Маргерит Кэй
Скандальные признания
Эта книга является художественным произведением. Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами или событиями случайны.
Пролог
«Настенные фрески были великолепны. Однако их явно выбирал поклонник эклектики. Дионисий[1] соседствовал с Сапфо[2]. Напротив красовалась невозможная, по мнению его светлости, чисто физически композиция мужчины и женщины. Четвертую стену украшал любопытный триумвират, вызывавший у Чарльза Мамфорда, третьего маркиза Розвеля, желание исследовать его подробнее, что в данный момент было затруднительно для него.
– Белла, умоляю, пощади. – Маркиз не привык к роли просителя. В обыденной ситуации он ожидал – считая это своим неотъемлемым правом – незамедлительного повиновения своим приказам. Но положение, в котором он сейчас оказался, даже при всем воображении невозможно было назвать нормальным.
Он был привязан за руку и за ногу к изысканной кровати под балдахином, стоящей посреди комнаты. В разорванной на груди рубашке и грубо спущенных бриджах, шокирующе нагой от шеи до колен, он чувствовал себя невероятно уязвимым.
В довершение всего его хладнокровно разглядывало самое экзотичное и очаровательное создание, какое он когда-либо встречал. В черном бархатном халате с таким смелым декольте, что, казалось, оно держится лишь на силе впечатляющего желания, она являла собой само воплощение здоровой мужской фантазии. Темные шелковистые волосы, струящиеся по спине, прекрасная кожа сливочного оттенка. Полные губы пламенели распутно-красной помадой. С выражением откровенно похотливого желания она поглаживала маркиза черной плеткой-девятихвосткой – толстой и тяжелой. Сцена представляла собой столь превосходную комбинацию чувственности и порочности, что самую мужественную часть его тела обдавало горячим жаром. Чарльз Мамфорд застонал, не зная точно, в тревоге или предвкушении.
Белла Донна окинула пленника томным взглядом. Несмотря на бесспорный факт, что он слыл невыносимым занудой и заслуживал любого наказания, какое она решит ему отмерить, маркиз являл собой образчик великолепной физической красоты. Стройное мускулистое тело было следствием его приверженности дворянскому искусству фехтования. Торс блестел от пота – пленник прилагал значительные усилия, желая высвободиться. Мускулы вздулись веревками в попытке порвать узлы, которые она так умело связала. Темная россыпь волос на груди стрелой спускалась к плоскому животу. Глаза Беллы расширились, когда она проследила за ней до конца. Похоже, он действительно заслуживал свою репутацию. Она медленно облизнула накрашенные губы. Наказание не исключало и некоторого удовольствия. Особенно для нее.
Белла медленно провела плеткой по телу пленника, глядя, как напрягаются мускулы от прикосновения кожаных хвостов, и игриво дернула его подрагивающий орган.
Его светлость застонал:
– Дьявол, освободи меня.
Белла засмеялась:
– Это в твоем мире твое слово закон для других, но сейчас ты не у себя дома. В этой мрачной и чувственной стране ночи я королева, а ты – мой подданный. Я освобожу тебя, когда закончу, ни минутой раньше.
– Гореть тебе в аду, Белла! Белладонна! Отличное имя для тебя. Чем я заслужил подобное?
– Ты – мужчина. И это само по себе достаточное преступление, – прошипела Белла, с удовлетворением отмечая, что мужской орган маркиза продолжает увеличиваться.
Она снова щелкнула плеткой, на этот раз более решительно. Кожаные хвосты шурша соприкоснулись с кожей, оставив за собой припухшие полосы. Пленник вздрогнул от боли, но его мужественность горделиво приподнялась. Она задрожала от предвкушения. Они готовы. Все трое.
– Хватит разговоров. – Подобрав юбки, Белла приготовилась его оседлать. – Я знаю, что такое ночная скачка, и вижу, что твой скакун уже гарцует от нетерпения. Но предупреждаю, – шепнула она на ухо, принимая в себя толстое древко его необузданной плоти, – если ты не сможешь поддержать галоп, я без сомнений возьмусь за плетку».
Автор дрожащей рукой положила перо.
«Это самая лучшая и самая скандальная сцена, которую я когда-либо описывала», – подумала она, а вслух произнесла:
– Спокойной ночи, Белла, с нетерпением жду нашей завтрашней встречи.
С улыбкой удовлетворения, совсем иного, чем у Беллы, но тем не менее сильного, она задула свечу и удалилась в свою спартанскую спальню.
Глава 1
Суссекс, февраль 1817
Механизм больших часов на каминной доске пришел в действие. Резкий скрежет так внезапно разорвал тишину, что Эллиот Марчмонт вздрогнул, уронил инструмент и неслышно скользнул в темноту элегантной гостиной, укрывшись за толстыми жаккардовыми портьерами. Тут же засвербело в носу, и он с трудом подавил рвущийся наружу чих. Леди Кинсейл явно не слишком дотошная хозяйка.
Старые каминные часы эпохи Людовика XIV с изысканным циферблатом, которые показывают не только время, но и фазы Луны, начали отбивать полный час. Один. Два. Три. Позолоченный футляр. Бриллианты на циферблате. Очень ценные часы. Он видел похожие в одном огромном особняке в Лиссабоне. Уголки губ Эллиота приподнялись. Он сомневался, что те часы до сих пор на своем месте.
Бой растворился в ночи, и в свои права снова вступила тишина. Эллиот ждал. Минута. Две. Только по истечении пяти он осмелился вновь шевельнуться. Опыт научил его быть осторожным, оставалась опасность того, что бой часов разбудил кого-то в доме. Но все обошлось.
На фоне половинки луны за окном тянулись тонкие ленты облаков, напоминая дымные струи. Эллиот прикрыл носовым платком фонарь, который держал в руке, и неслышной кошачьей поступью прокрался в другой конец комнаты, к стене с портретом. В тусклом свете с него взирал нынешний лорд Кинсейл, мужчина с мясистым лицом, тонкими губами и набрякшими веками.
– Мерзкий гробокопатель, – зло прошипел Эллиот. – Бесчувственный хлыщ.
Сходство с правительственным министром, который несколько лет назад, в Пиренейскую войну, отвечал за снабжение британской армии, точнее, за отсутствие такового, по мнению человека, который сейчас с презрением глядел на портрет, по-прежнему никуда не делось.
Взгромоздившись на непрочный с виду позолоченный стул, Эллиот аккуратно обследовал картину и издал тихий возглас удовлетворения, когда потайной механизм с еле слышным щелчком открылся. Тяжелая картина автоматически вернулась на место. Эллиот пригнулся, едва не получив по лицу уголком бронзовой позолоченной рамы.
Спустившись на пол, он извлек из просторного кармана пальто набор инструментов и аккуратно вынул отмычку. Сам сейф был старым, но замок граф заменил на более современный. В нем оказалось сразу четыре пластины вместо двух обычных, и Эллиоту понадобилось почти двадцать минут, чтобы закончить свою деликатную работу. Наконец последняя пластина поднялась, и язычок замка отодвинулся. Он со вздохом облегчения раскрыл дверцу сейфа.
Все небольшое пространство заполняли свитки бумаг, перевязанные лентами и скрепленные печатью графа. Под ними лежало несколько кожаных шкатулок. Эллиот без труда открыл их и стал перебирать содержимое. Драгоценности Кинсейлов были превосходного качества, но в удивительно малом количестве. Семейную казну когда-то серьезно проредили. Он пожал плечами. Его не интересовало, что эти люди делали со своими ценностями.
Но того, что он искал, не оказалось ни в одной шкатулке. Эллиот на минуту остановился и поскреб подбородок, в душной тишине послышалось шуршание его щетины. Быстро ощупав заднюю стенку сейфа, обнаружил накладную панель, которая скрывала маленькое углубление. В нем покоился бархатный мешочек. Эллиот развернул найденный приз, и на его лице вспыхнула победная улыбка. Большой голубой бриллиант прямоугольной формы и необычной огранки. «Каратов сто как минимум», – подумал он. Примерно половина первоначального камня.
Сунув сокровище вместе с отмычками в карман, Эллиот вынул свою «визитную карточку» и аккуратно вложил в сейф. Он уже собирался исчезнуть через дверь в гостиную, но скрип половиц в коридоре заставил его замереть. Возможно, это просто оседал старый дом, но к чему рисковать. Чтобы покинуть особняк Кинсейлов прежним путем через подвальные помещения, надо пробираться через весь дом.
Он ринулся к окну, открыл витражную створку и с проворством, которое могло бы произвести впечатление, но не удивило бы тех, кто служил под началом майора Марчмонта, вскочил на подоконник. Схватился за водосточную трубу, что шла по стене до самой земли, воздал молитву богам, покровительствующим взломщикам, чтобы труба выдержала его вес, и начал свой опасный спуск.
* * *
Когда вдовствующая графиня Кинсейл, леди Дебора Нэпьер, вошла в боковую калитку, что вела из парка в приусадебные сады, конюшенные часы пробили получас. За время ее привычной ночной прогулки небо уже посветлело. Задрожав от холода, Дебора плотнее закуталась в свою накидку. Ярко-алая шерстяная, с коротким, как у мужчин, капюшоном, та выполняла сразу две задачи: не позволяла замерзнуть и скрывала то, что под ней на хозяйке лишь ночная рубашка. Как нелепо, должно быть, она выглядела – в волосах бумажные папильотки, на ногах носки ручной вязки и грубые мужские ботинки. Джейкоб, степенный лорд Кинсейл, пришел бы в ужас, если бы узнал, что, нанося свой обязательный ежегодный визит, вдова его покойного кузена бродит в таком виде по усадьбе длинными бессонными ночами.
Проходя мимо конюшен, Дебора сошла с дорожки на траву, чтобы ботинки не хрустели по гравию, и улыбнулась своим мыслям. Ее маленький бунт ничего не мог изменить, ибо все уже сказано и сделано, но тем не менее он ее забавлял. Господь знает, что между ней и графом существует неприязнь. Он обвинял ее во всем – в безвременной кончине мужа, в долгах, которые тот ей оставил, в позорном состоянии земель и горестной для нее самой неспособности подарить Джереми сына, в котором тот так нуждался. Сильнее всего Джейкоб винил ее как раз в последнем.
«Наверное, я должна быть благодарна, что он до сих пор меня признает, – думала Дебора. – В конце концов, наследница, чье чрево и мошна оказались так бесповоротно пусты, действительно жалкое создание, даже несмотря на то, что именно моя пустая детская отдала Джейкобу титул, на который у него не было никаких прав. Но, увы, я не могу найти в себе и крупицы благодарности за приглашение в этот дом. Я каждый раз заново удивляюсь, как этот проклятый человек может считать, что оказывает мне услугу, приглашая на две мучительные недели туда, где я провела семь мучительных лет».
Она остановилась и посмотрела на луну.
– Не удивительно ли, что я не могу обрести здесь спокойствия?
Но луна безмолвствовала, и Дебора поняла, что снова разговаривает сама с собой. Старая привычка еще с одинокого отрочества. После смерти родителей она жила у дяди и в большой степени была предоставлена самой себе. Потому населяла придуманными друзьями свою классную комнату, исписывала тетради по арифметике историями, которые им потом рассказывала.
Однажды ее застала за этим старая гувернантка, неизвестно, как долго стоявшая в дверях, пока Дебора читала вслух один из своих безрассудных рассказов, беспрестанно останавливаясь, чтобы посоветоваться со своими невидимыми друзьями о перипетиях сюжета, но благородной леди этого оказалось достаточно. Она заявила, что ей не по силам такой развитой не по возрасту ребенок. К восторгу девочки, гувернантка их покинула, и дядя решил отослать ее в школу.
– Вряд ли она предполагала, что дарует мне самые счастливые годы за двадцативосьмилетнюю жизнь, – пробормотала Дебора себе под нос.
Ее истории произвели фурор в женском пансионе мисс Килпатрик, помогли преодолеть природную застенчивость и обзавестись настоящими подругами.
И пока она превращалась из юной девочки во взрослую барышню, сюжеты тоже менялись: пиратские абордажи вытесняли призраки и духи, а тех в свою очередь – прекрасные рыцари без страха и упрека, которые дерзко завоевывали прекрасных леди. В ее историях всегда присутствовала тема любви и привязанности, даже в своей ранней детской писанине она часто находила осиротевшим детям новые семьи или помогала встретиться верной сестре с потерянными братьями. Однако последние два года пансиона преобладали романтические отношения, ее герои пускались в опасные путешествия ради какой-то невыполнимой задачи, а девушки восставали против жестоких опекунов и рисковали жизнью и здоровьем ради мужчины своей мечты.
Дебора устраивалась у скудного огня в девичьей гостиной и, занимаясь вышивкой, пересказывала зачарованной аудитории созданные воображением притчи. Придуманные миры увлекали, и девушки вздрагивали, когда мисс Килпатрик стучала в дверь и напоминала, что пора в постель.
– Наступит день, – говорила она своей лучшей по друге Беатрис, – и все это будет происходить с нами. Скоро, как только мы уедем отсюда…
Но Би – старшая дочь богатейшего ланкширского фабриканта, красивая практичная девушка, куда искушенней самой Деборы, в ответ только смеялась.
– Деб, честное слово, пора уже тебе понять, что таких романов, как ты придумываешь, просто не бывает. Никто не влюбляется с первого взгляда, а если и влюбляется, то очень быстро остывает. Я не хочу, что бы мой муж целовал мой подол или хватался за сердце всякий раз, когда я вхожу в комнату. Я хочу быть уверенной в том, что он окажется рядом, когда я буду в нем нуждаться, и не станет транжирить деньги за игорным столом. И не уйдет сражаться с драконами, когда у нас к ужину приглашены гости.
Меньше чем через год Би вышла замуж за старшего сына другого фабриканта. В своих откровенных письмах Деборе, тогда еще живущей взаперти в доме опекуна, она писала, что он очень хороший муж. Переписка с ней и всеми остальными подругами одно из многих, чего лишил ее Джереми. Не то чтобы запрещал писать, просто она была не в силах прикрывать яркими красками ужасную действительность своего брака. А теперь, хотя муж и умер два года назад, уже слишком поздно.
Подавленность и тоска, часто накрывавшие ее в последние месяцы, сейчас усилились, как всегда во время ежегодных визитов в Кинсейл-Мэнор. Они обволакивали ее черным, беспросветным облаком. Смерть Джереми даже близко не дала того радостного освобождения, на которое она надеялась. В последнее время ей и вовсе стало казаться, что она сменила одну тюрьму на другую. Оказалась во власти одиночества, но боялась его нарушить. Она не перенесет, если кто-то узнает правду, эта бездна в конце концов поглотит ее самое.
Она жила безрадостно, но понятия не имела, как это изменить и возможно ли жить иначе. В своей обособленности она, по крайней мере, чувствовала себя в безопасности, и это немного утешало. Никто не сможет причинить ей вреда. Она больше этого не позволит.
Порыв ветра распахнул ее накидку. От холодного ночного воздуха открытая кожа покрылась пупырышками. Дебора поняла, что слишком надолго потерялась в воспоминаниях. Вряд ли ей удастся уснуть, но, если сейчас не вернуться в дом, наверняка подхватит простуду. Нельзя давать повод леди Маргарет, запуганной жене графа, склонной от отчаяния хвататься за любого союзника, просить Дебору продлить свой визит в поместье.
Опустив голову и придерживая рукой накидку, она заторопилась к боковой двери в восточном крыле. Проходя под окнами длинной гостиной, услышала как ой-то скрежет и остановилась. Она не сразу догадалась посмотреть вверх и едва успела заметить, что за стену цепляется черная фигура. Та рухнула прямо на нее.
Он был на высоте футов пятнадцати, когда ослабла скоба, крепившая водосточную трубу к стене. Опасаясь, что труба может совсем оторваться, Эллиот выпустил ее из рук и понадеялся, что трава смягчит приземление. Он не ожидал упасть на что-то куда более мягкое.
– Ох! – послышался откуда-то снизу сдавленный женский голос, и на него глянуло мертвенно-бледное лицо с распахнутыми от испуга глазами и идеально округленным ротиком.
Эллиот почувствовал на щеке дыхание, которого чуть ее не лишил, и быстро прикрыл ей рот рукой.
– Не пугайтесь, я не причиню вам вреда, клянусь.
Тонкие брови недоверчиво вскинулись, глаза прикрыли тяжелые веки. Какие у нее глаза? Карие? В такой темноте он не был уверен. Брови светлые. Она молотила руками по его бокам. А тело у нее такое мягкое и податливое. Он осознал, что лежит на ней сверху самым неподобающим образом, одновременно поняв, насколько это восхитительное ощущение. Похоже, под накидкой на ней только ночная рубашка. Он чувствовал, как при каждом вздохе поднимается и опадает ее грудь. А губы под его ладонью были приятно теплыми.
Пару секунд он наслаждался неожиданным удовольствием физической близости, после вернулся к действительности.
С большой долей вероятности эта женщина сама графиня Кинсейл.
И она поднимет тревогу при первой же возможности.
А если его поймают, то отправят на виселицу.
Надо уходить. И как можно скорее!
Одним быстрым движением Эллиот вскочил и потянул за собой ошеломленную женщину. По-прежнему закрывая ей рот одной рукой, другой обвил ее за талию. Стройную талию. Кроме того, она довольно высокая для леди. Графу повезло, черт его подери.
– Вы обещаете, что не закричите, если я уберу руку? – тихо спросил он.
Вновь вскинутые брови и негодующий взгляд, по которому ничего нельзя понять. Он решил рискнуть.
– Я причинил вам боль? Но, как вы, надеюсь, понимаете, я не ожидал, что вы там окажетесь, – сказал он.
– Как и я.
Она говорила хрипловато, но, возможно, потому, что он чуть не выбил из нее дух. У нее было необычное, незабываемое лицо, которое привлекало куда больше, чем яркая красота. На полных губах играла недоверчивая усмешка. Никаких слез или истерики. Лицо выражало надменность и, как ни удивительно, некоторый интерес.
Эллиот почувствовал, что его губы растягиваются в ответной улыбке.
– Несмотря на приятность – для меня, во всяком случае, я не имел намерений смягчать свое приземление с вашей помощью.
– Рада, что смогла вам услужить. – Дебора ошеломленно смотрела на него. – Но, бога ради, что вы там, на высоте, делали? – Она понимала, что задает невероятно глупый вопрос.
Не очень-то он похож на взломщика, правда, она не знала, как они выглядят. Надо позвать кого-то на помощь! Однако она не испытывала ни страха, ни желания закричать. Чувствовала себя, как это ни отвратительно, заинтригованной. И встревоженной ощущениями. Мужское тело, приникшее к ней. Прикосновение к губам его ладони…
– Что вы делали на стене дома?
Эллиот усмехнулся:
– Боюсь, именно то, что вы подозреваете, леди Кинсейл.
Уж точно пора звать на помощь, но Дебора все же этого не сделала.
– Вы меня знаете?
– Я знаю о вас.
– О… – Она поплотнее закуталась в свою накидку. – Я не стала одеваться, не ожидала здесь кого-то встретить, – смущенно объяснила она, надеясь, что в темноте он ничего не заметит.
– Я тоже не ожидал.
Взломщик фыркнул. От этого хрипловатого чисто мужского смешка по ее коже пробежала дрожь. У него поразительное лицо с отчетливыми чертами, густыми бровями и глубокими складками по обеим сторонам рта. Глаза, казалось, видели слишком много в этой жизни. Ожесточенное лицо, таившее в себе опасность. Однако глаза светились состраданием и, еще более удивительно, честностью. Незабываемое лицо, и очень притягательное. Она встретилась с ним взглядом, и все вокруг, казалось, на несколько секунд замерло. Между ними вспыхнула и сразу исчезла молния, пролегла едва ощутимая нить… что-то, чему она не могла подобрать названия.
– Мне жаль, что я вас встревожил, – после паузы произнес он, – если кто-то и виноват в моем здесь присутствии, так это ваш муж.
Дебора подумала, уж не спит ли она.
– Но Джереми – мой муж – он…
– Очень удачливый человек, – криво улыбнулся Эллиот. – Спасибо, что не стали кричать и звать на помощь. Я перед вами в долгу. – Он знал, что не должен этого делать, но не мог удержаться. – Позвольте засвидетельствовать вам мою благодарность. – Он притянул ее к себе, и она не оказала сопротивления. Ее губы коснулись его губ – теплое, сладкое прикосновение, очень мимолетное. Он с большой неохотой выпустил ее из объятий. – Мне надо идти, – грубо заявил он. – А вы, мадам, делайте то, что сочтете нужным.
– Постойте. Я даже не знаю, как вас зовут.
Взломщик снова рассмеялся.
– Я могу представиться, но тогда мне придется убить вас, – ответил он уже на бегу, пересекая лужайку.
Потрясенная до глубины души, она смотрела, как темная фигура растворяется в темноте. Конюшенные часы пробили полный час. А где-то над ее головой раздался резкий перезвон других часов. Она подняла голову и увидела, что окно длинной гостиной распахнуто. Французские часы, должно быть, это их она слышит. Дебора коснулась губ, которые поцеловал взломщик. Поцеловал ее! Обычный вор!
Нет. Может, он и взломщик, но отнюдь не обычный. Он изъяснялся как образованный человек и вел себя, словно привык отдавать приказы. В пальто из отличной шерсти. И, если подумать, в отличных, до блеска начищенных сапогах. От него пахло чистым сукном, ветром и чуть-чуть потом. А еще кожей и лошадью. Она подумала, что он, очевидно, привязал где-то поблизости своего коня, напрягла слух, но ничего не услышала. Только свист ветра в голых ветвях деревьев.
Она должна разбудить графа. Или, по крайней мере, слуг. Дебора нахмурилась. Что бы этот человек ни украл, он явно преследовал какую-то тайную цель, поскольку при нем не было мешка награбленного. Возможно, какие-то бумаги? Несмотря на огромную неразбериху в делах Джереми, на которую его кузен не упускал возможности пожаловаться, имя лорда Кинсейла еще играло заметную роль в правительстве. Может, этот человек шпион? В таком предположении куда больше смысла, и хотя война давно закончилась, это явно не препятствие. Но он ни словами, ни видом не походил на предателя.
Дебора издала приглушенный смешок, в котором неожиданно прозвучала истерическая нотка. Она совершенно не представляла, как должен выглядеть шпион.
Впрочем, это не имеет никакого смысла. Ей запоздало пришло в голову, что лорд Кинсейл, увидев ее на улице в ночной рубашке глубокой ночью, этого не поймет и не одобрит. Захочет узнать, почему она сразу не подняла тревогу, и что ей ему ответить? Кроме того, вор ей не угрожал. Она даже не сильно-то испугалась, скорее… скорее что?
Мысль, что предстоит мучительный допрос Джейкоба, натолкнула на решение. Она не даст ему лишней возможности обращаться с ней как с ничтожеством.
Пора бы уже вырваться из его цепких лап и этого гиблого места. Слабое утешение, очень слабое, но неспособность родить наследника имела и свое преимущество. Она не обязана поддерживать тесные отношения с семьей своего покойного мужа. Может, лорд Кинсейл и жалел каждый пенни ее жалкого вдовьего пособия, которое еще и постоянно задерживал, но вряд ли откажется платить совсем. Так или иначе, она решительно настроена прожить без него. Это ее последний визит в Кинсейл-Мэнор, дьявол забери все последствия!
Заметно приободрившись, Дебора аккуратно закрыла за собой входную дверь и взбежала на третий этаж в свои покои. Что бы ни унес с собой этот дерзкий взломщик, пусть это обнаружится утром. Он скрылся, и разбуженные домочадцы его не вернут.
С широким зевком она сбросила с себя накидку, распустила шнуровку грязных ботинок, скинула их и сунула за буфет, подальше от любопытной горничной. Мельком глянув на себя в зеркало, скорчила гримасу. Выражение лица взломщика перед поцелуем не оставляло сомнений, даже несмотря на ее папильотки. Не то чтобы она была в этом экспертом, но тем не менее не сомневалась. Он хотел ее.
Дебору окатила волна жара. Интересно, каково это – подчиниться ему? Она подтянула простыни повыше, зачарованная этой мыслью. Желание. Она обхватила себя руками, закрыла глаза и вызвала в памяти бархатистое прикосновение его губ. Соски под ее пальцами набухли, перед закрытыми веками полыхнуло алым. Желание, обостренное опасностью. То самое темное похотливое желание, что возносило к самым высотам страсти Беллу Донну – героиню скандальных романов, ставшую постоянной темой в светском обществе. Желание, которого она никогда не испытывала.
Желание. Дебора скользнула в приветственные объятия темной постели, ее руки медленно прошлись по хлопковой ночной рубашке до самого низа. И даже дальше.
Стиснув закрытые веки, она отдалась воображаемым ласкам сильного и опытного любовника.
Утром она проснулась гораздо позже обычного и, выплывая из глубин сна, услышала оглушительные крики и шум домочадцев. Одевшись в плотное кашемировое платье – Кинсейл-Мэнор, по причине своего древнего возраста и скупости последнего хозяина, был неприятно холодным и продуваемым домом, – Дебора стала снимать папильотки перед зеркалом. По причине стесненных средств она не могла позволить себе роскоши держать личную горничную, хотя леди Кинсейл усиленно предлагала ей свою «дорогую Доркас». Однако та была строгим и чопорным созданием и твердо верила, что вдова должна убирать волосы под капор и скреплять их целой батареей острых шпилек, чем острее, тем лучше.
Потому приходилось самой заниматься своим туалетом почти всю жизнь. Она быстро сделала себе прическу, закрепила повыше длинные белокурые локоны и перекинула их через плечо. Платье тоже было ее творением, простое синее, без всяких французских штучек и оборочек, столь любимых «Репозиторием Акермана».[3]
Она ненавидела траурные платья, которые приходилось носить после смерти Джереми, превращавшие ее в старуху. Однако понадобилось целых шесть месяцев после официального года траура, чтобы от них отказаться. Она оценила сообщаемую ими безликость. И созвучно с другими подобными, пусть и цветными платьями, синими, серыми, коричневыми, которые носила сейчас, Дебора чувствовала в душе какую-то неопределенность, незавершенность. Словно заброшенный недорисованный холст.
Эти уничижительные мысли прервал торопливый стук в дверь.
– Прошу прощения, ваша светлость, его светлость просит вас срочно спуститься в длинную гостиную.
Горничную просто распирало от новостей, она даже не успела сменить коричневый фартук, в котором утром разжигала камины.
– Там уже всех собрали, – сообщила она Деборе и потрусила по узкому коридору, соединявшему самое старое, и самое сырое и холодное, крыло Кинсейл-Мэнор с главным домом. Его строил еще прадед Джереми. – Хозяин хочет знать, не слышал ли кто-то его.
– Слышал кого? – переспросила Дебора, отлично понимая, что девушка могла иметь в виду только одного человека – взломщика.
Ей надо было разбудить Джейкоба, но даже сейчас ни капли не сожалела, что не сделала этого. Если уж совсем начистоту, то какая-то часть ее души, крошечная и злорадная, которой она ничуть не гордилась, даже радовалась. Ну, или по меньшей мере не переживала. Джейкоб забрал у нее то, что не успел забрать Джереми. И какой бы ценной ни была та вещь, ее кража Дебору ни на йоту не волновала. Более того, она и дальше будет молчать о том, что видела. Ни за что не признается, как бродила по окрестностям, чтобы не спровоцировать очередную проповедь. Ни за что!
– Прости, что ты говорила? – Дебора осознала, что горничная все это время что-то рассказывала. Они уже подошли к гостиной. Дверь была широко распахнута, и сквозь проем виднелась длинная шеренга слуг. Весь штат Кинсейл-Мэнор. В торце комнаты, под своим собственным портретом, стоял лорд.
– Нам лучше побыстрее войти, миледи, – прошептала горничная. – Кроме нас, все уже в сборе. – Она быстро перебежала к служанкам, беспокойной толпой окружившим домоправительницу. Миссис Чемберс, бывшая здесь кастеляншей еще при Деборе, неодобрительно глянула на нее.
Привыкшая к такому обращению, Дебора прошла через всю комнату и приблизилась к графу. Портретная рама была открыта как дверца, за ней виднелся сейф. На губах Деборы мелькнула горькая улыбка. Джереми показывал ей сейф, когда они только поженились, хотя в те времена его скрывал портрет старого графа.
– Наша казна пуста, – сообщил ей тогда Джереми. – Хотя это не надолго, спасибо тебе, моя дорогая женушка.
Потом он узнал, что придется ждать несколько лет, прежде чем она сможет вступить во владение майоратом и всем своим состоянием, но его отношение изменилось не с этой новостью, а когда он перестал притворяться.
Ей не надо было выходить за него. Но сейчас не время снова погружаться в это болото. Бледная – бледнее обычного – леди Кинсейл восседала в позолоченном кресле и казалась такой же испуганной, как и сама Дебора. Она подошла к жене графа.
– Кузина Маргарет. – Дебора упорно отказывалась называть лорда Кинсейла титулом своего мужа, но за его женой его признавала. Они не состояли в родстве, такое отношение спасало их от неприятной ситуации с двумя графинями Кинсейл в одном доме. – Боже, что произошло?
– О, кузина Дебора, случилось нечто ужасное. – Голос леди Кинсейл звучал еле слышно, под стать ее бледному виду. – Какой-то вульгарный взломщик…
– Отнюдь не вульгарный, – прервал ее муж. Лорд Кинсейл и при обычных обстоятельствах бывал вспыльчив и легко краснел. Этим же утром он напоминал перезрелый помидор. – Ты знаешь, сколько сейчас времени, кузина?! – взорвался он.
– Четверть десятого, если можно верить часам, – ответила Дебора. Она выбрала место рядом с его женой и, отряхнув юбки, села.
– Конечно, им можно верить. Это часы эпохи Людовика XIV! О французах можно говорить что угодно, но в часах они определенно знают толк, – раздраженно заявил лорд Кинсейл. – Авторитетные люди даже говорили, что их собирали для самого герцога Орлеанского.
– Жаль, что эта реликвия уже не хранится в его семье, – напряженно сказала Дебора. – Терпеть не могу, когда вещи забирают у их законных владельцев.
Лорд Кинсейл выглядел таким высокомерным, таким жалким и таким раздувшимся от самомнения, что она всегда удивлялась, как он еще не лопнул с громким треском. Но он отнюдь не дурак.
Граф сузил глаза.
– Если бы ты была моему кузену лучшей женой и не позволила бы ему за время вашего брака разорить наши поместья, они были бы сейчас не при мне, а при твоем сыне. Если бы ты была лучшей женой, кузина Дебора, не сомневаюсь, ему бы не пришлось искать утешения в игорных домах Сент-Джеймса. И он не оставил бы своему преемнику несколько жалких фартингов.
Дебора вздрогнула и разозлилась на себя за то, что ее задели эти жестокие слова. Хотя какая-то ее часть, стойкая ко всем увещеваниям, сочла их правдой. Она была ужасной женой, но это не означало, что она должна принимать как должное осуждение Джейкоба, сама себя она судила куда строже. И будь она проклята, если станет извиняться за свое замечание о часах!
– Продолжай, ты можешь меня не стесняться, Джейкоб, – сказала она с чопорной улыбкой.
