Максим Лагно
Сестрёнка Месть
Эпизод 1. Принцесса из трюма
1
Людей в возрасте я недолюбливал, а стариков презирал. Взрослые постоянно чему-то меня учили, а старики…
«Бориска! Тьфу-ты ну-ты, сопли гнуты…»
…тоже меня презирали.
«Бориска, слышь? – сипло прокричал Лев Николаевич по общей связи. – Тьфу-ты ну-ты, всё за вас я должен делать?»
Я стоял в коридоре у двери капитанской рубки. Нет уж, на такое презрительное обращение не буду отвечать! Пусть обращается по всей форме.
«Где ты, сопляк? Тоже мне капитан».
– Чего вам, мосье старший механик? – строго сказал я и вошёл в рубку.
– Старший? А есть младшие? Слышь, Бориска…
– Для вас я не Бориска, а «мосье капитан Борис Муссенар».
Лев Николаевич затряс косматой головой. Слипшиеся от древности белые волосы торчали на его голове, как лепестки взорвавшейся топливной цистерны:
– Хучь шеф-обер-мусье-капитан! Твой папаша не платит мне столько, чтобы я ещё субординацию разыгрывал. Для меня вы оба – сопляки.
Я взмахнул рукой, прерывая поток его слов:
– Докладывайте.
Лев Николаевич постучал пальцем по зелёному гелиографному экрану:
– Краем глаза заметил, как что-то мелькнуло меж контейнеров.
Я всмотрелся в мерцающий экран:
– Это камера трюмовой гондолы…
Лев Николаевич засипел:
– У тебя одна камера на борту, мусье Сопляк. Точно говорю, бегает там кто-то. Это, видать, брюхоног залез при погрузке.
– Откуда на авиодроме брюхоногам взяться?
– Поживи с моё, не будешь задавать тупые вопросы. Короче, оберь-мусье-унтер-шеф-капитан, надо выгнать тварь. Груз попортит. Отец тебе башку свинтит.
– Спасибо, что довели до сведения высшего командного состава. Я приму безотлагательные меры.
Старик остановил на мне взгляд. Его жёлтые, прокопчённые жизнью глаза утопали в морщинистых веках:
– Без-от-ла… чё?
Лев Николаевич рассмеялся. Я покраснел – кажись, перегнул я с официозом.
Скрывая досаду, посмотрел в лобовое стекло. Внизу проплывали жёлтые холмы Ферранской провинции, на которых чернели пятна горных выработок. За горизонтом дымил Ферранский Заводской Комплекс. Все промышленные провинции выглядели одинаково гадко.
– Когда пройдём границу с Арелем, отключите автопилот, – приказал я Льву Николаевичу. – Вручную возьмите на два деления на северо-восток. У Ферранских холмов слишком сильный ветер.
– Летали, знаем. Без сопливых.
– Покуда нет отца, я капитан. Я отдаю приказы.
– Тьфу, на тебя. – И дед стал крутить руль и дёргать переключатели, половина из которых не работала с первого раза. Приходилось дёргать их дважды.
Я отошёл от лобового стекла и раскрыл ржавую дверцу углового шкафчика. Достал ружьё. То самое, что давало осечку чаще, чем стреляло. Другого оружия у нас не было.
Проверил патронную капсулу: десять выстрелов. Надеюсь, хотя бы один из них сработает.
2
Спустившись по лестнице, я отодвинул дверь трюмовой гондолы.
В сумрак уходили стенки контейнеров с маркировкой владельцев. Из разбитых иллюминаторов тянул ветер, и врывались клочья облаков. Эх, когда же мы накопим денег на починку стёкол? Просил же Льва Николаевича хотя бы фанерой забить. Старый бездельник.
В проходе меж контейнерами послышался шорох. Держа ружьё на сгибе локтя, я шагнул вперёд. Ожидал, что проскочит тень животного, и я выстрелю. Ну, если повезёт и не будет осечки.
Я и папа уже не первый год перевозим грузы на аэронефе. Но ещё не разу брюхоноги не забирались в трюм. Хотя такие случаи не редкость, если верить старикам, которых я презирал.
Брюхоноги не столько опасные, сколько противные существа. Они способны жрать всё что угодно, хоть полиэтилен. Чего не сожрут, то понадкусывают. И неважно, что ты везёшь, овцебыков на случку или партию б/у электроники из Конурского Ханаата, – брюхоног везде оставит свой след.
На человека они нападали редко. Хотя в Санитарном Домене, рассказывал папаша, голодные брюхоноги сбивались в стаи и атаковали даже отряды выживанцев. Но обычно твари предпочитали грызться друг с другом или жевать полиэтилен на помойках.
Пока я размышлял, не поврежу ли контейнеры стрельбой, как шорох раздался позади меня. По железному полу гондолы стукнули… каблуки?
Я резко развернулся – в щель меж контейнерами с мебелью и резиновыми тапочками спешно протискивалась девушка. Я так перепугался, что дёрнул курок. Раздался звонкий щелчок осечки.
Девушка закричала одновременно со щелчком:
– Не стреляй!
Потом обернулась ко мне и выставила грязные ладошки перед собой. Дальше произошло невообразимое. Вместо того чтобы объяснить своё присутствие в трюме моего аэронефа, нарушительница замахала кулачками, наступая на меня:
– Ты дурак? Я же просила не стрелять! Чё, тупой вообще?
– Я же не выстрелил!
– Ага, я же слышала. Маньяк, придурок, имбециль!
– Молчать! – стукнул я прикладом ружья по полу. – Ты кто такая? Имею право тебя застрелить да выкинуть за борт.
Девушка моментально успокоилась. А я заметил наконец, что у неё красивое, хоть и чумазое личико. По грязным щекам побежали слёзы, прочерчивая дорожки к подбородку:
– Я всё объясню. Меня зовут Марин… Фамилию пока что скрою…
«Тьфу-ты ну-ты, – харкнул динамик общей связи. – Бориска, чего так долго? Брюхоног тебя задрал, мосье капитан?»
– Капитан? – изумилась Марин. И уважительно добавила: – Такой молодой.
Не слушая протестов незаконной пассажирки, я загнал её в подсобное помещение, где хранились инструменты, которыми лентяй Лев Николаевич никогда не пользовался.
– Не могу тебя оставить в трюме, – пояснил я.
– Не говори никому, что я тут.
– Почему?
– Я расскажу, но это долго. Ты готов слушать?
– Нет. Сиди тихо. Готовь краткое объяснение.
Марин порывисто схватила меня за руку:
– Умоляю, капитан, сохраните нашу встречу в тайне. Могу ли я рассчитывать на ваше обещание?
Я смутился. Мало того, что она была красивая, как актриса, так ещё и говорила, как в пьесе…
– Это самое, короче, ладно.
Закрыв дверь на щеколду, я вернулся в капитанскую рубку. По дороге началась болтанка. Меня швыряло от стены к стене.
– Я приказал взять на два деления на северо-восток, – прикрикнул я, вкатываясь в рубку. – Почему не слушаетесь?
– Нормалёк, мусьё-супер-шеф-экстра-капитан, проскочим.
Наша перебранка затянулась, и мне не пришлось сочинять, что же произошло с предполагаемым брюхоногом в трюме, и как он превратился в симпатичную девушку.
3
Мне не терпелось бросить руль и под благовидным предлогом спуститься в трюмовую гондолу для допроса Марин, но останавливало присутствие Льва Николаевича. Лучше не соваться лишний раз в трюм, чтобы не напоминать хрычу о несуществующем брюхоноге.
Вызывая в памяти образ Марин, я всё больше убеждался – девушка похожа на актрису Мими Вронскую, звезду театра Империи.
У меня в каюте, прямо напротив койки, висел плакат с Вронской. Она изображена в костюме из спектакля по добедовой истории: немного кожаных лямок на груди и косая короткая накидка на бёдрах. По мнению театрального постановщика, Оноре Грязинцева, так выглядели люди, вышедшие на поверхность из бункеров, где спасались от Пятой Волны Большой Беды. На критику, что добедовые люди, были развитее нас на тысячелетия, Грязинцев отвечал, что «художественная правда отличается от правды жизни».
Посетить спектакль с её участием было моей мечтой. Но пока что я довольствовался открытками, плакатами и чтением пьес, представляя Вронскую в соответствующих ролях.
Лев Николаевич смеялся:
– Эка вашему сопливому поколению не повезло. Я-то застал времена до того, как в 980-ом годе Ассоциация Кабаре и Борделей протащила Акт о запрете Продукции Фривольного Содержания. Аэронефщики вешали на стены фото голых девок, а не полуодетых актрисок.
– Подумаешь, и сейчас можно купить плакаты с голыми, – отвечал я.
– Но в моё время не выписывали штраф за владение «фривольной продукцией». И не назначали общественные работы за её продажу. И не кидали на год в острог за изготовление эротики.
– Мими Вронская – актриса. Она передаёт движения души и внутренний конфликт героя…
– А шоб лучше было видно её душу, наряжается как куртизанка в борделе. Говорю же, несчастное вы поколение. Жертвы ханжества и бюрократии.
Пока Лев Николаевич ругался по радио с идущим впереди дирижаблем Торгового Флота, я сбегал в свою каюту и посмотрел на плакат.
Сходство было. Такие же белокурые волосы, форма носа… Я расфантазировался: а что если это и есть Вронская? Чтобы вжиться в роль бродяжки, она ходила в рванье, проникала зайцем на аэронефы. Что если…
Тут я себя осадил. Похожа, но не она. Я не пропускал театральные вести в газетах и радио. Прекрасно знал, сейчас Мими гастролировала по провинциям Бурназо и Фенье. Да и сказать по правде, не стала бы она так заморачиваться, чтобы вжиться в роль. В чём-то хрыч был прав: выглядела она лучше, чем играла.
4
К вечеру мы покинули Арельскую провинцию, взяв стабильный курс на авиадром Бас-24, где должны были сгрузить мебель и взять на борт контейнер со стиральными машинами.
Впереди виднелись задние сигнальные огни аэронефа Торгового Флота Империи, согласно позывным, «ТорФло-98/22». Позади нас, километрах в двух, шёл тоже частник, доверху гружённый овцекоровами. Их мычание и бе-е-эканье разносилось в закатной тишине.
Отправив хрыча Льва Николаевича спать, я спустился в трюмовую гондолу. По пути захватил из холодильника в коридоре кастрюлю каши и папину заначку – банку дешёвого алкоситро «Сен-Брянск».
Пригладив волосы, я постучал в дверь подсобки. Романтизм случайной встречи с Марин зашкаливал, как уровень нагрева в старых газотурбинах моего аэронефа.
– Пардон, – я отодвинул щеколду и вошёл.
Марин стояла спиной ко мне, на фоне иллюминатора. Разодранную кофту, в которую была облачена, когда застряла в щели меж контейнерами, она сняла. Осталась в тёмном обтягивающем платье. Изящная фигура подчёркивалась красным фоном заката.
Девушка порывисто обернулась. Это движение ещё больше напомнило Вронскую. Так её фиксировали на открытках из спектаклей.
Марин сделала что-то с причёской: острые прядки волос падали по обе стороны лица, заключая его в изящную рамку. Она умудрилась стереть с лица грязь и пыль из трюмовой гондолы. Ни я, ни Лев Николаевич не могли смыть эту грязь неделями.
Девушка напряжённо посмотрела на меня:
– Наконец-то. Четвёртый час жду. А если бы я захотела в туалет?
– Пардон, гальюн прямо по коридору.
– Я сказала «если бы». – Она подняла крышечку с кастрюльки и брезгливо понюхала: – Нет. После этого мне точно понадобится гальюн.
Она сделала глоток алкоситро:
– Как называется дирижабль?
– Это аэронеф.
– Разницу между дирижаблем и аэронефом придумали бюрократы Торгового Флота. Раз твой корабль называется иначе, значит и законы к тебе другие. Понял?
– Нет. При чём тут бюрократы? Зубы мне не заговаривай, мадемуазель. Зачем пряталась в трюме?
Вместо ответа девушка оттянула воротник платья:
– Жарко. Выйдем на моторную площадку?
Она сказала это одновременно властно и мягко. Я повиновался, открыл дверь на площадку и мы вышли. Ветер подхватил полы её длинного платья, обернув вокруг моей ноги.
От двигателя несло горелым. Марин с недоумением принюхалась:
– Как вы ходите? Турбокомпрессор в любую секунду откажет.
Стыдно признаться, что мой папик не вкладывал прибыль в ремонт аэронефа. У нас не было денег на новый компрессор. Не было ни старшего технического помощника, ни младшего. Лев Николаевич – столетний ветеран, которого не брали на другие суда. Работая за четверть жалования, дедуля больше ломал, чем ремонтировал. Ну и был бесплатный я – шестнадцатилетний капитан недоукомплектованной рухляди.
– «Сестрёнка Месть» – прочитала Марин на оболочке. – Странное название. Не расскажешь происхождение?
– Это слишком личное.
– Прежде чем открыть свою тайну, я должна узнать тебя лично, Борис.
– Не нужна мне твоя тайна.
Марин придвинулась ко мне. Своим бедром ощутил округлость её бедра.
– Ещё как нужна, – с придыханием сказала она.
Овцекоровы на соседнем аэронефе как-то особо лирично замычали.
5
Я и рассказал:
– До того, как папаня приобрёл аэронеф, он работал начальником отдела логистики на богатой ферме «Белый Китель» в Фенье. Я, моя мама и сестрёнка жили там же, как семья сотрудника. Однажды на ферму напали наёмники Приватной Военной Компании и всех убили. Вот и вся история*.
Если ранее я подмечал в поведении Марин наигранность, то сейчас она искренне заинтересовалась, слушала, приоткрыв ротик.
– Силовая конкуренция? – спросила она. – Эти бюрократы даже разбой впихивают в рамки закона.
– На собственной шкуре я узнал, что в Империи можно убеждать конкурента с помощью найма Приватных Военных Компаний.
– Я помню эту историю, – Марин сжала мои пальцы. – Несколько лет назад, ещё до войны с Австралией, в провинции Фенье, в ходе акта силовой конкуренции, была сожжена какая-то ферма. Погибло несколько некомбатантов.
– Некомбатанты – моя мама и сестрёнка. А ей было два годика.
– Бандитов из ПВК пытались судить, но они отмазались, – продолжила мою историю Марин.
– Откуда ты всё это знаешь? Ведь суд над пэвэкашниками был почему-то засекреченный. Я видел материалы дела, там все имена, адреса и названия организаций замазаны чёрным.
Марин уверенно отмахнулась:
– Слышала об этой истории из своих источников. Скоро узнаешь, из каких. Говорят, командовал бойней искусственный человек, таких называют «синтезаны». Его создали по технологиям добедового времени, в качестве эксперимента. Поэтому всё и засекретили, чтобы к суду не притянули тех, кто отвечал за создание синтезана.
– Иисус-дева-мария, какие ещё синтезаны? – Я недоверчиво посмотрел Марин в глаза. То ли она врала, то ли шутила.
– Почему ты остался жив? – спросила Марин.
– В ночь атаки на ферму я гостил у родственников в Моску. Батяня тоже в отъезде был.
– Теперь ясно, – заключила Марин. – Твой отец получил компенсацию за погибших, и вы купили аэронеф. Странное вложение денег для начальника логистики.
– Папашка мечтал владеть аэронефом. И название он придумал. Но я не считаю, что для мести нужен пафос.
– Кому мстить собрались?
– Тем ублюдкам из Приватной Военной Компании, которые устроили резню на ферме.
– А где сейчас твой отец? Надеюсь, разыскивает ублюдков?
Я стыдливо отвернулся:
– Он в Мизуре. Играет…
– Свалил на тебя управление аэронефом, у которого вот-вот жахнет турбокомпрессор, а сам тусуется в столице всех кабаре, шлюх и казино?
– Не смей его судить, – прикрикнул я. – Он не оправился от потери.
Сказал я это так неуверенно, что Марин догадалась: я давно осудил и вынес папаше приговор.
Она погладила мою руку:
– Как называлась ПВК?
– Мы даже название не можем раздобыть. Нашли одного чиновника, который запросил пять тысяч эльфранков за доступ к незацензуренным документам.
– Если не бухать и не играть в казино, можно насобирать, – уверенно сказала Марин.
– Можно.
– Или кредит взять.
– Кредит под залог чего? – Я в сердцах рванул кусок обшивки на корпусе двигателя. Ржавая железяка улетела за борт, пропав в темноте.
– «Сестрёнка» потрёпанное судно, – согласилась Марин. – Но казино и пьянство не сделают его лучше.
Я всмотрелся в огни плывущего впереди аэронефа ТорФло:
– Пошли в рубку. Нужно курс поправить. Торфлотовцы летят, не глядя куда.
6
В рубке было темно. В углу горела жёлтая лампочка, да светились древние гелиографные экраны. Я сверился с показаниями приборов:
– Ещё пара километров и мы вышли бы из зоны движения аэронефов, войдя в дирижабельную.
Марин Лебэн встрепенулась:
– Вот про это я и говорила. Какая в воздухе разница, идёшь ты по трассе для аэронефов или дирижаблей? Нет же – плати штраф за бессмысленное нарушение.
Я крутил руль, компенсируя перекос трюмовой гондолы, которая вынуждала «Сестрёнку» забирать влево. Марин стояла у лобового стекла.
В ночной темноте, где-то далеко-далеко на горизонте, по небу проходила полоса Неудоби. В ней вспыхивали электрические разряды. Изредка ворочалось что-то призрачное с красноватым отливом, словно гигантское чудовище хотело накрыть всю Империю, но останавливалось перед невидимым барьером.
– Борис, ты когда-нибудь задумывался, что мы живём, окружённые катастрофой?
– Ты про Неудобь?
Марин повернулась ко мне и опёрлась спиной о лобовое стекло:
– Когда я вижу Неудобь, то вспоминаю, что мы, человечество, и Ханаат, и даже австралийцы, живём в горящем доме. Пылающие стены рухнут на нас в любой момент. А мы сидим среди пожара и пьём цикорий из чашки, убеждая друг друга, что всё в порядке.
Я пожал плечами:
– Когда я вижу Неудобь, то первым делом проверяю, не сбился ли я с курса? Зачем думать о том, что если произойдёт, то уж точно не на моём веку?
– Сегодня мы смотрим на Неудобь издалека, а завтра она всех нас накроет Шестой Волной.
– Между волнами катастрофы по несколько тысяч лет. Учёные говорят, что Пятая была последней.
– Вся наука – это ложь, которая постоянно опровергает саму себя. Даже если новой волны не будет, Неудобь-то растёт. Рано или поздно она захватит всю оставшуюся землю. Ты, Бориска, проживёшь свою жалкую жизнь, а человечество обречено.
Марин вещала таким тоном, будто ей не пятнадцать, а сто пятнадцать, как Льву Николаевичу. Ещё и «Бориской» назвала:
– Развела тут философию «умрём – не умрём». Все там будем, Иисус-дева-мария. Признавайся, кто ты и от кого бежишь? Украла что-то?
Марин подошла ко мне. Левая часть её лица подсвечивалась то красным, то зелёным светом фонарей аэронефа ТорФло, который мы понемногу нагоняли:
– От кого ещё может бежать честный человек в Империи Ру́сси? Конечно от преследования Имперской Канцелярией.
– И за что тебя преследуют?
– Я – принцесса Марин Дворкович, – заявила она.
Тут Марин поведала, что она – племянница Жоржа Дворковича, знаменитого правителя Сен-Брянской провинции.
(В это не верилось).
– Несколько лет назад мой дядя организовал Фронду, попытку свержения Императора Володимара Третьего.
(Это правда, вялотекущие протесты Фронды до сих пор проходили в Моску).
– Но силы Фронды были разгромлены во время попытки войти в Моску, продолжала Марин. – На стороне Володимара Третьего выступили многие дворяне и владельцы ПВК. Патриотические силы решили объединиться и разогнать Фронду, ведь из-за гражданской войны назрела опасность вторжения Конурского Ханаата. С тех пор Жорж Дворкович находился в бегах. Пару месяцев назад агенты Имперской Канцелярии выследили его местоположение. Нычка фрондеров была разгромлена.
– «Нычка»? – удивился я. – Какое неаристократичное слово.
Но Марин продолжала, едва сдерживая слёзы:
– Дядю убили. Мою маму изнасиловали и зарубили саблями агенты Имперской Канцелярии. Папу, братика и второго братика тоже насмерть изрубили, – заключила Марин. – Поэтому я понимаю боль твоей утраты. Но мне труднее. Я вынуждена бежать. Под видом нищенки пробираюсь в трюмы аэронефов.
– Куда бежишь?
Марин достала из кармана платья клочок бумаги с пятнами засохшей крови:
– Эти координаты передал мне умирающий отец.
Я взял бумажку и ввёл цифры в ординатёр. Старое вычислительное устройство начало компилировать путь, кряхтя и щёлкая релейными переключателями.
Марин продолжила:
– Там находится последняя нычка… то есть оплот Фронды, о котором не знают канцеляриты. Оттуда повстанцы нанесут смертельный удар императору Володимару Третьему. Но для этого я должна найти их.
– Без тебя, что ли, не смогут нанести смертельный удар?
– Сопротивлению нужен лидер. Я последняя из Дворковичей, законная наследница престола.
– Это если Фронда победит.
– Она победит, когда фрондеры проникнут в резиденцию Ле Кремлё и убьют тирана. Я владею кодами доступа во дворец. Их прошептал мой умирающий дядя.
– Погоди, что-то я запутался. Ведь бумажку тебе передал отец, а не дядя?
– Оба передали, – всхлипнула она. – Они умирали плечом к плечу.
Узнав, что Марин принцесса, я сразу стал замечать аристократическое благородство в её речах и движениях тела. В глазах блестели слёзы, голос дрожал, руки складывались в умоляющий жест. Ну, вылитая Мими Вронская, в роли молодой Екатерины Великой в спектакле «Тень женщины».
Я с трудом отвёл взгляд от прекрасной девушки:
– Что если я выдам тебя канцеляритам?
Марин положила руки на мои плечи:
– Твой отец так бы и поступил. Но ты другой. Ты не способен на подлость. В тебе есть истинное благородство, которое утратили многие дворяне.
Против воли я ухмыльнулся. Это точно, всегда подмечал за собой что-то типа благородства.
– Кроме того, я смогу отплатить, – продолжила Марин.
– Чем?
– Фронда потеряла двух вождей, но она всё ещё сильна. Ведь тирания Володимара Третьего надоела многим в Империи. На нашей стороне Парламент и главы некоторых провинций. Победа будет за нами. Когда я стану императрицей, то начну строить новую, прекрасную Республику Ру́сси будущего.
Я не разбирался в государственном устройстве, но даже я знал, что императорская власть не сочеталась с республиканской формой правления, какая принята в Ханаате и Австралии. Но вступать в политические споры не собирался. Мало ли, вдруг она хочет создать Имперскую Республику? Всякое бывает.
– Становись. Но мне-то какая выгода?
– Первым делом я начну люстрацию Имперской Канцелярии. А так же прикажу рассекретить архивы с резнёй на ферме. Я открою имена всех твоих врагов, Борис Муссенар. Если хочешь – их казнят прилюдно без суда и следствия. «Сестрёнка Месть» оправдает своё название.
Ординатёр завершил компиляцию и подал хриплый сигнал. На зелёном экране высветилась точка назначения: какие-то холмы в Санитарном Домене. Удивительно было то, что холмы находились в двух часах хода, если свернуть с курса прямо сейчас. Какое счастливое совпадение!
– Тебе решать, мой капитан, – промолвила Марин. – Ты совершаешь подвиг или остаёшься капитаном пикирующего аэронефа?
7
Чего тут решать? Принцесса! Которая станет императрицей благодаря мне! Ладно – принцесса. Ещё и самая красивая девушка, что я встречал.
– Думай поскорее, – сказала Марин. – Да покажи мне, где тут у вас, как говаривают при Дворе, «комната лёгкости». Не смущайся, Борис. Раз я принцесса, так и в туалет не хожу?
По тесному коридору, где горели лишь три из десяти лампочек, я проводил принцессу до гальюна.
Стараясь не прислушиваться к журчанию за дверью, я пошёл в каюту отца. За стеной слышался мощный храп Льва Николаевича. Я включил лампу и принялся обыскивать ящики отцовского комода.
Каждый аэронеф и дирижабль имел радиомаяк, который оповещал пеленгаторы авиодромов и соседних судов на трассе о своём местоположении. При сходе с воздушной трассы необходимо сменить сигнал, сообщая причину, будь это ремонт или капитанская блажь. За уход без оповещения – штраф, а то и лишение лицензии. Хотя… если я смогу замутить с принцессой, никакой штраф мне не грозит.
Управление радиомаяком располагалось в рубке в отдельном шкафчике на стене, но он закрыт на замок, ключ от которого у капитана. По идее, папашечка должен был передать ключ мне, но он никогда не следил за регламентом. Назначить капитаном шестнадцатилетнего – уже нарушение регламента.
Я рылся в комоде, перебирая дырявые носки и рубашки с протёртыми локтями. Коммуникаторы, которые мы воровали из клиентских контейнеров, а позже перепродавали на рынке. Тысячи ключей от каких-то замков. Патроны от неизвестных видов оружия, которого у нас никогда не было. Стоптанная обувь. Прошлогодние лотерейные билеты. Ненавистные мне фишки казино.
Вот он. Ключ от радиомаяка оказался внутри резинового ботинка. Папаша отказывался выбрасывать дырявую обувь, под предлогом: «На ближайшем авиодроме найдём обувную мастерскую, да заклеим подошву. Будут как новые».
Второй год он ищет обувную мастерскую, но находит только казино.
До последней секунды я надеялся, что ключа нет, а значит, нам невозможно сойти с трассы. Но теперь отступать некуда.
В одном из ящиков наткнулся на ветхую коробку с настольной игрой «Небесные капитаны». На обложке нарисован военный дирижабль времён Третьей Мировой. Я так и рухнул на кровать. На ферме, когда все были живы, я и… папа играли до одури в эту игру. Сестрёнка ползала рядышком со мной. Папа так увлекался, что горячился и спорил, как мальчишка.
Мама осторожно ступала по раскиданным на полу карточкам и смеялась:
«Женя, будь спокойнее».
«Да? А чего Бориска нарушает правила? – обижался папаша. – Трёхкорпусный военный дирижабль класса «Консидерабль» не может встать к причальной мачте для однокорпусных судов! Понял?» И папа рассерженно смахивал карточку моего персонажа с игровой доски.
А теперь «папа» превратился в «папашку». В пьяницу, в игромана, в паршивого жулика, ворующего коммуникаторы. Но, в кого бы он ни превратился, я не могу его покинуть сейчас. Или могу? Ещё неизвестно, станет ли Марин императрицей.
Иисус-дева-мария! У кого спросить совета? Не ко Льву Николаевичу же стучаться.
Но тут необходимость в совете отпала: я почувствовал, что заваливаюсь набок. Вслед за мной скрипнул и поехал комод. С разгону он ударился в противоположную стену, выбрасывая из себя дырявую обувь.
Отшвырнув ключ радиомаяка, я побежал в капитанскую рубку. Стены быстро переворачивались. Квадратный коридор превращался в ромб.
«Сестрёнка Месть» резко меняла курс.
8
Как в кошмарном сне, я пытался добежать до рубки, путая стены и потолок коридора. В каюте вопил Лев Николаевич. Отовсюду сыпались незакреплённые предметы. На меня с грохотом катились пустые ящики, которые папаша не выкидывал под предлогом «ещё пригодятся». Угу, вот и пригодились, чтобы бить меня острыми краями.
На четвереньках я вполз в рубку, залитую белым светом – в лобовое стекло бил прожектор соседнего аэронефа ТорФло. На этом ярком фоне темнел силуэт Марин с ореолом волос. Принцесса уверенно крутила руль и дёргала рычаг высоты.
«Эй, там, на развалине, вы обнюхались? Куда прёте?» – кричало радио.
Из-за крутого манёвра «Сестрёнки» наш сосед начал резко сбрасывать скорость, не зная, чего ожидать, но Марин упрямо продолжала выводить мой аэронеф с трассы.
– Отпусти руль! – закричал я.
– Малолетний капитан, ты слишком долго думал, – ответила Марин. – Я взяла дело в свои руки, хе-хе. Не переживай, я умею править. У меня два дирижабля было. Настоящие дирижабли, военные, с пушками.
Марин ещё раз крутанула руль. Корпус аэронефа застонал, стены заскрежетали. Пол наклонился ещё больше. Я даже не представлял, что «Сестрёнка» способна на такие виражи.
Место у руля было огорожено перилами, поэтому Марин стояла прочно. Удерживая равновесие, я добежал до принцессы:
– Здесь – я капитан! Отойди немедленно.
– Отвянь, Бориска, пока жив.
– Руки прочь от рулевого устройства! – взревел я.
И сам протянул руки, чтобы вытащить принцессу из-за перил. Дальше произошло непонятное. Сначала я решил, что гондола оторвалась от оболочки и упала. Потом мою грудь пронзила сильная боль. Из носа и ушей что-то полилось. В итоге я закатился в угол между шкафом и приборной панелью.
До меня постепенно доходило, что хрупкая девочка совершила серию каких-то движений ногами и руками, после которых я чувствовал себя избитым толпой хулиганов.
– Мар… ин… – хлюпал я носом, пуская кровавые пузыри. – Это что…
– С-с-с-с-опляк, – сказала она, и вернулась к рулю.
Презрительная интонация ругательства была один в один как у Льва Николаевича.
Пол выровнялся. «Сестрёнка Месть» покинула торговую трассу и мчалась в сторону Санитарного Домена. Радиомаяк тревожно пищал, предупреждая о незаконном выходе с трассы.
Кое-как я поднялся на колени, потом на ноги, и побрёл к девушке.
Марин повернулась:
– Тебе мало, сопляк?
– Это… мой… аэро… неф… И я тут… кап… кап…
Лёгким движением, несмотря на длинное платье, Марин перемахнула через перила вокруг руля. Совершила прыжок в одно касание. Полы юбки взметнулись, меня обдало запахом духов и пота. Потом увидел потолок, который быстро пронёсся надо мной. Я приземлился обратно в угол. Во рту появились какие-то камешки. Я не сразу понял – это были мои зубы.
Я реально был отброшен ударом девичьей ноги на несколько метров! Такое умение драться я на военном параде в Моску, где бойцы ПВК демонстрировали на военнопленных навыки рукопашного боя.
Каждый удар Марин отобрал у меня десять лет жизни. Я валялся на полу и кряхтел, как Лев Николаевич, когда он пытался заглянуть внутрь газотурбины. Изо рта, носа и ушей лилась и лилась кровь.
– Тьфу-ты ну-ты, – донеслось из коридора. – Бориска, что ты сделал с кораблём? Думаешь, я не видел, как ты утащил банку алкоситро? Упилси вусмерть, сопляк?
Марин активировала автопилот и снова лихо переметнулась через перила. Кранты Льву Николаевичу. Убьёт его одним ударом.
Действуя так, словно меня тоже поставили на автопилот, я дополз до шкафчика. Открыл его и вынул ружьё, которое давало осечку чаще, чем стреляло.
Марин остановилась. Обернулась. Я перевёл рычажок предохраняющего замка:
– Р… руки вверх. – Мне стало стыдно за глупость фразы, поэтому добавил, сплёвывая осколки зубов: – Застрелю, сука.
– Бориска, – мягко сказала Марин. – Прости меня, но я же принцесса. Не поверишь, нас так тренируют.
Шажок в мою сторону:
– Стану императрицей – всё тебе возмещу. Золотые зубы вставишь.
– Стой на месте.
Ещё шажок. Острые пряди красиво обрамляли её личико.
– Ты же не убьёшь принцессу? Ты лишишь Империю прекрасного будущего! Бориска, дурачок, я могла тебя замочить ещё в трюме. Но пожалела такого молодого.
– Стоять!
– Тьфу-ты, ну-ты, – Лев Николаевич наконец-то дополз до рубки. – Это ещё кто такая? Неужели…
Марин прыгнула на меня. Я дёрнул курок.
9
Как настоящий преступник, я понуро сидел на скамье в приёмной отделения Жандармерии города Гранд Монтуа. Именно туда независимый город-государство Мизур депортировал арестованных на своей территории граждан Империи Ру́сси.
Трогая кончиком языка осколки зубов, я водил пальцем по исписанной поверхности скамьи, читая надписи:
«Жандармы – петушилы!»
«Незаконно был задержан за употребление пудры 12 мая 1018 года»
«Свободу НФР!»
Так же на скамье было много ханаатских иероглифов, рисунков мужских половых органов и женских сисек, сопровождаемые лаконичным: «Имперцы – мрази!»
Мне пришла в голову мысль, написать на скамье признание: «Я, Борис Муссенар, 22 июня 1024 года, застрелил Марин Дворкович, несостоявшуюся императрицу». Кто-нибудь позже пририсует сиськи к этой истории.
Я поднял голову. Жандарм за конторской стойкой сам походил на преступника, так как сидел за стеклом с дырочками.
– Долго ещё? – спросил я.
– Имейте терпение, гражданин. Ваш отец разбил стол для рулетки и лицо официантке об этот самый стол. Женщине восемь швов наложили.
– Выписывайте штраф, как обычно, да отпускайте.
– Это уже пятый штраф, который Евгений Муссенар игнорирует.
Мне папашка говорил, что оплатил все штрафы! Значит, и эти деньги он проиграл или пропил? Во мне закипела злоба.
