Максимилиан Волошин
Весенний праздник тела и пляски
Спорящих уносит водоворот сарабанды. Протест вырывается то здесь, то там криками «A poil!». Тело, в экстазе танца, старается сбросить с плеч одежду, отбросить движением стана оскорбительные ткани. Греческие пеплумы в повороте танца раскрываются и обнажают профиль фигуры.
Мелькает тело египтянки, продолговатое и золотистое, как плод финиковой пальмы, сребристо-серые мулатки, точно вырезанные из bois de spa[5], бронзовая кожа моделей итальянок, облитая зноем и солнцем, и тело парижанки, белесоватое и обесцвеченное, как стебель травы, выросший без солнца…
Рассвет. Электричество гаснет. Синеватый подводный свет дня льется сквозь окна.
Зал пустеет. Как осенние листья, уносятся последние танцоры бала. На полу, как следы урагана, остались куски разноцветной ткани, обрывки мишурных ожерелий, блестки золота, осколки бокалов, растерзанный букет цветов, забытый алый плащ.
Кое-где в углах еще кружатся забывшиеся в экстазе танца плясуньи, которые продолжают танцевать одни, для себя, не слыша, что угас и рассыпался последний аккорд оркестра, и не замечая, что синеватая зала опустела и поблекла.
