ним работали над его произношением буквы «с», которую он в возбуждении произносит как «ш», поскольку это снижает посыл его речи. Но я обязана быть в этом осторожна и, конечно, никогда не поправлять его в присутствии других. Со стороны его уверенность может показаться непоколебимой, но я слишком хорошо знаю, на каком шатком основании она построена.

Но он не испытывает такой неуверенности по поводу моих предложений насчет формулировок в его речах. Я акцентируюсь на его многословности, постоянном использовании авторитетных команд.

– Мопс, – начинаю я с его прозвища, чтобы смягчить свои слова, – это инаугурационная речь перед твоими главными морскими офицерами, чья поддержка в ближайшем будущем тебе понадобится. Это твой первый шанс ввести твоих людей в сферу нового флота. Весь этот приказной тон – особенно в контексте новой миссии – может показаться им грубоватым.

– Х-м-м, – он смотрит на бумаги в руке. – И что ты предлагаешь?

И я даю совет, который, как я знаю, он примет только от меня.

– У тебя есть все качества великого лидера. Почему бы не вдохновить людей захотеть идти за тобой при нынешнем положении дел? Если им понравится новая директива, и они поверят, что сами выбрали путь, ты получишь послушный флот, а не тот, что нехотя выполняет твои приказы.

– Мудрый совет, Клемми, – говорит он с одобрительным кивком. Протягивает мне речь и спрашивает: – Что бы ты исправила?

До того, как спуститься по большой лестнице Дома Адмиралтейства к нашим слегка выпившим гостям, мы успеваем не только изменить слова в его речи, но также, как только Хелен покидает комнату, прослушать ее. Я уверена, что высказывания Уинстона по поводу Германии упадут на благодатную почву, и люди увидят в моем муже того вдохновляющего лидера, которым он может стать.

Глава девятая

2 января 1912 года

Лондон, Англия

Когда я смахиваю слезы смеха с глаз, Нелли говорит:

– Помнишь, как мы прятали наш новый крокетный набор от бабушки на лужайке за домиком садовника? Чтобы она не увидела, как мы играем?

Мы с Венецией разражаемся хохотом от воспоминаний. Когда я, наконец, беру себя в руки, я говорю:

– Бедная миссис Милн! Мы играли в крокет, бегали туда-сюда под ее бельем на веревке, и ей приходилось нас гонять.

– А все потому, что бабушка считала, будто крокетные ворота портят вид лужайки перед замком Эйрли, – добавляет Нелли. – Не говоря уже о ее уверенности, что крокет не подходит для юных леди.

В небольшую гостиную лондонского дома семейства Стэнли заходит горничная, чтобы обновить наши послеобеденные напитки – чудесное завершение роскошного ежегодного праздничного семейного ужина. Мы прерываем разговор и подаем наши стаканы за добавкой изысканного ликера Стэнли. Когда горничная закрывает за собой дверь, Венеция спрашивает:

– Она тебе и на велосипеде кататься запрещала?

Мы с Нелли обмениваемся удивленными взглядами, и Нелли отвечает:

– Конечно. Мама разрешила нам привезти велосипеды из Дьеппа в замок Эйрли именно потому, что бабушка считала непристойным само упоминание о женских велосипедах. Но когда мы приехали, мама сочла, что у нее не хватит духу спорить с бабушкой по поводу велосипедов. Поэтому мы тайком ездили за три мили рыбачить на Лох-Линтратен.

– Мы уезжали на такие расстояния, чтобы бабушка считала, что мы очень быстро ходим, – встреваю я, улыбаясь воспоминаниям.

Венеция, вся в длинных жемчужных бусах, хихикает.

– Мы делали то же самое во время летних поездок в замок Эйрли из Олдерли-парк.

Я продолжаю улыбаться, но упоминание Венеции о ее огромном семейном доме в сельском Чешире напоминает мне об огромной экономической пропасти между воспитанием Венеции и моим собственным, между детством большинства наших знакомых и нашим.

Веселые воспоминания о поездках к нашему общему матриарху, бабушке Стэнли, кажутся немного нечестными, поскольку ее здесь нет, чтобы защитить себя. Но поскольку она предпочла снова провести праздники одна в этом вечно продуваемом ветрами замке Эйрли, значит, она сама сделала себя законной добычей. Рассмеявшись, я вдруг ощущаю укол неожиданной грусти. Как Китти понравился бы этот момент. Хотя уже больше десяти лет прошло с тех пор, как она умерла от брюшного тифа, я так и не оправилась до конца после ее смерти, в частности потому, что так и не попрощалась с ней, поскольку мама отослала прочь нас, меня, Нелли и Билла, пока ухаживала за Китти.

Наш смех затихает, и я бросаю взгляд на Нелли, чьи строго причесанные на прямой пробор каштановые волосы делают ее жестче с виду, чем на самом деле. На ее губах еще играет милая улыбка, но глаза выдают мимолетную печаль. Она тоже подумала о Китти? Хотя остальные члены семьи не присутствуют на этом ежегодном празднике у Стэнли – Билл и мама не смогли из-за работы и романтических обязательств соответственно – любая семейная встреча кажется горьковатой без нашей бойкой сестренки, которая руководила такими событиями со своим остроумием и смелостью. Невозможно представить, что ее нет уже более десяти лет. Все было бы иначе, будь она жива.

Как же изменилась за это время моя жизнь. Брак, двое детей, бесчисленные появления на публике вместе с мужем и политические маневры от его лица. Поверил бы кто-нибудь, что я способна на такое, когда я шла по проходу в церкви в день моего венчания? Я искоса смотрю на Нелли и Венецию, думая о том, какими застывшими с виду кажутся их жизни с того дня, как они были подружками на моей свадьбе. Но я знаю, что перемены управляют и их жизнью.

Нелли встречается со мной взглядом, и я снова вижу тень меланхолии, явно вызванной призраком Китти. Но мы не говорим ни слова. Присутствие Венеции, ее серые глаза, кажущиеся более стальными, чем обычно, в тени ее тяжелых бровей, странно давят и не позволяют нам довериться друг другу.

Мы переходим к обсуждению необходимых обновлений и ремонта в замке Эйрли, но беседу прерывают вопли Рэндольфа. Я знаю, что Нанни вот-вот загонит детей в гостиную и готовлюсь встретить его ярость.

При виде Нелли малыш Рэндольф вырывается из рук Нанни и тянется к моей сестре. Как она так легко находит общий язык с моим сыном, который мне кажется слишком впечатлительным и живым?

Нанни глазами умоляет меня позволить им уйти, и я уступаю.

– Я вызову карету, Нанни. Возможно, вы сможете отвезти детей домой и приготовить их ко сну. Я тоже скоро приеду.

– Благодарю, мэм, – она с радостью приседает. Я понимаю, как трудно заставлять детей вести себя тихо и прилично за пределами наших апартаментов в Доме Адмиралтейства.

Когда она забирает Диану и Рэндольфа из комнаты, Венеция отпивает из бокала и спрашивает с невинным лицом:

– Уинстон не присоединится к нам?

Я понимаю суть ее вопроса. Когда премьер-министр завершит встречу с моим мужем? Внезапно я вспоминаю, что мое родство с сидящей передо мной женщиной – не просто отношения кузины или сестры, а куда сложнее.

– Да, – встревает Нелли. – Уинстон присоединится к нам за десертом? Воскресенье же, в конце концов. И я сто лет его не видела.

– Как я была бы рада, если бы он появился сегодня. Но как он обычно напоминает мне, – я пародирую гулкий голос Уинстона, – «работа лорда-адмирала не кончается никогда, поскольку солнце над британскими морями никогда не заходит». Я могу лишь надеяться, что он вернется домой поправить одеяло на детях. Он не любит пропускать их отход ко сну по воскресеньям. Это его единственный шанс почитать им.

По вечерам в большинстве случаев, каким бы суетным ни был мой день, я пытаюсь читать детям вслух сказку на ночь прежде, чем Нанни уложит их в постель, и мы с Уинстоном поужинаем или посетим прием. Я обожаю эти короткие моменты с моими сладкими, только что вымытыми детишками в пижамках. По крайней мере, пока крики, плач и брыкания Рэндольфа не накрывают милую, спокойную Диану, и наша встреча не идет прахом. Кажется, что даже в столь юном возрасте Рэндольф намерен занять все пространство в комнате.

Венеция и Нелли вежливо хихикают над моей неловкой имитацией Уинстона, затем Венеция смотрит на ручные часы. Я напрягаюсь. Я знаю, что она считает часы до конца встречи в Адмиралтействе, чтобы улизнуть на свое тайное рандеву. Ходят слухи, что моя кузина водит шашни с очень даже женатым лидером нашего государства, премьер-министром, который также начальник Уинстона, хотя можно только гадать, физическая это связь или эмоциональная.

– Иногда я опасаюсь, что и работа жены лорда-адмирала никогда не заканчивается, – шепчет Нелли.

На лице моей сестры забота, но я не хочу обсуждать все это при Венеции. Я точно знаю, с кем она поделится слухами, и не могу позволить, чтобы такие разговоры достигли слуха Уинстона.

– Все это часть работы, Нелли.

– Сестренка, я беспокоюсь о тебе. Я боюсь, что эти поездки и приемы, не говоря уже о твоей политической работе, – нагрузка на твое здоровье. Ты знаешь, что я восхищаюсь Уинстоном, но он слишком требователен.

– Чушь, Нелли. Я бодра как огурчик. Недавно я занялась теннисом и охотой, – резко отвечаю я, глянув на нее. Она что, не понимает, что Венеция расскажет о моих жалобах своей дорогой подруге Вайолет Асквит и самому премьер-министру? И оба они передадут это Уинстону?

– Я слышу твои слова, но я буду следить за твоим физическим состоянием, – она встречает мой взгляд, а затем расплывается в беспечной улыбке.

Когда я улыбаюсь в ответ моей милой младшей сестре, в разговор вклинивается Венеция.

– Это вульгарно.

Я не ослышалась? Она точно считает это вульгарным? Сама страстная спортсменка, она не может так говорит о теннисе и охоте.

Я поворачиваюсь к моей кузине и спрашиваю:

– Ты вообще о чем?

Она фыркает.

– Все эти кампании и составление политических речей. Это непристойно, Клемми. Совсем не по-женски.

Я шокирована и оскорблена. Как она смеет!

– Вульгарна ты, Венеция. По нынешним временам ты вряд ли можешь судить о том, что пристойно, не так ли?

Она вспыхивает, бросает взгляд на Нелли. Неужели она думает, что Нелли не в курсе ее взаимоотношений с премьер-министром Асквитом? Половина парламента знает, что она пишет ему письма по три раза на дню, даже во время важных заседаний.

– По крайней мере, никто не видит, как я агитирую кандидатов. Это мужская работа, Клемми. Работа выборного чиновника. Насколько я помню, никто тебя на должность не назначал, и ты не мужчина.

Неужели Венеция думает, что я оставлю ее шпильку без ответа? Хватит ходить на цыпочках вокруг ее внебрачных интрижек.

– Как интересно, Венеция. Насколько я помню, ты даже не в браке с выборным чиновником, и все же премьер-министр делится с тобой важными государственными секретами в любовных записочках, спрашивая твоего совета.

Нелли ошарашена. Я догадываюсь, что она все же не была в курсе откровенной связи Венеции с премьер-министром.

– Генри называет меня своей путеводной звездой, знаешь ли, – говорит Венеция, краснея. – И у нас чисто интеллектуальные взаимоотношения.

– Ни одно ласковое прозвище не скроет того факта, что твой Генри – премьер-министр – женатый мужчина.

– Я знаю твое мнение на этот счет. Ты такая моралистка, Клементина. Генри и Марго больше даже не спят вместе. Ты единственная в нашем кругу, кто не желает рассматривать внебрачные связи любого вида, даже эмоциональные. Ты и твой муж-ханжа.

– И я даже помыслить не могу о том, чтобы кто-то из нас вступил в такие грязные отношения. Можешь пойти и передать это своему драгоценному Генри и твоей лучшей подружке Вайолет.

Невеселый смех слетает с тонких губ Венеции.

– О, нет, никто не может обуздать Вайолет. Но тебе нечего бояться ее уловок, Клемми. Твой драгоценный Уинстон без ума от тебя.

Я больше не могу терпеть присутствия Венеции. Я встаю, беру сумочку и говорю:

– Так и должно быть. А я – от него.