Маргарита Макарова
Азбука семейной жизни
Глава 2. Уличный концерт
Глаза устали. Стоило большого усилия фокусировать кристаллик зрачка, чтобы видеть картинку на экране компьютера не в тумане, а четко и в деталях. Хотелось откинуться на спинку кресла, но, когда Ольга делала так – сразу все расплывалось перед глазами, уши не воспринимали, что за звуки шли из динамиков, мозг отказывался анализировать слова.
– К черту, – подумала она. – Хватит смотреть этот балаган. Балаган, балаган, балаган. Жуткие лица, глупые дети, смотреть тут не на что, и хватит терять время на этот… на это… балаган, – снова повторила она найденное слово. – С чего я вообще взяла, что тут может получиться какая-то история.
Ольга резко встала с черного кресла. Оно крутанулось от внезапного движения женщины и развернулось к окну. Останкинская телебашня едва заметным силуэтом виднелась в сером небе дальней перспективы.
– На дачу, – вслух сказала Ольга. – На дачу… Хоть по лесу прогуляюсь. А то совсем ослепну с этим «Зазеркальем».
Уже долгое время она всматривалась в компьютерный онлайн первого канала. «Звездное зазеркалье» разочаровывало ее все больше и больше. Надежда, что там можно выудить параллельный сюжет для нового детектива, таяла. Все казалось постановочным, персонажи – картонными. А как они поют – этого не узнать никогда – все сплошная фанера и компьютерная графика.
Рыжие волосы, чуть тронутые сединой, касались плеч и неровными прядями свисали на лоб. Быстро и ловко она собрала их в узел на затылке. Когда столько времени убито впустую, раздражать начинали даже собственные волосы. Очки, сдвинутые на макушку, собирали челку назад. Она выключила адскую машину, выключила модем, зло выдернула из розетки зарядное устройство для мобильника. Ничего не прихватив, захлопнула дверь. Пока медленно опускался лифт откуда-то из-под крыши, она вернулась и взяла сумку с ноутом.
– К черту, – зло повторила Ольга, заводя машину. – Плевать на все, к черту всех и все, к черту этих блатных детишек, к черту эту фанерную музыку, к черту всю эту ложь… Да кто там мог бы убить, когда все места уже заранее куплены!
Рванувшись с места, она чуть не сбила бабушку, семенившую с мусорным пакетом к бачкам, так нелепо поставленным на выезде со двора.
Волоколамское шоссе было забито. Именно сегодня, когда с неба сыпал то ли снег, то ли дождь, и холодный ветер пронизывал насквозь, все почему-то решили рвануть за город.
Совсем чокнулись, – снова ругнулась про себя Ольга, – что за люди, что им надо в лесу в такую погоду. Размышления в пробке превратились в рефлекторные дерганья рычага. Длилось это недолго.
– Плевать, – снова куда-то и на что-то плюнула Ольга.
Теперь это уже было не абстрактно посылаемый плевок в кибер пространство веб паутины плоскостного Интернета. Это был трехмерный и резко-временной разворот машины, внезапно выдернувшейся из ряда топчущихся железяк и, сопровождаемый смачными ругательствами, не сложно угадываемыми в беззвучно открываемых ртах водителей, изолированных стеклами своих воздушных личных пространств закупоренных консервных банок.
Ольга вдруг передумала ехать на дачу. К черту дачу, к черту лес, к черту топтание под дождем и снегом, к черту свежий воздух. Нужно поставить точку на всем этом, черную и большую.
Ну, нет – так нет.
И сюжета там нет, и талантов там нет. Но надо довести дело до конца.
Все надо делать, как следует – единственный девиз, который она решила себе оставить после всех рухнувших принципов, не выдержавших натиска жизни и неудач.
Точно, сегодня уличный концерт! Как я могла забыть, к черту дачу, я пойду, посмотрю на этих ребятишек, послушаю, какие звуки они могут издавать без машины времени. Ну да, она не эксперт. Не музыкант. Не педагог по вокалу. Но тут, в реальном трехмерье, она могла узнать все, или, хотя бы, – улыбнулась она своему оптимизму, – что-то новое!
Двадцать минут фотосинтеза – стоят месяцев сидения перед компьютерной графикой и монтажом плоских картонных персонажей фанерных героев из «зазеркалья». Объемная, осязаемая реальность вполне способна показать то, что ни за что и никогда не увидишь за плоскими кристаллами расплывающегося экрана. Несколько минут осязаемого реала могли стоить, даже нет, – перекрывали по ценности часы и недели плоскостного вглядывания в экранных персонажей картонной оперы «Звездного Зазеркалья».
Дом, знаменитый звездный дом Ольга нашла сразу, без труда. Не понадобилось даже спорить с навигатором. Хотя, в какой-то момент она подумала, что промахала на скорости мимо нужного адреса. Вдали она видела отлично. Хотя читать уже приходилось в очках. Компьютер здорово подрывал зрение. А куда деться… Впервые в жизни она делала то, что хотела. Она хотела написать книгу – и писала. Хотела высказать все, что накопилось у нее на душе. Но сказать так, чтобы это было интересно и другим прочесть, или выслушать.
Что толку болтать, если все это выражено абстрактно и отвлеченно. Обычно самые истинные и дорогие для тебя самой вещи звучат ненужно и непонятно для других, чужих и неблизких. А так хотелось быть понятой. Быть понятной. Доступной. Доходчивой. Не вывод рассказать, хотя и его тоже. Но и пути подхода к нему – чтобы все вместе с тобой пришли к тому же, что и ты.
Быть понятной. Быть понятой. Этого хотелось больше всего. Чтобы прочел кто-то мое творение и сказал, а ведь точно так есть, она права, я всегда так думал, только сформулировать не мог. Да, так и есть. Абстракции и воспоминания, которые обычно льются на человека из книг – мало воспринимаются. Чтобы разговаривать на эмоциональном уровне нужен материал, нужна эмоциональная канва. Вот хотя бы эта передача. «Звездное зазеркалье». Конечно, подобное шоу впервые идет в онлайне. Это забавно. В этом что-то есть. Ребята поют и живут довольно долго под камерами. В замкнутом пространстве. С концертами в Останкино. После каждой недели кто-то один выбывает. Тут могла быть интрига. Могла! Если все это заранее не срежиссировано. Ну… впрочем… при нашей всеобщей лжи и обмане – вряд ли там все вчистую дают. Но… Ребята живут под камерами. Конечно, сценарное шоу должно иметь проколы, должно показать хотя бы реальных детей, реальных ребят. И потом. Они-то не актеры. Они должны быть, и обязательно проявят себя реальными.
Ольга хмыкнула. В реале. Обычно это слово употребляется не том смысле, в каком она употребила его здесь. Это и с экранов у нас звучит. Да… с экранов. Вот бы еще и фильм поставить по своему детективу. Как бы было здорово. Можно было бы и умереть.
– А сын…
Вот так всегда. Внутренний голос ни разу еще не подсказал что-то верное и в нужную минуту. Ну сын. А чем она могла ему помочь. Каждый набирает ума в своей жизни своими шишками. Свой не вложишь, только покалечишь. А Ольга хотела, чтобы её сын был умным и сообразительным.
Улыбнулась. Ну да, детский мультик. Как же он назывался. Это из того еще времени, когда сын был маленьким, и когда они втроем смотрели мультики. Она, муж и сын. Смешные, детские мультики. Умен и сообразителен. Или там не так это звучало. Это говорилось о говорунах. Говорун – птица говорун –умен и сообразителен. Тьфу, вот привязалось.
Она уже подходила к уличной сцене. Слева высилось мрачным черным кубом заброшенное здание кинотеатра. Эти отдельные монолиты брежневской эпохи все еще стояли в разброс по Москве, напоминая своим объемным примитивизмом программу «Время» с лозунгом – «все о нем и немного о погоде». Ненужность и мрачность этого сооружения делала его похожим на замок, – если бы не отсутствие башен и длинных окон, с полукруглыми окончаниями. Огромная, рамблеровская будка всем и каждому говорила, что тут, и именно тут – происходит главное событие музыкальной и культурной жизни Москвы. – рождение молодых и талантливых звезд, рождение новых зрелищ. Рождение музыки.
Насчет музыки Ольга как-то сомневалась. Никто не писал там под камерами музыку. Никто не писал – почему? Не тех набрали? Не те условия? Если ты музыкант и дело тебе нравится, и ты умеешь – почему бы и не делать это под камерами? И занятие есть, и есть, что посмотреть. И послушать. Ольга с удовольствием думала, что было бы реально неплохо вот так включить комп и послушать десяток ребят, которые в разных комнатах на твоих глазах будут творить, создавать мелодию, складывать звуки, создавать гармонии, писать песни… Она бы, может, даже тоже достала бы компьютерную прогу, и тоже бы попыталась бы вместе с молодым талантом поиграть на компьютерной клаве, узнавая его мысли и удивляясь его находкам. Какие бы тогда были бы споры после еженедельных отчетных концертов! Было бы о чем говорить!
Сейчас, открыв форум на рамблере, можно было погрузиться только в элементарные переживания малолеток и озабоченных юнцов.
Вопли были смешны. Кто-то защищал одного, кто-то другого. Но всем без исключения нравился Владик. Сын циркача, красивый мальчик, с накаченным телом и голубыми глазами. Нежный голос привораживал всех без исключения девочек младшего возраста, да и их бабушек тоже. А как он пел. А кто его знает… При современной технике –то.
В отличии от будки – сама сцена оказалась небольшой. Крохотной. Буквально три шага в одну сторону от микрофона – три шага в другую. Металлические конструкции, обрамляющие сцену довольно, странно смотрелись на фоне обвешанной звездами стены самого дома. Звезда – фирменный знак передачи, – присутствовала везде. Но сами стены почему-то все еще были в плакатах с героями уже прошедшего и забытого «Звездного зазеркалья». Объекты девичьих грез, вышедшие из этих стен и канувшие в прошлое и небытие, кумиры, растворившиеся в бесконечности серой массы, уныло смотрели выцветшими глазами на вяло собирающийся народ. Им было грустно, хотя они и улыбались гламурно и многообещающе. Картонные и плоскостные, двухмерные, ненастоящие… Забытые уже и теми, кто визжал когда-то при их появлении. Как мультяшки, они ворвались в жизнь занятых чем-то людей, мелькнули, ничего не создав и ничем не заполнив пустоту в душе – ушли, без боли, без сопротивления.
Как их звали?
А пустота осталась – никем не занятая, никем не желаемая быть занятой… а может, и желаемая, но… Пустота, в которой хочет жить красота и гармония звуков, и чувств. Красота, не пойманная еще, которую надо создать, показать и вложить в душу… Нет… Не создать… Уловить… Как транслятор. Уловить и показать всем.
Ольга посмотрела на плакаты. Смазливые мордашки. И куда они все пропадают. Наверное, это смешно ломиться в дверь, где надо продемонстрировать умения и мастерство, которыми ты не обладаешь. Умение петь и мастерство попадать в ноты… Про талант Ольга не стала вспоминать.
Стайка детишек повисли на поперечинах ограды.
– А я маме скажу, что ты не сделала уроки, а пришла к звездному, – малыш толкал стоящую рядом девочку, кривлялся и строил рожицы сестре и окружающим.
Окружающих было немного. Внеплановый уличный концерт. Джаз. Дождь. Или это был снег. Черти что. Ольга поежилась. Хорошо, что не поехала на дачу. Теплая жилетка, зеленая и стеганная, делала ее похожей на английскую охотницу.
Странно, что это сравнение пришло ей сейчас в голову. Надо будет записать. Она не знала, как выглядят английские охотницы. Но жилетка была английской. Не взяла зонтик. Ольга поежилась. Нет, он тут мешал бы.
Сцена не была пуста. На ней не было артистов – обитателей зазеркалья, но суетились рабочие, звукооператоры, специалисты по музыкальной и прочей технике. Даже прожектора крепились в последний момент. Яркий свет их выхватывал пространство по-другому, делая его нереальным, театральным, нарисованным.
Медленно подтягивались зрители. Дети. Но тоже совсем немного. Наверное – погода. Кому хочется стоять тут, на ветру, мерзнуть, ради того, чтобы услышать… Что слышать – предстояло еще выяснить. Объявлялось, что концерты на улице поются в живую. Но как это происходило на самом деле – черт его знает.
Когда отсутствует телевизионный монтаж – понять – как поет человек – не проблема. Конечно, если есть микрофон в руках – то… воспользоваться фанерой – нет вопросов. Это может петь и человек, держащий микрофон и кто-то за сценой, и просто записанный голос.
Двое – пожилой мужчина и неряшливо блондинистая женщина приглядывались к выходу – подъезду из зазеркалья, у которого стояла охрана. Ограждения не давали возможности подойти поближе. Потрогать, спросить, получить автограф.
Хотя… А кто тут пытался получить автограф?
Хотя… Писали и показывали этих ребят, поющих и живущих по ту сторону экрана уже долго. Но! Какие-то все были серые, непонятные, странные, сырые.
Ольга облокотилась на одно из ограждений. Пробовали звук. Рядом встала бабушка. Она посмотрела на стайку ребятишек. Девочки, совсем маленькие, лет 12 – 13, вертели головами во все стороны и переругивались с братом одной из них. Он буквально кувыркался, как обезьянка.
Наверное, отменят концерт. Никто не пришел. Вряд ли ребята в такой холод будут петь перед пустой площадью. Ольга вздохнула. Сзади послышались голоса операторов – техников, связывающихся с кем-то внутри здания. Они вызывали Инну Судакову, спрашивали о готовности.
Забавно, Ольга посмотрела на молодых специалистов, серьезно занятых подготовкой предстоящего действа. Сколько отличных профессионалов возятся, вкладывают душу, таланты, способности, выдумку, чтобы сделать это шоу. Шоу бездарей, попавших сюда благодаря связям, деньгам.
Ольга, – остановила она сама себя. – Давай не будем торопиться… А вдруг… Вдруг ты не права…
Она улыбнулась. Наив. Не права – в чем? В том, что тут все набраны с улицы? Тогда почему нет музыкантов? Впервые все транслировалось в онлайне. Это делало зазеркалье всеобщим, и… и реальным.
Немного кружилась голова, и размывало изображение – сказывалось длительное сидение перед экраном.
Движение вокруг подъезда усилилось.
Парочка с крашеной блондинкой делала узнавательные знаки брутальным парням у входа в дом. Там, чуть в глубине, за лестницей, дверь то открывалась, то закрывалась. Внутри стояли они, те, кто мелькал на экранах домашних компьютеров и телевизоров. Парочка махала кому-то там внутри. Наверняка это были чьи-то родители. Довольно обычные, подумалось Ольге. Её рыжие волосы намокли. Она не помыла голову. Да и все равно это было тут, под дождем, на улице, на концерте каких-то неизвестных ребят из телевизора, на который никто не пришел.
– Идут, идут, – звонко завопил мальчишка рядом.
Он повернулся и наступил Ольге на ногу.
– Влааааад, – заорали девочки, враз позабыв о маленьком брате и его угрозах.
Родительская пара стала делать активные мимические знаки, их лица оживились, и отец вдруг замахал руками и даже что-то стал выкрикивать.
Свидание как с заключенными.
Ольга жадно впитывала происходящее. Вереница молодых людей, появившаяся из стеклянных дверей Зазеркального дома, вызвала крики немногочисленных детишек, собравшихся тут перед легкой, открытой уличной сценой, смонтированной на скорую руку и кое- как.
Реально, чувство восторга, вырывавшееся с криком из душ детишек, передавалось и ей. Да, именно так… Вот, прямо сейчас, прямо перед вами, у вас на глазах… из двери выйдут те, кого вы могли наблюдать на экранах… Ура! ЙеС!
Стало весело. А что, правда, есть магия значимости тех, кто только что находился в экране телека.
Ребята смотрели на тех, кто стоял перед сценой вдоль ограждения.
Вышел хозяин оркестра. Джаз есть джаз.
Пели не все. Музыканты стояли неподвижно, маэстро скучающе ходил сзади. Вот она, лажа. Живые уличные концерты. Ну почему надо постоянно врать? Ольга с грустью смотрела на совсем юного и маленького участника проекта – Влада. Любимец девчонок, на улице он был совсем маленьким, совсем еще ребенком. И это было видно, и при всем желании нельзя было даже сказать, что это парень. Это был мальчик. Маленький, совсем мальчик. Он не смотрелся даже на свои 15 лет. 13… Нет… 14… максимум. Он сам тоже чувствовал себя неловко, суетился, бегал, размахивал руками.
В жизни, на улице, рядом – вся компания звездного зазеркалья, производила еще более странное впечатление, чем на экране. Там, в плоскости, они, хоть и отличалась по возрасту, по опыту, по мировоззрению и интересам, – но это не так бросалось в глаза…
И вот музыканты оживились. Маэстро встал к инструменту. К микрофону подошла Настя. Поверх платья был наброшен мужской пиджак. Она усмехнулась, как нашкодивший ребенок, случайно выскочивший вместо отца на сцену. Она взяла микрофон в руки. Волосы, черные как смоль, были гладко зачесаны назад и собраны в красивый пучок. Это было не модно сейчас. Впрочем, возможно, и модно снова. Когда-то, двадцать лет назад девушки часами просиживали перед зеркалом, чтобы сделать ровный и четкий узел, сформировать его шпильками и расческами. Сейчас это могли быть просто накладные волосы. Шпильки, черные огромнее каблуки, на которых она ковыляла на полусогнутых, еле-еле, делали ее неотесанной и нелепой, деревенщиной, случайно попавшей в Москву на сцену. Оставалось удивляться – кто постарался и похлопотал за такое сгорбившееся, спотыкающееся, смешное и чудное создание.
Раздались первые аккорды, и она пропела первую фразу. Сняла пиджак и кинула его прямо на пол на сцене, перед собой, себе под ноги, оставшись стоять в шелковом красном платье. Тоненькие лямочки казались кровавыми следами разрезов.
С первыми звуками что-то срезонировало. Ольга улыбнулась и уставилась на девочку, раздевшуюся на холодном ветру. Она пела под дождем, но, казалось, что она забыла обо всем. Или вспомнила.
– Энд ё мамми гуууд лукинннн…
Английские слова были просты и понятны, как родные. Смысл проходил в душу помимо знания грамматики и словаря как-то внутренне, сразу от образного их значения.
Голос обволакивал душу, заполнял все щели в голове, заливался между ребрами и позвонками, проникая в желудок и коленные чашечки. С Ольгой происходило что-то невообразимое.
А Настя стояла и пела. Ей было все равно, что перед ней, перед крохотной сценой, да какая там сцена – так, возвышение из железяк и прожекторов, никого не было, что в холодном стекле дождя она стоит почти голая, ей было все равно, что она пела для трех с половиной человек…
Что холод пронизывал ее насквозь…
Или она этого не чувствовала? Наверное, нет. Ольга ощутила полное погружение в звуки, мелодию, слова.
От Насти исходило что-то необъяснимое, что-то сверхъестественное.
Как будто-то великий ктулху медленно поднимается с морского дна и транслирует каждому свои печали и мысли, свои чувства и сомнения по поводу вселенского разума.
Это было нереально.
Это было необъяснимо.
Это было проникновение в звуки мировых сфер.
Ктулху все поднимался и поднимался, черные волны раскачивались, небо сияло луною. Душа замолкала, соединяясь с чем-то большим, возможно, с тем знанием, что ждет нас после смерти, или было до рождения. И это приносило облегчение, вздох слияния с тем, кто все знает и думает обо всех нас, замирал где-то на губах, и легкость заполняла думы и душу.
Ольга очнулась, когда Настя уже сошла со сцены. Девушка накинула пиджак и корчила смешные рожи кому-то рядом.
На сцене был Дима. С кукольным лицом, нелепый и маленький он открывал рот невпопад фонограмме. Конец песни он допел своим голосом, страшно покраснев от напряжения, и голос этот полностью не совпадал с тем, что только что звучал отдельно от него.
«Ничего себе врут, – подумала Ольга, – да это же чужая фанера».
Она кинулась к Насте, на ходу вытаскивая из сумки кошелек. Щелкнув замком, она единым движением вытащила все, что там было – даже не посмотрев.
– Настя, – крикнула как можно громче, ограждения не давали возможности подойти поближе. – Настя!
Настя уже танцевала смешные па с Егором, они дурачились и смеялись, Егор подхватывал ее на руки и крутил, вокруг себя.
Ольга подошла к охране.
– Деньги можно передать?
– Нет, даже не думайте. Нельзя. Сегодня мы деньги не принимаем.
Удрученно Ольга пошла к машине.
«Анд ё мамми гуууд лукин», – звучало в ушах, и она улыбнулась, и, забыв досмотреть концерт, открыла дверцу своей упрямой и капризной сине-голубой тойоты. Сегодня ей стало понятно, как богатые дворяне спускали состояния на певиц. Мда… Так вот как это происходит. Вот что такое сирены!
Что-то вдруг вспомнив, она оглянулась на сцену. Там, нелепо размахивая руками, улыбались две девушки, они пели вместе, хором, весело.
Что-то я совсем очумела, – тряхнула рыжими волосами Ольга.
Надо все-таки досмотреть.
Несколько шагов к сцене, к прожекторам и камерам рамблера вернули Ольгу в «зазеркалье».
Невысокая, с распущенными волосами и косичками, тут уже пела Рита. Ее большие рыбьи глаза бегали растерянно по зрителям. Видно было, что она не знает, что ей тут делать и зачем она вообще тут стоит. Огромный рот открывался широко, издавая странные хрипящие звуки, как будто кто-то клещами тащил и тащил из глубины ее тела звуки, а они не хотели выходить, подчиняясь сознанию Риты, и всеми возможными средствами цеплялись за внутренности, за глотку, за связки, за легкие. Звуки были спрессованные, не похожие на пение, звуки овцы, потерявшейся в стаде, и не знающей, что бы такое сделать, чтобы ее заметил пастух.
– Не, ну это уже через чур.
Ольга провела рукой по мокрому лбу. Челка капала сама по себе, глаза спасали лишь длинные ресницы. Кто там еще будет петь? Или это все. На сцену вышел высокий и невероятно худой парень. Аа, ну да, еще же Марк. Гиршман вышел с улыбкой. Лицо казалось вогнутым. Глаза вглядывались в толпу, пытливо спрашивая, ну что, вам нравится… Это было неприятно, потому что голос, ну голос, обычный… – Ольга вдруг вспомнила безногого парня, что пел в переходе. Парень был еще и слепым, он садился на раскладной стульчик, отстегивал свой протез, доставал аккордеон и пел. Потом, вставал, собирал свой инструмент и уходил, выстукивая палкой дорогу. Как он ориентировался в пространстве – всегда было для Ольги загадкой.
Звуки катились мимо, не трогали. Он был последний.
Ольга решительно развернулась, и стремительно пошла к машине. Доехав до дачного поворота, она снова развернула машину.
Усталость вдруг навалилась на нее. Полдня прошло просто в дороге. В дороге с заездом на концерт.
Зеленые огни светофоров казались перемигиванием дьявольских глаз дракона, который был повсюду. Пробки были и на обратном пути. Ольга вздохнула, подумав о пустой квартире, что ждала ее с новыми впечатлениями. Или не ждала.
На скамейке перед подъездом сидел Евгений.
– Ты чего? Сдурел?
Он опустил голову на грудь и тихонечко посапывал. Ольга прошла бы мимо, если бы не его портфель. Этот черный, потрепанный портфель она узнала бы из тысячи. Он валялся прямо перед ступеньками подъезда. Все шли, перешагивали через него равнодушно, никто не трогал его, не поднимал и не уносил. Рядом, к игровой детской площадке была припаркована его машина.
– Ты еще и на машине.
– Ну пешком бы к тебе я не дошел в таком… таким… – вдруг очнулся Женя и поднял голову.
Серая куртка с капюшоном делала его похожим на школьника.
– Ты бы и сидел тут до ночи? Я вообще-то на дачу уехала.
Ольга уселась рядом с ним на мокрую скамью.
– Ты… и на дачу… гы, – он усмехнулся, ровный ряд белых зубов показались чем-то летним на фоне плакучей и древней осени.
– Ты хоть что-то еще соображаешь? А? – она потрепала его по плечу, то ли делая попытку его поднять, то ли пытаясь его протрезвить простым прикосновением.
– Да куда ты от компа, что я тебя не знаю, что ль? Ты будешь сидеть перед экраном до опупения, пока глаза не вывалятся от старости.
– Не от старости, а от напряжения. Я себе очки купила специальные.
– Гы, ну кому ты это говоришь? Чтобы ты поставила между собой и экраном что-то еще.
– Очки – не ставят.
– А что – содят? – голова его мотнулась, он снова показал свои свежебелые зубы. Ударение было хулигански поставлено на неправильную букву «О». Бывший отличник – его преследовали комплексы неполноценности.
– Садят огурцы. А очки надевают.
– Ну надела. Между собой и компом. Да ты ничего не потерпишь. Слепая, а все будешь носом тыркать.
– Ну, во-первых, у меня есть скайлинк. Я теперь и с ноутом могу на любом пеньке в инете сидеть.
– Модуль? – удивленно глянул он на рыжие волосы Ольги.
– Да, и скорость там будет покруче чем от…
– И плата – тоже.
– Ну плата – это дело времени. Ты пришел тут про скайлинк поговорить?
Ольга подобрала портфель своего одноклассника.
Смешно, но от школы отделяло их уже четверть века. А Женька все еще ходил с тем же портфелем
– Послушай, я пришел к тебе… короче… пойдем, я тебе… нет… короче, помочь мне некому.
– Ты и помощь! Не верю ушам своим, ты же у нас клеишь потолок!
– Это что за жаргон такой?
– Ну я, к примеру, – потолок мою, а ты клеишь.
– Ничего не понимаю, что ты смотришь на меня так критично. У меня дочка оказалась в вертепе. Ты мне помоги ее вытащить оттуда.
– Дочка? Ты говорил, – она во ВГИКе. Хотя ВГИК, конечно, вертеп.
– Нет, она сейчас на «Звездном Зазеркалье».
– Я только что с концерта. Хм, а кто там твоя дочка? Я там твою фамилию не помню.
Ольга вздрогнула. Они не виделись очень давно. Пару лет даже не звонили друг другу. Между ними не было и особенной дружбы. Когда-то, лет десять назад был небольшой роман, как всплеск воспоминаний о юности. Но все это было так невесомо и ушло, не оставив о себе даже воспоминаний.
Рыжие волосы совсем промокли. Хотелось в теплый дом, и было приятно сознавать, что там, на пятом этаже ее ждала теплая ванна и теплая кухня с электрическим чайником и вкусным сыром.
Евгений поднялся. Пошатнувшись и шмыгнув носом, он взял Ольгу под руку.
– Ты еще и простужен что ль? Под носом блестит.
– Ты не понимаешь.
– Что я не понимаю?
– Там у них Гиршмана убили.
– Еще что расскажешь? Я только что с их уличного концерта еду.
– Ты была на уличном концерте? – слова Ольги, наконец, добрались до лобных долей стоявшего перед ней бывшего одноклассника и недолгого любовника.
– Ну да. А говорили, там все блатные. А под какой фамилией дочка-то у тебя там?
– Под фамилией жены. Она мне только что позвонила.
– Кто?
– Ты тупая, или где?
– Я – дома, а вот, что ты тут делаешь?
– Гиршман мертв. Ты что – не улавливаешь?
– Ну он мне и не понравился. Слава богу. Нечего лезть туда.
– У меня там дочка…
Ольга больше не смотрела на промокшего Женю. Она вошла в подъезд. Он шел след в след рядом.
– Ну отлично. Хоть бы похвастался.
– Чем? Ты соображаешь, какие там дети?
– Ну вот этим и похвастал бы.
– Ты все-таки тупая, как и была. Я… Там… труп там, ты понимаешь?
– Ты как-то определись. То хвастаешь, то глаза лупишь.
– Я квартиру отца продал.
– На университетской?
– Да.
– Ну… все решили деньги!
– Ты, правда, такая наивная? Иль придуриваешься. Жена в Германии оперировала нашу примадонну. Только поэтому и взяли.
– Плюс деньги.
– Да.
– Какой блат!
Ольга открывала квартиру. Замок почему-то застревал. Но несколько нажимов на ключ, и все получилось. Давно надо вызвать слесаря – сменить замок. Но все еще теплилась надежда, что заедет сын и сменит все, что надо.
Она вошла в небольшой коридор. Свет не включался. Ольга стряхнула с себя туфли и сразу прошла на кухню. Негромкий щелчок сменился звуком закипающего чайника.
Евгений ходил за ней по пятам.
– А от меня ты чего хочешь?
Не то чтобы визит бывшего любовника был ей неприятен. Но и приятным его назвать было трудно.
– Ты с дочерью моей поговори.
– Зачем?
– Ты что – не врубилась? Там Гиршмана убили.
– Ну и что?
– Это походит на борьбу кланов. Ритуля там – она правнучка Малоземцева.
– Не может быть.
– Что? Что она правнучка Малоземцева?
– Ну да.
– А ты что, правда думала, там простые дети и ни у кого нет никаких таких родителей? – Евгений рассмеялся почти мефистофельским смехом. – На экран попадают только те, кто проверен экраном. В смысле – клан.
– Ну нет, я не думала, что все такие простые, но, чтобы правнучка Малоземцева. То-то она так привыкла говорить, и часто пользуется бумажкой, – усмехнулась Ольга. – Цирк. Но она же из Белоруссии.
– А ты говор слышишь?
– Но как так.
– А вот так. Должна была по сценарию быть девочка с республики. Вот она и стала ею. Девочкой с Минска.
– Ты смеешься? Не может быть такой лажи.
– А какой должна быть лажа?
– И что, совсем никакого отношения к Минску не имеет?
– Нет. Никакого. Ну может, была там в последние пару месяцев перед зазеркальем, чтобы улицы заучить. Пожила у кого-то из знакомых. Может, ей даже там понравилось. Но училась она, сама понимаешь, в Москве, и родилась тут, и жила, и… короче… она такая же белоруска, как я негр.
– Точно, насчет негров она как раз высказывалась. Так вот откуда в ней такая политкорректность! – рассмеялась Ольга. – Это в ней прадед говорит.
– Ну знаешь… – прадед не прадед, а воспитание семьи. Семьи – с большой буквы. Когда ты обязан, потому что ты внук, правнук, ты – несешь гены…
– Да, гены точно, – опять рассмеялась Ольга. – То-то в ней такая тяга к циркачу.
– Какому циркачу?
– Ну, Владу. – он же из цирковой семьи, и сестра у него из цирка.
– Ах это. Не знаю насчет цирка, но говорит она с дефектом прадеда.
– А что такое у деда? Небось, просто беззубый был.
– Ну это-то да. У Малоземцева был пародонтоз. Причем такой острый, что он не мог носить мосты, протезы, у него кровили десна. И все было очень больно и сложно.
– Это стоматит называется.
– Ну ты прям доктор.
– А ты прям семейный историк.
– Не историк, но знаю. И Малоземцев ходил обычно без протеза и ел кашку. Пока не показывали по телеку. А по телеку, когда показывали – над было говорить.
– Ну вот – ему мешал непривычный протез.
– Нет, дело не только в этом. Он… у него был еще и дефект. Маленький такой дефектик. Язык при разговоре в сторону закручивался. И у Риты то же самое. Понимаешь?
– Да ты что? То-то я не могу понять ни слова в ее песнях.
– Ну да, это наследственное и неизлечимое.
Ольга расселялась. Абсурдность ситуации была очевидна.
– Ну а кто додумался сунуть девку с врожденным дефектом в артистки? Да еще петь.
– Ну знаешь. Петь – не говорить. Там можно и подвывать.
Ольга рассмеялась еще громче.
– Ты сдурела что ль? Я к тебе с серьезной проблемой, а ты тут веселишься, как будто я тебе анекдот рассказываю… Ты не понимаешь. Гиршман этот… брат двоюродный… будущей власти… ну сама понимаешь… Волкова.
– Ну извини… Твоя проблема от большого ума. Ты-то как умудрился сунуть туда ребенка, в эту помойку идиотов? Ольга вспомнила о Насте и прикусила язык.
– Значит, теперь там убивают, как при этих… двор-то был кровавый… как при Медичи?
– Похоже на то. Дети поняли, что блат, конкурс блатов.
– А что ты хочешь-то?
– Хочу дочку забрать.
– Что так? Ведь там такое хорошее общество.
– Страшно.
– Что страшно?
– Страшно за нее.
Ольга посмотрела на Евгения. В его глазах был такой неподдельный ужас, что она побоялась даже улыбнуться.
