Максим Вадимович Багдасаров
В краю несметного блаженства
Барн Вигель и его компания практически скрылись за сценой. Нужно было поторопиться. Гигантская очередь у лифта не способствовала быстродействию, и Вех стал выискивать другие пути спуска на нижний этаж. Сначала он подумал о том, чтобы банально попытаться спрыгнуть вниз с балкончика. Высота была в два с половиной этажа. Нет, слишком страшно и рискованно, плюс прямо под ним шла драка, и если бы он неудачно спрыгнул и оказался лежащим на полу, то его бы затоптали и даже не заметили. Неожиданно он увидел перед собой, в тени, в направлении сцены, неприметную металлическую дверь, которая была запасным выходом на случай происшествия, закрытую на ключ. Удивительно, что ей до сих пор никто не воспользовался. Справа от двери висела ярко-красная ключница со стеклянной панелью, а над ключницей был закреплён аварийный молоточек. Вех извлёк молоточек (заверещала пронзительная сигнализация), хлопнул им по стеклу и снял с крючка ключи, едва не порезавшись, после чего подбежал к замку, крутанул внутри него ключом и открыл дверь, оставив в ней торчать ключи.
На лестнице было тускло и холодно. Вех спускался вниз, бодро топая ногами по ступенькам. На седьмом этаже он сошёл с лестницы, открыл изнутри такую же дверь, как сверху, и появился у сцены, вскарабкался на неё и побежал в примерном направлении за Барном. Очередная дверь. Разгневавшись, парень сам себе поклялся, что если ещё хоть одна дверь появится на его пути, то он не пожалеет сил и непременно выбьет её. К счастью, далее, через длинный проход с несколькими поворотами, дверей не оказалось, зато оказался настоящий выход на улицу, через который буквально полминуты назад прошёл директор.
На Веха набросился мороз (во второй корпус всех отвели раздетыми, в рабочей форме). Сильнее всего пострадало лицо, принявшее отчётливый румяный окрас. Барн шёл на двадцать шагов впереди, а в одну линию с ним шёл начальник первого корпуса. Больше – никого. Должно быть, начальник второго корпуса проводил директора и вернулся к себе раньше, чем Вех пошёл по проходу, а начальника третьего корпуса Вех увидел самостоятельно – тот шёл сзади, повернувшись спиной, и возвращался в зону своего влияния, в свой третий прямоугольник. Парень переключился на бег и поймал директора тогда, когда он вместе с начальником заходил в первый корпус через задний вход. Возле лестницы произошло странное объяснение.
– Кто этот чудак? – с крайней недоверчивостью стал спрашивать начальник корпуса у Барна. Он был мускулистым и высоким и смахивал на телохранителя, но его голос представлял из себя полную противоположность образу идеального мужчины-защитника, будучи мягким и женственным. До крайностей, конечно, не доходило, но если прислушаться, то можно было уловить явную изящность и продолговатость на окончаниях слов. – Незнакомец? Мне выгнать его?
– Нет, не выгоняй. Между прочим, дурак, это сотрудник твоего корпуса, известный сотрудник.
– Как зовут? – едва слышно шепнул он, а сам продолжал глазеть на Веха, которого видел в первый раз.
– Вех Молди, – шепнул в ответ Барн, раздражённый нелепостью обстановки.
– А-а, Молди! – прозрел начальник, припомнив, как однажды разговаривал с Барном о Вехе. Тем не менее это не отменяло того факта, что физическую оболочку парня он открыл для себя только сейчас. – Запамятовал, извиняюсь. – Он сконфузился и пожал Веху руку в знак сближения. – Меня зовут Берн.
– Барн и Берн, – хохотнул Вех. – Интересная вырисовалась парочка.
– Берн, ты можешь идти, – скомандовал директор, и начальник удалился, продолжая смущённо улыбаться и наверняка внутри проклиная себя за неприятный эпизод. У него был добрый характер.
IV.
– Что ты забыл на заднем дворе?
Разговор продолжался в кабинете на десятом этаже. Приняв вальяжную позу, Барн сидел перед Вехом и неодобрительно на него пялился. Не исключено, что после видеообращения мистера Крауди он планировал заказать сюда обед и в гордом одиночестве его слопать, так как подкрадывалось обеденное время, но появление Веха явно застало его врасплох и нарушило этот план. Вместо еды он извлёк из тумбочки уже знакомую прямоугольную бутылку и отпил из неё, после чего предложил Веху. Вех отказался. Бутылка ловко спряталась в тумбочке.
– Я, – неторопливо начал отвечать парень, – я не нашёл более лучшего решения, чем проследовать за вами, когда начался беспорядок. Честно говоря, я искал у вас помощи.
– Помощи, значит, искал… Что ж, похвально, но я не тот, к кому можно обращаться с вопросом о помощи. Вернее, нет, не так: ко мне, само собой, можно обратиться с этим вопросом, но шанс того, что я дам на него ответ и помогу, крайне невелик. Ты понимаешь?
– Да, я всё понимаю, даже в таком состоянии, в котором я сейчас нахожусь. Вы, Барн, донельзя жестокий и эгоистичный человек. Не принимайте близко к сердцу, если оно у вас вообще имеется, но я готов постоять и ответить за сказанные слова. Вы – деспот и садист. Вы устраиваете шоу, государственное шоу, но в котором при этом страдают и погибают мирные жители. Я не говорю отдельно о вас, я говорю и о Крауди, и о его прихвостнях, и о его последователях, и о его наставниках, руководителях, если так вам будет удобнее. Ха-ха, неужели кто-то в этом чёртовом мире не понимает, что за их новой иконой стоит иконописец, и не один, а несколько иконописцев! Порой я удивляюсь глупости большинства наших людей, но это удивление стремительно перерастает в животный страх. Как бы случайная кинопремьера, как бы случайные беспорядки, совершенно никем не спродюсированные, как бы естественное насильственное свержение власти, как бы необходимая казнь Председателя, как бы незатейливая речь Крауди про сокращение населения… Что это? Скажите хоть вы мне, Барн, хотя и вы входите в эту душегубительную концепцию, в её исполнительный аппарат. Я раскусил вас, чего теперь молча отсиживаться? Поговорите со мной, директор, как нормальный человек с нормальным человеком, или избавьтесь от меня, как вы это сделали с доктором Брайаном. По этой же причине его до смерти избили ваши шестёрки, что он, как и я, рубил правду? Не молчите! Не смейте молчать!
Вех раскраснелся, физиономия его побагровела и стала похожей на созревшую вишню. На этот пламенный монолог он израсходовал все резервы своего истощённого организма, до самой последней капли. За этим резервом не находилось ничего, кроме тощих стенок выжатых, как лимон, внутренностей. Пожалуй, Вех никогда прежде не был так близок к какому-нибудь инфаркту, а то и вовсе к вечной остановке сердца. С этого момента он не мог позволить себе разговаривать громко, отчётливо и приказным тоном, вследствие чего быстро успокоился и сделался молчаливым, приготовившись слушать ответ директора. Барн Вигель пренебрёг вопросом Веха, подошёл к теме с другой стороны и начал с козырей:
– Ряды твоих близких поредели, не правда ли? Перечислю тех, с кем ты имел близость, по крайней мере тех, кого я знаю. Донован – твой бывший друг – изнасиловал девушку, ходил по притонам с компанией полоумных наркоманов и вскоре загремел в Орган Социальной Реабилитации. Элтон – друг Донована и твой знакомый – в наркотическом опьянении согласился на ампутацию ног и заменил ноги протезами, тоже сидит за решёткой. Рокси – девушка, которую ты приютил – была изнасилована Донованом, теперь ходит беременная. Совсем недавно вступила в партию «Нарост», где, если перефразировать сказанное тобой, сидят глупцы, и уже успела добиться в ней кое-каких успехов. Элтон – мелкий начальничек из Надзора – семнадцатого ноября застрелился вследствие увольнения пятью днями ранее. Доктор Брайан – умер от ангины, ха-ха-ха! Элла Молди – твоя мать – скончалась от передозировки лекарствами четырнадцатого ноября, самоубийство. Ролгад Молди – твой отец – давным-давно инсценировал смерть и уехал в далёкие края по работе.
– Зачем вы всё это рассказываете? – залился слезами Вех.
– А затем, чтобы показать, что предпосылки к разладу между тобой и кругом твоего общения проявились задолго до реализации нашего сценария. Если бы меня, мистера Крауди и всех причастных к сценарию тут не было, то, по-твоему, Донован не посмел бы притронуться к Рокси? Не вовлёкся бы в группу наркоманов? А Ролгад? Не ушёл бы он от Эллы?
– Не бегите вперёд паровоза, Барн… – частично успокоился Вех, но слёзы продолжали капать на пол. – Я ничего не понимаю. Ответьте на три моих вопроса, ответьте, пожалуйста, структурированно и развёрнуто, и я отстану. Вопрос первый: откуда вы знаете всю подноготную моих отношений с родственниками, друзьями и знакомыми, откуда досконально знаете их судьбы? Второй вопрос: действительно ли мой отец жив, и что вас с ним связывает, коль вы упомянули о его работе в далёких краях? Третий вопрос: если вас всё-таки что-то связывает с Ролгадом, то знает ли он о том, что Эллы не стало, и какова была его реакция, но это при условии, что он знает?
– Что ж, я буду вынужден начать издалека, из самого дальнего далёка, дабы ввести тебя в курс дела, но сделаю я это максимально аккуратно, ибо можно в прямом смысле слова захлебнуться в рухляди наших дел. Приготовься внимать моей длинной истории, но сперва – предисловие. То, чем я собираюсь с тобой поделиться, является высшей тайной, и мне строго-настрого воспрещено сколько-нибудь распространяться об этом, так что будь добр уяснить для себя два момента. Первое: согласившись дать тебе эти разъяснения, я подвергаю не только свою жизнь, но и всю нашу всеобъемлющую полномасштабную программу огромной опасности. Ты, Вех, невероятно умный парень. Я бы даже сказал, что ты в некотором роде гениален. С самого первого нашего разговора я приметил, что ты не пустой набор кожи, внутренностей и костей, а заключаешь в себе нечто, что принято называть «внутренним стержнем». На протяжении всего времени ты сопротивлялся мощному внешнему давлению, в том числе оказываемому и с моей стороны, и никогда не забывал улучить момент для заботы о своих родных. Ты всегда был на шаг впереди. Именно поэтому я разглашаю тебе наш большой секрет, хотя по-хорошему этим должен был заняться твой отец. И второе: после всего услышанного держи свой рот на замке, ни с кем, даже сам с собой, не обсуждай эту тему и береги тайну как зеницу ока, иначе… Пойми, я не желаю тебе зла и не хочу угрожать тебе, но… согласись, тебе наверняка будет крайне неприятно, если я совершенно случайно загляну в раздевалку, невзначай пошарю в карманах твоего пуховика и – о боже! – обнаружу в одном из карманов коробочку, до отказа набитую наркотическими сигарами?
– Вы и это знаете? – нервно зашевелился Вех.
– Угомонись. Не все люди идеальны. Да, я знаю, но я обещаю, что оставлю это сугубо между нами, если ты, в свою очередь, сохранишь в секрете мой предстоящий рассказ. Это не угроза, но… тебе бы не хотелось загреметь с этим, верно?
– Верно. Я готов вас слушать.
Барн Вигель вышел из кабинета, убедился в отсутствии на этаже людей, закрыл за собой стеклянные двери, сел обратно за стол и принялся за свою историю:
– В первую очередь растолкую тебе о том, кто есть мы, да-да, все эти Барны, мистеры Крауди, их прихвостни и их руководители.
Началось всё с Войны, вернее после неё, примерно семьдесят лет назад. Существовало тогда и своё Правительство, правда, в иной форме, нежели сейчас, и свой Надзор, носивший название Нарпол – народная полиция, и прочие структуры и учреждения, в которые я не буду тебя углублять за ненадобностью. Просто пойми, что тогдашняя жизнь мало чем отличалась от жизни нынешней, за исключением Войны.
Война не была ничьим детищем или проектом, а началась своим естественным чередом, хоть обе стороны о ней и знали и к ней готовились. Люди всегда воевали, но, несмотря на этот факт, конкретно это столкновение носило характер эксперимента, причём, опять же, эксперимента для обеих сторон. Чтобы лучше прочувствовать этот момент и понять его, советую тебе представить, как два боксёра из двух разных спортивных залов по нечаянности встречаются в переулке тёмной ночью. Первый боксёр недавно с помощью тренера изучил новый удар, и второй тоже. Вид у них – угрожающий. Ты представь – шагают навстречу друг другу в безлюдном переулке две горы мышц с измятыми в сотнях различных боёв лицами, шагают и подозревают друг в друге опасность. Нервы не выдерживают, первый чешет лицо кулаками, а второй задирает рукава – эх, как же хочется опробовать эти недавно изученные удары! И вот один из них не справляется с напряжением, замахивается на противника и назначает коронный удар по голове, а противник в свою очередь замахивается на начавшего сражение негодяя, и происходит ошеломительная битва двух атлетов, двух стойких атлантов! Так же случилось и с этими двумя странами, с нашей и с их страной, и вместе с этим невозможно выяснить, кто нанёс первый удар, но удар этот обязан был произойти! Рано или поздно! Его невозможно было избежать! Таковы были рамки судьбы!
Во время Войны (а Война длилась около двадцати лет) испытывалось оружие нового типа – психологическое. Тысячелетиями битв доказывалось, что информационное влияние на человека гораздо страшнее любых винтовок, танков и самолётов. Подав ту или иную информацию под правильным соусом, можно без проблем вынудить прячущегося в окопе солдата сдать всё своё оружие, поднять руки и сдаться, а если он имеет высокое звание – то сдать в плен и весь свой отряд. И последние два столетия модернизировались не гаубицы со снарядами, а способы подачи нужной информации (зачастую дезинформации) и донесения её до врагов. Опять же, я пропущу данные способы, потому как, во-первых, они чересчур тошнотные и чудовищные, во-вторых, ты сам можешь о них узнать, покопавшись в исторических архивах, и в-третьих, это не пригодится для моего дальнейшего повествования.
Наша страна победила, с огромным трудом, но победила. Понимаешь, когда две сверхдержавы вгрызаются друг другу в глотки и зачинают борьбу, это никогда, запомни, никогда ничем хорошим ни для одной, ни для другой стороны не заканчивается. Да, я сказал до боли банальную вещь по типу: «На войне нет победителей», но в контексте глобальных политических элементов данное высказывание в корне меняет свою суть. Если слабая страна захватывается страной сильной, то тут всё лежит на поверхности и выводы напрашиваются сами собой, но дело принимает иные обороты, когда в поединке сталкиваются два идентичных (почти полностью) по своим параметрам государства. Начинается война принципиальная, война, на которой нет победителей, но не потому их нет, что обе стороны несут убытки и жертвы, а потому что ни одна из сторон ни за что в жизни не признает своей слабости перед противником. Это будет равносильно самоубийству и сродни покорному склонению головы перед её отсечением. Ситуацию усугубляет (и делает её цикличной, а то и вовсе непрекращающейся) равновесие, которое обеспечивается и подкрепляется наличием статуса сверхдержавы как у одной, так и у другой страны, а статус сверхдержавы зарабатывается непосильным участием народа, то есть борются, по сути, симметричные системы, отражения в зеркале, как два рассорившихся брата, которые, тем не менее, досконально друг друга знают. Поэтому Война растянулась на двадцать лет, на одну пятую века, на целое поколение. Дабы победить, необходимо было раскрепоститься в некотором роде, прощупать почву на территории врага, выйти за грани уже исследованного и на этой основе придумать нечто новое (я сейчас говорю об оружии), после чего успеть применить это нечто, пока против нас не успели применить уже чужие наработки.
Так уж получилось, что мы первыми внедрили наши наработки, а им, вместо внедрения своих, пришлось выстраивать систему защиты. Инициатива была на нашей стороне, и только через двадцать лет она дала свои плоды в виде победы. Опять же, это не была разгромная победа, и за ней не последовало ни захватов вражеских территорий, ни взятий в плен, ни вынесений невыгодных им условий и так далее. Просто были заключены соглашения об окончании войны и о мире, и всё. Но с этого история и началась. Я не зря в таких подробностях тебе всё это описывал. Без введения было бы затруднительно проследить за ходом мыслей и событий и прийти к тому, как, наконец, одна группа правительственных лиц решилась пойти на кое-какой неоднозначный шаг.
Война, было выявлено, любая война есть величайшее средство пропаганды и мобилизации народных сил. Пожалуй, нет такого страха, который затмил бы собой страх человека перед войной, а учитывая масштаб этого страха (всенародный), у любых других источников, вызывающих страх, буквально нет шансов. Причина этого кроется в нескольких факторах, но самый главный фактор – элементарность и очевидность войны как источника страха. Природу войны можно объяснить на пальцах любому дураку. Лишь однажды попав на поле боя, укрываясь в блиндаже и закрывая уши от разрывающихся неподалёку снарядов, истекая кровью и пытаясь вернуть оторванную ногу на место, ты как нельзя кстати поймёшь, что из себя представляет война, и больше никогда, даже под дулом пистолета, не пожелаешь её повторить и в ней участвовать. Напрягутся все твои извилины (и извилины твоих соотечественников) с целью предотвратить любую возможность военного столкновения. Жить-то каждому хочется…
И вот по окончании Войны заседавшие в Правительстве чиновники, видя, с какими небывалыми темпами восстанавливается страна от разрушений, видя, с каким рвением кооперируются и координируют свои решения люди, видя, какой «благотворный» эффект «подарила» им Война! – видя всё это, чиновники пораскинули мозгами и напоролись на гениальную идею – разработать концепцию намеренного вовлечения населения в военные действия, при этом без наличия объективного противника, соответственно, война должна была быть гражданской. Концепция получила название «Теория социальных циклов». Теория социальных циклов была призвана завуалировать от народа действительные цели Правительства, а также облечь эти цели в мягкие юридические нормы. Что провозглашала теория? То, что существует не зависящая от людей последовательность периодов, на протяжении которых общество или развивается и процветает, или стагнирует и претерпевает всеразличные беды. Лозунгом теории стала фраза: «Хорошие времена порождают слабых людей. Слабые люди порождают плохие времена. Плохие времена порождают сильных людей. Сильные люди порождают хорошие времена». То есть под видом некой новой теории дяди из Правительства намеревались искусственно внедрять по стране войну, тем самым вынуждая народ работать изо всех сил и развиваться в разы быстрее, борясь с невидимым врагом, и управлять временными отрезками продолжительностью по двадцать пять лет каждый. Двадцать пять лет войны с самими собой, двадцать пять лет умеренно-плохих времён, двадцать пять лет умеренно-хороших времён и двадцать пять «золотых» лет, а затем – всё заново. Именно двадцать пять лет, потому что такова приблизительная длительность одного поколения, после чего на свет рождается поколение новое. Это непременно породило бы семейные конфликты и сделало новых людей более управляемыми.
Разумеется, концепция порабощения населения под видом благонамеренности понравилась явно не всем в правительственных кругах, посему мнение разделилось поровну, с небольшим перевесом в пользу тех, кому эта деструктивная идея всё же пришлась не по вкусу. Тогда часть сторонников теории циклов покинула Правительство и организовала Второе Правительство – структуру, жаждавшую реализации своих желаний. Но вскоре Второе Правительство подверглось преследованиям и репрессиям, и его членам пришлось передислоцироваться далеко за черту столицы, почти что к самым границам. Сейчас оно представляет из себя сверхсекретную организацию, войти в которую простому обывателю практически невозможно. Несмотря на то что в отношении Второго Правительства применялись многочисленные карательные меры, оно ни разу не сдало своих внутренних позиций, а только окрепло, обросло надёжной кадровой базой и впилось острыми корнями в землю страны.
Я вступил во Второе Правительство, будучи молодым и перспективным юношей, не без помощи отца, который занимал там одну из руководящих должностей. Иногда сотрудников Второго Правительства заставляют обзаводиться потомством, чтобы восполнять состав новыми кадрами. Им подбирают нужную женщину, она рожает, а после этого от неё обычно избавляются, так что свою мать я не знал и не знаю, но отец пару раз вспоминал о ней и добавлял даже, что за десять месяцев успел её полюбить.
Детство я провёл в специализированном интернате при Втором Правительстве, где с первых лет детишек готовят к будущей секретной работе. Предварительно их разделяют на подгруппы, кто и с какой сферой свяжет свою дальнейшую жизнь. Обычно это деление на сотрудников ведомственных, работающих дистанционно, и вневедомственных, работающих под прикрытием непосредственно в государственных структурах. Мне повезло очутиться во вневедомственной группе, да и отец настаивал, так как вневедомственная деятельность интереснее и ответственнее.
По окончании интерната – в двадцать лет – подготовка моя не закончилась. Меня перевели в главный корпус, где полным ходом шла разработка плана по реализации теории социальных циклов. Как выяснилось, разделение на ведомственных и вневедомственных сотрудников тогда ещё было условным, и все работали в одной куче, придумывая, как бы помягче и побезопаснее внедриться в общество, ибо Правительство было настороже и готовилось в любую секунду разнести нашу организацию. В главном корпусе я и познакомился с Ролгадом, твоим отцом. Судя по его словам, он был ректором Биологического Инженерного Института, когда представители Второго Правительства вдруг нагрянули «в гости» и завербовали его, потому что именно в то время родилась идея о послесмертии, которая требовала наличия под рукой человека, приближенного к научно-медицинской деятельности. Ролгад долго сопротивлялся, желая оставить всё как есть, но его сломали и обязали плясать под дудку Второго Правительства. Проект заработал, закрутились шестерёнки. Твой отец выполнил отведённую ему часть плана – сымитировал озадаченность, когда два студента Биологического Инженерного Института (к тому времени – тоже завербованные молодые люди) создали видимость возникновения некоего послесмертия, и убедил Правительство в исключительности данного явления. Его погладили по головке и, инсценировав самоубийство, сослали в главный корпус, где он по сей день и работает.
Совершив такой манёвр, Второе Правительство почувствовало собственную силу, вкусило власть и начало распространяться по стране, постепенно пробираясь вверх по иерархии государственных должностей. Министерства, Службы и Органы наполнялись нашими людьми. На это понадобилось ещё десять лет. За эти годы Научно-исследовательский Центр Изучения Послесмертия успел размахнуться до необычайных масштабов и стал главным научным учреждением в стране. Одновременно с этим в общество стали активно вводиться разрушительные установки в области любви (например, полиамория и сексуальные извращения), зависимостей (под нашим руководством получили и продолжают получать широкое распространение генетически модифицированная еда и наркотики), работы (беспричинный возврат к длинному рабочему дню), искусства (которого почти не осталось) и всего прочего, что ты видишь вокруг себя. Нам приходилось растягивать все эти нововведения на максимально продолжительный срок, мы не могли и не хотели торопиться: в случае обнаружения мы были бы обречены и разгромлены, и не Правительством, а народными силами. Но когда была достигнута точка невозврата, говоря иначе – когда наши корни просочились к самому ядру государства и поглотили его, – мы выступили стремительно и неожиданно – подготовили в столице для масс красную тряпку в виде фильма, ломающего психику неподготовленного зрителя и давящего мораль подобно давящему тоненькую опавшую лесную ветку тяжёлому сапогу. Вне столицы были проведены локальные озлобляющие выходки, которые также не остались без внимания. Накопившуюся народную злость мы увели от себя и направили прямиком на оболваненные государственные структуры, а сами сделались белыми и пушистыми защитниками общественных интересов. Правительство, конечно, пыталось предотвратить переворот, но кроме как на пару дней сопротивления его ни на что больше не хватило; и только тогда члены Правительства осознали, с каким невообразимым по своей проработанности замыслом они столкнулись. Было поздно что-либо менять. Фильм, беспорядки, взломы Сети, радио и телевидения, штурм Министерства Культуры, штурм Министерства Безопасности, устранение Председателя и его команды, создание партии «Нарост» и возвеличение мистера Крауди.
Кстати, с мистером Крауди я персонально не знаком, но я знаю, что он многое знает обо мне и что он хотел бы как-нибудь со мной встретиться. Времени у него не хватает. К тому же я урывками слышал от тех, кто имел с ним контакт, что судьба его была трагической, а сам он давным-давно прослыл хладнокровным убийцей, чем и привлёк внимание Второго Правительства к своей персоне. Мистера Крауди готовили к своей роли отдельно от остальных, вследствие чего он редко появлялся на людях. Признаюсь, иногда мне его жаль: через столько кругов ада прошёл. У нас в рядовые сотрудники попадают самые ловкие и способные, а сколько испытаний необходимо перенести для того, чтобы назначиться руководителем целой страны… кошмар. Это и всевозможные психологические подготовки (развитие железной стрессоустойчивости, силы воли и логики), и постоянные физические нагрузки, и управленческие методики.
Понадобившись в качестве директора Научно-исследовательского Центра Изучения Послесмертия, я расстался с Ролгадом и с тех пор поддерживаю с ним связь дистанционно. Хочу сказать тебе, Вех, раз уж начал: Ролгад приедет сюда в течение месяца, приедет и заберёт тебя подальше от здешнего хаоса, так что в каком-то плане тебя настигла удача. Он хотел забрать и Эллу, но…
– …но Эллы больше нет, – закончил предложение Вех, устав молчать. – А кто сказал, что я хочу видеть его? – Под словом «его» он имел в виду своего отца. – Кто решил это за меня?
– Ролгад решил, Ролгад! – не понял претензий Барн.
– И кто он теперь мне такой?
– Я не совсем понимаю, Вех…
– Всю свою сознательную жизнь я почитал его и возводил в кумиры, и на каждом углу люди, лишь единожды заслышав мою фамилию – Молди, – готовились пасть передо мной на колени лишь за то, что я являюсь сыном того, кто возвёл послесмертие в ранг величайшего научного прорыва! И что я обнаруживаю, что я узнаю теперь? Что он пошёл супротив себя, супротив своей совести, предал всё и вся, бросил семью, покорился фашистам (а вы и есть самые что ни на есть настоящие фашисты) и убежал со своими работодателями на край страны?
– Вех, ты сильно преуменьшил власть, которой обладает Второе Правительство. Повторюсь, его переломили через колено, почти что поработили. Хочешь – верь, хочешь – не верь, но во время наших с твоим отцом давешних разговоров его глаза то и дело покрывались слезинками, а сам он становился печальным и необщительным. Боюсь, он сожалел и постоянно проклинал себя. Более того, я не досказал о системе компроматов во Втором Правительстве. При заступлении на должность анализу подвергается вся твоя жизнь, поднимаются архивы с документами и составляется кое-какая бумага. Кроме этого, бумага может составляться и в процессе твоей работы, на протяжении нескольких лет. Распространённое явление – так называемая «проверка на прочность», при которой сотрудник временно освобождается от работы (под предлогом отпуска) и выпускается в общество, в то время как за ним ведётся негласный надзор. Обычно новички не упускают возможности как следует оттянуться, думая, что им свыше выпал шанс хотя бы на время избавиться от рабочей рутины, и попутно зарабатывают на свою голову кучу проблем. Я был одним из таких новичков и в те годы страшно согрешил… Рассказывать не буду. Это вопиющий ад… Ну а если новичок со всем справляется, то по возвращении ему просто ставят ультиматум: либо ты, ни на миг от нас не отрекаясь, отправляешься на разведку в государственное учреждение, либо мы отправим на тот свет и тебя, и всех твоих знакомых. Запугивать они умеют: я сам через это прошёл.
– Так вот чего вы боитесь, – осатанел Вех. – Каких-то бумажек. Каких-то пустых угроз. Ваш порог страха очень низок. В вашем интернате вас научили прежде всего бояться, а не думать головой. Был заложен фундамент. Вы строите из себя бесстрашных сверхлюдей, на деле же являетесь – кем?
Тут последовало непредвиденное. Парень подошёл к продолжавшему сидеть в кресле Барну и ногой толкнул его в живот. Спинка кресла отогнулась назад, и толстый директор опрометью полетел на пол. Он запаниковал, лицо его моментально намокло как под струёй душа. Участилось дыхание. Вех навис над ним и вернулся к своей мысли:
– В схватке с обычным представителем народа, с простой жертвой ваших бесчеловечных экспериментов, вы ничтожны и смешны подобно слепым котятам. Вы думали, что огородились от своих жертв и что вас окружают сплошные единомышленники, такие же фашисты. Вы закрылись в стенах Центра Послесмертия, на десятом этаже, в своём жалком кабинетике, в надежде никогда не встретиться лицом к лицу с тем, на кого вы тоннами сбрасывали свои помои. Сравнив меня с Ролгадом, вы заведомо ошибочно предположили, что я так же, как и он, продамся системе и стану в ней очередным винтиком. Вы травили меня и уничтожали моих родных, только бы я сделался вашей марионеткой, вы травили и уничтожали всё общество, только бы оно приняло правила игры. Но я нахожусь под защитой правды и судьбы, а такая защита гарантирует выживаемость и, что немаловажно, упорство в борьбе за справедливость. Хотите, я сам задам себе вопрос: «Что должен был сделать Ролгад, оказавшись в окружении фашистов, которые вынуждали его присоединиться к их числу?» и сам на него отвечу? Он должен был принять последний бой и сделать это с достоинством и гордо поднятой головой. Он должен был невозмутимо возразить. Если хотите, он и вправду должен был отравить себя цианистым калием, залить его себе в горло на глазах у сотрудников вашего Второго Правительства и встретить свою смерть, зная при этом, что он обрёк врагов на неудачу, зная, что он хоть чуточку навредил их плану. Вот что значит – уйти героем. Но Ролгад струсил. Пошёл на сотрудничество. Предатель. Поверить не могу, что это мой отец…
– Ты всё раздуваешь до утопии, – забормотал Барн, лёжа на холодной поверхности и продолжая потеть. – И сколько из людей вышло таких «героев»? Один процент или меньше? Ха-ха-ха! Вех, ну перестань, ну не бывает так, как ты хочешь. Одним словом – утопия, не прекращающаяся веками. Один сумасшедший, безусловно, протянет руку помощи, но на его фоне сотня человек пройдёт мимо. Тем более, Вех, кто тебе поверит? У тебя не осталось шансов, их просто нет. Рокси – состоит в партии «Нарост», она ни за что не переубедится. Мамы – нет. Папа – завербован. Все остальные – сидят по тюрьмам или уже мертвы. Ты и есть один-единственный сумасшедший на этой земле, Вех, и знаешь, где сумасшедшим самое место? В Отделении Психической Реабилитации, ха-ха! Ну, чего молчишь?