Марат Александрович Чернов
Почти всё о зомби
Единственную награду, которую он получил – это хрустальный графин, в котором была просто холодная вода. Он чувствовал себя отнюдь не победителем и не героем, а самым что ни на есть настоящим заключённым. Его каморку без окон, которая находилась ниже поверхности земли под самим амфитеатром, тут же заперли на ключ снаружи, будто камеру в тюрьме и, скорее всего, оставили за дверью охрану.
Молич в очередной раз оглядел свою «арестантскую». Обстановка была более чем скупа: неудобная койка, почему-то привинченная к полу, стол с графином воды, пара так же привинченных ножками стульев и старый обшарпанный комод в углу. Осмотр комода показал, что он совершенно пуст, лишь пыль лежала толстым слоем на его полках. Над комодом под самым потолком была установлена камера наблюдения. Интерьер комнаты являл собой поразительный контраст с последним, надо сказать, на редкость богато обставленным жилищем Ефима у Хильштейнов и, если бы он узнал, что с ними случилось не так давно за пределами крепости, он бы даже огорчился, несмотря на его былую сдержанную скрытую неприязнь к ним обоим.
«Вот на что ты променял прежнюю беззаботную жизнь, – подумал Молич, с грустной иронией помахав рукой камере слежения, – на пожизненную каторгу».
Он начал нервно мерить шагами каморку, совершенно забыв о времени в этом очень сжатом пространстве, освещённом тусклой электрической лампой, как вдруг в двери щёлкнул замок, и в тесное помещение заглянула его новая знакомая, о которой он в последнее время не знал, что и думать. Красотка, посулившая ему молочные реки и кисельные берега, обернувшиеся подвальной, пропитанной сыростью камерой, предстала его глазам в нарядном лёгком платье, подчёркивавшем стройные изгибы её спортивного тела. Следом за ней в комнату шагнул здоровяк в униформе, державший поднос с тарелкой сухофруктов, печеньем, бутылкой шампанского и двумя бокалами. Поставив всё это на стол, он выразительно посмотрел на Ефима, ухмыльнулся и удалился, держа руку на прикладе автомата.
Настасья присела на стул, указав на поднос:
– Попробуй печенье, я сама испекла… специально для победителя.
Молич мрачно посмотрел на угощение, но даже к нему не прикоснулся, несмотря на то, что был голоден, как волк.
– Позже тебе принесут ужин, – добавила гостья. – Там будет мясо. Ну что, может быть, нальёшь девушке шампанского?
Ефим помедлил, но всё-таки молча исполнил её просьбу, наполнив лишь один бокал. Больной глаз начало сильно щипать, и он прикрыл его одной рукой, как будто это могло помочь ему снять боль.
Пригубив шампанское, Настасья с улыбкой сказала:
– Ты был великолепен сегодня! Никто и никогда не видел столько крови на нашей арене, хотя она повидала многое. И зомби никогда не казались такими жалкими, когда ты кромсал их направо и налево, рубил им руки, ноги и головы – это было супер!
Ефим внимательно посмотрел на девицу одним здоровым глазом.
– Я просил врача.
– Ах, да, он уже к тебе идёт. Но у нас есть несколько минут, чтобы поговорить… Ты знаешь… – она помедлила, прежде чем продолжить, – я приняла решение, надо сказать, непростое для меня. Я хочу быть… твоей!.. Вот! – выдохнула она и выпила бокал до дна.
Молич промолчал, он был не в духе, и его реакция на эту реплику была хладнокровной. У него не было сил ни высмеивать её, ни удивляться, ни радоваться столь щедрому подарку судьбы. В данный момент, скорее всего, ему было просто на это наплевать.
– Но ты меня так просто не получишь. У меня был разговор с отцом. Ты останешься в нашей коммуне, но он категорически против нашей связи. – Девушка понизила голос. – Он контролирует всё, что здесь происходит, у него куча доносчиков и шпионов, не говоря уже о скрытой камере в каждой стене – она есть и здесь, поэтому… – Настасья тяжело вздохнула, – кое-что из тех возможностей, о которых я говорила тебе накануне в грузовике, придётся вычеркнуть из списка. Но у тебя будет всё, что пожелаешь, конечно, в разумных пределах.
– Я полагаю, стаканом воды и коркой чёрствого хлеба я обеспечен? – проговорил, морщась через боль, Молич.
Девица покачала головой, с восторгом глядя на Ефима:
– О нет, ты не из таких! Ты будешь грызть прутья клетки, пока не выберешься из неё… – Её голос перешел на шёпот. – Я знаю, чего ты хочешь, сама такая. Хочешь вырваться отсюда на свободу и делать всё, что взбредёт на ум: бродить по окраинам городов, кромсая мертвяков, заниматься любовью в открытом товарном вагоне, зная, что его постепенно окружает орда зомбарей, а потом голышом удирать от неё с мачете в руке, визжа от счастья, грабить роскошные магазины, куда ещё не ступала нога мародёра, и так далее и тому подобное… Только ты пока не знаешь, как это сделать. Ты не знаешь, как отсюда удрать. А что, если я тебе помогу?
Ефим в первый раз с живым интересом посмотрел на девушку – она его приятно удивила, и теперь у него появилось желание завязать с ней разговор. В этот момент скрипнула дверь, и в комнату вошли трое человек в белых халатах: Стаменов, Иветта и их новый коллега, доктор Блум.
– К тебе направили целый консилиум, – сказала Настасья, вставая. – Мы продолжим наш разговор в лучшие времена, а пока тебе надо подлечиться.
– Доктор, – строго добавила она, – поставьте его на ноги, нам он нужен здоровым!
– Не извольте беспокоиться, – откликнулся седой врач. – Со мной специалисты, теперь я поставлю на ноги даже мёртвого!
– Мёртвые уже давно ходят, как живые, – заметил Ефим. – Конечно, если вы в курсе, доктор.
– Не болтай, а дай глянуть на твой глаз, – сердито ответил Блум, наклоняясь перед сидящим на койке Моличем.
Он довольно грубо оттянул пальцами кожу возле глаза, причинив Ефиму острую боль, он дёрнул головой, и у него из-под века брызнула капля крови, попав на тыльную сторону кисти врача. Тот чертыхнулся, с досадой растирая кровь на руке, и озабоченно посмотрел на Молича.
– Так, шампанское не пить, – сказал он. – Я дам тебе анестетик, и скоро всё пройдёт, просто небольшое воспаление.
Настасья тихо вышла из комнаты, и Молич больше не колебался.
– Доктор, я полагаю, глаз придётся удалить.
Блум слегка изменился в лице.
– С чего бы это?
– Это не воспаление, а вирус.
– Что за чушь!
– Постойте, – вмешался Стаменов, подойдя ближе и в свою очередь осматривая глаз Ефима, но не прикасаясь к нему руками. – Откуда ты это знаешь, парень?
– Знаю, потому что в штабе у Хильштейнов, откуда меня выкрала дражайшая дочура вашего коменданта, был свой хороший костоправ, и он умел не только ампутировать конечности у раненых зомбарями, но кое-что ещё, и у него в боксе стоял микроскоп, которым он изредка пользовался в свободное от членовредительства время, – боль становилась нестерпимее с каждой секундой, и у Ефима начали сдавать нервы.
– У меня тоже есть микроскоп, я им изредка пользуюсь, и что? – явно задетый за живое, проговорил седой врач.
– Тогда суньте под него мой глаз и посмотрите! – в ярости крикнул Молич, не сдержавшись.
– Спокойно! – вставил Стаменов. – В глазу – ДНК вируса?
– Нет, просто шутка природы, – съязвил Ефим.
– Так что мне делать? – жалобно обратился Блум к Игорю. – Тащить его в операционную?
– Ну, вначале я бы хотел её осмотреть, – ответил Стаменов. – Кстати, анестетик ему пока не повредит.
Блум бросил на стол несколько таблеток и засеменил к выходу, явно перепуганный неоднозначным сообщением Молича. Стаменов ненадолго задержался в каморке, с любопытством глядя на нового пациента. В его глазах впервые с момента аварии в ущелье загорелась жажда к действию и буквально восставшая из пепла надежда.
Ефим бросил грустный взгляд на закрывшуюся за медиками дверь, выждал с минуту, затем подошёл к ней, быстро дёрнув за дверную ручку и убедившись, что дверь надёжно заперта снаружи. Он сделал ещё один круг по комнате, размышляя о своём не самом приятном положении и снова уселся на стул перед столом, уставившись на графин с водой. Скорее из любопытства, чем от жажды вкупе с осенившим его странным предчувствием он взялся было за горлышко графина, но так и не смог его поднять. В изумлении он повторил попытку, но графин не шелохнулся, будто был намертво приклеен к деревянной поверхности стола. Молич быстро взглянул на глазок видеокамеры, словно ждал от неё комментария по этому столь сбивающему с толку поводу, но та безучастно следила за ним с высоты своего кронштейна.
В комнате оказалось буквально всё приварено, привинчено или приклеено, включая даже графин, и это не могло не навести на определённые подозрения в отношении тех лиц, которые его здесь содержали. Эпизод с графином вообще намекал на плохую шутку со стороны тюремщиков, и взбешённый этой мыслью Ефим встал во весь рост, сжав огромные кулаки и будучи готов уже снести одним из них графин со стола, как вдруг пол буквально ушёл у него из-под ног. Молич с трудом устоял на месте, едва не потеряв равновесие, с оторопью осознав, что пол со скрипом и гулом спрятанных под ним механизмов начал опускаться вниз вместе со всей меблировкой, кроме камеры видеонаблюдения, оставшейся где-то далеко вверху. Каморка на поверку оказалась подобием подъёмника, закамуфлированного под тюремную камеру, своего рода клетью, медленно опускавшей его всё ниже и ниже в недра крепости.
Молич быстро огляделся, ещё раз убедившись, что рядом нет ничего, что могло бы заменить ему оружие, ухватился за горлышко графина обеими руками и неимоверным усилием оторвал его-таки от столешницы. Графин навряд ли мог бы послужить полноценной заменой орудия самообороны, но при данных обстоятельствах приходилось довольствоваться и этим.
Спустя несколько минут спуска что-то под клетью громко лязгнуло, и пол неожиданно накренился так быстро и под таким острым углом, что Ефим поскользнулся и полетел вниз в образовавшийся проём между полом и стеной, однако не выпустив тяжёлого графина из рук. Он с ужасом скатился в темноту, потеряв всякую точку опоры, пролетел ещё несколько метров в пустоте, и шлёпнулся на что-то мягкое, скользкое и до омерзения зловонное. Слабый свет, исходивший со стороны того самого проёма, через который он пролетел, позволил Ефиму разглядеть небольшой участок того неприятного места, где он оказался. Он лежал на огромной мусорной куче, состоявшей преимущественно из начисто обглоданных костей и черепов не только животных, но и людей, пластиковых пакетов, набитых кожурой каких-то фруктов и овощей, и великого множества отрубленных, относительно свежих кистей человеческих рук. Гниющих пятерней на этой помойке были сотни, если не тысячи, именно от них и распространялось жуткое удушающее амбре, от которого даже опытного Молича едва не вывернуло наизнанку.
Он сделал несколько шагов по скользкому дну вонючей выгребной ямы и снова упал, скатившись куда-то ещё ниже. Здесь почти не было света, и глаза Ефима долго привыкали к темноте, прежде чем он смог разглядеть что-то вокруг себя. Ему показалось, что он рассмотрел серую стену и слабый источник света возле неё где-то вдалеке и больше на ощупь, чем полагаясь на зрение, двинулся туда сначала ползком, то и дело натыкаясь на черепа, кости и разлагающиеся руки. При этом, странное дело, но он до сих пор сжимал в своей огромной пятерне графин, не выронив его даже при падении из клети. У него из-под ног расползались жирные крысы, но он даже не обращал на них внимания. Одна из них с отчаянным писком набросилась ему на ногу, вцепившись в разорванную брючину, и Молич сбил её графином, оказавшимся весьма полезным средством защиты хотя бы от мелких обитателей этого хранилища останков.
Добравшись наконец до стены, Ефим посмотрел вверх и увидел луч света, бивший из какой-то бреши на высоте десяти метров. Чуть правее зияла какая-то тёмная дыра, из которой вдруг что-то выпало, откатившись к его ногам. Склонившись над этим предметом, Молич с отвращением разглядел, что это был ещё один обрубок руки. Вероятно, он находился на самом дне города-крепости, куда его низвергли, скорее всего, благодаря высокомерному правителю, папаше столь необдуманно разоткровенничавшейся перед ним Настасьи, который наверняка пришёл в ярость, когда стены его камеры, у которых были чуткие глаза и уши, донесли ему о затее его любимой дочуры, собиравшейся сбежать с больным и опасным во всех смыслах этого слова гладиатором.
Сто процентов, что его посадили в эту камеру с секретом заранее, выкинув теперь его на помойку, будто куль со старым барахлом. Банально, но быстро и практично, не дав никому повода усомниться в непредвзятости местного цезаря. Был гладиатор да сплыл, его прикончил какой-то зомбарь, и через несколько дней и ночей, которые он навряд ли переживёт на этой адской помойке, рассаднике бактерий и болезней, когда он начнёт грызть человеческие кости от голода, отбиваясь от голодных крыс и мучаясь от жажды, никто о нём и не вспомнит, кроме разве что слегка сдвинутой Настасьи. Отсюда не могло быть выхода – скорее всего, это был замурованный наглухо, бетонный подвал без лестниц и выхода наружу, не считая крысиных нор, приспособленный не только для мусора, но, возможно, и для избавления от ненужных лиц, недостаточно лояльных к власти или представляющих для неё угрозу. Удивляться тут в принципе нечему, с грустью подумал Ефим. Это – Кербер, крепость, о которой ходили не самые добрые слухи. Местный царёк уже давно сотрудничал с бандами и головорезами, проявляя заботу о членах коммуны, являвшейся скорее контролируемым сборищем социопатов, дезертиров и мародёров, и любезно предоставляя им хлеба и зрелищ в избытке, введя подобие собственной валюты в виде отрубленных рук шатунов. Поговаривали и о торговле детьми, которой также не брезговал местный комендант. Мир круто изменился за последние несколько лет Армагеддона, и Молич был готов поверить всему, даже самому невероятному особенно теперь, когда сам оказался во власти правителя мрачного, скрывающего жуткие тайны за своими высокими стенами, города-крепости.
Внезапно сверху, со стороны бреши послышался какой-то шум, в ней промелькнул луч электрофонарика, его яркий свет упал на Ефима, на мгновение ослепив его, затем через брешь сбросили скрученную верёвочную лестницу. Молич не мог поверить в такое быстрое спасение, и в душу ему тут же закралось подозрение, однако оставаться на дне этих адских недр у него не было ни малейшего желания, поэтому он сделал то, что должен был сделать в сложившихся обстоятельствах – первым делом он разбил большой графин об стену, заткнув самый большой и острый осколок себе за кожаный ремень, и, дотянувшись до первой перекладины, отгоняя прочь все сомнения, полез по лестнице вверх.
Параграф 22. Дворцы нового мира.
Собирайтесь в организованные группы, ведь один в поле не воин – это известно давно. Мы не советуем вам создавать вооружённую банду мародёров, но в дружном коллективе, состоящем из надёжных и отзывчивых граждан нового мира, у вас будет больше шансов выжить при столкновении с ордами зомби. Оккупируйте супер или лучше, гипермаркет и сообща обороняйте его от шатунов и других, подобных вашему коллективов. Соблюдайте правила умудрённого средневековья, станьте доблестным рыцарем новой эры, преданным вассалом и заложником сокровищ, собранных в бездонных кладовых своего роскошного дворца. Оружейный отдел занятого гипермаркета поможет вам обрести душевное равновесие и защитить свою рыцарскую честь в дни священной войны с силами Тьмы.
Преодолев высоту в добрый десяток метров, Молич взобрался на самый верх неприступной с виду стены и прикрыл глаза от слепящего луча фонарика. Спустя долгую паузу он услышал уже хорошо знакомый ему, довольный и насмешливый женский голос:
– Ну почему, скажите на милость, я должна тебя спасать? Когда уже кто-нибудь начнёт спасать меня?!
Ефим почти не удивился: кому ещё по логике придёт на ум вытаскивать его из канализации в крепости? Лишь одной созревшей половозрелой особи с замашками искателя приключений, невесте с завидным приданым и единственной избалованной дочери коменданта, которая, видимо, уже никогда не выпустит из рук любимую живую игрушку (конечно, пока она ей самой не надоест).
– Настасья, это ты?! – простонал Молич.
– Тихо! – шикнула девушка. – Случилось то, чего я боялась. Отец взялся за тебя всерьёз, он тебя просто возненавидел, уж и не знаю, за что. Но хорошо, что и среди его ближайшего окружения у меня есть друзья, и мне вовремя сообщили, иначе ты бы сдох в этой помойной яме… Бр-р-р! Тут столько крыс!
Луч фонарика упал к ногам Ефима, и он различил смутный силуэт своей спасительницы в темноте. Теперь она снова была одета в шорты и чёрный топ, по-боевому, как во время их первой встречи. Неожиданно она прильнула к нему, с жаром обхватив руками его накачанный торс.
– Ух ты, что за мощь! Кувалда Молич, теперь ты будешь моим! Бежим отсюда, тоннель выведет нас из этих катакомб. Наверху ждёт грузовик, тот самый, на котором мы сюда приехали, за рулём мой лучший друг, он не подведёт. Мы уедем отсюда навсегда. Не знаю, куда, но я уже давно хочу это сделать. Мне до чёртиков надоел этот переполненный психами и мерзавцами Бедлам. Днём – гладиаторские бои, а ночью все сидят по своим ячейкам, боясь пошевелиться, или тихо копошатся, будто в каком-нибудь термитнике. И что самое ужасное, ничего не меняется и не изменится никогда. Поэтому ты, мой дорогой, мой любимый, ты – моя единственная надежда на большие перемены!
Не оставив Ефиму ни секунды на раздумья, девушка выпустила его из своих объятий и под стать ретивой лани бросилась в сторону дверного проёма, освещая путь фонариком. Не имея ни малейшего желания оставаться в зловонном подвале ни одной лишней минуты и чувствуя, как у него начинает развиваться клаустрофобия, Молич поспешил за ней. Они пронеслись по длинному сумрачному подземному тоннелю, в конце которого их ждала ещё одна железная, похожая на тюремную, дверь, за которой оказалась короткая настенная металлическая лестница. Преодолев по ней ещё несколько метров, Молич поднялся следом за своей провожатой, оказавшись на площадке какого-то служебного помещения, где находились несколько старых отключённых генераторов.
Настасья осторожно приоткрыла тяжёлую дверь, из-за которой внутрь проник сноп дневного света – это был выход наружу. За дверью доносился какой-то гул, и Молич тут же уловил едкий запах углекислого газа. Через мгновение он понял в чём дело, разглядев за дверью кунг старого военного грузовика, стоявшего почти впритык к выходу, из выхлопной трубы которого валил серый дым. На этом грузовике его привезли в крепость, а теперь, видимо, собирались увезти прочь. Можно было долго рассуждать, что они будут делать дальше со вздорной молодой девицей, привыкшей к роскоши, доступной ей в крепости благодаря владетельному папаше-самодуру, однако не чурающейся опасных приключений и начинающей привыкать к риску, как к чему-то само собой разумеющемуся, однако в данной ситуации времени на размышления или сомнения не было.
– В кузов, быстро! – скомандовала Настасья, распахивая перед Ефимом входную дверь.
Кунг был заранее открыт, и Молич, не раздумывая, юркнул внутрь. Настасья тут же захлопнула за ним дверцу кунга, оставив его одного в кромешной тьме. Ефим устроился на полу, прислонившись спиной к стене. Его рука наткнулась на что-то холодное прямоугольной формы – это оказался наконечник кувалды. Беглец улыбнулся – Настасья не забыла о его излюбленном оружии, которое у него отобрали после последнего триумфального боя.
Грузовик тронулся с места, когда девушка запрыгнула в кабину справа от водителя. Ефим провёл несколько томительных минут, прислушиваясь к рокоту двигателя и звукам голосов снаружи, положив руку на деревянную рукоять кувалды. Его нервы особенно защекотало, когда машина притормозила и стояла на месте ещё минут пять, в течение которых он слышал голоса Настасьи и каких-то мужчин, насмешливо переговаривающихся между собой. Очевидно, обошлось без эксцессов и Моличу не пришлось вступить, возможно, в последний и самый бестолковый рукопашный бой в своей жизни, когда грузовик снова продолжил катиться, подпрыгивая на ухабах и постепенно ускоряя ход.
Спустя полчаса он остановился, и Настасья открыла дверь кузова. Краешек вечернего солнца заглянул в полумрак, ненадолго ослепив здоровый глаз Молича, поскольку его второй уже попросту отказывался видеть сам по себе.
Девица радостно улыбнулась:
– По-моему, мы оторвались. Мы на развилке. И совсем одни. Мой друг остался в крепости. Он скажет отцу, что я угнала грузовик, приставив к его виску пистолет. Авось, тот ему поверит, хотя… зная его, скажу, что он будет очень зол. Но этим же вечером он примет обычную дозу своего кокаина и уснёт мирным сном до утра, а к тому времени мы уедем отсюда очень далеко.
– Куда же мы поедем? – спросил Ефим, жмуря больной глаз, чтобы Настасья не видела, что из фиолетового не только роговица, но теперь уже даже белок становится кроваво-красным, словно перезрелый помидор.
– В ближайший гипермаркет. Это в соседнем городе, – совершенно серьёзным тоном ответила Настасья. – Поселимся в мебельном отделе, забаррикадируемся шкафами и трюмо и облюбуем самый большой сексодром, какой только сможем найти. Как тебе, хорошая идея?
– А от зомби будем отбиваться табуретами?
– Мне не нравится твой пессимизм, Кувалда! – нахмурилась девушка. – Оружия хватит, я об этом позаботилась. Кстати, мне надоело тебя вечно спасать, теперь твоя очередь. Не забудь, что отныне я – дама твоего сердца, так что…
Она не договорила, потому что Молич молниеносным движением, слегка не вязавшимся с его телосложением, схватил её за щуплую руку и рывком затащил в кузов. Настасья взвизгнула, попытавшись вырваться, но Ефим и сам не собирался её долго удерживать в своей медвежьей хватке. Он ограничился тем, что сбил её с ног и, прихватив с собой любимую кувалду, вылез из кузова, закрыв за собой дверь на засов. До него донёсся приглушённый остервенелый вопль взбешённой девицы, осознавшей, что она попалась в ловушку, которую сама же и приготовила.
– Гипермаркет – не совсем то, о чём я мечтал, – проговорил в ответ Молич. – И скажу больше, я не романтик, я боец.
– Всё, это конец нашим отношениям! – прокричала в слезах девушка. – Навсегда! И учти, мой отец сотрёт тебя в порошок, скормит живьём зомбарям.
– Скажи, что ты больше хочешь? Чтобы я сбросил тебя в пропасть с моста на полном ходу или замучил голодной смертью?
Настасья умолкла, прекратились даже истеричные всхлипы, и Ефим рассмеялся. По крайней мере, ещё минут десять будет умиротворяющая тишина, подумал он. И за это время ему нужно спокойно прийти к какому-то решению: что делать и куда идти? А ещё: идти одному или в обществе молодой психопатки, такой же рисковой и безалаберной, как и он сам.
Молич посмотрел на темнеющее полотно шоссе. Где-то на горизонте в багряных лучах лениво закатывающегося за склоны холмов солнца, возникли несколько размытых фигур. Судя по всему, это были шатуны, как обычно, почуявшие простых смертных на весьма почтительном расстоянии, следовательно, голодные и быстрые, – всё те же инфицированные агрессивные отродья в запачканных кровью и нечистотами рваных лохмотьях, какими их привыкли видеть, и нисколько не собиравшиеся меняться к лучшему.
Это заставило Ефима на время выбросить из головы все насущные проблемы и приступить к прямым обязанностям выжившего: делать всё, чтобы с успехом выживать и дальше. Он запрыгнул в кабину на водительское место и дал газ, направив грузовик в сторону шатунов. Ведь не разворачиваться же ему обратно в сторону крепости, в самом деле? Заметив приближающуюся на полном ходу громоздкую машину, шатуны начинали остервенело гримасничать, скалить зубы и размахивать руками, однако не предпринимали ни малейших попыток уклониться от удара и, как следствие, их тела разбросало в радиусе десяти метров, в то время как грузовик продолжил свой путь по сумрачному шоссе, включив прикрытые решёткой фары.
