Максим Калашников
Робот и крест. Техносмысл русской идеи
Facies hipocratica
Великое смотрится подчас не великим, если смотреть на него со слишком близкого расстояния. И в реанимационной палате Кремлевской больницы ничего не напоминало о величии момента. Опутанное проводами дряхлое тело, писк кардиографа, суетливые доктора, хрустящие лекарственные ампулы.
– Facies hipocratica, – сказал один из докторов, заглянув в лицо пациенту. Означает это сочетание слов – лицо умирающего.
– Да, не жилец, – по-простому ответил коллега.
Момент был велик, но будничность обстановки безнадежно размывала все его величие. То, что бывший «жилец» был Генеральным Секретарем ЦК КПСС, маршалом Советского Союза Леонидом Ильичем Брежневым лишь заставляло докторов с большим артистизмом играть спектакль под названием «реанимация». Ни одно из их действий уже не имело смысла. Развалившись в мягком кресле у окошка палаты, дремал академик Чазов – его участия спектакль больше не требовал.
Глаза Леонида Ильича прояснились. Говорят, такое бывает, когда при последней вспышке жизненного пламени за одно мгновение перед глазами пролетают все прожитые годы. Долгие и счастливые, или – недолгие и несчастные. Возможно, по ту сторону прояснившихся, как луна в морозную ночь, глаз что-то и пронеслось со скоростью, неведомой для тех, кто ни разу не умирал. Но уста пациента остались плотно сомкнуты. Да и если бы они и открылись, то все равно едва ли смогли извергнуть из себя что-то более связанное, чем привычные даже для детей советской страны «сиськи-мясиськи».
– На его век хватило, – сказал доктор, который был постарше. Ему посчастливилось быть возле самого главного при эпохальном моменте, но никакого удовольствия от этого он не испытывал.
– А на наш – хватит?! – спросил неизвестно у кого доктор помоложе. Радости от эпохальности момента он тоже не чувствовал.
Вопрос, не требующий ответа, ибо отвечать – некому. Если бы случилось чудо, и Леонид Ильич ожил, он бы тоже не ответил на него.
За дверью палаты, поблескивая рубинами в платиновых серьгах, рыдала Галина Леонидовна. Даром предвидения она, конечно, не обладала, но смогла все-таки почувствовать собственное будущее чем-то вроде черного мешка. Предчувствие не обмануло – грядущие годы загнали ее в палату психбольницы…
Доктор задвинул веки пациенту. Совершил последнее действие, которое от него требовалось. Дальше – дело уже не его профессии.
В Кремлевском Полку начались усиленные занятие шагистикой, в которой и без них преуспевали его бойцы. Но для похоронного марша требовалось шагать еще лучше. Политбюро ЦК КПСС собирало комиссию по похоронам. Кремлевские могильщики копали у Кремлевской стены яму. Электрики прицепляли к фонарным столбам и проводам флаги с черными лентами. Бледный лоб Генерального Секретаря терял тепло, а заострившееся лицо сохраняло на себе печать великого незнания, которое могло бы сделаться девизом его правления. Как для одной из китайских императорских династий – «Великое Знание».
Коммунизм построен целиком и полностью. Но – не окончательно.
Коммунизм построен целиком и окончательно. Но – не полностью.
Коммунизм построен полностью и окончательно. Но – не целиком…
«Наша цель – коммунизм!» – вещала грязная, обгаженная голубями вывеска на фасаде Магнитогорского Комбината. «Слава советскому народу – строителю коммунизма!» – отвечал ей плакат на Киевском Радиозаводе. «Нас к торжеству коммунизма ведет…» – пело госрадио в 6 и в 0 часов.
Черт возьми, коммунизм на дворе, или его там нет? Если нет, то каким он должен быть? Как узнать, когда он все-таки будет, что это – он?! Что там сказано по этому вопросу у Автора?! Ничего?! Совсем ничего?! И он давно мертв, у него не спросить, не уточнить. А людей, сравнимых с ним по уму, похоже, в стране и нет… Тем более, здесь, похоже, нужен человек и поумнее Карла Маркса, а такого нет и подавно. Не может быть, это – по определению…
Посмотрим из годов, скажем так, 20-х. Разумеется, XX века. Тогда – конечно построен! Электрификация, химизация, даже радиофикация – давным-давно сделаны. И кроме них много такого, до чего в 20-е годы и не додуматься было… Что до власти, то кто скажет, что она – не советская, пусть бросит первый камень. Да, знаменитая формула дедушки Ленина «Коммунизм = советская власть плюс электрификация всей страны» и выполнена, и перевыполнена, и пере-перевыполнена…
Философ Александр Зиновьев доказал, что коммунизм – уже есть, и есть он давно. Но… От того не легче. Ведь коммунизм, по мнению Зиновьева, вообще не надо строить, он – был всегда. Он заложен в саму человеческую природу и представляет из себя набор привычек, связанных с жизнью в обществе. Вроде принципа «взять больше, отдать – меньше». Увы, привычки эти в основном – нехорошие, потому с ними обществу всегда приходится бороться разными способами, включая создание идеологий, в том числе – и коммунистической… Все – с ног на голову, сплошной парадокс, и ничего обнадеживающего!
Потому лучше все-таки считать коммунизм недостроенным. Так все недостатки можно назвать – временными, а их, увы, все больше и больше. Как же достраивать этот недостроенный коммунизм?
Достроим его заводами, которые будут выпускать то, чего в стране больше всего не хватает. Автомобили, например, или ширпотреб. Построим автозавод возле священных Жигулевских гор, где по одному из преданий канул на дно град Китеж. Станем делать на нем легковые автомобили, которых народу так не хватает. Разумеется, технологию возьмем за границей, уже проверенную – времени на пробы и ошибки больше нет. Еще один завод, для грузовиков, построим на Каме. И еще – много заводов для всякой бытовой всячины…
Теперь не хватает людей, чтоб на этих заводах работать! Сколько не говори о «едином советском народе», а обращаться со сложной техникой кроме славян все равно никто не умеет! И учиться не хочет… Тришкин кафтан! Можно новые технологии создавать, где людей надо на порядок – меньше, и на старые заводы их устанавливать. Но… Не получается. Уже пор другим причинам, о которых – дальше.
Если посмотреть на Советский Союз тех времен откуда-нибудь издалека или сверху, то видно, что страна уперлась в невидимый, но непролазный тупик. Причем – не только экономической своей частью. В тупик встала и культура, и вообще вся творческая мысль. Никто из руководства страны и ее народа тупика этого не видел, потому не мог и предположить пути выхода. Все его только лишь чувствовали, но это – не помогало.
Говоря языком социологии, в стране наступило Парето-равновесное состояние. Что это такое? В истории весьма часто бывает, что для объяснения какой-то вполне житейской вещи, только поставленной на более высокий уровень, требуется вмешательство авторитетного ученого. Иначе то, что понятно любому едоку за обеденным столом, останется тайной для того, кто думает о будущем всего народа.
На примере Парето-равновесие можно объяснить примерно так. Компания из трех человек купила бутылку водки и банку тушенки. На вторую банку и бутылку денег нет ни у каждого в отдельности, ни у всех троих в складчину. В результате каждый из участников застолья может съесть и выпить больше других, только лишь объев и обпив своих товарищей.
Точно так же и СССР не мог улучшить жизнь своих людей, за исключением того случая, когда жизнь одних людей улучшится за счет ухудшения жизни других. Энергия общества, не находя себе выхода в созидании, грозилась выплеснуться на поддержку сторонников именно этого направления улучшения бытия, которыми были все диссиденты. Никто, конечно, не сомневался, что ему доведется попасть именно в группу «улучшаемых», а, ни в коем случае, не «ухудшаемых». Разумеется, придумать такой вариант будущего могли небольшие умы. Но ничего иного никто не предлагал, а энергия народа вполне может быть потрачена и на всеобщее самоубийство, если больше тратить ее не на что.
В этом и есть главная из опасностей любого общественного застоя. Потому ошибкой Карла Маркса было видеть будущий конец развития общества, когда все противоречия окажутся – решенными, и которое он назвал коммунизмом. Следующий логический шаг вслед за наступлением коммунизма – самоубийство общества и начало истории по новому кругу. К слову, в эту же ошибку впадает и множество современных, более мелких, личностей, принимающих «стабильность» за великое благо.
Но вернемся к основной теме. Где же все-таки мог находиться тот тупик, удар о который расколол самую могучую цивилизацию, и который, несмотря на прошедшие с тех пор долгие годы, никто так и не разглядел?!
Если не видишь главного ни в одной из четырех сторон света – потрудись посмотреть вверх! Так человек поступал всегда, когда не находил ответа ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади. Формы обращения бывали разными – оракулы, пророки, шаманы, волхвы, юродивые, ученые. Но суть их оставалась одной и той же.
Душа русского человека всегда была тесно связана с Небом. А с конца XIX века русские двинулись в Небеса не только душой, но и телом. Первые Небеса дались быстро – к середине XX века воздушные полеты сделались частью жизни. На самолеты уже не глядели, задрав глаза к небу. Частушка со словами: «Как на Киевском вокзале кто-то крикнул «Ероплан!» Все носы к небу задрали, а я свистнул чемодан» в 1950 году уж точно не могла родиться! И пилотом теперь мог быть не только далекий герой плакатов, но и обычный «сосед дядя Вася». Штурм Небес продолжился, и вот уже проложена дорога на Вторые Небеса, в ближний космос.
К 80-м годам XX века и ближний космос сделался вполне обыденным. Космонавты еще не встали в один ряд с пилотами воздушных кораблей, но истинно космические ликования времен Юрия Гагарина уже прошли. В ближнем космосе свершались, конечно, достижения, но уже не эпохальные, а, скорее – технологические. Причем уровень вопросов, которые решали космические опыты, все более и более мельчал. От планетоходов, выходов в открытый космос и создания космических станций к испытаниям отдельных технических устройств и узкоцелевым экспериментам.
Не могло остаться сомнений, что следующее, Третье Небо, небо далеких звезд, закрыто от человека не только при существующих технологиях, но и вообще – при существующем понимании мира. А для достижения следующего уровня миропонимания требуется революция буквально во всех областях науки – и фундаментальной, и прикладной. Также и во всех областях жизни, включая образование, культуру, искусство, само собой – хозяйственную деятельность.
Ведь полет даже к ближайшей из звезд при существующих кислородно-керосиновых ракетных двигателях, несущих человека по привычному трехмерному пространству, занял бы тысячелетия. Не спасли бы и термоядерные двигатели (которые предстояло еще создавать, что тоже было весьма сложно). Полет с их применением вместо тысячелетий требовал бы, предположим, столетий. Но и они все равно не соизмеримы с коротким человеческим веком!
При взятии Третьих Небес так легко вопрос было уже не решить. Был необходим переход к пониманию многомерного пространства и открытию законов движения уже в нем. А это – революция, многократно превосходящая знаменитую революцию конца XIX – начала XX века, которая породила авиацию и заложила начало ближней космонавтике. Такие изменения не могут затронуть какой-то отдельной выделенной для них области, им обязательно потребуется жизнь во всей ее полноте. Каждое новое достижение будет применяться во многих областях повседневной, земной жизни. Такая обкатка сможет выявить их слабые и сильные стороны, задать новые вопросы и потребовать новых ответов, открывая следующий уровень научного творчества. Сколько таких достижений потребуется сделать и будет сделано? Тысячи? Нет, вероятнее – миллионы, сотни миллионов…
Это требовалось, а что же имелось в наличии?!
Краса и гордость плановой экономики, Госплан, захлебывался в миллионах показателей по различным предприятиям и отраслям. Ему приходилось год от года героически не справляться с планированием производства унитазов и сосисок, макарон и туалетной бумаги. Такое планирование всего и вся имело смысл несколько десятилетий назад, когда была надежда на мобилизацию в случае войны всей централизованной экономики, по варианту выпуска мыловаренными фабриками взрывчатки, а бутылочными заводами – гранат. Но новое поколение войн такой возможности уже не оставляло, воевать все равно пришлось бы тем, что заготовлено в мирное время.
Тем не менее Госплан продолжал нормировать производство колбасы и спичек, и сил для решения вопросов более высокого порядка у него просто не оставалось. Не справлялся и с этими. При том, что все промышленные предприятия могут давать лишь положительные результаты своей работы (ну, в крайнем случае – нулевые). А в науке и научном производстве отрицательный результат, как известно – тоже результат…
Быть может, кремлевским дедам в таком положении планирования и виделся главный столп социализма. Но, скорее, просто не находилось управленческих умов, способных что-то менять. Знаменитая Косыгинская реформа привела лишь к еще большей централизации, окончательно лишив Госплан возможности планировать что-то более сложное, чем поддержание имеющегося технологического уровня. В производство не внедрялось даже то, что было давно создано и доведено до состояния технологии.
Материальное производство сделалось больным местом, и, как всякий очаг болезни, отвлекло на себя силы общества. Искусство теперь тоже крутилось вокруг него, более не создавая фантазий и не преодолевая горизонтов видимого мира. Отвлекая на себя творческие силы общества, оно блокировало его развитие.
Было еще одно обстоятельство, из-за которого «кремлевские старцы» боялись научной революции. Она грозила еще одной бедой – революцией социальной. Так уже случилось в начале ХХ века. Ведь прорывы в науке – это неизбежный подъем наиболее способных, талантливых людей. Чтоб оставаться над ними начальником, надо не уступать им в своих способностях, в частности – к освоению новых способов управления. Это удалось, в частности, Александру Третьему и Сталину, но такого успеха никто не гарантировал Брежневу и его окружению. Вернее, все говорило как раз о большей вероятности обратного.
Естественно, ни Брежнев, ни иные руководители страны не задумывались о том, что и отсутствие научной революции вовсе не исключает революции социальной. Правда, при этом она будет иметь иной смысл, иную логику и иное направление. Но она будет столь же неизбежна, ибо огромная свободная энергия общества жадно отыскивает себе выход.
Но было и самое главное обстоятельство, не позволявшее Советскому Союзу перейти на новый уровень и приступить к штурму ТРЕТЬЕГО НЕБА. Это обстоятельство – главное.
Всякая жертва требует для себя – цели. Чем больше жертва – тем величественнее должна быть ЦЕЛЬ. Пресловутый коммунизм ею быть уже не мог. В 20-е – мог, но не в 80-е.
Согласно коммунистической доктрине Штурм Небес оставался ни то одной из ее частей, не самой главной, ни то – просто соседом, которому благодаря историческому совпадению довелось оказаться с ней рядом. Допустим, такое соседство было полезным, оно сделало успехи строя наиболее высокими, наиболее заметными, но… Коммунизм все-таки был сам по себе, а космический путь – сам.
Единственной попыткой сделать эту идею самостоятельной, даже главенствующей, было создание Николаем Федоровым учения Русского Космизма, также именовавшегося учением Общего Дела. Идея эта, конечно, в чем-то шла вразрез с русской традицией из-за принятого ее автором материализма, который был так моден в начале ХХ века. Но основная идея была самая что ни на есть русская – стремление к охвату в своих объятиях всей Вселенной.
Что же, несмотря даже на содержавшийся в этом учении материализм, всю советскую историю оно находилось где-то на обочине идеологической жизни. Ну, может, профессора марксизма-ленинизма знали о нем, да и все. К 80-м годам учение было окончательно забыто.
Если же отбросить внесенный Николаем Федоровым материализм (который в 80-х годах уже всех только лишь раздражал) и вернуть Учение к своей первозданной чистоте…
Стремление к Небесам – закономерное народное продолжение ВЕРЫ. Просто русская вера столь сильна, что ей не уместиться под каменными стенами храмов. Любовь к Богу, столь сильная, чтобы прорвать рамки общественного института, именуемого религией, зовет людей в Небеса. Именно ее сила вырвала людей и в Первое Небо, и во Второе Небо, и теперь зовет – в Третье…
Русский Космизм Федорова по своей сути – та же любовь, но только запутавшаяся в петлях материализма, некогда столь модного. Что отнюдь ничего не изменяет, ведь очистить идею от материи много проще, чем – наоборот, материю от ее идеи. Федоров звал людей объять своим разумом всю мертвую материю Вселенной, заселив ее живыми людьми. Но, когда человек обоймет Вселенную самим собой, конечно – не столько разумом, сколько – духом, ему, быть может, откроется и самое ее Начало…
Штурм Небес, конечно, изменяет и людей. Живущие одной целью, они становятся братьями и сестрами. Для таких людей дрязги распределения-перераспределения делаются слишком мелочными, низкими, чтоб занимать их жизнь. Потому и отношения между ними в обществе будут иными. Быть может, такое общество и будет – коммунизмом…
Штурм Небес во многом подобен средневековому алхимическому Деланию. Создавая Философский Камень в реторте, алхимик искал Начало Мира в своей душе. И венчание Дела, светлый камень, знаменовал Его обретение. Космический путь – суть тот же поиск, только не для немногочисленных алхимиков, но для всего народа, и даже – для многих народов…
В 1980-е годы не нашлось человека, сказавшую эту очевидную из всей русской истории вещь. Разумеется, очередники к кремлевским могильщикам, осознавали, что коммунизм, за который они боролись всю свою жизнь, вот-вот плачевно закончится. «Ну и шут с ним, на наш век хватило – и ладно! Пусть молодежь строит, что сама захочет, хоть капитализм, хоть троцкизм, хоть анархизм, хоть черта в ступе!»
Цинично? А как еще рассуждать, когда ни былой ясности ума, ни сил все одно – не вернуть?! Ну, можно пожалеть, что не погиб в той войне, сделавшейся уже далекой-далекой, когда коммунизм бурлил своей молодостью. Если бы это что-то меняло…
Тем временем диссиденты-либералы все громче заявляли, что знают, как накормить и напоить народ, заполнить прилавки сардинами и пельменями. Для этого всего-то надо соорудить систему распределения такую, как на Западе, что проще простого. А кроме полных прилавков что еще надо для русских людишек, да и для всех человечков Советского Союза?! Или что, здесь люди не имеют ротового и заднепроходного отверстий, как на Западе?!
Ну а другие диссиденты проклинали коммунистов за порушенные деревни да старинные малые города, по которым прокатился каток индустриализации. Как все восстановить, чтоб было «как прежде» никто из них, конечно, не знал. Но, чтоб отомстить за это ненавистным коммунистам они готовы были идти на союз хоть с самим чертом, роль которого играли, разумеется, либералы. Никто даже не раздумывал, чего с коммунистами-то бороться, если для них и так ямы у Кремля роют! Только смерть их не отменит застой, для которого на этот раз смена власти будет не помехой, а отличной поддержкой.
И ныне энергия общества распылилась на борьбу отдельных индивидуумов за лучшее место среди всеобщего распределения и перераспределения того, что уже создано людьми или природой. Но единственно возможный результат этой борьбы – понимание ее тщетности. Скорее бы понимание этого сделалось всеобщим!
Последним «даром», оставленным кремлевскими мертвецами стала система нефтяных и газовых трубопроводов. Робким примирительным мизинцем она протянулась к западным границам страны. Так Советский Союз просил прощение за свое «отступничество со столбовой дороги прогресса». В западном понимании прогресса, разумеется.
Что же, Запад понял этот жест правильно, конечно, никого не простил, ухватился за робкий палец, и проглотил сдающуюся жертву. Ныне черная кровь и прозрачное дыхание русской земли беспомощно журчат в этих трубах, а русский народ обескровливается и в прямом и в переносном смысле…
Маленький мальчик со своей бабушкой заходил во двор дома. Им повстречалась бабушкина подруга, тоже старуха. Вместо приветствия она сказала им последнюю, важную новость:
– Знаете, умер Андропов!
– Ура-а-а! – что было сил заорал внук, покрывая картой радости всю округу.
Был он мал, и про Андропова, да и про положение дел в стране не знал толком ничего. Но день похорон – это ведь неожиданный выходной, когда не надо идти в школу. А по телевизору будут красиво шагать солдатики, катиться запряженный в катафалк БТР и говорить гранитным голосом диктор.
А вечером, как и год назад, можно поиграть с ребятами во дворе в похороны. Покойником будет кулек тряпок, который мальчишки повезут на салазках-катафалке. А за санками будут шагать ребята, играющие роль солдат почетного караула. Все вместе станут напевать похоронный марш, который уже несколько дней подряд не смолкает в телевизоре. Одним словом – все как у «больших» …
