Максим Сергеевич Стрельцов
Пятая колонна

Глава 4

– Лагерь этот замечательный. И главное, бесплатный: путевку дает наше министерство, – рассказывал Палкин-старший сыну за чаем после ужина. – Я в школьные годы каждую осень по два месяца там проводил. Карелия – какая там природа великолепная: вековые леса, воздух чистейший, Ладога, Онега… Мы же и с мамой твоей там познакомились. – Он посмотрел на супругу, которая загружала посуду в посудомоечную машину.

– Ты тем еще проказником был, – добавила она и прикрыла посудомойку. – Как чай допьете, сложите чашки сюда и запустите. А я в магазин пока сбегаю. Яйца кончились, молоко, макароны.

– Иди, дорогая. Мы тут еще потолкуем.

Володя сидел по левую руку от отца и смотрел на свое отражение в черной глади остывающего чая.

– Не горбись, это дурная привычка. Сколько можно тебя поправлять? – Отец хлопнул сына по спине. – Не хватало, чтоб ты сутулый ходил.

– Да, папа, – ответил Володя и выпрямился. Его взгляд поднялся от чашки к сахарнице. Вова потянулся взять еще пару кубиков.

– Куда? Ты уже положил себе два куска сахара. Достаточно. Вредно много сладкого есть. – Отец переставил сахарницу ближе к себе. – Так, о чем мы… Да, в лагерь тебе непременно надо поехать. В прошлом году ты хорошую шутку проделал, но в этот раз давай без фокусов.

– Может, все-таки не надо? Я хочу дома остаться.

– Глупости! Тебе обязательно надо поехать. Впечатления на всю жизнь! Со сверстниками из других городов познакомишься, связи полезные заведешь. У нас-то городишко маленький, в федеральных новостях не чаще чем раз в десять лет мелькает. Тихое место без больших перспектив. Мы б тут, наверное, и не осели, если б не климат. Не так уже много в России городов южнее пятидесятой параллели, где зима просыпается только к середине декабря, а весна приходит с первыми днями марта. Но иногда можно и настоящих холодов попробовать. Вот в Карелии какая зима красивая, снежная…

Отец по новой принялся перебирать давние воспоминания. Володя тупо глядел на недосягаемую сахарницу и с еле заметной нервной судорогой, пробегавшей по верхней губе, думал о лагере.

От всех распрекрасных вещей, которые описывал отец, мало что осталось. Вернее, осталось-то многое: здания общаг, столовая, Дом культуры с допотопным кинотеатром и башенкой с часами. За последние тридцать лет они практически не обновлялись. Но даже не это важно: тараканов можно не замечать, обшарпанный туалет можно стерпеть, даже в кинотеатре иной раз хороший фильм покажут. О чем Володя не мог думать без нервного тика, так это о погоде и о сверстниках.

С погодой мириться непросто – лагерь находился в диком лесу, на берегу озера с ледяной водой, и насквозь продувался злющими ветрами. Взращенный под южным солнцем, Володя не был готов к северным холодам. Когда он приехал в лагерь в первый и пока единственный раз два года назад, во время второй четверти, то сразу же свалился с тяжелой ангиной. Когда она прошла, легче организму не стало: до самого отъезда трескалась до крови кожа на руках, не переставая текли сопли, продувало то почки, то шею. Местный фельдшер, вчерашний выпускник медколледжа, на любую жалобу растерянно пожимал плечами и выдавал таблетку парацетамола.

Но главные проблемы приносили сверстники.

Начиналось все хорошо. Когда Володя вернулся из лагерной больницы, ему сразу предложили стать старостой смены. Отчего-то все остальные открещивались от этой работы, как могли. У Вовы же загорелись глаза – неужели он сможет занять важную должность? Потом, наверное, даже грамоту дадут – можно будет похвастаться перед родителями. Отец такое точно одобрит.

Вова проштудировал устав лагеря, который писали еще полвека назад, и сразу же обнаружил, что его никто не соблюдает. Палкин нацепил значок старосты, выданный администрацией лагеря, и принялся превращать уставные нормы в жизнь.

Не прошло и недели, как Володя достал всех сверстников этими правилами, и они принялись мстить настырному старосте: его запирали в неотапливаемом сарае, лупили по ляжкам скакалкой на физкультуре, прятали белье, когда он мылся в душе, измазывали после отбоя лицо, иногда и одежду, зубной пастой или чем похуже. Потом у Палкина начали пропадать вещи и деньги. Последней каплей стала кража умных часов, которые родители подарили ему на день рождения.

Володя нажаловался администрации и пообещал, что, если не примут меры, он донесет на самый верх, в министерство. Это сработало. Наказали сразу весь лагерь: утром выгоняли бегать кроссы на улицу, днем заставляли чинить ветхие беседки на территории, вечером запрещали все игры и позволяли только новости по телевизору смотреть. Володя теперь примерял на себя роль уже не старосты, а надзирателя.

Спустя пару дней такого режима каждому обитателю лагеря хотелось угомонить Палкина любым способом. Однажды вечером, когда часы на башенке Дома культуры били шесть, Володю подкараулили в туалете. Его схватили за руки и за ноги и устроили близкое знакомство с унитазом – на местной фене эту экзекуцию называли «головомойкой». Весь процесс сняли на телефон. Володе, с мокрой головой, трясущемуся от страха и стыда, объяснили, что, если он еще хоть раз кому-нибудь на что-нибудь пожалуется, это видео выложат в интернет. И уж непременно позаботятся, чтобы оно дошло до пабликов родного города Палкина.

Володя урок уяснил, перестал жаловаться в администрацию и до самого конца смены прикидывался больным. Вскоре и наказания для ребят сошли на нет. Жизнь лагеря вернулась в привычное русло.

Дома отец часто спрашивал Вову о лагере, но сын ему ничего не рассказывал. Если бы Володя хоть словом обмолвился о пережитых пытках, то тут же сгорел бы со стыда. Разочаровать родителя, который ждал от сына только успехов и достойного поведения, было немыслимо. Поэтому об исчезнувших часах он сказал, что потерял во время похода в лес, об испорченной одежде – что сам замарал, а о «головомойке» решено было забыть навсегда.

Уже тогда Вова решил для себя две вещи. Первая – ни с кем никогда не обсуждать то, что произошло в лагере. Вторая – отныне он будет держать все под контролем и больше не позволит так себя унижать.

Когда в прошлом году вновь настала пора ехать в лагерь, Володя в ночь перед отъездом симулировал лихорадку. Он настолько волновался и нервничал, что получилось вполне правдоподобно. Родители отвезли сына в клинику, где Володю продержали пару дней и откуда его выпустили как совершенно здорового человека. Но это было уже неважно: очередная смена уехала в лагерь без него. Отец понял, что к чему, но разговора между ними на эту тему так и не вышло.

Рассказ Палкина-старшего о лагере закончился вместе с чаем в его чашке. Володя не решался высказаться против и искал тему, на которую можно перескочить.

– Пап, а ты не узнавал у себя, что за человек к нам приедет из министерства? Хлестов фамилия. Помнишь, я просил тебя?

– Ты про Ивана Александровича? Да, кое-что мне нашептали.

– И что же? – Володя оживился.

– Он будет проверять две школы: вашу и девятую. Обе на хорошем счету наверху, в областном центре. – Он приподнял ладонь, лежавшую на столе около кружки, и оттопырил вверх указательный палец – всегда так делал, когда говорил о начальстве. – Я думаю, будет решаться, как распределять финансирование между школами. Это важное мероприятие.

– Да уж, вся школа на ушах. Директриса и меня привлекла к организации встречи.

– Когда ожидаете гостя?

– Через неделю.

– Вот и хорошо. Значит, накладки с лагерем не будет.

Володя невольно вздохнул и снова ссутулился над кружкой. Чай уже совсем остыл.

– Пап, ты не в курсе, из нашего города еще кто-то собирается в этот лагерь? Грушев, например. Президент девятой школы.

– Нет. Насколько я знаю, от Южного округа ты один поедешь в этот раз. Квоту урезали. Мне пришлось здорово похлопотать, чтобы место досталось именно тебе.

– Спасибо, папа. Большое спасибо, – медленно и обреченно проговорил Володя.

– Про Грушева я слышал, что он в этом году университетскую стажировку будет проходить. Это мне его тетка на работе рассказала. Стажировку проводят каждый год для старшеклассников, ездят раз в неделю в университет на лекции.

Володя встрепенулся, надежда замаячила перед глазами:

– Может, мне тоже на эту стажировку пойти?

– Нет. Она по времени совпадает с лагерем.

Холодным чаем Володя промочил пересохшее от волнения горло.

– Но в лагере я уже был один раз. Можно теперь для разнообразия попробовать стажировку в университете. Это будет хорошая подготовка к экзаменам.

– В лагере тоже хорошо готовят к экзаменам.

– Зато можно познакомиться с преподавателями – полезно для будущей учебы в универе. Да и уезжать из дома не придется. Как ты сказал, только раз в неделю лекции посещать.

– Нет, Вова. – Палкин-старший откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. – Ты уже взрослый, должен вот что понять. Поездку в лагерь субсидирует министерство. Это большая привилегия, и грех ей не воспользоваться. А вот стажировку в университете надо оплачивать самим, таких денег у нас нет.

Володя одним глотком допил чай из кружки: холодный, горький, противный. Он сморщил лицо и весь побледнел.

– Что с тобой? – спросил отец.

– Ничего. Чай остыл совсем.

Он прикрыл ладонью лицо и почесал лоб.

– А что, если… – начал Володя, но в нерешительности запнулся.

– Что «если»?

– Если бы я сам за себя заплатил?

Отец глухо и коротко усмехнулся. Он достал телефон из кармана, набрал на калькуляторе необходимую сумму и показал сыну:

– Карманных денег тут не хватит.

– Да, понимаю. Но, знаешь, – Володя опять почесал лоб, – я начал писать научные статьи на заказ. Для студентов колледжа. Я там многих знаю еще со средней школы.

– Вот как? И много получается заработать?

– Пока сложно сказать. Но я, может, к началу стажировки накоплю нужную сумму. Если повезет.

– Ну что сказать? Пробуй. Времени у тебя до конца первой четверти.

– В старших классах нет четвертей. Мы учимся по полугодиям.

– Ты меня понял. – Отец посмотрел время на телефоне: – Ох, уже семь. Скоро футбол начнется. Пойдешь смотреть в гостиную?

– Нет. У меня там… школьные дела, короче.

– Уроки? Понятно. – Он встал из-за стола. – Прибери тогда тут все, как мать сказала, и запусти посудомойку.

– Хорошо. Пап, постой! – Володя позвал отца, когда тот уже одной ногой вышел из кухни. – Можно тебя попросить никому не рассказывать про… Ну, про мой заработок. Мало ли в колледже узнают по слухам, что каким-то студентам на заказ курсовые пишут. Скандал будет.

– Ладно. Никому не скажу. – Он вышел из кухни, но потом, уже в коридоре, вновь обернулся к сыну: – Так что ты в итоге пишешь: статьи или курсовые? Я так и не понял.

Володя проглотил язык на мгновение.

– И то и другое, – ответил он, наконец. – По-разному бывает.

Отец кивнул, ушел. Володя утер пот со лба.

Глава 5

После уроков старшеклассники в актовом зале готовились к приезду чиновника из министерства.

– Этот стенд – сюда. Второй – рядом с ним. Третий… Давайте его к другой стене отнесем, – командовал Палкин, пока Уваров и Киреевский перетаскивали с места на место двухметровые стенды на металлических ножках.

– Выше поднимайте, выше! – ругался на подручных Володя. – А то паркет поцарапаете.

По сцене устало лавировали ребята из «Пятой колонны» и расставляли инструменты. Они еле волокли ноги – вчера весь квартет полол сорняки на участке завхоза музыкальной школы, чтобы получить от него старую списанную барабанную установку. Несмотря на мозоли на руках, Степа потом весь вечер разучивал ритм-партии для выступлений.

В стороне ото всех, у окна, выходившего на школьный двор, Матвеева и Некрасова перебирали листки со статьями и пытались придумать, в каком порядке расположить их на стендах.

– Что с фуршетом? – окликнул их Палкин. – Валя, к тебе обращаюсь!

– Слышу! – Повернулась к нему Матвеева. – Посуду Уваров сегодня принес, сложила пока в углу возле сцены. – Она указала на серый пакет. – По закускам и десерту приценилась. Сегодня вечером посчитаю, на сколько выйдет, и пришлю тебе список.

– Не забудь, нужно уложиться в бюджет.

– Помню.

Палкин подошел ближе к ним и взглянул на листы.

– Как статьи? – спросил он, глядя на Некрасову.

– Киреевский опять прислал какую-то кашу из пространных рассуждений и грамматических ошибок.

– Уверен, там не все так плохо. – Володя пробежался глазами по одной из статей, которая была подписана Киреевским: – Недурно.

– Это уже отредактированный вариант, – пояснила Аня.

– Тебе надо идти с ним на контакт. – Палкин отложил статью, повернулся к Некрасовой и поставил руки на пояс так, что закрыл локтем невысокую Матвееву: – Объясняй ему, как лучше писать. Главный редактор – это ведь не только критик, но и учитель в каком-то смысле.

– Я не пыталась разве? – Аня закатила глаза и сложила руки на груди. – Ну не того он склада. Ленится даже хоть раз текст перечитать, я это вижу по ошибкам и опечаткам.

Их заглушил перегруженный рев гитары – Рихтер наигрывал мелодию, пока Назарук отбивал ритм. Саша лишь самым кончиком медиатора бил по струнам и вытаскивал из «Виктории» четкий, чистый, пронзительный звук.

– А можно потише? – огрызнулся Палкин, когда Рихтер прекратил играть.

– Мы пока настраиваем инструменты, – ответил Саша.

– Вот начнем играть по-настоящему, тогда очумеешь, – добавил Макаров, который ковырялся в колонке с отверткой и кусачками.

– Чего ты там делаешь? – спросил Володя. – Это школьная аппаратура, ее нельзя разбирать.

– Да ни хрена не работают ваши школьные колонки! Все настраивать нужно!

– Прекращай немедленно! – приказал Палкин. – Если сломаешь что-нибудь, я тебе…

Рихтер ударил медиатором по струнам и громким надрывным аккордом заткнул Палкина.

– Я же просил… – начал было президент, но Саша повторил тот же трюк.

Володя махнул рукой и отвернулся от них.

В актовый зал зашла Эмилия Григорьевна Руновская – высокая женщина с каштановыми кудрями, тронутыми сединой, большими глазами с набухшими веками и морщинистым осунувшимся лицом. В длинном платье в горошек и вязаном кардигане она выглядела как старушка божий одуванчик, но все ученики хорошо знали, что не стоит поддаваться первому впечатлению – под маской кротости скрывалась строгая принципиальная математичка, которая не простит ошибки и при случае не поскупится на двойки.

– Здравствуйте, ребята, – сказала она с улыбкой. В руках у нее был бумажный пакет с проступившими изнутри жирными пятнами. – Не помешаю?

– Здравствуйте, – вразнобой поздоровались школьники.

– Гриша, – обратилась она к сыну, – ты же не обедал? Я тебе пирожки из буфета принесла.

– Ну мам, – тяжело вздохнул Руновский.

Из глубины зала послышался смешок – Уварова развеселило, как Киреевский, надув щеки, изобразил пухлое лицо Гриши. Эмилия Григорьевна увидела рюкзак сына на полу возле сцены и положила пакет на него.

– Мам, мы репетируем, сейчас не до этого, – сказал Гриша и стыдливо опустил голову.

– Ну хорошо, репетируйте, – ответила Руновская и отошла на пару шагов от сцены. – А я тут постою, послушаю.

– Что?! – Гриша испуганно взглянул на мать.

– Что «что»? – Эмилия Григорьевна удивилась реакции сына. – Вы ж все время в гараже пропадаете, а я, знаешь ли, тоже хочу послушать, как мой сын играет.

– Ну… э… я…

Руновский растерялся. К нему сзади подошел Рихтер и шепнул на ухо:

– Давай сыграем что-нибудь.

Гриша оглянулся на Рихтера.

– Все равно надо бы размяться, почувствовать сцену, – продолжал Саша. – Давай, «ШАРЫ» сбацаем? Ты начнешь, а мы подхватим.

Руновский взял в руки гитару и проверил, настроены ли струны.

– Ну как? – спросил Рихтер.

– Ладно. Попробуем, – ответил Гриша.

Руновский сел на край сцены, согнулся над гитарой и начал перебирать струны, резво бегая левой рукой по ладам. Рихтер прислушался к мелодии, подкрутил громкость на колонке и стал подыгрывать Руновскому, еле касаясь струн, чтобы не заглушать его гитару. Спустя пару тактов ритм подхватил Степа. Прислушиваясь к его барабанам, словно к метроному, гитаристы заиграли в унисон, и Рихтер запел «Дзифт». Микрофон поставить еще не успели, поэтому голос Саши, густой и глубокий баритон, расплывался на фоне музыки, но создавал ощущение некоего паранормального присутствия – будто пел не человек со сцены, а призрак из потустороннего мира.

Ребята сыграли один куплет и припев. Когда они закончили, немногочисленная публика в зале отблагодарила их аплодисментами. Даже Уваров и Киреевский, которые еще минуту назад смеялись над Руновским, теперь подошли к сцене с горящими глазами и хлопали сильнее всех.

– Блин, круто! – воскликнул Киреевский.

– Ой, молодец, Гришка. – Эмилия Григорьевна широко улыбалась, приложив ладони к груди. – Все молодцы!

– «Пятая колонна» лучше всех, – сказала Некрасова, глядя на Рихтера.

Саша тоже посмотрел на нее и улыбнулся в ответ. Палкин заметил эти переглядывания, демонстративно поднял вверх руки и пару раз громко хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание.

– Не блестяще, конечно, но недурно. – Он повесил улыбку себе на лицо.

– Недурно? – возмутился Макаров. Он не играл с остальными, потому что чинил колонку. – Ты хоть что-нибудь понимаешь в музыке?

– Здорово, что у нас в школе есть такие талантливые ребята. – Палкин сделал вид, что не заметил слов басиста.

– Э! Слышь, я к тебе обращаюсь! – Макарова это разозлило. Он отложил инструменты и встал из-за колонки.

– Коль, не надо, – попытался успокоить его Рихтер.

– Не ну ты слышал? «Недурно», – Макаров передразнил снобистскую интонацию Палкина. – Типа понимает в музыке больше нашего и может кого-то оценивать.

– Я не хочу никого обидеть. – Володя нарочно даже не смотрел в сторону Коли. – Вы замечательные музыканты – это сразу видно. Но выбор композиции… Я думаю, это не совсем то, что может понравиться нашему гостю.

– Мы играем то, что нравится нам, – ответил Саша. – И нас слушают такие же, как мы.

– На ваших личных концертах – пожалуйста. Но тут, Саш, другой случай. Не вам выбирать, что играть. – На последней фразе улыбка Палкина перестала быть искусственной и стала искренней.

– А кому выбирать? Тебе, что ли? – Колю все больше задевало поведение президента школы.

– Я думаю, – Палкин поднял вверх указательный палец и повысил голос, чтобы перебить Макарова, – лучше всего сыграть гимн России.

– Что? – усмехнулся басист. Остальные участники группы удивленно переглянулись.

– Да! Уверен, это то, что нужно.

Палкин с удовольствием наблюдал за растерянными музыкантами. Боковым зрением он заметил, что Некрасова смотрит на него. Володя расстегнул пиджак и засунул руки в карманы брюк – так, по его мнению, выглядит поза уверенного в себе человека. Палкин слегка повернул голову в сторону окна, чтобы Аня могла видеть его профиль – он считал, что так кажется симпатичнее.

– Знаешь, Вов… Нет, это уже слишком. – Рихтер выдернул шнур из гитары.

В этот момент в актовый зал зашла директриса.

– Здравствуйте, ребята. – Она оглядела зал. – О, Эмилия Григорьевна, вы тоже здесь? Пришли послушать сына?

– Да. – Руновская подошла к ней поближе. – Ребята замечательно играют. Вот только ваш президент, – она пренебрежительным жестом указала на Палкина, – считает, что разбирается в этом деле получше, чем музыканты.

– Елена Николаевна, рад, что вы зашли! – Володя перебил Руновскую и радушно распростер руки, обращаясь к директрисе. – Как раз думал, хорошо бы вам все показать.

– Показывай, Володя, как вы расходуете наши тридцать тысяч. – Директриса прошла мимо Эмилии Григорьевны и встала рядом с Палкиным.

– Ты слышала? – спросила Аня у Матвеевой. Они обе стояли в стороне, у окна.

– Что?

– Директриса сказала, что дала на мероприятие тридцать тысяч. Володя говорил только о пятнадцати.

– Оговорилась, наверное, – Матвеева пожала плечами.

– У вас конфликт с музыкантами? – первым делом спросила директриса у Палкина.

– Ну какие могут быть конфликты, Елена Николаевна? Я предложил ребятам сыграть гимн России для нашего гостя. Думаю, в рокерской аранжировке это будет шедевр.

– Замечательно, – сказала директриса. – А у нас еще есть гимн области. Вы знаете его? Там замечательный патриотичный текст. – Она глянула на музыкантов. Парни собрались в центре сцены и, хлопая глазами, смотрели на директрису и президента.

– Точно! – воскликнул Палкин. – Гимн России и гимн области. Прекрасная идея. – Он смотрел на «Пятую колонну» и еле сдерживался от смеха: – Ребята, это будет бомба! Это ваша минута славы! Вы будете бесподобны! Я уверен, это очень понравится нашему гостю из министерства, – шепнул он директрисе, ударив на слово «очень».

– Прекрасно, – ответила Елена Николаевна.

Рихтер переглянулся с друзьями. Он поразмыслил минуту, потом вышел вперед и обратился к директрисе:

– Елена Николаевна, извините, но гимны мы играть не будем. Мы собирали группу как раз для того, чтобы перестать играть гимны, марши, классические романсы и серенады. Мы рок играем. Понимаете? Вот «ШАРЫ» только что сыграли, всем вроде понравилось.

– Да, ребята замечательно играют, – подтвердила Эмилия Григорьевна.

– Хотите, мы вам сейчас сыграем что-нибудь? – предложил Саша.

– Не нужно, – директриса жестом остановила музыкантов, которые уже направились к инструментам. – Вам, молодым, это, может, и нравится, но старшее поколение предпочитает более традиционные композиции.

– Мне нравится, хотя я тоже из старшего поколения, – подметила Руновская.

– Эмилия Григорьевна, я тоже мать и все понимаю, – снисходительно заметила Елена Николаевна. – Тут ваш сын играет. Вы априори не можете быть объективной. – Она снова посмотрела на музыкантов: – Ребята сыграют, что нужно. Я думаю, они без проблем подстроятся.

– Я тоже так считаю, – добавил Палкин.

Рихтер в раздумьях стучал пальцами по деке гитары.

– Ну ладно, – сказал он спустя минуту и повернулся к друзьям: – Собираемся, ребят.

– Что? – одновременно спросили директриса и президент.

– Уверен, вы легко найдете музыкантов, которые сыграют вам гимны, – пояснил Саша. – А мы – сцену для нашего репертуара.

– Вот как. – Палкин прикусил губу от злости.

– Да, вот так, – поддразнил его Рихтер. – Ищите другую группу.

– Это проблема? – директриса посмотрела на Володю.

– Нет. Ничуть, – ответил Палкин. – Музыкантов нынче как грязи. Найду других. А эти пусть играют, где им нравится: хоть в переходах, хоть в кабаках.

– Не вижу в этом ничего плохого, – сказал Саша.

– Тогда, – Елена Николаевна перевела взгляд на Рихтера, за спиной которого парни уже собирали инструменты, – можете идти. Творческих успехов.

– Ага, спасибо, – сказал Саша, повернувшись к ним спиной.

Первым спустился со сцены Руновский. Мама взяла его гитару, сам Гриша закинул на плечо рюкзак и откусил пирожок из просаленного пакета. Вместе они вышли из зала. Следом к выходу потянулись Назарук и Макаров, которые вдвоем выволокли барабаны и бас.

– Пацаны! – окликнул их Киреевский. – А вы что, где-то еще играете?

Не успели музыканты ответить, как его позвал Палкин:

– Ваня! В коридоре еще три стенда остались. Притащите их вместе с Сережей.

– Ладно, – ответил Киреевский и прошел мимо музыкантов. – Пойдем, Серега.

Уваров трусцой побежал за ним. Макаров и Назарук следом вышли в коридор в охапку с инструментами. Последним со сцены спустился Рихтер. Перед уходом он обернулся и посмотрел на Некрасову. Она стояла дальше всех, у окна, и тоже смотрела на Рихтера. Она пошла было ему навстречу, но на полпути ее остановил Палкин, схватив за локоть:

– Аня, покажи Елене Николаевне статьи, которые вы с Ваней подготовили.

– Да, я хотела бы взглянуть, – сказала Елена Николаевна.

Аня посмотрела на директрису, потом на Володю, потом на Сашу, который стоял у выхода, а затем снова на директрису. Некрасова нервно теребила воротник. Отчего-то застегнутая на все пуговицы блузка, узкая юбка и туфли на каблуках казались ей сейчас особенно тесными и неудобными.

– Хорошо, Елена Николаевна, давайте посмотрим, – сказала наконец Некрасова.

Она повела за собой директрису и Палкина к подоконнику, где лежали листы со статьями. Рихтер посмотрел ей в спину и, расстроенно опустив голову, вышел из зала.