Максим Привезенцев
Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники
– Ни разу.
– Это и не удивительно, – продолжал мой собеседник. – Кальянные, где курят томбак, теперь можно найти только далеко в провинции, чаще всего на востоке, ближе к Афганистану. В Тегеране, Тебризе, Исфахане и других крупных городах, повсюду в ходу европейский и арабский стиль. Так часто бывает. Традиция с Востока попадает на Запад и возвращается оттуда совершенно преображенной.
Кроме «томбака» в старые времена курили еще и «журак» – это уже ароматизированный табачок, изрядно сдобренный патокой. Из Ирана он почти ушел, зато его курят в Индии. Журак – сильно измельченный лист, и поэтому он не так интересен. Массовое производство и не слишком тонкий вкус.
Вообще, к сожалению, большинство курильщиков предпочитает у нас контрабандные западные сигареты. Даже знаменитые в прошлом иранские марки «Бахман», «Фарвардин», «Ордибехеш», «Тир» или вообще исчезли, или стали отравой для бедняков. Тут как с чаем. Выращиваем свой чай, а пьем китайский, индийский или цейлонский.
Кальянный табак – конечно, другое дело. Но и здесь преобладает арабский муассель, в котором, собственно, табака, очень мало. Однако я вам принес образцы, – и Муса передал мне несколько свертков…
…Об образцах лучшего иранского табака мы договорились еще месяц тому назад, когда беседовали первый раз по скайпу. Возвращаясь из большого путешествия, я всегда делаю лимитированную серию сигар с местными табаками. Можно сказать, что это моя личная традиция. В современных сигарах персидский табак не просто редкость – я таких сигар не знаю. А если я не знаю, значит, скорей всего, их нет. Так что в новых наших сигарах будет интрига, приятно оказаться первым…
Понравившийся мне лист я нашел, причем довольно легко. Муса был профессионалом, и выбирать было интересно. Я отобрал несколько вариантов, остальное – вопрос искусства и вдохновения. Надеюсь, пройдет не так много времени, и мы вместе с Мусой продегустируем мою иранскую сигару.
Жаль только, вряд ли это случится в Тегеране. Скорей, где-нибудь в Баден-Бадене или в Венеции. Что поделать? – так устроен мир, так закручены линии нашей жизни…
В свою очередь наш родной тоталфлеймовский кальянный табак произвел на Мусу очень сильное впечатление. Когда мы закурили, он просто расплылся в улыбке от удовольствия. Это было предсказуемо. Муса за этот вечер несколько раз дал пронять, что в его вкусе крепкие сорта, а у нас с этим как раз все в порядке. Ведь в дыме обычных современных иранских кальянов «услышать» настоящий табак – задача богатого воображения. Различить его там невозможно.
Total Flame – совершенно другое дело. Поэтому в Тегеране, да и по всей Персии, он был обречен на успех. По крайней мере, в этом меня заверил в кальянной над рекой Дарбанд у подножия горы Точала Муса Агахи – один из самых известных табачников этого города.
– Old school, – сказал он мне, – old school. Этот табак вернет нас к нашей собственной старой школе.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,
стремительная.
I. Прибрежный гламур и голый Хомейни
Покидать Тегеран не хотелось. В этом городе можно было прожить неделю, месяц, изучить его закоулки, долгими вечерами разговаривать с людьми, тусоваться ночи напролет на запретных вечеринках… Бывают такие города на земле, я их называю «обязательными к посещению», но это тоже слова. Они затягивают тебя, дразнят, очаровывают. Однако время, время… Хочется прожить тысячу жизней, а тебе дана только одна. Ритм у нее собственный, властный и чарующий.
…Из Тегерана мы ушли на север через горные перевалы. Высота – под три тысячи метров. Узкий серпантин ведет все выше и выше, справа – горы, слева – обрыв, слева – горы, справа – обрыв. Километров через сто от столицы уперлись в пробку. Оказалось – жуткая авария, машина улетела в пропасть. Хвост был длиной почти в десять километров. Объезжали его по «встречке», и из-за поворота выскочили прямо в объятия к полицейскому. Однако персидский гаишник не стал устраивать мелких разборок. Он просто отошел в сторону и показал знаком: «Проезжайте!».
Горная дорога – повсюду горная дорога. Красота невероятная. Леса поднимаются ввысь по склонам, а над всем этим великолепием царят вечные льды Дамаванда, первой вершины Персии, того самого вулкана, в сопле которого томится злой дух Биварасб. Сказки, конечно. Но природа оживает только тогда, когда она населена историями и преданиями…
Спускаясь с гор, падаешь прямо на Каспийское побережье.
На карте у нас было обозначено где-то 20 городов, но на самом деле это были 300 км бесконечных пляжей, вилл, отелей, ресторанов. Чистая классика Ривьеры: с одной стороны море, пляжи и шезлонги, с другой – сине-зеленые горы, впереди серой лентой вьется и зеркалит на солнце дорога.
Начался совсем другой Иран, такого мы еще не видели. Автопарк вокруг – и тот изменился, как только мы выехали на побережье. В Тегеране мы видели в основном иранские машины – вариации на тему «реношек» прошлого века. И в дополнение к ним – произведения европейского автопрома двадцатилетней давности плюс «хюндай солярис» forever. А тут пошли немецкие и английские лимузины, джипы премиум класса, «мерседесы», «бэхи», «порше» и «астон-мартины», как где-нибудь на Рублевке или на Елисейских полях. Картину изящно дополнили три или четыре «ламборджини» и одна «феррари». Явно не бедный край…
«Иваныч» наконец обрел 95-й бензин и летел, как птица. Но как раз тут двигаться хотелось со всеми остановками. И первую остановку мы сделали в Рамсаре.
Этот удивительный городок создавал такое ощущение, что ты не на иранском побережье Каспия, а где-нибудь в Сан-Ремо или Каннах. Только девушки в мусульманских одеждах возвращали к реальности. А так – солнце, море, пальмы. Вальяжные люди, шик, блеск, глянец. И гортанные крики муэдзинов доносились откуда-то издалека…
В местной кальянной компания молодых ребят встретила нас возгласами «Liberty forever!». Картинку довершил пляшущий голый Хомейни в смартфоне. Не знаю уж, монтаж это или какие-то реальные кадры, но он вводил местных парней в чистый экстаз. Я даже подумал: жаль, что советское время закончилось задолго до начала цифровой эпохи. Увидеть Сталина или Брежнева, размахивающих своими причиндалами, тоже было бы забавно.
…Рамсар состоит из ресторанов, отелей, вилл, пляжей и дворца Пехлеви. Но дворцы в Иране мы видели, так что решили не тратить время. Ну, жил-был шах. Ну, не стало шаха. Что ж, мы знаем, бывает. Шах и мат.
Куда интереснее представить себе, какая в этих местах играла жизнь в минувшую эпоху. Как-то мне попался в руки фотоальбом с фотками, сделанными в 60-е годы на острове Киш, еще одном знаменитом иранском курорте. Все в этих фотографиях свидетельствовало о невероятной свободе, каком-то удивительном джазовом настроении. Увы, этот Восток теперь давно в прошлом. Где тот Киш, где тот Рамсар, где тот Бейрут и та Александрия, в конце концов?..
Времена меняются, законы меняются, но меняются ли люди – вот в чем вопрос.
За несколько дней в Иране мне показалось, что все-таки нет. Но, быть может, это обманчивое впечатление.
II. Люди и революции
…Так мы и двигались по побережью от отеля к отелю, от пляжа к пляжу. Заночевали в Реште – самом большом городе по пути к границе. Решт – центр северной иранской провинции Гилян. Коренное население Гиляна – гилянцы и талыши. Гилянцы говорят на одном из диалектов фарси, талыши – тюрки. Есть еще курды и азербайджанцы. Иран вообще многонациональная страна, но никаких национальных проблем мы ни разу не заметили. Может быть, дело в том, что ислам не признает разделение на отдельные этносы, и это одна из его сильных черт.
Земля Гиляна – Каспийское побережье и северные склоны Эльбурса – как раз именно та Персия, которая всегда была связана с Россией. Отсюда Степан Разин увел свою персияночку, чтобы утопить в Волге. Здесь бродил Хлебников. Здесь сочинял свои «персидские стихи» Есенин:
«Ты сказала, что Саади
Целовал лишь только в грудь,
Подожди ты Бога ради,
Обучусь когда-нибудь».
Где-то я прочитал очередную современную байку, что, дескать, Есенин никогда не был в Иране и сложил свои знаменитые строки, сидя в бакинской гостинице. У нас очень любят развенчивать легенды. Однако это далеко не так.
И Хлебников, и Есенин на самом деле бродили по иранскому Каспию, и местные их приключения связаны с одной из самых интересных и теперь почти забытых страниц истории ХХ века. В двадцатых годах, на исходе Гражданской войны, здесь существовала ни больше, ни меньше, как Гилянская, а потом Персидская Советская Социалистическая республика.
…Дело было так. Весной 1920 года весь Северный Иран был охвачен восстанием против шаха и поддерживающих его англичан. В это время в Энзели, главном иранском порту на берегу Каспийского моря, откуда сегодня уходят паромы и в Астрахань, и в Туркменбаши, стоял российский каспийский флот, который увели из Баку англичане и белогвардейцы. И красным этот флот очень хотелось получить обратно. Жалко было кораблей.
В мае из азербайджанской столицы вышла красная флотилия под командованием Федора Раскольникова и Серго Оржоникидзе. Задача была одна – вернуть добро. Раскольников выдвинул англичанам ультиматум, и они, наученные горьким опытом азербайджанской кампании, решили уступить. Флот вернулся в Баку. Но ситуацией воспользовались персидские повстанцы.
4 июня повстанческие отряды Мирзы Кучек-хана заняли Решт. Их лозунги были просты и полностью созвучны эпохе: «Шаха долой! Англичан долой! Власть – нам!»
В тот же день была провозглашена Гилянская Советская Социалистическая республика. Во главе ее встал сам Кучек-хан и местные коммунисты, а войсками командовал Василий Каргалетели, русский полковник и генерал армии демократического Азербайджана, перешедший в 1920 году на сторону красных. Эта жизнь еще ждет своего приключенческого романа. Каргалетели родился в Тифлисе в грузинской аристократической семье, учился в Петербурге в академии Генерального штаба, геройствовал на Первой мировой войне и ловил крупную рыбу в мутной воде закавказской политики, пока через Кавказский хребет не перевалили красные. Гилян – это был его звездный час, однако в последний момент удача всегда ускользала из рук бравого полковника. Так случилось и на сей раз. Каргалетели не рассчитал, что и Кучук-хан, и большевики – ненадежные союзники, и его поход на Тегеран захлебнулся.
Следы этого очередного героя смутной эпохи теряются в 30-х годах то ли на Ближнем Востоке, то ли в СССР. По крайней мере, дата его смерти никому не известна…
Но год с небольшим на этих берегах царило полное безумие. Революционные лозунги, соединенные с мистическими ожиданиями шиитов и приправленные персидской экзотикой, создавали такой романтический коктейль, что устоять на ногах мог только каменный истукан. И уж точно не поэт. Поэтому не случайно именно в Гилян так рвался Хлебников, всегда увлекавшийся Персией. Самое удивительное – что он здесь делал? Оказывается, он читал лекции. Кому, на каком языке – это осталось загадкой, известно только, что еще он подрабатывал учителем у детей самого Кучум-хана.
Итогом этого путешествия стала знаменитая поэма «Труба Гуль-Муллы»:
«Полетом разбойничьим,
Белые крылья сломав,
Я с окровавленным мозгом
Упал к белым снегам
И алым садам,
Терновников розгам.
И горным богам
Я крикнул:
«Спасите, спасите, товарищи, други,
спасите!»
И ресницей усталою гасил голубое пожарище,
Накрыт простыней искалеченных крыл.
Горы, белые горы».
У Есенина же все вышло проще. Он приехал сюда навестить старого приятеля. В Гиляне воевал Яков Блюмкин, левый эсер и убийца германского посла, графа Вильгельма фон Мирбаха.
Блюмкин вообще любил Восток, интриговал в Стамбуле, безумствовал в Персии, ходил с Рерихом на Лхассу. С Есениным его связывала давняя дружба. Именно он, всесильный чекист, в 1918 году водил молодого поэта смотреть, как «расстреливают несчастных по темницам». И на персидских берегах приятели встретились вновь…
…Вероятно, к счастью для персов, история Советской власти на Южном Каспии оказалась достаточно короткой. В феврале 1921 года большевики заключили с шахом мирный договор и начали постепенно эвакуироваться. Кучук-хан в свою очередь повел войска на Тегеран, но опять вынужден был отступить. К осени советские части полностью покинули страну, и Кучук, раздосадованный поражением, решил расправиться с местными коммунистами. Это стало его роковой ошибкой. В Гиляне началась своя собственная небольшая гражданская война, и шаху ничего не оставалось, как взять реванш.
В ноябре в Решт вошли правительственные части. Мирза Кучук-хан бежал в горы и банально умер от холода. В Реште его голову выставили на пику и еще несколько месяцев демонстрировали обывателям. Судьба его детей, питомцев Хлебникова, тоже, скорее всего, сложилась печально.
Так закончилась первая иранская революция.
III. Старец Горы и его райские воины
К смертям и казням Гиляну не привыкать. Эти места хранят особую печать тайны и крови. Ведь на склонах Эльбурса, между Казвином и Рештом стоит, и тысячу лет тому назад стоял знаменитый Аламут, замок Старца Горы, главы секты ассасинов, легендарных бесстрашных убийц, несколько веков наводивших ужас на Восток и Запад. Сегодня их назвали бы террористами, но каждая эпоха требует своих понятий. Романтические герои, не знавшие страха смерти, пытались перекроить мир по собственным лекалам. И само их имя осталось в десятке языков и наречий.
Говорят, слово «ассасин» происходит от арабского «хашишин» – любитель гашиша. Но от него же происходит французское assassin, итальянское assassinо, и так далее. Злодей, профессиональный убийца – почти во всех языках Запада у одного и того же дела один и тот же корень …
На самом деле ассасины – одно из интереснейших идейных течений в исламе. Их еще называли «низаритами» или крайними исмаилитами, – очередной привет моему бухарскому приятелю Исмаилу из фонда Ага-хана. В Азии все рифмуется. Суфии, исмаилиты, Ага-хан, Тамерлан, Гурджиев, Семевский. Эти люди оставили следы, и я иду по их следам. Последователь, преследователь или наследник? Любопытный вопрос.
История ассасинов настолько же романтична, насколько и безумна. Основателем этого движения был Хасан ибн Сабах, учившийся вместе с Омаром Хайямом и будущим великим визирем империи сельджуков Низам аль-Мульком в одной медресе в Нишапуре у имама Муваффака. Они, вероятно, составляли великолепную компанию. Сохранились свидетельства, как юноши бродили втроем по городу – красивые, талантливые, верные друг другу. Каждого из них ожидало блестящее будущее.
Друзья тогда дали клятву, что тот, кто добьется большего успеха, поможет остальным. Низам, ставший визирем, призвал Хасана к себе, но все испортила ревность. Хасан понравился султану, и аль-Мульк испугался за свое положение. Саббаха оговорили, и ему пришлось бежать.
Визирь жестоко поплатился за свое предательство. Не прошло и десяти лет, как он стал одной из первых жертв ассасинов.
Так иногда кончается школьная дружба.
…В юности Хасан много странствовал и много учился, а к сорока годам принес клятву на верность Абу Мансур Низару, сыну фатимидского халифа аль-Мустансира, которого считали скрытым имамом и Махди – пророком Грядущего. Вскоре ему удалось захватить неприступную горную крепость Аламут, обратив всех его обитателей и защитников в свою веру. С этого дня его и стали называть Старцем Горы.
Свое учение Хасан изложил в книге «Новый призыв», и его призыв действительно не был похож ни на что иное на земле. Хасан показывал своим последователям грядущий рай на земле, и за него они готовы были последовать на небо.
Ассасины никогда не убивали тайно. Они делали это у всех на виду, при большом стечении толп. Их жертвами становились аристократы и муллы, европейцы и азиаты, крестоносцы и правоверные сунниты. Они не знали никаких различий и просто резали тех, на кого укажет их Старец. Никто не мог предугадать его решений.
Ибн Саббах провозгласил себя спасителем «скрытого имама». Дескать, он нашел его еще во младенчестве, освободил и привел в Аламут. На протяжении столетий его последователи верили, что он скрывается до срока где-то в их крепости.
Столетиями ассасины наводили ужас и вдохновляли на подвиги людей и на Западе, и на Востоке. Покончить с ними сумели только монголы. Но и несметным полчищам Хулагу некоторые замки сопротивлялись по 20-30 лет. Горстка защитников – против сотен тысяч…
…По рассказу Марко Поло, побывавшего в Аламуте во второй половине XIII века, в своей обители Старцы Горы создали настоящий прообраз рая. Они развели «большой отличный сад в долине, между двух гор; такого и не видано было. Были там самые лучшие в свете плоды. Настроили там самых лучших домов, самых красивых дворцов, таких и не видано было прежде; они были золоченые и самыми лучшими в свете вещами раскрашены. Провели они там каналы; в одних было вино, в других – молоко, в третьих – мед, а в иных – вода. Самые красивые в свете жены и девы были тут; умели они играть на всех инструментах, петь и плясать лучше других жен. Сад этот, – толковал старец своим людям, – есть рай. <…> Входил в него только тот, кто пожелал сделаться ассасином. При входе в сад стояла неприступная крепость; никто в свете не мог овладеть ею; а другого входа туда не было».
В этом «раю» ассасины проходили «полный курс боевой подготовки, учась убивать кинжалом, мечом, удавкой и ядом, принимать в целях маскировки обличье купцов и нищих, музыкантов и священнослужителей».
…Другой современник, Абдель-Рахман Дамасский так рассказывал о методах воспитания в Аламуте идеальных убийц и воинов:
«Предводитель ассасинов приказал вырыть в своем зале для аудиенций глубокую и узкую яму. По его выбору какой-нибудь из старших учеников забирался туда так, чтобы была видна одна голова. Вокруг его шеи размещали круглое медное блюдо из скрепленных между собой половинок с отверстием в центре. На блюдо наливали немного крови, так, что казалось, что на нем лежит свежеотрубленная голова.
После этого в зал вводили ассасинов-новичков. Хасан обращался к голове с требованием рассказать собравшимся о том, что она видела в загробном мире. И «мертвая плоть» открывала глаза и на все лады принималась расписывать прелести рая. Когда рассказ заканчивался, «Старец горы» гордо сообщал обманутым, что только ради них он на время оживил мертвеца, дабы они узнали от него об уготованной им загробной жизни. А когда потрясенные новички удалялись из зала, несчастному обманщику тут же на самом деле отрубали голову и вешали ее на всеобщее обозрение, дабы никто не мог усомниться в могуществе и правдивости Хасана».
…Но это был рассказ врага, помещенный в книгу «Искусство лжи». Так что стоит ему верить или нет, каждый может решить сам для себя. А вот реки молока и вина, а также прекрасные гурии, скорее всего, были в этом замке простой повседневной реальностью. По этому поводу, помимо воспоминаний Марко Поло, сохранилось и множество других свидетельств.
Но самым существенным, конечно, становились не вино и девушки, не обманы и трюки, а глубокая вера в преображение мира, который исмаилиты связывали со своим скрытым имамом. Рай – раем, но их цели находились на земле. И ни единый проворовавшийся чиновник, не единый жадный наместник или кровавый завоеватель не могли спокойно жить, пока Старец Горы вершил суд из своего неприступного замка…
…И нынешний житель Женевы, один из богатейших и влиятельнейших людей на земле, глава исмаилитов Его королевское высочество Ага-хан IV, выпускник Гарварда, олимпиец-горнолыжник, собеседник британской королевы и американских президентов – прямой наследник ибн Сабаха. Прошлое и будущее перекликаются самым причудливым образом…
В XIX веке в Париже Шарль Бодлер, Теофиль Готье, Виктор Гюго и Оноре де Бальзак со товарищи основали Клуб ассасинов. Но их в этом деле по преимуществу интересовал гашиш. Они ели свой давамеск и пересказывали друг другу сны об исмаилитах.
Столетие спустя те же образы тревожили американца Уильяма Берроуза. Только он предпочитал уже не гашиш и кинжал, а опиум и револьвер.
Берроузу же принадлежит фраза: «Ничто не истина. Все дозволено».
Массовая культура приписывает ее ибн Саббаху. Мистик XI века так высказываться бы не стал, другое дело – его собрат спустя тысячелетие…
…Я стоял на берегу Каспийского моря и смотрел на прибой. Времена накатывают друг от друга, как эти волны. География проще истории. Прошлое наматывает круги, дорога идет вперед. На севере, на другом берегу этого моря стоит город Астрахань. По трассе до него осталось 1700 км. Только один рывок, и наше путешествие будет завершено. Еще два дня, и мы дома.
IV. Где твой дом?
Ночью мне опять приснился Гурджиев. На этот раз он был совершенно не похож на себя. Какой-то мужчина средних лет с длиннющими усами, как будто сошедший со старой иранской миниатюры. Но во сне я точно знал, что это Георгий Иванович, тут не было никаких сомнений.
…Мы шли с ним по идеально ровной серо-желтой пустыне. Непонятно, то ли был день, то ли вечер – скорее, сумерки.
– Значит, домой? – спросил Гурджиев. – А ты знаешь, где твой дом?
Я молчал. Не нашелся, что ответить.
– Понимаешь, почему люди шли к Хасану ибн Саббаху? Потому что он умел каждому показать, где его дом. Мне так и не удалось добиться такой же ясности. Я сам предпочитал странствовать, и у меня не было собственной обители. Нигде, никогда, даже в Фонтебло. Это для вас была обитель, а для меня – нет.
…С этими словами Гурджиев развернулся и ушел куда-то, оставив меня одного в абсолютной пустоте. Поднялся ветер, стало очень холодно, хотелось где-то укрыться, и я с усилием открыл глаза.
Сквозь занавеску в окно гостиничного номера пробивался такой же серый утренний свет, часы показывали 07:25, и дальше спать не имело никакого смысла. Пора было будить парней, завтракать и двигать на границу.
V. Азербайджан-трип
Иран прощался с нами туманами, холодом и землетрясением. Собственно, эпицентр землетрясения в 6 баллов был где-то в Туркмении, но пару раз качнуло и Гилян.
Ехали мы быстро и весело. Хороший бензин, ровная дорога. Границу прошли почти моментально, где-то за час. Азербайджанские пограничники нас узнали и встретили вопросом:
– Ну как Иран, парни? Хорошо съездили?
Когда возвращаешься по той же дороге, время течет быстрее, и путь кажется короче.
Пообедали мы на реке Куре. С одним ее названием столько ассоциаций – ну прямо целая хрестоматия русской литературы. Отсюда казалось, что мы уже почти в Баку, почти в Астрахани, почти дома.
Но не тут-то было. Неожиданно поднялся штормовой ветер, стало еще холодней. К тому же Василий проколол колесо, и, пока мы его ремонтировали, продрогли до нитки.
На въезде в Баку у меня в очередной раз стал заканчиваться бензин, на сей раз уже исключительно по моему недосмотру. Я просто пролетел заправку, наслаждаясь видом бухты и открывающегося города. Только проскочив табличку с указателем «Баку», я понял, что бензин-то у меня на нуле.
Навстречу – паренек на мотоцикле. Я его спрашиваю:
– Заправка где-нибудь есть неподалеку?
Он отвечает:
– Дай провожу.
Я еду за ним, боюсь, что окончательно обсохну. Все спуски – на холостом ходу. Доехали до какого-то поворота, он мне показывает вниз и говорит:
– Там, найдешь. Мне дальше нельзя. У меня прав нет.
Мне показалось, что этот паренек – своего рода символ современного Азербайджана. Открытость, гостеприимство и готовность помочь, даже если прав еще нет.
В Баку первым делом я отвез «Иваныча» к дилеру «Харлея» – поменять масло. И только потом себя в гостиницу – отдыхать.
Этот город великолепен. И он очень изменился за последние годы. Одна трасса Формулы-1 чего стоит! Необычное ощущение – проезжать мимо трибун по идеальному асфальту, который через месяц должны будут взорвать болиды великой гонки…
В азербайджанской столице у нас был запланирован день отдыха. Вечером я встречался с местным сигарщиком Эмином Расуловым, а целый день мы бродили по старому и новому, но одинаково прекрасному Баку. Побывали в Микаэловских банях, которые когда-то отапливались от одной свечки, видели виллу Нобеля, внутреннюю стену Ичяри-Шехер, дворец Ширваншахов и Девичью башню, прошлись по узким улочкам и уткнулись в памятник кошкам…
Конечно, Баку стоит отдельного посещения, а не так, походя, после долгой дороги. Мне даже пришло в голову, что он – своего рода Каспийский Дубаи, но любые сравнения выглядят нелепо. Баку – это Баку, и этот город ни на что не похож.
…От избытка радушия бакинский дилер «Харлея» залил мне масла на литр больше, чем следовало бы, и оно теперь бодро выплескивалось через заливную горловину, придавая правой части «Иваныча» сочный маслянистый оттенок. Мы ехали на север, в Дагестан, и с каждым километром вокруг становилось холодней и сумрачней. Свистел ветер, свинцовым цветом наливались облака.
VI. Врата в Закавказье
Родина встретила нас, насупившись, полная подозрений. Пожалуй, это была первая граница на нашем пути, где погранцов совершенно не интересовало, куда откуда мы едем, что мы видели, какое у нас настроение… Вообще, ничто человеческое их не интересовало. Они действовали строго по уставу, но, как нам показалось, будь их воля, с удовольствием заперли бы нас с мотоциклами в клетку и допросили с пристрастием…
Тяжелое место – российско-азербайджанская граница в сумрачном (в нашем случае) Дагестане…
Когда мы приехали в Махачкалу, в городе уже два дня не было воды. Ни холодной, ни горячей. Вообще никакой воды. Совсем не было.
В принципе, это все, что я хотел бы рассказать об этом населенном пункте.
Кстати, Дербент нас тоже не впечатлил. Самый старый город России, как указано в путеводителях, – сплошной новодел. Но само место примечательное. Здесь горы Большого Кавказа ближе всего подходят к Каспийскому морю, оставляя лишь трехкилометровую равнину. «Дербент» означает «железные врата».
Врата в Закавказье…
Когда-то здесь проходил и Тамерлан. Он шел со стороны Азербайджана, и из отрубленных голов местных князьков и правителей уже можно было строить пирамиды. Хозяина Дербента по имени Ибрагим-хан такая перспектива не слишком устраивала. И он решил сам отправиться в лагерь к Великому Хромому. С собой он вез богатые дары – девять лучших скакунов, девять лучших наложниц и восемь лучших рабов.
– Где же девятый раб? – изумился Тимур, во всем ценивший симметрию.
– Девятый раб – это я, – ответил Ибрагим-хан, и Тамерлан сменил гнев на милость. Дербент не только остался цел, но и получил ответные дары от хозяина Самарканда, а находчивый Ибрагим стал наместником всего Ширвана.
Все это история, опять история, которая сопровождала нас повсюду в этом путешествии. Но больше думать об этом не было никаких сил. Хотелось пообедать, отдохнуть и доехать наконец до Астрахани.
…Вечером в Дагестане мы искали осетрину. Очень хотелось рыбы. Но осетрины, как назло, нигде не было, как будто рядом не Каспий, а какое-нибудь водохранилище. Так что пришлось довольствоваться люля-кебабом, только на сей раз на аварский манер.
VII. Невиданное гостеприимство
Дагестанская дорога – царство ментов. За 200 километров мы насчитали больше двадцати патрульных машин с радарами и четыре стационарных поста. Такое впечатление, что они просвечивают каждый метр. Может быть, для этого и есть какие-то основания, но все-таки явный перебор…
Мы знали, что здесь надо просто соблюдать правила. Скрупулезно, все до единого, в любых обстоятельствах. Но все-таки не выдержали. И вот что интересно. Повсюду – в Казахстане, в Узбекистане, в Азербайджане, в Иране – водители на трассе относились к нам с пониманием и радушием, были готовы уступить дорогу, если надо, помочь, объяснить, проводить. Повсюду, но не в Дагестане.
Это случилось часа за полтора до границы Астраханской области.
Мы идем со скоростью 60 км в час, ровно, как требуют знаки. Впереди, с включенной аварийкой – «десятка» с тонированными стеклами. Скорость – ну, максимум тридцать. Сплошная полоса. Я показываю водителю: возьми, пожалуйста, чуть правей, чтоб мы могли обойти тебя по своей полосе. Но нет, он нарочно берет влево и идет аккурат по разделительной линии. Что делать? – мы обходим чудака по «встречке» и попадаем прямо в руки полиции.
Они рады, как дети: «Все, отбор прав», и показывают нам кино, как мы обгоняли ту злополучную машину.
Я им говорю:
– А вы зафиксировали скорость этой машины?
– Какая разница, – отвечают. – Обгон по «встречке», и все дела.
Мы стали им рассказывать про наше путешествие, про шесть пустынь, пять границ, долгожданное возвращение на родину – никакого эффекта. Даже пугали, что могут нас задержать тут на сутки.
В конце концов, один бросил:
– Мы будем разговаривать только с уважаемым человеком.
Это со мной, значит. Потому что я старший.
И тут меня осенило. Я решил использовать наш главный и единственный козырь – положение гостя.
– Как же так, – говорю. – Мы к вам в гости приехали, а вы нам устраиваете спектакль? Мы что – преступники?
Этот довод как-то подействовал. Мужики сменили гнев на милость и выписали нам штраф за не пристегнутый ремень.
Отъехав километров десять, мы долго искали ремни на наших мотоциклах, но так и не нашли…
VIII. И снова Астрахань
Мы въехали в Астрахань. Последний километр до гостиницы, последняя сигара из дорожного хьюмидора. И для «Иваныча» это тоже последнее дальнее путешествие. Он настрадался, бедняга, за эти 11 тысяч километров – падал, ломался, ездил на черт знает каком бензине по черт знает каким дорогам.
Удивительно, но Азия далась ему тяжелей, чем кругосветка. Теперь он отправится в мастерскую к доброму доктору, а потом станет заслуженным городским мотоциклом. Буду выезжать на нем время от времени, вспоминая пустыни и степи, перевалы и вершины, переправы и туманы, города и дороги, солнце и ветер. Время, которое я провел в его седле…
…Мой любимый мотоцикл! Там, где бывали мы с тобой, мало кто бывал на этой земле. Ты прошел по таким дорогам, которые казались совершенно немыслимыми для спортстера, – от боливийских перевалов до казахской пустыни.
