Максим Горький
Весельчак
И вдруг, закинув голову, выгнув кадык, он завыл негромко, но очень высоким, почти женским голосом:
– Ай, яй, яй-ай-и!
– Эк тебя прорвало, – дремотно сказал Баринов, перевернувшись спиной к солнцу, а перс, обняв колени руками, покачивался и выл, наполняя тишину тонким воплем.
Там, на отмели, Изет, стоя по колени в воде, сталкивал лодку с песка, – когда перс завыл, он взмахнул рукою и, выпрямившись, стал из-под локтя смотреть в нашу сторону.
Перс толкнул меня плечом, говоря:
– Слышаит!
И, оскалив зубы, весело добавил:
– Ему будет – чик!
– Что такое чик?
– Такой, – сказал перс, закатил глаза под лоб и всхрапнул, как лошадь.
Это было смешно.
Изет постоял, посмотрел, столкнул лодку, не торопясь, влез в нее с кормы, – стало видно, как лодка закачалась на гладкой воде, неотделимой от воздуха.
А перс, прищурив глаза, снова тихонько запел воющую песнь; пел он горлом, с неожиданными повышениями до визга, странно захлебываясь звуком, капризна прерывая его ленивое течение. Эта песня еще более усугубляла знойную тоску пустого дня; ничему не мешая, ничего не будя, звуки и слова, чуждые мне, плыли, кап стая мелкой рыбы. Казалось, что песня давно уже звучит в тишине, всегда звучала в ней, – мелодия ее была неуловима и ускользала из памяти, не поддаваясь усилиям схватить ее. В светлой пустоте дергалась лодка, точно неуклюжая рыба с тонкими длинными плавниками; Изет едва греб, медленно опуская и поднимая весла.
– Что ты поешь, о чем? – спросил я перса, когда мне надоело слушать его вой.
Он тотчас же замолчал, оскалил зубы и охотно начал рассказывать:
– Такой веселы пэсня – тасниф, наша зовут, тасниф!
Но слов у него не хватило, он закрыл глаза, закачался и снова начал вопить:
Ай-яй-яй-ай-и!
Минэ нады иэхать Фарсиста-ан!
Прервал пение, подмигнул мне и заговорил:
– Нады, не нады, кто знайт? Алла знайт, человечка нэт знайт! Молодой баба остался дома, другой муж взял – не взял, – кто знайт? Скажи, добрый Джин, который моя друг, жены новый муж? Так поем тасниф. Шайтан шутит – человечка плачит…
Баринов пошевелился и сказал осуждающим тоном:
– У них все песни про баб, больше ничего не знают, псы…
А перс всё говорил, весело и бойко поблескивая глазами, путая незнакомые мне слова с изломанными русскими.
– Нады иэхать Фарсистан, – не нады иэхать? Буду пить вино, буду обмануть дыруга и все люди, – такой тасниф! Дома человечка – умны, дорога – глупы!
Он засмеялся, крепко потирая руки, и вдруг, потемнев, задумался, замер, глядя в сверкающее зеркало моря.
