Максим Лазарев
Юмор лечит. Новые смешные рассказы о жизни
Виталий Медведь
Три истории
История первая
Вышли мы как-то в очередной раз из бассейна, а Мост и говорит: «Во! Самое время пойти сделать массаж, насладиться нежностью рук и отдаться удовольствию…».
И пошел. В китайскую баню. К китайскому массажисту Яше.
– За один час маленький китаец делает из любого европейца кровавое месиво, – вот что сказал Мост, когда пришел от массажиста Яши.
«Сутулый! Плохо! Нада лечить! – так у них начался интернациональный разговор с Яшей. – Ложись!»
И Сережа лег…
Услышав все подробности китайского массажа, к китайцу Яше немедленно метнулся Валерка.
– Жирный! Плохо! Нада лечить! – сказал китаец Яша. – Ложись!
Валера под кушеткой массажиста Яши насобирал полкило эмали со своих зубов…
Неделю уговаривали меня братья по оружию, так называемые коллеги, посетить чудотворца, «поднимающего на ноги дэцэпэшников». Так о Яше отозвалась банщица.
Не удивительно, скажу я вам… Но – по порядку.
Оно, конечно, как в том анекдоте: «Ну, ужас… Но не УЖАС, УЖАС». Возможно, что я просто помоложе и покостлявее.
Пришел я после Валеркиных рассказов в сауну.
– Мне к массажисту вашему, Яше.
А банщица и отвечает:
– Яша занят, давайте я вас к китайцу Антону отправлю, он помоложе, у него руки покрепче, посильнее.
– Не-е-ет, – говорю, – спасибо! Мне не надо посильнее, мне и Яши, думаю, многовато будет.
Китаец по имени Яша – ростом в 165 сантиметров. Глаза такие узкие, но добрые.
– Здравствуй, – говорит. И сразу: – Ложись!
А что плохо, так и не сказал.
Лег я. Почмокал он, глядя на мою спину.
– Криво вот тут, – говорит, – плохо!
О, думаю, плохо! Это уже хорошо. А сколиоз – фигня, и без китайцев знаем.
Потом берет этот китаец свой твердый, сухой, маленький палец и тычет мне точно в то место, где у меня всегда мышцу зажимает. Тык, тык…
И спрашивает ласково: «Больно?».
Я зубы сжал, чтобы банщица на крик не прибежала, а Яша понимающе кивает и говорит: «Ага! Цуцуть!» – и тык мне в другое место…
Как он эти места видит, я не понимаю. Но в четыре места ткнул и – как в морском бое – все разы попал. Убил. Потом минут пять ручками своими махонькими спину мне порастирал. Чё, думаю, мужики кипишились? Кайфно…
Взял потом китаец скребок, из рога оленя сделанный («Олень-рог. Надо лось, но лось нету. Олень»), и давай мне, как рубанком, кожу со спины снимать. Где мышцы живут – там терпимо, горячо только, но он, жопа такая желтокожая, до позвоночника добрался и давай по костям ездить. Шкряб, шкряб. Шкряб, шкряб.
Чувствую, уже спинной мозг потек.
А Яша спрашивает нежно: «Больно?». И сам себе отвечает: «Цуцуть!».
Знаете, какое офигительное чувство, когда тебе перестают с позвоночника кожу пластами срезать и на лопатки переходят? Не описать! Руки эти нежные целовать хочется.
Берет потом Яша свои твердые маленькие пальцы и начинает все мои мышцы по моим же ребрам катать. А мышцы-то у меня только после вчерашнего километрового заплыва – размятые, эластичные. Хрен тебе, думаю!
И тут – опа! Какая-то сволочная мышца какой-то бугорок на ребре нашла и цепляет… Яша обрадовался, про всю остальную спину забыл и за бугорок принялся. Туда-сюда. Туда-сюда.
– Спазм, – говорит. – Плохо!
И снова туда-сюда. Как на домбре играет.
А у меня ощущение, что бугорок на кости от этого растет и мышца об его острые края рваться начинает.
Но я и это пережил.
Берет потом маленький китаец Яша БОЛЬШУЮ банку, прикладывает к моей спине и выкачивает оттуда весь воздух. Мне показалось, что у меня вся кожа со спины – как у шарпея – под банку заползла и там плачет.
Оказалось, ни фига, не вся! Ибо Яша еще одну банку поставил. А потом еще десяток.
Потом Яша взял и в том месте, где у меня «Спазм. Плохо», кожу три раза иголкой проткнул и банку сверху поставил. Кровь выкачивать… А меня мужики предупреждали же, что он кровь сосет, вампирище, я даже не вздрогнул.
Не дождешься, думаю, вьетконговская рожа, моего комиссарского стона.
Минут пять Яша кровь покачал. Недовольный остался. Красная кровь… Молча вылил и банку помыл.
А банки кожу в себя втягивают…
И тут ка-а-ак ткнет мне иголкой в другое место (где у меня мышцу сводит)! Черт его знает, в какой он там нерв попал. И не больно вроде, но у меня все тело выгнуло, и глаза выпукнулись неадекватно… И там давай кровь качать. Покачал пять минут, обрадовался!
– Черный! Плохо! Черный!
Собрал со спины в банку и мне показывает… Точно! Если в первой банке кровь была чистенькая, красненькая, то здесь – бурая кровяная сопля плавает. Удивительно…
В общем, через какое-то время взялся Яша банки с меня снимать.
Я вам скажу: оргазм – фигня, секс – отстой! Вы попробуйте, как Яша банки снимает!
И только я растащился, как Яша на четвертой банке решил, что зря живым меня отпускает, и банку, прежде чем снять, у меня по спине повозил. По всей. Кожа там, под банкой, перекатывается. Цвет такой у нее нежный. Спелый баклажан называется… И следующую банку Яша тоже повозил… И следующую… А места для возни все больше… Банка – она же не дура, – она через минуту от спины с чпоком облегчения отскакивает, и тогда Яша тоже удовлетворенно говорит: «Фатит. Хорошо».
А какая банка сразу не отскакивает – так он ее возит, пока не чпокнет.
Я понял в эти минуты, что чувствует дождевой червяк, когда его на крючок надевать начинают. И хочется из рук выскользнуть, и крутишься, ползешь, но тебя китаец за банку поймал и держит.
А кое-где Яша в синюю шишку тыкает своим маленьким китайским пальцем и говорит: «Шишка. Черный. Плохо».
Это значит, что там кровь застаивается. «Лечить! Плохо».
Ну, банки на груди я перенес уже со смехом, шутками и прибаутками.
А уж когда Яша сказал: «Молодец! Поняла?! Молодец!» – я так вообще духом воспрянул. Мужиков-то он не хвалил! Ругал только.
Но… вот смотрю сейчас на себя в зеркало. Черный синяк! Плохо! Надо лечить!
Послезавтра опять пойду…
История вторая
Жили-были у нас рыбки. Много. В зале. В двухсотлитровом аквариуме. А рыбки – они ж в туалет где попало ходят… Захотелось им – бац – и сходили. Свиньи, а не рыбки.
В общем, долго ли, коротко ли, а пришло время, в связи с таким зоологическим парадоксом, рыбкам воду менять.
Суббота. Десять утра. Рыбкам воду поменяй и лежи-отдыхай.
Я по-взрослому литров эдак 170 слил, оставшиеся тридцать – по ведрам-банкам. Туда рыбок и распихал.
А тут супружница. Заходит такая…
– О! Ты рыбкам воду слил? Давай тогда столик из-под аквариума вот в этот угол переставим?
Ну, логично. С рыбками я бы столик вряд ли осилил, а так он килограммов 80 всего – перетяну…
Я – кряк – аквариум снял. Кряк – столик на мокрую тряпку поставил и в указанный женой угол поволок. Поставил и – ну дурак, ну – кричу: «Жана любимая, так?». А любимая с кухни зашла, руки полотенцем вытираючи:
– Ага! А что-то у нас та стена теперь пустой кажется… Давай-ка мы из детской стенку сюда переставим, а то им все равно нужно новую покупать.
Ну, логично. Пустые места заполнять надо, а то там феи заведутся.
Я, значит, в детской шкафы все разобрал и самый длинный – мужики знают, тумба метр восемьдесят ростом, – ухватил и, гордый собой, из детской в зал потянул. Ничего, что в спине хрумкает и ноги дрожат. Зато ты же понимаешь, что дура выше тебя и толще, а ты прешь!
В зал приволок. В угол поставил. А я же художник! Почти что дизайнер! Ну и собирал бы все.
Не-е-ет. Я опять…
– Жана любимая, так?
Угадайте ответ… Пра-а-а-вильно!
– Нет, что-то здесь как-то не так. Давай вон туда?
Я – кряк – опять тумбу в обхват и в другой угол.
И там не так…
– А давай со столиком из-под аквариума местами поменяем.
– А давай! Кряк…
В итоге мы ВСЕ углы перепробовали. Благо их четыре было.
И поставили в тот, в который я с самого начала шкаф принес.
В общем, к восемнадцати нуль-нуль я шкафчики все собрал. И лег. Ибо что-то полежать захотелось.
Но чувствую, что-то не то. Не так что-то. И тут понимаю: рыбкам воду наливать надо! Двести литров…
Теперь, если вторая половина предлагает, например, собаку вывести погулять, я сразу думаю, не придется ли мне разом в Чернигов в «Стройматериалы» за бойлером ехать. Или еще за чем…
История третья
Вы наверняка слышали сомнительной правдивости историю про озорную девочку, дочь нерадивых родителей, которая забралась в вольер к верблюду? Нет?!
Как любая нормальная хищница, маленькая женская личинка подкралась к животному сзади. Платьишко, бантики, смешной рост… Верблюд даже не счел ее за опасность, иначе бы он использовал задние ноги. В этом случае ребенок бы уже тягал за хвост огнегривого льва и синего вола, исполненного очей. А так миниатюрному чудовищу удалось неожиданно повиснуть на хвосте у дромадера.
Этот факт настолько поверг корабля пустыни в шок, что у него случился акт самопроизвольной дефекации, и все верблюжье пахучее удивление оказалось на девочке. Бантики и платьишко потеряли мимишность.
После такого конфуза верблюд отошел на шаг, внимательно посмотрел на причину переполоха и в чувствах сплюнул. В нее же…
Валера верблюда за хвост не дергал. Валера хотел на верблюде покататься.
Средний бактриан помимо двух горбов имеет под 600 килограммов веса и под два метра роста.
Маленький жаждущий прибыли азиат в теплом халате отдал приказ, и вся эта громадина рухнула перед Валерой на колени. Это было приятно.
Восторженный турист кое-как взобрался меж двух средней мохнатости горбов, после чего верблюд крайне резко встал. Тут Валера первый раз ойкнул. Потому что его колокольчики, зажатые меж двух горбов, жалобно запищали.
Валерины подергивания за поводья верблюд проигнорировал. На Валерино «Нно!» томно прикрыл глаза.
– Пошель, упрямый ищяк! – зашипел азиат и хлопнул верблюда по мякоти. Верблюд приоткрыл один глаз, сделал четыре шага по кругу и встал на прежнее место.
– Дай! Дай ему пятыками! – посоветовал восточный мудрец.
Валера выполнил рекомендацию. Верблюду было все равно. Кроссовки его не впечатляли. После понуканий рассерженным азиатом верблюд делал круг и перепарковывался.
– Котагбас амынды шыгарам, – непонятно заругался казах после очередной попытки сдвинуть упрямца с места. – Дай ему щто есть силы!
Валера максимально широко раздвинул ноги и со всей дури влупил животному по бокам.
На этот акт насилия лохматая громадина неспешно повернула голову на сто восемьдесят градусов, подняла ее прямо к Валериному лицу, распахнула пасть с желтыми кривыми зубами и толстым языком и заорала.
– Уо-а-а-а-а…
Череп у верблюда раз в пять больше человеческого. Поток теплого смрадного воздуха с мелкими брызгами верблюжьей слюны неожиданно переключил Валеру в позицию «Я больше не хочу кататься!».
– Я больше не хочу кататься, – сказал Валера вслух.
– Жарайды, – сказал азиат. И верблюд снова рухнул на колени.
– Ой, – прошептали Валерины колокольчики еще раз, и экотурист выпал на желтый песок.
Марина Богатырева
О культуре, коне и ромашковых шлёпках
В темноте зала раздались торжественные звуки фанфар. Послышались аплодисменты. В такт им забилось мое встревоженное сердце. Всего пару дней назад я вошла в двери этого Дома культуры, а сегодня стою за его кулисами. А ведь представляла-то я все иначе.
Летом я с отличием окончила институт. Экзаменационная комиссия пророчила мне блестящее будущее. Поэтому я, как только пришла в себя после головокружительного выпускного бала, отправилась в департамент культуры. Статный усатый мужчина широко мне улыбнулся и пообещал лучшее место.
– В доме культуры в соседнем городе есть должность режиссера. Ты девочка способная. Думаю, справишься, – сказал он добродушно.
– В соседнем городе? – неуверенно переспросила я.
– Точнее сказать, моногороде, – немного конфузясь, пояснил он и тут же торопливо добавил: – конечно, если не понравится, мы постараемся найти что-нибудь еще.
Я никогда не слышала о «моногороде» и решила, что это вроде мегаполиса, поэтому охотно согласилась. Тем более я и мечтать не могла о должности режиссера, скромно надеясь на руководство кружком.
Спустя неделю подготовки документов и сказочных мечтаний я оказалась в моногороде. Не знаю, кто наградил его этим статусом, но у того человека явно отличное чувство юмора, потому что на деле это обычный поселок городского типа. Один из тех безликих поселков, в котором глазу зацепиться не за что. Разве что за болото в самом его центре, которое местные жители гордо именуют прудом.
Около этого самого пруда меня и встретила директор ДК – высокая ухоженная женщина, которая мне очень понравилась. Меня до сих пор не покидает ощущение, что знаю ее всю жизнь. Похоже, у нее тоже было такое впечатление, потому что она, не спросив обо мне, сразу начала рассказывать об их Доме культуры. И говорила она так живо и уверено, как будто мы находимся прямо в нем, ну или хотя бы рядом. Я невольно начала искать глазами предмет ее восхищения, но поблизости не было ничего даже близко похожего на учреждение культуры. Слева от меня был супермаркет, справа – жилой дом, а за спиной моей собеседницы – заброшенное здание непонятного назначения.
Мы простояли так минут пять, пока не подъехала женщина на велосипеде. Ее образ напомнил мне почтальона, которую я встречала в детстве, в деревне у бабушки. Она радушно меня поприветствовала и, указывая жестом на заброшенное здание, сказала:
– Добро пожаловать, госпожа режиссер. – И тут же залилась заразительным смехом.
Женщина оказалась уборщицей, гардеробщицей, сторожем и билетером в одном лице. А на сегодняшний день она была назначена моим гидом.
«Вот тебе и отличное место, госпожа режиссер», – с ужасом подумала я про себя.
Внутри Дома культуры было не все так плохо. Женщина, приехавшая на велосипеде, гордо продемонстрировала мне холл. Тут недавно был сделан ремонт. Косметический, конечно. Стены выкрашены в розово-лиловый, под потолком любовно развешаны гирлянды. Кажется, ремонт – тоже ее рук дело.
Настало время знакомства с коллективом. Я представляла, как войду в большой зал и под аплодисменты буду представлена коллегам. Но, оглянувшись, поняла, что директора уже нет рядом, женщина с велосипедом принялась мыть пол, а я предоставлена сама себе. Я неуверенно пошла по коридорам здания, сама не зная, чего ищу.
Первые, кого я увидела, были две женщины, возникшие из-за дверей маленького кабинета с табличкой «Методист». Я с удивлением отметила, что они абсолютно одинаковые, за исключением возраста. Высокий рост, крепкое телосложение, резкий, почти командный голос, а еще резиновые пляжные шлёпки с яркими желтыми ромашками, которые мгновенно приковывали к себе мой взгляд. Женщины хором поздоровались.
– Чувствуй себя как дома, – пожелала старшая. Я с благодарностью улыбнулась, а про себя добавила, глядя на шлепки: «Смотрю, вы уже…».
Не уверена, что кто-то из них занимает должность методиста, но то, что это мать и дочь, было ясно без лишних вопросов. Позже я поняла: тут все в какой-то степени родственники.
Пока я стояла и переваривала ситуацию, на меня налетел еще один новоиспеченный коллега и сразу принялся обнимать. От неожиданности я, кажется, забыла, как меня зовут и где нахожусь.
– Ну хватит, Шурик, – скомандовала мама в ромашковых шлепках, – задушишь девушку. У нее и так еле-еле душа в теле.
Когда он отстранился, я поняла, что ничего общего с киношным Шуриком этот парень не имеет. У него смуглая кожа, вытянутое худое лицо, а на голове копна то ли выцветших, то ли крашеных завитушек. Он мне напоминал чертенка. Ромашковые шлепки мне объяснили, что Шурик отвечает за свет, музыку и видео. И вообще, все, что касается техники, – это к нему. Он театрально мне поклонился и жестом пригласил пройти дальше. Но мы так и не успели никуда отойти, потому что нам навстречу вышла маленькая пухленькая девушка примерно моего возраста. Она держала в руках кружку с чаем и круассан. Что-то в ее виде мне казалось нелепым. Пока я думала, что именно, Шурик объявил:
– Настя – наш хореограф. – И снова сделал театральный жест.
И тут до меня дошло, что девушка одета в лосины и гимнастический купальник, что никак не вязалось с ее тучной фигурой.
– Привет. – Настя протянула мне руку. Я ответила на ее рукопожатие, отчего она разразилась хохотом, который был похож на автоматную очередь.
Наконец-то мы дошли до кабинета, где располагались остальные сотрудники. Три женщины среднего возраста сидели вдоль окна и распевали народную песню, поминутно останавливаясь и споря между собой. Женщина-сопрано с истеричным голосом никак не принимала мнение двух альтов. Она знала себе цену, и я даже на секунду подумала, что она оперная дива. Да и внешний вид у нее был соответствующий – выдающаяся вперед огромная грудь, приподнятый вверх подбородок и привычка смотреть сверху вниз. Две другие – альты, приземистые и громкоголосые, – стояли на своем. Ругались они намного громче и эмоциональнее, чем пели.
Рядом с ними сидел баянист. Это был человек, познавший жизнь, которая его то и дело проверяла на прочность. Он не то спал, не то просто устал от вечных перебранок. Тем не менее он не заметил меня, так и сидел в углу с закрытыми глазами. Моему приходу трио не удивилось, бегло поздоровалось и, толкнув в бок баяниста, продолжило репетицию.
По периметру кабинета стояли еще стулья. Видимо, аудитория была предназначена для собраний и репетиций. Вошедшие со мной дамы в шлепках, хореограф и Шурик уселись на свои места, я последовала их примеру и заняла самое близкое место к выходу, инстинктивно думая о возможном побеге.
Тут же влетела директриса с огромной стопкой папок для документов. На ходу спросила:
– С новым режиссером уже познакомились? Тогда сразу к делу. В субботу начинаются ежегодные сельскохозяйственные ярмарки, мэр просит концерт. Вот тебе и повод себя проявить. – Она лучезарно улыбалась и смотрела прямо на меня, как будто других людей здесь и не было.
– Но сегодня уже четверг… – растеряно заметила я.
– Ну мы же профессионалы! Номера у нас есть. Спроси, кто что будет исполнять, и составь программу. Если что, Оксана Викторовна тебе поможет. – Она кивнула на мамашу в ромашковых шлепках, та с готовностью подалась вперед. – Шурику скажи, какое тебе нужно музыкальное сопровождение и видеоряд. Я сейчас убегаю в администрацию, уточню, кто будет выступать с докладом. Но конь точно будет. – Последние слова она говорила уже на ходу.
Я жадно впилась глазами в стопку бумаг в ее руках, ожидая, что она даст какой-то план, репертуар, хоть что-нибудь. Но папки она унесла с собой, так и не выпустив из рук. Аплодисментов я тоже не дождалась. И в голове промелькнула избитая всеми фраза: «Забудь, чему тебя учили в институте». Я сидела, не шевелясь, и только глазами искала спасательный круг. Оксана Викторовна не вызывала никакого доверия. Из оцепенения меня вывели неожиданные объятия Шурика. Он слегка встряхнул меня за плечи и сказал:
– Не дрейфь! Сейчас чаю попьем и быстренько все накидаем. – Я вяло улыбнулась, и мы побрели пить чай.
Остальные тоже начали собираться, и лишь баянист остался на месте, машинально наигрывая задорную мелодию.
За чаем мы с Шуриком обрисовали детали будущего концерта. Я мимоходом спросила, где он учился, на что получила неожиданный ответ – «нигде».
– Как же тебя взяли на работу? – спросила я.
– Да я как-то всегда в технике шарил, вот меня и позвали тут настроить кое-что. Ну я раз настроил, другой, да так и остался. – Шурик говорил об этом так беззаботно, как будто рассказывал о походе в магазин за хлебом.
– А Оксана Викторовна – она кто? Методист?
– Да хрен ее знает! Вообще, она поет, сценарии иногда пишет.
– Ну а образование-то?
– Да нет тут ни у кого образования, – рассмеялся он, – только Светлана Григорьевна музыкальную школу в детстве закончила – гордости полные штаны на всю жизнь.
– Это та, что сопрано?
– Чего?
– Ну высоким голосом поет…
– А! Ну да, она.
Эта информация вновь ввела меня в долгие раздумья. «Какой же концерт выйдет с людьми, у которых нет никаких знаний о культурной деятельности?» – ужасалась я. Стало страшно. Я была уверена, что эта затея обречена на провал и что мне не место в этом поселке, будь он хоть трижды моногородом.
Извинившись, я вышла на улицу и позвонила в департамент культуры. Когда я обрисовала ситуацию и попросила подыскать мне более подходящее место, мне ответили, что других мест пока нет, и вообще, мне нужно набираться опыта. Но если у них что-нибудь появится, тогда, конечно, я буду первая в очереди, а пока извините, надо потерпеть. И еще много-много другой лапши повисло на моих ушах.
Поняв, что у меня нет другого выхода, я решила для начала обойти всех и узнать, что они смогут исполнить на концерте. Оказалось, что у каждого в запасе большой репертуар на любой случай жизни. Тут были песни и о Родине, и о любви, и шуточные, и грустные, и на свадьбу, и на поминки. Короче говоря, я даже немного успокоилась.
Я аккуратно выписала все имена исполнителей, названия их концертных номеров, посчитала хронометраж, составила сценарий, отметила для оператора, какое музыкальное сопровождение необходимо. Я делала все по высшему разряду. Так, как умела. Так, как нас учили в институте. К концу рабочего дня у меня уже была готова концертная программа. Фантазии для оригинального названия у меня не осталось, и я, скрепя сердце, подписала: «Праздник урожая».
Мои коллеги были уже на низком старте и ждали назначенного часа, чтобы отправиться домой. Я еще раз прочитала свой сценарий и вспомнила слова директора о коне. Конь не вызывал у меня никаких вопросов. В конце концов, какая ярмарка без живого коня? Недолго думая, вставила «Выход коня» в удачное, на мой взгляд, место, сделала пометку: «Музыкальное сопровождение „Любэ – Конь“, на экране – табун лошадей». Закрыла окончательный вариант сценария и мысленно себя похвалила.
В пятницу в Доме культуры была суматоха. До концерта оставался один день. Все искали свои костюмы, правили кокошники, чистили сапоги, на ходу репетируя номера. Утром директор сказала, что на время концерта я тут главная и имею право требовать от артистов все, что захочу. В разумных пределах, конечно. Я понимала, что нам необходима репетиция, но собрать всех в одном месте было невозможно. Коллеги постоянно отмахивались от меня, аргументируя это тем, что они знают номера как свои пять пальцев и что их даже ночью разбуди – споют и станцуют без запинки. У меня опускались руки. Я побрела к Шурику проверить, как обстоят дела с музыкой и видеорядом. Сценарий я отдала ему еще утром. Однако Шурик выглядел менее дружелюбным, чем при первой нашей встрече.
– Не надо меня торопить, я все сделаю как надо, – отрезал он, как будто я уже достала его с этим вопросом.
Спорить и доказывать было бесполезно. Я поняла, что не имею перед ним никакого авторитета, да и вообще ни перед кем в этом ДК. По пути на свое рабочее место я встретила директрису. Она была чрезвычайно довольной. Мне показалось это странным, учитывая сложившуюся ситуацию.
– Как движется подготовка? – участливо спросила она.
– Ну… – замялась я, не представляя, как сказать, что не справляюсь, – потихоньку, – выдохнула я в итоге.
– Отлично! Может, у тебя есть какие-то вопросы? Не стесняйся, мы всегда друг другу помогаем.
Вообще-то у меня действительно был вопрос. Один, и очень важный. Я так и хотела заорать: «Какого хрена тут происходит?!». Но в слух сказала:
– У нас нет ведущего. Все ведь заняты в концерте как исполнители.
– Проведи сама! Зрители любят новые лица.
Она мне улыбнулась так искренне, что я не посмела возразить и покорно кивнула. Хотя в голове стучало «Нет! Нет! Нет! Я не могу быть ведущей. Что угодно, только не это!». Я-то знала, что на сцене мой язык становится толстым и неповоротливым и существует в другом временном поясе, нежели мысли.
Весь остаток дня я читала сценарий, старалась заучить каждую букву. Я читала в слух и про себя. Выискивала подходящие интонации. Нервы были на пределе. Меня уже не заботило то, что концертные номера не прорепетированы, теперь меня волновала только своя участь.
Наступил день «икс». Начало концерта было назначено на два часа. С самого утра я ничего не ела. Я никогда не ем, когда волнуюсь. Остальные были безмятежны, как в самый обычный субботний день. Ближе к обеду директор принесла новые микрофоны-гарнитуры.
– Подарок от спонсора, – пояснила она, – сегодня выступаем с ними.
Новость была принята далеко не радостно. Светлана Григорьевна возмущалась больше всех:
– Я это не надену! Это неудобно и непрофессионально! Такие микрофоны созданы никак не для певцов!
На удивление, женщины-альты с ней охотно соглашались и энергично кивали на каждое ее слово. Однако микрофоны были выданы всем. За полчаса до начала ко мне подбежал Шурик, быстро приобнял и пожелал «ни пуха». Дрожь в конечностях увеличивалась с каждой минутой. В зал уже проходили люди, и, похоже, нас ждал аншлаг. Женщина с велосипедом была без велосипеда, потому что сегодня она стала билетером и на ней было темно-синее строгое платье.
И вот я стою за кулисами. Свет, фанфары, аплодисменты, сердце. Первым номером – выступление учеников Детского Центра со стихами о родном поселке. Поочередно выпускаю детей, попутно их пересчитывая. Семь, восемь, девять… Девять! А в программе значится десять.
– Где педагог? – шепотом закричала я. – Кто отвечает за детей?
Ответа нет. Тем временем дети уже прочитали первые четверостишия.
– Кто-нибудь, найдите педагога! У нас не хватает ребенка!
Не знаю, насколько громко я говорила, потому что в ушах так звенело, что я не слышала себя. Но повисшую на сцене тишину я все-таки услышала. Выглянула из-за кулисы и увидела, что дети в растерянности смотрят друг на друга. Я, сделав глубокий вдох, улыбнулась со всей доброжелательностью, на которую хватает сил, и стала давать детям знаки продолжать, хотя в душе уже не надеялась на хороший исход. Рыжеволосый мальчик поймал мой взгляд, понимающе кивнул и как ни в чем не бывало прочитал строки отсутствующего ребенка.
Поклон, аплодисменты и вздохи умиления послышались из зрительного зала. Кто-то положил мне руку на плечо и сказал на ухо: «Какие молодцы!». Похоже, заминка была небольшая, и ее мало кто заметил. Для меня же она показалась вечностью. И как расценивать эту ситуацию – неудачной, потому что пропал ребенок, или удачной, потому что ловко выкрутились? Решила пока об этом не думать, время покажет.
Объявляю следующий номер. Наше народное трио в сопровождении баяниста чинно выходит на сцену. Пока все идет гладко, и я со спокойной душой покинула кулисы. Около входа на сцену толпятся артисты, среди них и группа из Детского Центра. Я снова пересчитала детей и поняла, что теперь их десять.
– Где же ты был? – спросила я у отсутствующего ребенка чуть грубее, чем хотелось.
– Прятался под скамейкой, – довольно отвечает он.
– Но зачем? – спрашиваю, силясь не заорать.
Ребенок лишь пожал плечами. Я вопросительно посмотрела на педагога, которая тоже отсутствовала в тот ответственный момент. Она кротко мне улыбнулась.
– Дети… – произнесла она таким тоном, что ни один аргумент не может это «дети» перебить.
Мне оставалось только тяжело вздохнуть и принять ситуацию как должное. Так я и сделала, усевшись на ту самую скамейку, под которой прятался отсутствующий ребенок. Следующий номер будет в стык с предыдущим, и у меня есть время отдохнуть и настроиться перед выходом на сцену. Рядом со мной сидела Оксана Викторовна, а ее дочь помогала делать ей прическу. На обеих блестящие платья с пайетками. Дочь, несмотря на свой высокий рост, надела туфли на высоченной платформе. Зато мать все еще в ромашковых шлепках.
– Оксана, переобуйся! – заметила директриса.
– Успею, мне еще не скоро, – отрезали ромашковые шлепки.
– Вот блин! – раздался чей-то голос, и мое сердце, еще не выяснив масштабы блина, тут же застучало, как бешеное.
– Что случилось? – подскочила я с места.
– На колготках стрелка, – с досадой протянула Настя, – мне выходить следующим номером. У тебя нет, случайно?
– Нет, – ответила я уже спокойно, – а нельзя выйти без них?
– Не, я ноги не брила. А это чьи? – Хореограф взяла со стула чьи-то растянутые капроновые колготки.
– Не знаю, – ответила я, пытаясь побороть отвращение.
– Пофиг, – бросает Настя и натягивает колготки.
Еще мгновение, и звучит вступление к ее номеру. Она с сияющей улыбкой выходит на сцену. Я еще не видела, как танцует эта неуклюжая на вид девушка, поэтому пошла за кулисы, чтобы посмотреть. Начало танца очень плавное и безмятежное. Настя двигалась так грациозно, что ее полнота совсем не бросалась в глаза. Музыка становилась все ритмичнее, а Настины движения более резкими. И вот в разгар кульминации она делает несколько быстрых вращений, и я вижу, как чужие колготки предательски сползают с ее ляжек. Мне стало стыдно, в груди засвербело, краска залила лицо. Ластовица колготок уже спустилась до самых колен. Я украдкой посмотрела в зрительный зал, пытаясь разузнать обстановку. Зрители улыбались не то от наслаждения, не то от комичности ситуации. Между тем Настя, не теряя самообладания, сделала разножку – что-то вроде шпагата в воздухе, одновременно с тем незаметно подтянув колготки. И, грациозно приземлившись, завершила выступление. Я в очередной за сегодня раз выдохнула с облечением.