Марджори Боуэн
Отравители
Часть III. Дочь итальянского аптекаря
1. Покои мадемуазель де Фонтанж
Дегре не попытался скрыть от жены ни важности и трудности проводимого им расследования, ни того, что едва не погиб при нападении в Цветочном тупике, и она в свою очередь не обеспокоила его страхами и жалобами. Выходя за него замуж и переезжая в Париж, она имела представление о характере его работы и понимала, с чем ей, скорее всего, придется мириться. Она лишь позволила себе вздохнуть:
– Мне так жаль, что я помогла тебе ввязаться в это злосчастное дело!
Затем, склонившись головой на его плечо, в то время как он обнимал ее за талию, она попросила его кое о чем, и это была почти такая же просьба, как та, с которой он сам не так давно обратился к месье де ла Рейни:
– Позволишь ли ты, Шарль, чтобы я помогала тебе, если представится такая возможность?
Дегре честно посмотрел на молодую жену.
– Я не для того привез тебя в Париж, Соланж, чтобы впутывать в подобные дела. Они омерзительны и грязны, а могут быть и опасны.
– Знаю, но я приехала в Париж, чтобы разделить с тобой все. Я хочу помогать тебе. Ты же сам сказал, что я уже была полезна тебе немного.
– Больше, чем немного, – ответил он, – а в ходе расследования могут возникнуть и другие задачи, которые можно поручить только женщине. Но ты, разумеется, должна понять, что даже сам месье де ла Рейни не заглядывает далеко вперед. Мы с ним оба словно движемся в тумане, когда дорога видна лишь на шаг или два.
– А ты вспомни, что я чужая в Париже, – ласково сказала Соланж. – Мне действительно нечем заняться. У меня здесь нет друзей и очень мало хороших знакомых. Разве ты допустишь, чтобы я сидела часами, гадая, не случилось ли с тобой чего-нибудь? Ты же знаешь, что можешь на меня положиться. Я совсем не глупа, не чувствительна и не истерична, и если ты доверишь мне какие-нибудь секреты, то я их сохраню.
– Я знаю, – серьезно ответил он, не оттого, что был ослеплен любовью к Соланж, но потому, что действительно знал ее характер, так похожий на его собственный.
Эти двое, связанные столь сильной любовью, понимали друг друга без слов. Дегре сознавал, что его жена обладает деятельным умом, и вынужденный досуг для человека ее темперамента почти невыносим, и поэтому, прежде чем попрощаться с ней, он серьезно и торжественно пообещал, что, если будет возможность привлечь ее к участию в расследовании, он охотно примет ее помощь.
И, чувствуя прилив сил от горячей искренней любви и дружбы Соланж, составлявших истинную основу его жизни, молодой лейтенант полиции отправился в Лувр. Погода была отвратительной, солнце над Парижем не показывалось уже несколько дней. Серый дождь стеной безостановочно падал в раздувшуюся реку, которая уже перехлестывала через парапет набережной и заливала булыжные мостовые улиц.
Дегре на мгновение остановился и окинул взором длинный, внушительный фасад Лувра, тянущийся вдоль берега Сены чудовищно однообразным рядом окон с фронтонами и простых дверей.
Огромный дворец, возведенный расточительными королями династии Валуа, был построен в форме четырехугольника. Один его фасад располагался вдоль реки, остальные – вокруг дворов и садов. Сады были и по обе стороны фасада, обращенного к Сене. Дегре видел, как за элегантной балюстрадой под голыми деревьями поблескивают промокшие статуи, мертвенно-бледные в зимнем свете, и сквозь плотные темно-зеленые листья земляничника, остролиста и лавра вода капает в рыбные пруды и источники.
Недалеко от дворца Дегре заметил рыжеватое кирпичное здание недавно построенной оранжереи, где зимой содержали экзотические растения, и подумал, не здесь ли напали на мадемуазель Жакетту. Миновав благородную арку ворот в фасаде дворца, предназначенную для короля и важных особ, Дегре прошел, как проинструктировал его ла Рейни, к боковой двери, третьей от главного входа, и там позвонил в вычурный кованый колокольчик.
Дегре наполняло ребячливое и глупое чувство ликования от важности собственной миссии. Для него, неотесанного провинциала, было большой удачей так скоро после прибытия в Париж уже быть допущенным в Лувр и заниматься делами людей, приближенных ко двору. В глазах молод ого нормандского лейтенанта полиции, как и в глазах любого француза, король действительно был великим человеком, перед которым преклонялись на родине и которого боялись за рубежом, кому сопутствовал успех на поле брани и в кабинете, образцом галантности, покровителем искусств, личностью, которая блистала, сверкала и ослепляла, подобно бриллианту.
Он знал недостатки короля, которые, впрочем, ни для кого не были секретом. Шарль Дегре считал, что его величество несколько тщеславен, расточителен во всем, от рас ходов на строительство великолепных, почти невероятных дворцов до жизней солдат, гибнущих сотнями тысяч в его успешных кампаниях. Он знал также, что этот человек, будучи религиозным до ханжества, живет в распутстве, подавая пример не только своим подданным, но и всей Европе, ведь Людовик XIV устанавливал моду во всем цивилизованном мире. Дегре был лишь одним из множества французов, не одобряющих его громких и ярких измен нежной жене или его зависимости от мадам де Монтеспан, у которой, холодной, высокомерной, алчной и злоязыкой, казалось, не было никаких достоинств, кроме благородного происхождения и надменной красоты, обеспечивших ей великолепный, хотя и позорный статус «истинной королевы».
Дегре постарался выбросить из головы короля и сосредоточиться на с воем деле. Месье де ла Рейни снабдил его досье на мадемуазель де Фонтанж и одну из ее горничных, мадемуазель Жакетту.
Первая из названных дам, сирота, состояла формально под опекой дяди. Говорили, что этот бессовестный интриган отправил свою красивую подопечную ко двору в надежде, что она понравится королю. Ее сходство с Луизой де Лавальер, уже десять лет живущей в монастыре, отмечали все, кто видел их обеих, и ходили слухи, что дядя мадемуазель де Фонтанж надеется, что белокурая нежная девушка вскоре вытеснит из сердца короля могущественную фаворитку.
– Как вы понимаете, это делает ее весьма уязвимой, – сказал месье де ла Рейни. – Она не очень образованна и не особенно умна. Она добра, религиозна, она одинока при дворе и открыта всем возможным искушениям.
Вот вам и мадемуазель де Фонтанж! Дегре вспомнил, как она высунулась из окна своей раскрашенной кареты и с такой учтивостью и добротой подарила его жене сапфировый браслет.
Жакетта была молодой итальянкой, получившей образование во Франции. Месье де ла Рейни не знал, как и когда она стала работать у мадемуазель де Фонтанж. Ее отец, Агостино Малипьеро, недавно приехал из Турина. Он был сведущ в химии, и его дочь выхлопотала ему место аптекаря мадемуазель де Фонтанж. Он жил не во дворце, но держал лавку на набережной, однако часто бывал в Лувре под предлогом встреч с дочерью или визитов в маленький зверинец, принадлежавший ее госпоже. Считалось, что он умеет хорошо работать с животными: не только ухаживать за ними, когда заболеют, но и дрессировать, чтобы он и показывали трюки, которые праздные придворные дамы находили столь забавными.
Слуга впустил Дегре в Лувр, и тот объяснил ему свое дело. Его ожидали и без промедления отвели в покои мадемуазель де Фонтанж в одной из длинных галерей с видом на реку. Эти милые, но довольно мрачные комнаты, украшенные в великолепном тяжелом стиле Валуа, располагались в углу просторного здания, откуда к садам у реки спускалась легкая внешняя лестница. Все это слуга, видимо, доверенный мажордом, поспешно объяснил, вкратце шепотом излагая Дегре историю нападения на молоденькую итальянку, которое так расстроило его госпожу.
Едва успел он закончить свой рассказ, как они уже дошли до двери личной комнаты мадемуазель де Фонтанж. Дегре с уважением и участием посмотрел на молодую девушку, чье имя, должно быть, совершенно неведомо для нее самой, переходило в Париже из уст в уста со всеми оттенками насмешки, сочувствия или недоумения.
Она была одна и казалась очень взволнованной. Дегре заключил, что ей недостает мужества или самообладания, осмотрительности или мудрости. Она сидела в высоком малиновом кресле, обшитом позументом с бахромой, у камина, в котором горели надушенные поленья.
Убранство комнаты было выдержано в пышном тяжеловесном стиле. По стенам висели темные, мрачные портреты в обрамлении массивных рам с резьбой, изображающей фрукты и цветы. Темные занавеси были раздвинуты, и сквозь высокие окна падал холодный свет дождливого дня.
Девушка в пепельно-сером атласном платье, со светлыми, почти серебряными волосами, перевязанными жемчужного цвета лентой, с бледным лицом и с большими светлыми глазами, немного покрасневшими от слез, казалась в этой мрачной обстановке неземной, как анемон в темноте хвойного леса. Она не узнала в Дегре человека, жене которого дала браслет: не будучи ни сообразительной, ни умной, она видела в молодом лейтенанте, теперь одетом в униформу, лишь агента полиции, и не более того. Дегре, в душе улыбаясь, понял, что она воспринимает его как функцию, официальное лицо, лишенное личности.
Запинаясь, невнятно, даже бессвязно, она стала рассказывать историю нападения на свою горничную, и через некоторое время молодой человек учтиво прервал ее:
– Мадемуазель, нет нужды продолжать расстраивать себя рассказом. Мы уже всё слышали.
Она, казалось, почувствовала облегчение, и Дегре улыбнулся про себя еще шире – как мало она понимала! У него в кармане лежал полный отчет о ней самой, о ее горничной и об отце ее горничной, и у них с месье де ла Рейни была обоснованная догадка о правде относительно преступления минувшей ночи.
– Могу я видеть мадемуазель Жакетту и услышать эту историю из ее собственных уст?
– Увы, – ответила дама в глубоком горе, с которым она почти не в силах была совладать, – она умирает! Ее осмотрел месье Акен, королевский врач, и думает, что надежды нет. Она уже получила последнее причастие.
– И тем не менее, мадемуазель, – твердо сказал Дегре, – необходимо расследовать это жестокое преступление. Судите сами, мадемуазель: молодая девушка, спутница одной из фрейлин ее величества, идет в дворцовый сад набрать немного фруктов в оранжерее. Дворец во время пребывания здесь его величества охраняет множество людей. Входы и выходы заперты, стены высоки, и, тем не менее, какой – то негодяй проникает внутрь и, как будто без причины, так избивает эту несчастную молодую женщину, что она умирает от ран.
Дегре произнес эти слова таким тоном, что мадемуазель де Фонтанж быстро бросила на него понимающий взгляд и нахмурилась в недоумении.
– Месье де ла Рейни ответственен за охрану правопорядка в Париже, – продолжил Дегре, – а я его представитель. Я молю вас, мадемуазель, давайте не будем терять времени. Отведите меня к постели этой несчастной молодой девушки.
Мадемуазель де Фонтанж дернула за шелковый шнур, висящий рядом с массивным камином, и почти сразу же появился паж.
– Отведи этого офицера полиции к мадемуазель Жакетте, – сказала она слабым голосом. Затем добавила, как будто в раздумье:
– Нет, я тоже пойду. Мне хотелось бы присутствовать.
– Как вам угодно, – ответил Дегре. – На этот счет у меня нет распоряжения, мадемуазель, но если бы я имел честь быть вашим другом или советчиком, то я порекомендовал бы вам остаться здесь.
– Ах! – воскликнула девушка, вновь садясь в кресло с бахромой, из которого она только что поднялась. – Вы, что же, подозреваете здесь какую-то тайну?
– Моя работа – расследовать, а не подозревать, – ответил Дегре и пошел по коридору за пажом, оставив мадемуазель де Фонтанж смотреть ему вслед с выражением, как ему показалось, мучительной нерешительности.
2. Гвоздика
Жакетта, итальянская девушка, лежала в богато убранной, но мрачной маленькой комнате, ближайшей к спальне ее госпожи. Обстановка здесь была старомодной, на стене висела украшавшая ее уже лет сто темная шпалера с изображением охоты, выполненная в сине – фиолетовых и беловато-зеленых тонах: на ней через плотные заросли растений с огромными листьями и цветами стройные гончие преследовали исполинского тучного дикого зверя.
Хмурый свет мартовского дня рано ушел из этой комнаты, обращенной на север. Занавеси в ней были задернуты и зажжена лампа. Девушка лежала на узкой постели под балдахином из белой саржи с вышитыми рыжей и пурпурной шерстью цветами наперстянки и желудями. Рядом с постелью на коленях молилась монахиня в темном одеянии. В изножье стоял человек средних лет. Дегре догадался, что это доктор. В спертом воздухе висел тяжелый аромат благовоний.
Жакетта с закрытыми глазами лежала на спине, выпростав руки из – под белого шерстяного одеяла. На ее плечи был накинут белый меховой плащ, а ее черные спутанные волосы разметались по подушке.
Дегре посмотрел на доктора, тот поднял брови и покачал головой.
– Я пришел задать ей несколько вопросов, – прошептал агент полиции. – Вы, должно быть, месье Акен?
Доктор кивнул и тихо ответил:
– Я здесь по специальному распоряжению его величества, но я ничем не могу помочь. Это ужасное дело. Надеюсь, месье де ла Рейни предпримет все возможное, чтобы его раскрыть.
– Именно поэтому я и пришел, – по-прежнему шепотом подтвердил Дегре. – Вы, месье, осмотрели ее и оценили характер ее повреждений. Есть ли правда в ее истории?
Доктор, глядя опухшими и усталыми глазами из – за тяжелых очков, односложно ответил:
– Нет.
И затем приложил пальцы к губам.
– Мы так и знали, – сухо сказал Дегре, – но я должен выяснить все, что смогу.
– Ваше счастье, если она вам расскажет хоть что-то. Она умирает, ей осталось, должно быть, несколько часов, – произнес доктор, поклонился и повернулся к двери. – Я пришел по прямому распоряжению его величества и теперь должен дать ему отчет. Занимается этой молодой дамой один из докторов мадемуазель Фонтанж. Доктор Рабель.
– Тот, что преподает в Сорбонне и живет в Цветочном тупике? – спросил Дегре.
– Да, он самый. Он исключительно умен.
– Исключительно, – тихо согласился агент полиции, а про себя подумал: «Конечно, они тут все знают друг друга».
Он подошел к постели молодой девушки и учтиво обратился к монахине, перебирающей четки из грушевого дерева и повторяющей молитву:
– Сестра, меня прислал месье де ла Рейни, генерал-лейтенант полиции. Не оставите ли вы меня на несколько минут наедине с мадемуазель Жакеттой?
Монахиня подняла голову, молча поклонилась и была уже готова покинуть комнату, когда вдруг из угла за кроватью, затененного балдахином, с оттенком сарказма донеслось:
– Не выйти ли и мне? Я отец этой несчастной молодой женщины, Агостино Малипьеро.
Дегре вздрогнул от неожиданности – этот человек был совсем незаметен в тени – но, не показывая удивления, холодно произнес:
– Пожалуйста, месье. Мне надо поговорить с вашей дочерью наедине.
– Кажется, она не в состоянии ни с кем говорить, – вздохнул итальянский аптекарь, поднимаясь. – Может быть, она умрет, так и не произнеся ни слова.
В этот момент девушка открыла глаза и медленно перевела горестный взгляд с отца на Дегре.
– Мадемуазель Жакетта, вы меня слышите? – спросил молодой агент полиции. – Я здесь, чтобы вам помочь. Мы хотим раскрыть причину несчастья, случившегося с вами. В королевском дворце не должны происходить подобные ужасные события.
Девушка пристально посмотрела на отца, который сухо заметил:
– Она может ответить на мои вопросы, но едва ли ответит на ваши.
– Пожалуйста, оставьте нас, – резко приказал Дегре, а затем снова обратился к девушке:
– Мадемуазель, думаю, вы уже получили последние обряды церкви, вы исповедовались священнику. Я не знаю, что вы сказали ему, но этого недостаточно. Вы должны доверить свои секреты не только Богу, но и мне, тому, кто представляет Его закон на земле.
– Да, да, я умерла бы более счастливой, если бы мы поговорили, – прошептала Жакетта с подушки и жалобно взмолилась:
– Отец, оставьте меня. У меня осталось так мало времени, позвольте мне распорядиться им на мое усмотрение.
Итальянец медленно и неохотно отошел к двери и, остановившись, скрестив руки, в занавешенном оконном проеме, заявил:
– Дальше я не пойду. Она мое дитя и страдает. У меня есть знания и право помочь ей. Только силой вы заставите меня покинуть ее комнату.
Дегре поколебался, потом решил уступить итальянцу. Попытка выгнать его привела бы к потасовке и скандалу, который стоил бы пациентке последних сил. По страшной перемене в лице девушки он видел, что почти, если не уже, опоздал.
Встав на колени на ступеньку кровати, он внушительно произнес:
– Мадемуазель, вскоре вы предстанете перед Господом. Сделайте это с чистой совестью. Сейчас, когда земные страхи уже не властны над вами, скажите мне правду – ради других, которым может грозить опасность.
– Ради других, – повторила девушка. Она попыталась повернуть голову и сесть, и Дегре осторожно приподнял ее, просунув руку под подушку.
– Я так мало знаю, – задыхаясь, произнесла она. – Мне никогда не говорили много. А моя госпожа не знает совсем ничего.
– Никто ее не подозревает, – ответил Дегре. – Скорее, мадемуазель, расскажите мне, что вам известно.
– Мой отец все еще в комнате? – шепотом спросила мадемуазель Жакетта. – Я не вижу, лампа такая тусклая.
– Ему нас не услышать, – прошептал Дегре. – Так вы боитесь именно своего отца?
– Его и других, и больше всего Мастера.
– Мастера? Кого вы имеете в виду? Кто скрывается под этим именем?
Девушка с трудом покачала головой, пристально глядя во взволнованное лицо Дегре темными, наполовину затуманенными глазами.
– Он не француз, он итальянец или англичанин. Для месс им нужны дети… каждый должен принести жертву… если бы я не любила его! Он всегда обещал увезти меня отсюда… Спасите мою госпожу… Я думаю, они хотят… – Голос ее пресекся, она задыхалась. – Неужели это было преступлением? Меня обманули!
– Мадемуазель, во имя Господа, объяснитесь, – горячо настаивал Дегре. – Я не понимаю вашей отрывистой речи. Вы говорите слишком бессвязно. Дайте мне хоть какое-то имя, хоть какую-то зацепку!
– Петух, – прошептала мадемуазель Жакетта, – вы слышали петуха?
Дегре подумал, что сознание несчастной помутилось, и снова с жаром призвал ее сказать ему правду, по меньшей мере, дать ему, повторил он, какое – нибудь имя или зацепку. Он видел, что она отчаянно желает ответить, даже рискуя тем, что это отнимет ее последние силы. Ее глаза выражали муку, и она сделала судорожное дрожащее движение к нему, но тщетно. Он почувствовал, как ее худенькое тело расслабилось на подушке, которую он поддерживал. Она произнесла еще только одно слово, но бесполезное, это было название цветка – пинк[1] – гвоздика.
Молодой человек положил мадемуазель Жакетту обратно на кровать. Ее отец, который, не имея возможности подслушать, внимательно наблюдал их разговор, вышел из полумрака у окна и приблизился своей кошачьей походкой.
– Вы видите, месье, – вздохнул он, – она мертва.
– И дело полиции – найти того, кто ее убил, – ответил Шарль Дегре, внимательно взглянув на него снизу.
– Надеюсь, что вы его найдете, – произнес аптекарь, кажется, с искренним сожалением. – Она была моим единственным ребенком и была мне очень дорога.
Он склонился над дочерью, сложил ее руки на груди, закрыл ее глаза и неловкими нежными движениями пригладил ее спутанные черные волосы.
Умный и опытный наблюдатель, Дегре осматривался в комнате, ища что-нибудь, что могло бы ему помочь в этом деле, когда дверь вдруг стремительно распахнулась и вошла мадемуазель де Фонтанж. Потеря одной из любимых горничных при столь таинственных и ужасных обстоятельствах полностью обессилила ее. Она споткнулась у кровати и остановилась, плача, как ребенок, заламывая руки и кусая носовой платок, умоляя свою погибшую Жакетту взглянуть на нее, заговорить с ней – одно лишь слово, один взгляд!
– Мадемуазель, она умерла, – тихо и печально проговорил итальянский аптекарь и натянул простыню на лицо своей дочери. – Пусть покоится с миром. Вижу, что вы очень добры, – добавил он мягко, – раз вас так тронула судьба простой девушки.
Мадемуазель де Фонтанж как будто не расслышала этих слов, во всяком случае, не обратила на них внимания. Бросившись на расшитую постель, она легла белокурой головой на белое покрывало и зарыдала почти в истерике:
– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, не позволь этому случиться со мной! Нет, нет, я уйду в монастырь, я уйду на край света!
– Чего она боится? – спросил Дегре, затем коснулся скрытого атласом плеча расстроенной дамы. – Мадемуазель, вы не должны так свободно говорить передо мною и перед вашим аптекарем. Разве у вас нет здесь друзей, тех, кому вы могли бы довериться?
Она подняла залитое слезами гладкое, жемчужно-бледное лицо и посмотрела на него, как будто не понимая, кто он, затем, пробормотав: «Ах, да, агент полиции», – позволила ему поднять ее на ноги. Ему пришлось обнять ее, настолько сильно она дрожала.
– Можете ли вы сказать мне что-нибудь? – спросил он. – Мадемуазель Жакетта мертва, может быть, еще можно спасти других от ее судьбы. Можете ли вы пролить хоть какой-то свет на эту тайну?
Мадемуазель де Фонтанж покачала головой. Ее белокурые волосы ниспадали на воротник тонкого кружева и светлое атласное платье. Она была как белая роза, промокшая в грозу, и молодой человек глубоко сочувствовал ей. Месье де ла Рейни сказал, что она так одинока, занимает такое высокое положение, открыта таким соблазнам…
– Позвольте мне увести вас отсюда, мадемуазель.
– Нет, нет, я останусь, я хочу остаться около Жакетты. – Она полуиспуганно-полунепокорно посмотрела на аптекаря. – Вы, месье, тоже должны уйти. После того, как вернется добрая монахиня, мы с ней вместе будем молиться.
– Идёмте, – сказал Дегре итальянцу, и они вдвоем вышли из комнаты. Серая монахиня проскользнула обратно, и снова послышался голос мадемуазель де Фонтанж, рыдающей за стиснутыми пальцами сложенных для молитвы рук:
– Спаси меня, спаси меня! О, Господи, спаси меня!
В величественном темном коридоре Дегре увидел доктора Рабеля, спешащего к комнате больной, и поприветствовал его сдержанной улыбкой.
– Странно, что мы встретились опять так скоро, доктор. – Он дотронулся до своего перевязанного лба. – Я очень благодарен вам за заботу. Как видите, я теперь вполне снова на ногах.
Доктор Рабель, который при дневном свете оказался маленьким человечком, похожим на сову, серым и с мягким взглядом, невозмутимо произнес:
– А, месье агент полиции! Как я понимаю, вы расследуете тайну бедной мадемуазель Жакетты. Я слышал, что доктор Акен осматривал ее, пока я был в больнице.
– Слишком поздно, доктор, она умерла несколько минут назад, – перебил его Дегре.
Доктор Рабель, как будто совсем не удивившись, пожал плечами.
– Что же, я могу избавить вас от необходимости тратить силы на дальнейшее расследование этого дела, – произнес он доверительным тоном, тыча пальцем в грудь молодого человека. – Это была любовная связь, понимаете, и она довольно плохо закончилась. Мадемуазель Жакетта отчаянно пыталась спасти то, что молодые дамы называют честью, поэтому с отцовской помощью придумала эту довольно глупую историю. Вот и все, любовная связь, – повторил доктор с более широкой улыбкой, – и только-то.
– Слишком обычное дело, чтобы звать на помощь полицию, – сухо заметил Дегре.
– И верно. – Доктор взял понюшку табака. – Жаль только, что это произошло в покоях мадемуазель де Фонтанж. Все было очень плохо организовано. Итальяночка могла сохранить и любовника, и ребенка, и честь, если бы подготовилась более тщательно. Вот так обстоят дела, дорогой мой господин, и, боюсь, вы впустую потратили время.
– Мадемуазель де Фонтанж, кажется, очень расстроена, – сказал Дегре, глядя из окна, у которого они стояли, на серый дождь над Парижем и серую реку, в которой отражались редкие огни фонарей, установленных на парапете.
– Это понятно, – добродушно ответил доктор Рабель. – Бедная маленькая Жакетта пала жертвой соблазнов, ее заманил какой-то очаровательный любовник. Мадемуазель де Фонтанж тоже может попасть в подобную ситуацию. Она в трудном положении, ее некому защитить. – Доктор вновь пожал узкими округлыми плечами. – Неудивительно, что эта трагедия так ее потрясла.
– Что вы знаете об отце, итальянском аптекаре? – спросил Дегре, так располагаясь в узком коридоре, чтобы доктор никак не мог протиснуться мимо него.
– Он довольно безобидный, – вежливо ответил доктор. – И по-своему способный. Он поставляет мне много полезных снадобий, которые привозит из Италии.
– Он сейчас со своей дочерью, – улыбнулся молодой агент полиции. – Несомненно, доктор, он будет рад вашему утешению.
