Малика Ферджух
Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером
Спасибо «Отель-де-Пляж» в Оссегоре, Кароль, горничным и официантам. Спасибо за вашу заботу и хорошее настроение. Спасибо виду на океан, штормам, серферам за то, что были на волне с рассвета исключительно для вдохновения автора.
Посвящается Франсуазе, Жану, Агли
Действующие лица
В пансионе «Джибуле», Западная 78-я улица, Нью-Йорк
Сестры, хозяйки пансиона
Миссис Селеста Мерл
Артемисия
Горничные
Истер Уитти
Черити
Силас, он же Дриззл, сын Истер Уитти, виртуоз укулеле
Их жильцы
Джослин Бруйяр, студент, пианист, лифтер
Фелисити Пендергаст по прозвищу Шик, модель, записная «золотоискательница»[1]
Пейдж Гиббс, актриса на распутье
Эчика Джонс, неунывающая комедиантка
Хэдли Джонсон, танцовщица, такси-гёрл[2], продавщица пончиков
Манхэттен (Венди Балестреро), смятенная танцовщица
Урсула Келлер, отважная певица
Огден, двух с половиной лет от роду, пока еще зритель
Бетти Грейбл и Мэй Уэст, домашние питомцы (кошки)
№ 5, душистый песик
Дидо, соседка с активной жизненной позицией
Просперо Беззеридес, ее папа
В дансинге «Кьюпи Долл»
Лили, усталая такси-гёрл
Людвиг, бармен американского класса
Бенито Акавива, их патрон
Лизелот, девяти лет, запойная читательница
В театре
Уиллоуби, костюмерша-философ
Рубен Олсон, секретарь звезды
Ули Стайнер, звезда
Юдора Флейм, стихийное бедствие, исполнительница экзотических танцев
Сесил Ле Рой, адвокат-янки
В актерской студии
Лестер Лэнг, двуликий преподаватель
Уэйн, ветреный герой-любовник
Бобби, жадная до ролей и не только
Рон, отличительный признак – жаккардовый свитер в шерсти
Фрэнки, статистка-умница
Виктор Вальдес, или просто Вик, фанат «Куба либре» во всех смыслах
Далее в Нью-Йорке
Фергюс Форд, любопытный литератор
Дина, фигуристка и пиратка в Центральном парке
Миджет, продавщица фиалок где придется
Купер, или просто Куп, продавец кренделей
Миссис Чандлер, поэтически настроенная библиотекарша
Мадам Люси-Джейн, няня из сказки
Бетти и Терри, гардеробщицы в клубе «Сторк»
Возлюбленные, воздыхатели и прочие верные рыцари
Эддисон Де Витт, критик в «Бродвей Спот»; Гэвин Эшли, пловец в мутных водах; Аллан Конигсберг, начинающий гений; Арлан Бернстайн, солдат (и многое другое); Космо Браун, фланирующий «золотой мальчик»; Эрни Калкин, он же Пробка, бездарный, но пылкий танцор; Джей Джеймсон Тайлер Тейлор, юноша из хорошей семьи; Нельсон Джулиус Маколей, воздыхатель из былых времен; Скотт Плимптон, скорая помощь; Уайти, осветитель на телевидении; Слоан Кросетти, вечный рассыльный; рассеянный в очках, падкий до такси
Приглашенные звезды
Вуди Аллен, Марлон Брандо, Энн Бэнкрофт, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Джон Гарфилд, Билли Холидей, Грейс Келли, Элиа Казан, Джеймс Мэйсон, Зеро Мостел и Сид Сизар, Пол Ньюман, Ли Страсберг, Лестер Янг… и Фред Астер!
В первом томе «Мечтателей Бродвея. Ужин с Кэри Грантом»
Всегда можно договориться: Джослину, 17 лет, французу, пришлось нелегко, но он всё же остался в «Джибуле», респектабельном нью-йоркском пансионе, где принимают только девушек. Здесь он попадает в круговерть жизни юных созданий, все они без гроша за душой, но богаты мечтами, страстями, тайнами…
Манхэттен, танцовщица, выдает себя за костюмершу, чтобы быть рядом со звездой Бродвея Ули Стайнером, которого преследуют «охотники на ведьм» из Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности[3]… Актер не знает, что Манхэттен – его дочь, которую он бросил, когда та была еще ребенком.
Шик, дорогая куколка, снималась в рекламе… и искала богатого жениха, пока однажды подросток по имени Аллан Конигсберг – будущий Вуди Аллен – не познакомил ее с Уайти, меланхоличным и замкнутым юношей, простым осветителем на Си-би-эс… Но кто он такой на самом деле?
Хэдли растит двухлетнего сынишку Огдена, выдавая его за своего племянника. Ее жизнь пошла под откос снежной ночью в поезде «Бродвей Лимитед». После многообещающего дебюта со знаменитым танцором Фредом Астером ей пришлось бросить всё. Поставив крест на карьере и личной жизни, она ищет Арлана, своего красавца-солдата, которого потеряла в результате нелепой ошибки. Теперь она не живет, а выживает. Это нелегко, хотя Джей Джей, кажется, не прочь ей помочь…
Есть еще Эчика, острая на язычок, но хороший товарищ. И оригиналка Урсула, которая поет и крутит любовь, взаимную, но запретную, с джазовым музыкантом Силасом.
Наконец, Дидо, соседка, бобби-соксер[4], противница предрассудков и ярая поборница свободы, митингующая против ФБР и охотников на ведьм, в которую Джослин сразу влюбляется.
Пансионом «Джибуле» управляют миссис Мерл и ее сестра Артемисия, чье бурное прошлое незримой нитью связывает эту даму с горячими юными сердцами 1948 года, полными решимости покончить с войной, такой еще близкой, в мире, где столько всего надо изменить.
1949. Что промокло в январе, заржавеет в феврале
1. One more time[5]
Дверь молодому человеку открыла девушка. Облачко тумана бесцеремонным призраком проникло в дом, где тут же рассеялось и растаяло – как обещание сенатора или клятва влюбленного.
Молодой человек щелчком сдвинул шляпу назад, открыв медно-рыжие, почти оранжевые кудри, смеющиеся глаза и пару симпатичной формы ушей. В руке у него был чемодан; к левой ноге жалась, оскалившись в улыбке, маленькая собачонка.
Девушка поспешно отбросила свисавший на щеку каштановый вихор и заслонила ладонями бедра, будто хотела скрыть повязанный на них грубый серый передник.
Молодой человек услышал, как что-то невнятно прошелестело, – возможно, это было «да?». Щелкнув пальцами, он совсем сдвинул шляпу на затылок, показав глаза, уши и кудри во всей красе.
– Добрый день! – весело поздоровался он, кошачьим прыжком преодолел последние ступеньки, буквально пролетев над ними, поставил в дверях чемодан и выпрямился с акробатической гибкостью.
Девушке волей-неволей пришлось поднять голову.
– Это пансион «Джибуле»?
Она кивнула, отгоняя упрямый локон.
– Вы здесь хозяйка? Положа руку на сердце, таких красивых глаз ни у одной хозяйки я еще не видел.
Девушка моргнула раз, другой, щеки ее залились краской, как будто она вдохнула сок розового плода.
– Нет… нет, – пробормотала она.
– О, не спорьте. Уверяю вас, таких красивых глаз…
– Нет, я здесь не хозяйка. Хозяйки – миссис Мерл и ее сестра Артемисия.
Он сунул руку в карман и небрежно прислонился плечом к лиловой каменной стене у самой таблички с выгравированными буквами «Пансион Джибуле». Еще выше подняв голову – пришлось, – она хотела вновь отбросить непослушную прядь – которая, однако, смирно лежала там, куда ее убрали, за левым ухом, – и, не найдя ее, просто погладила щеку.
– Уютный пансион, процветающий и, держу пари, с хорошим столом? – продолжал он шутливо. – Это я удачно попал.
Собачонка принюхивалась к складкам серого передника. У нее было пятнышко под глазом, как в кино, где все собаки игривы и добры. Девушка еще сильнее вытянула шею. Молодой человек был очень высокого роста.
– Здесь жилье предоставляется только женщинам. Мужчины не допускаются.
– О, я живу в Нью-Йорке! – весело отозвался он. – И вовсе не ищу комнату. Зато…
Он положил чемодан плашмя и, щелкнув замками, поднял крышку. Внутри лежали в ряд ножи – острые и закругленные, короткие и длинные, все до блеска начищенные.
– Так как вас зовут, красавица? – поспешно спросил он, упреждая предсказуемый отказ.
– Черити, но…
– Черити?.. Не может быть! У меня есть сестренка в Милуоки, ее зовут как вас, Черити.
Собачонка завертелась на месте, тоже радуясь такому совпадению.
– Милуоки?.. – Лицо Черити просияло. – Я ведь оттуда. Там живут мои родители. Слушайте, это правда? Вы из Милуоки?
– А как же! Вы наверняка знали миссис Трампас, воспитательницу в детском саду. Она еще носила красную шляпку.
Девушка задумалась, вопрошая взглядом туман, окутавший голубоватым шарфом лысые клены на 78-й улице. Брови ее нахмурились так сильно, что сошлись на переносице.
– …Миссис Трампас, вы сказали?
– Она переехала в Амарилло, когда я пошел в школу. Вы, наверно, ходили в сад много позже, вы такая молоденькая… Сколько вам лет, Черити?
В его золотистых глазах плясали шаловливые искорки. Завиток на лбу весело подпрыгивал от смеха. А уши у него были маленькие, вправду прелесть. И молодой, лет двадцати, не старше.
– Скоро восемнадцать, – сказала она и еще дважды моргнула.
Она немного преувеличила. Ей только что исполнилось семнадцать.
– А, ну вот, понятно! Красивая она была, миссис Трампас, но вы гораздо красивее, Черити.
Он повторял ее имя, как будто щекотал живот котенка, ласково и лукаво.
– Вы всё это продаете? – спросила она чуть дрогнувшим голосом, указав на приоткрытый чемодан.
– Туго, – вздохнул он с веселым фатализмом. – Моя бедная матушка одна растит маленькую Черити, я учился на бухгалтера, но пришлось бросить и стать коммивояжером. О, я не отчаиваюсь, когда-нибудь обязательно закончу учебу. А пока…
– Вы мужественный человек, сэр…
– Гэвин Эшли. Эшли, как в «Унесенных ветром». Таким красивым девушкам, как вы, – добавил он, облокотившись о стену, так близко, что рукав его куртки коснулся ее руки, – разрешается звать меня просто Гэвином.
Кончиком указательного пальца он дотронулся до ее подбородка и отстранился, как будто нехотя, чтобы взгромоздить открытый чемодан на стойку перил.
– Эта сталь выдерживает самые сильные моющие средства, ножи не тупятся с пожизненной гарантией. На всю жизнь, представляете? А этими лезвиями можно резать даже густейший немецкий акцент.
Девушка рассмеялась.
– Или такой туман, как сегодня? – поддержала она шутку.
Он тоже рассмеялся журчащим, теплым смехом.
– А вы еще и с юмором, Черити. Да уж, туман так туман. А ведь еще вчера был чудесный денек для конца января.
Она потерла руки о бедра, повернула, снова потерла тыльной стороной.
– Мне очень жаль, честное слово. Я бы с удовольствием купила у вас несколько ножей… Но я же вам сказала, я не хозяйка пансиона, не я решаю, что здесь делать и что покупать.
– Что ж, – весело отозвался он, – зато мы с вами познакомились, значит, день не пропал зря. Может быть, с вашими соседями мне повезет больше… Вы их знаете?
Он закрыл чемодан. Черити не хотелось, чтобы он уходил, не так скоро.
– Отлично знаю. Здесь живет мистер Беззеридес с дочерью Дидо. Их только двое, имейте в виду, вряд ли им нужно так много приборов.
– Надо полагать, – улыбнулся молодой человек. – Ваш пансион, конечно, был бы для меня прибыльнее. Их двое, говорите?..
Его пальцы поглаживали замки чемодана и всё медлили их закрыть. Кажется, ему тоже хотелось здесь задержаться.
– Минутку, – решилась девушка. – Я позову миссис Мерл. Как знать?
Она скрылась за дверью.
Молодой человек сделал знак собачонке, и та послушно села. Оставив чемодан открытым, Гэвин Эшли спрыгнул со ступенек крыльца и пропал в тумане, стелившемся по улице надменными клубами целого конгресса банкиров в Гаване.
Сквозь ограду он быстрым взглядом окинул соседний садик, всмотрелся в эркерное окно. После чего в новом пируэте кошачьим прыжком взлетел на крыльцо, как раз когда появилась Черити вместе с дамой преклонных лет.
– Гэвин Эшли, – представился он, как будто так и ждал их не сходя с места, и шутливым жестом приподнял шляпу.
– Селеста Мерл, – ответила дама, оценив безупречный костюм и учтивые манеры. – Боюсь, нам, к сожалению, не нужны столовые приборы, ни сейчас, ни в обозримом будущем. Все наши в прекрасном состоянии.
– Ничего не поделаешь! – сказал молодой человек, приняв удар с улыбкой – в ней, правда, чуть сквозила грусть, но улыбка эта не собиралась сдаваться, сколько бы ни осталось еще дверей, в которые придется постучать. – Две приятные встречи – это тоже кое-что.
– Вы очень любезны. Удачи вам, – сказала миссис Мерл, скрываясь в доме.
Скорбно поджав губки и еле передвигая ноги, Черити с неохотой последовала за хозяйкой.
Стоя перед закрытой дверью, молодой человек погладил по голове собачонку и засвистел мотив, похожий отчасти на Lulu’s Back in Town, отчасти на Easy to Love. Он закрыл чемодан – очень медленно, – окинул взглядом задыхавшуюся в тумане улицу и спустился – еще медленнее – с семи ступенек крыльца.
Прислушался к тихому скрипу открывающейся двери. Сосчитал до пяти и только тогда повернулся на сто восемьдесят градусов.
Она смотрела на него. В два прыжка он взлетел на крыльцо, оставив чемодан на тротуаре, и оказался вплотную к ней.
Черити заколола волосы, но сделала это в спешке, и новый вихор торчал, круто завиваясь, сбоку. Она сняла передник, под которым оказалась юбка с набивным рисунком из гортензий. Придерживая за спиной почти закрытую дверь, чтобы изнутри ничего не было слышно, она проговорила быстро и очень тихо:
– Ничего не вышло. А ведь я сказала ей, что у многих наших ножей погнулись ручки, но…
– Красота, чувство юмора… и доброе сердце, – прошептал он. – Вам очень идет эта юбка… эти цветы.
– Я… я хожу на курсы кройки и шитья, по четвергам. Уже много чему научилась. Я ведь как вы… Когда-нибудь я стану частной портнихой, буду шить на заказ. Никакой больше хозяйки, никакого начальства, и я куплю у вас целую кучу ножей, – заключила она с дерзким смешком, которого сама испугалась.
– Мир будет наш, надо только продержаться, верно? Чудесная, мужественная Черити. Я вас не забуду.
Он в последний раз приложил пальцы к полям шляпы, казалось, с нежностью. И прошептал:
– Прощайте.
– Как его зовут? – поспешно спросила она, чтобы не дать ему уйти.
Он молча коснулся большим пальцем ее невольно вздернутого подбородка.
– Вашего песика, – пояснила она с видом человека, пытающегося догнать автобус, который вот-вот скроется за углом. – Как вы его зовете?
– А, Топпер. Как призрака Топпера в том фильме с Кэри Грантом.
Он спустился с крыльца всё так же плавно и бесшумно, манерой напоминая туман. Туман, в котором, подхватив чемодан, молодой человек вскоре скрылся вместе с собачонкой, носившей имя призрака.
* * *
В кухне Черити заступила на свой пост у раковины, полной грязной посуды. Полшага в сторону… Она наклонилась, чтобы рассмотреть свое отражение в застекленной двери в сад. Увидела она себя под углом 30 градусов и не очень четко, но всё же достаточно, чтобы с ужасом обнаружить торчащий клок волос. Что он мог подумать о ней, он, этот красавец, продавец ножей? О боже мой, ему было над чем посмеяться.
Но он не смеялся.
Нет, и не думал даже. Его золотистые глаза смотрели на нее тепло, с симпатией и, может быть, даже чем-то вроде… Разум Черити не допускал слово «нежность» в ее мысли, хотя именно его подсказывало ей сердце.
Девушка жалела, что не смогла у него что-нибудь купить. С грохотом, нарочно чтобы досадить хозяйке, она швырнула в раковину ворох вилок.
В дверях появилась Эчика.
– Мне бы чистый нож, – сказала она, извлекая из вазы с фруктами лимон.
Яростным движением локтя горничная указала на сушилку. Эчика поблагодарила, разрезала лимон, взяла себе половину, оставив вторую вместе с ножом среди фруктов, и мимоходом отметила про себя, что Черити с этой прической похожа на обиженную скво.
Когда она ушла, Черити забрала нож и вымыла его под краном.
Четыре минуты спустя вошла миссис Мерл с намерением взять банку чатни из шкафчика с консервами.
– Черити, – прошелестела она, с печальной миной рассматривая этикетки. – Вы не находите, что в этом доме отчаянно не хватает… чего-то?
Черити, вытиравшая вилки, издала горлом неопределенный звук, полусердито, полувопросительно, что могло относиться как к словам миссис Мерл, так и к потускневшему металлу приборов, который упорно не желал блестеть, как она их ни терла.
– Мистер Макконахи тут расхваливал мне одну передачу по телевизору. Про коал в окрестностях Мельбурна. Мельбурн – это в Австралии, вы сами знаете, Черити. Они, оказывается, носят своих детенышей в сумках, как кенгуру. Вот ведь удивительная страна, где детки растут в сумках.
– Эти ножи никуда не годятся! – фыркнула Черити и принялась их оттирать, вымещая обиду на предмете своего негодования. – Ручки растрескались, что пятки бродяги, а тупые-то, тупые, ими уже и масло не разрежешь.
Рассеянно взглянув на нее, миссис Мерл взяла с полки банку.
– Мистер Макконахи, – продолжала она, – сравнил телевизор с агентством Кука. Можно совершить кругосветное путешествие за час. Чудо, не правда ли? Но, – перешла она на шепот, открывая банку, – боюсь, мне придется выдержать Мидуэйское сражение[6], чтобы убедить в этом мою сестру.
Уходя, она мельком обратила внимание на горничную. Боже мой! Чем эта крошка причесывалась, колом, не иначе!
Из столовой – где банка чатни заняла место на столе, после того как из нее была извлечена и облизана ложечка содержимого, – миссис Мерл слушала, как суетятся наверху ее юные жилички.
Возбужденный шепоток, нетерпеливый топот молодых кобылок, хлопки двери ванной… Одна из них, должно быть, готовится к выходу нынче вечером!
Селеста Мерл включила под сурдинку радио и, напевая вместе с Фредом Астером первый куплет Me and the Ghost Upstairs, позволила себе еще пол-ложечки чатни.
* * *
В ту секунду, когда Джослин готовился поместить буковки скрэббла – М и К – на колени Элейн Бруссетти, Пенхалигон-колледж огласил звонок.
– Гонг тебя спас! – торжествующе прошептал он.
Студенты встали с дружным вздохом, облегченно застонали стулья, шаркнув ножками по полу классной комнаты. Элейн украдкой собрала деревянные буквы в полотняный мешочек, в то время как профессор Патриция Гельмет стирала с черной доски два часа истории средневековой музыки. У нее тоже вырвался вздох, и даже очень глубокий, но никто из студентов этого не заметил.
– Я чуть-чуть не выиграл, – сердито буркнул Джослин. – Откуда ты взяла этот «дзен»? Спорим, сама выдумала?
– Это буддистская секта в Японии.
Однокашники вокруг гомонили и шумели, как взлетающая стая диких уток.
– Впервые слышу.
– Будет теперь что рассказать внукам… Когда найдешь им бабушку, – засмеялась она и, шутливо ткнув его локтем, добавила: – Хотя твоя Дидо на бабушку похожа мало.
Он дал ей в ответ шлепка. Элейн, смеясь, увернулась, и только Джослин ее и видел, пока складывал учебники и забирал из гардероба свой дафлкот.
Он нагнал ее, тепло укутанную в малиновое пальто из толстой шерсти, в затянутом туманом кампусе, где она нетерпеливо притопывала ножками среди других диких уток – стопроцентно студентов и по большей части селезней.
– Здесь закрытый клуб? – осведомился Джослин, присоединяясь к группе. – Или вход свободный?
– Welcome[7], Джо. Винсент рассказывает нам о приеме у его родителей в субботу.
– Коктейли у него подают такие огромные, что льдинки в них плавают размером с буйки.
– Тебе-то откуда знать, Элейн? – осадил ее Винсент. – Ты никогда у нас не была.
– О… Я просто дважды перечитывала «Гэтсби», – бросила она в ответ и замахала руками своему возлюбленному, как раз выходившему из корпуса sophomores – так называют в американских университетах второкурсников.
Влившись в стайку селезней в теплых пальто, Рой обнял свою дульсинею и в шутку куснул ее малиновый воротник.
– Ну и погодка! – буркнул он. – Идем погреемся где-нибудь?
Появление ладно скроенного бойфренда в шикарной куртке на меху, героя недавнего межколледжного турнира по американскому футболу, спугнуло селезней, стайка стушевалась и отплыла, вновь сгруппировавшись подальше на аллее. Туман набрасывал длинные лиловые шали на плечи кленов.
– Кто выиграл сегодня в скрэббл?
– Я всего лишь невежественный француз. Твоя невеста вовсю этим пользуется и выдумывает слова.
– Неправда твоя, я ничья не невеста. Рой, милый, угостишь нас какао? Твоя очередь, вчера приглашала я.
– На 85 центов, которые у меня выцыганила.
– Я тебе их верну, когда обрастешь бородой до колена, – проворковала девушка, прижимаясь к его куртке. – Ты не идешь? – крикнула она Джослину, который пятился под шумок, зажав под мышкой учебники.
– Ты же знаешь, как я не люблю проигрывать, чего доброго, придется тебе пить какао с солью. И потом, у меня весь вечер занят: пианино для миссис Мерл. А после покер с Драконом.
Он скрылся в ватных клубах.
– Дракон? – удивился Рой.
– Самый настоящий. Который грозит скормить Джо отравленное яблоко, если он не сыграет с ним, то есть с ней, раз в месяц в покер, – мрачно пояснила Элейн.
– Бр-р-р. А ты знакома с этим Драконом?
– Вот еще, нет, конечно. Но я трижды смотрела «Белоснежку» в пятом ряду кинотеатра «Бижу» в тот день, когда у меня выпал первый молочный зуб. Так мы выпьем когда-нибудь это какао, которым ты рвешься меня угостить, Рой de mi corazón[8]?
* * *
Джослин Бруйяр полюбил туман. Что нелегко, когда при малейшей дымке за окном одноклассники зовут тебя Джослин Хмарь или дразнят Молочной Пенкой[9]. Но это было во Франции. В Нью-Йорке над его фамилией никто не смеялся.
Другое дело, если бы его звали Джослин Фог[10].
Он вышел из Пенхалигона, ломая голову над вечной загадкой: как завязать узелок на бумажном платке? Изобретатель клинексов упустил два важных момента: размер маловат, а материал непрочный. Рвется в клочки или сминается в катыш. Невозможно одновременно высморкаться и о чём-то не забыть.
Он лавировал в толпе по проспекту, уже привыкнув к странностям этого города, ставшего почти родным. Еще поражавшей его всякий раз деталью были сизые мазки голубей, так отрадно похожих на парижских.
Ему захотелось навести глянец на свои ботинки. Случай представился у «Мартиз Сода Спринг» на углу 99-й улицы. Юный чернокожий чистильщик, священнодействовавший на краешке тротуара, очень удивился, когда Джослин спросил, как его зовут. Обычно, когда он трудился, согнувшись в три погибели у ног клиентов, они стояли, погруженные в «Нью-Йорк Таймс», – если были одни. Или в разговор – если компанией.
– Робинсон, – ответил он. – Как Шугар Рэй Робинсон. Знаешь его?
– Боксера? А как же.
– Он лучший в мире.
– Лучший в мире – Марсель Сердан.
Паренек так и покатился со смеху. Хорошо было зубоскалить с такими зубками, круглыми и блестящими, как капельки. Может быть, он и на них наводил лоск.
– До встречи в июне! – фыркнул он, старательно начищая ботинки Джослина. – Спорим на ужин с Бэтменом, что Джейк Ламотта сотрет его в порошок?
– По рукам. Хоть я и не знаком лично с Бэтменом.
– Я тоже. Зато хорошо знаю «Хорн и Хардарт» на 7-й улице, – серьезно сказал мальчишка. – Если проиграешь, а ты точно проиграешь, поставишь мне три тройных порции жареной картошки «Джамбо».
– До встречи в июне. Или раньше, чтобы освежить глянец?
– Я здесь каждый день, – с достоинством отозвался мальчик, кладя в карман мелочь. – Тебя как зовут?
– Джо. А тебя?
– Джамп.
– Ты умеешь завязывать узелки на клинексе?
– Это тебе зачем – узелок на клинексе?
– На память. Знаешь, когда надо что-то не забыть. Но клинекс сразу разлетается в конфетти.
– Оторви уголок, всего и делов. Посмотришь и вспомнишь. Всё равно что узелок.
Джослин просиял.
– Как я сам не подумал!
– Узелок не завязал? – хихикнул мальчишка.
Они расстались, дружески хлопнув ладонями.
– Джейка Ламотту все зовут «Бешеный Бык». А ты своего Сердана как зовешь?
– Боксер, который выиграет мне пари.
Джослин побежал к метро. В вышине туман обезглавил небоскребы.
Через двадцать минут он был на углу 78-й улицы и столкнулся с Шик, которая бежала от Коламбуса.
– Как-то ты странно говоришь, – заметил он, когда они поздоровались.
Она провела полдня на записи ролика, рекламирующего очередное лекарство от кашля. После вошедшего в историю декабрьского снегопада[11] Нью-Йорк косила эпидемия гриппа.
– Сироп на основе мексиканских специй, – поделилась она голосом, который шел как будто из ушей. – Эта пакость сожгла мне голосовые связки. Уж я и горло полоскала, и горячее пила, всё без толку.
– Содовой? – предложил Джослин. – Воды с мятным сиропом?
– Не учи ученого, я сразу пошла в ближайший бар. – Она поморщилась. – Освещение там было – синие огни. Все клиенты выглядели смертельно больными. Я сбежала. В следующем заказала сандвич с индейкой.
Они уже подходили к крыльцу «Джибуле».
– И?..
– Как тебе сказать? Мне показалось, что индейка у повара кончилась и он зажарил неизвестное науке животное.
Джослин проводил ее до верхней ступеньки.
– У меня в сундуке осталась коробочка вогезских леденцов[12]. Положишь в рот один и вдохнешь все леса французских гор. Спустишься ко мне?
– Ты лапочка, Джо, но эта съемка вымотала меня вконец. По сравнению со мной выброшенная на камни медуза покажется атомной бомбой. Ты не зайдешь?
– Моя галантность кончается здесь, мужчине нельзя переступать этот порог.
– А ты мужчина, Джо! И даже очень красивый.
Шик нажала пальчиком на его нос, как на кнопку.
– Готово дело! Ты покраснел.
И она скрылась в доме – одна, в то время как он спускался с крыльца и по ступенькам, ведущим с тротуара в его подвал.
* * *
У окна на последнем этаже пансиона чья-то рука отдернула занавеску… Тюль замер у лица Артемисии, на котором были написаны противоречивые чувства, обуревавшие ее всякий раз, когда она наблюдала тайком за своими жильцами. Она радовалась, видя их, таких молодых, веселых, оживленных, но радость эта отзывалась такой же болью в сердце, как и неотделимая от нее тоска по безвозвратно ушедшим дням. Она погладила Мэй Уэста между ушами и согнала его с софы, на которую они поочередно предъявляли свои права, иной раз доходя до драки.
Она только что закончила краситься к предстоящему вечеру. С ее далеких восемнадцати лет, когда Артемисия бывала в обществе ежевечерне, это был ритуал, который она исполняла с пяти часов и крайне тщательно… Правда, в обществе она больше не бывала.
К тому же вынуждена была признать, что с годами процесс нанесения макияжа изрядно удлинился, и это досадно. Она поставила пластинку 78 оборотов на граммофон-виктролу. Зашуршала игла, и зазвучал сладкий голос Бинга Кросби:
You must have been a beautiful baby
You must have been a wonderful child…[13]
А что, если надеть?..
Из ящика японского буфета, на котором красовались английские часы с вестминстерским боем, она достала плоский футляр из кожи ящерицы. Замочек, и раньше-то непослушный, оцарапал ей пальцы. Но они были на месте. Две сверкающие птички с целехоньким муарово- черным оперением. Это украшение было давним подарком Нельсона Джулиуса Маколея, ее красавца-возлюбленного с Парк-авеню, о котором в качестве зятя мечтали все матроны нью-йоркской аристократии, в ту пору, когда она сама была девчонкой, строптивой, капризной и с ветром в голове. Он тогда не знал, что это был прощальный подарок. Артемисия вздохнула.
Оставалось выбрать наряд для покера.
* * *
Его постель была аккуратно застелена, в студии чисто и прибрано. Даже свежие цветы стояли в круглой вазе. Черити не обязана была всё это делать, но делала, потому что ей нравился Джо. И потому, наверно, что он был мужчиной.
Джослин бросил дафлкот и книги на круглый столик Фреда Астера, где они придавили плюшевого олененка Адель, и лег поверх пухового одеяла, подняв глаза к окну-полумесяцу, выходившему на улицу вровень с асфальтом.
Сновали туда-сюда ноги прохожих…
Вернулась ли Дидо? Уроки в «Тойфелл» закончились. Чтобы обуздать свое нетерпение, он взял укулеле (рождественский подарок Силаса) и принялся вяло пощипывать струны, наигрывая Monsieur, monsieur, vous oubliez votre cheval, ne laissez pas ici cet animal, il y serait vraiment trop mal…[14] Песню прервало что-то мягкое, влажное, робко ткнувшееся в его локоть.
– О, привет, Номер пять. Научишь меня когда-нибудь проходить сквозь стены, как ты? – шепнул он метле, которая, судя по всему, была головой песика.
Он погладил его, продолжая высматривать за полукруглым окном пару белых носочков. № 5, верный товарищ, тоже уставился в окно. Он на диво добросовестно выполнял свои обязанности друга человека.
Джослин снова запел во всё горло, заглушая звуки укулеле: Grand-maman c’est New-York, c’est New-York, je vois les bateaux-remorques… Les mouettes me font bonjour, dans le ciel je vois les jolies mouettes, et je sens-z en moi de longs frissons d’amour…[15]
Он как раз начал On n’est pas des imbéciles, on a même de l’instruction, au lycée Pa-pa, au lycée Pa-pil, au lycée Papillon[16], когда раздался стук в дверь, не входную, а в дальнем углу, ведущую внутрь дома. Джослин вскочил, наскоро пригладил волосы, поправил галстук. № 5 сел, как подобает воспитанному псу.
В дверном проеме заколыхалась высокая прическа Селесты Мерл.
– Вы, должно быть, проголодались после целого дня занятий? Я принесла вам кусок орехового торта и стакан молока.
– О, э-э… Спасибо. Вы очень любезны, миссис Мерл.
И в эту самую минуту за подвальным окном простучали каблучки. Джослин с ужасом увидел белые носочки… Он поспешно кинулся к миссис Мерл, рассыпаясь в благодарностях. С единственной целью загородить от нее окно.
– Вы будете в форме к нашему сегодняшнему концерту? У вас что-то усталый вид, юный Джо.
– Не беспокойтесь, миссис Мерл! – почти пропел он боевым кличем Марка Антония, призывающего толпы Капитолия на смерть Цезаря. – Я подготовил вальс из «Евгения Онегина» и «Лунную сонату» Бетховена… э-э, миссис Мерл!
Ну, если Дидо его не слышит…
– О-о! – закатила глаза хозяйка, едва не выронив поднос от восторга. – Я обожаю обе эти вещи.
Джослин взял торт и молоко и остался стоять живой ширмой, холодея от мысли, что сейчас появится Дидо в своей любимой позе, на корточках у самого окна, – так она всегда давала о себе знать. И, о боже милостивый, чего доброго, еще запоет по своему обыкновению: «Поцелуй меня, потом я тебя!»
Чтобы убить в зародыше эту устрашающую перспективу, пришлось прибегнуть к не менее устрашающему кашлю. Миссис Мерл назидательно покачала высокой прической.
– Прилягте отдохнуть минут на десять, вам это нужно. Вы ведь не забыли, правда? Сегодня вечером? Этот, гм, этот… покер?
Она выплюнула последнее слово, как будто выронила склянку с нитроглицерином.
– Нет, нет, миссис Мерл! – зычно выкрикнул Джослин, кашляя. – Положитесь на меня, миссис Мерл!
Он взялся за дверную ручку в надежде, что она поймет и ретируется. Но хозяйка не двигалась с места.
– Позволю себе дать вам совет, – продолжала она, – девочки скоро оккупируют ванную. На вашем месте я бы воспользовалась ею сейчас.
С этими словами она повернулась вполоборота к двери.
– Огромное спасибо, миссис Мерл! Сию минуту так и сделаю.
Но она еще не закончила. Ее палец указывал вниз.
– Это что такое?
Два огонька, два жалобных глаза мерцали из-под разлегшейся на полу кучки шерсти.
– О, это, э-э… Это Номер пять, миссис Мерл. Урсулин песик.
– Я вижу. Что он делает у вас?
– Он заходит иногда ко мне в гости.
– Если он вам мешает…
– Вовсе нет, миссис Мерл! Он нисколько мне не мешает!
Мешая слова с кашлем, Джослин твердой рукой потянул на себя дверную ручку и добавил, хитро блеснув глазами:
