Максим Горький
Убежал
Сторож был близко. Слышались тяжёлые шаги и ласковое повизгиванье собаки…
Рыжик ощутил тревогу и вместе с ней прилив горячей злобы. Ему захотелось даже вылезть и стать прямо нос к носу со сторожем… трусы они, эти сторожа!.. Но его тело, изломанное холодом, голодом и болезнью, отказывалось повиноваться воле, к тому же послышалось рычанье собаки и уже на этот раз где-то совсем рядом.
Сторож постукал палкой по доскам и крякнул внушительно, глубоким басом.
«Должно быть, здоровый, дьявол!» – тоскливо подумал Рыжик и осторожно завозился, стараясь глубже забраться в свою нору; но, сделав неловкое движение, толкнул одну из досок, загораживавших впадину, где он лежал; раздался шум, грозное рычанье, и прямо перед собой Рыжик увидал тёмную морду большой собаки. Он видел только круглый лохматый кусок, но ему казалось, что на нём он различает оскаленные зубы и злые, горячие глаза.
– Пшла прочь!!. – заорал он благим матом и, попытавшись вскочить на ноги, больно ударился плечом и головой.
Собака отскочила, испуганная его криком.
Рыжик сел на корточки и без дум, одеревенев от тучи смутных чувств, над которыми преобладал страх, застыл в своей позе, точно ожидая, что будет дальше.
Несколько секунд длилось невероятно долгое молчание, нарушаемое подозрительным рычаньем собаки.
– Ну, вылазь! – раздался глухой, сиплый голос, и вслед за ним собака снова сунула свою морду.
Услыхав голос человека, Рыжик как-то сразу встряхнулся и пришёл в себя.
– Вылазь, говорю! – нетерпеливо и грозно командовали ему.
Но теперь его не смущал этот тон. Всё равно вылезть придется.
– Вылазь, ч-чёрт, а то свистну! – крикнул в третий раз сторож.
– Сви-и-стнешь?! – переспросил Рыжик. – Ну, это, брат, ты погоди! Не имеешь права. Я и сам могу тем же ответить! – заговорил, наконец, Рыжик уверенным тоном, даже с оттенком некоторого задора.
– Полицию свистну! Лезь, чёрт!..
– А-а, полицию!.. – протянул Рыжик. – На что? Чтобы больного человека в часть забрала? Изволь. Если на тебе нет креста, то изволь! Но собаку убери, в пасть ей я не полезу.
– Гуляй, прочь! – гукнул сторож.
Собака отскочила, громко рыча; но Рыжик не вылезал.
– Ну, что ж ты, проклятая харя, не лезешь?!. а?!. – торопил сторож.
– Лезу, лезу! погоди. А где это ты, мил человек, собаку взял? э? чья это собака? – спросил Рыжик, высовывая голову и пристально рассматривая собаку, сидевшую у ног сторожа.
– Да ты полезешь?!. али тебя огреть палкой?!.
– Погоди, не зевай! – пренебрежительно ответил Рыжик. – Чего разорался?
Али не узнал я тебя, думаешь? У меня, солдат, память-то подлиннее твоей. И я тебя сразу по голосу узнал. И хоть рыло твоё не вижу, но знаю, что это ты.
С этими словами Рыжик, согретый вдруг вспыхнувшим в нём чувством надежды на помощь со стороны старого товарища, неуклюже вывалился из своей норы.
– Гуляй! – стал он манить собаку, щёлкая пальцами и причмокивая губами.
– Али не узнал хозяина? Гуляй! по-оди сюда, собака!
Гуляй лениво поднялся и, замахав хвостом, посмотрел на сторожа, точно желая спросить его о чём-то.
– Что за человек? Кто таков? – тоном некоторого беспокойства заговорил сторож и, ткнув собаку ногой, стал поправлять громадный овчинный воротник тяжёлой серой шубы, делавшей его похожим на неуклюжий, громадный пень.
– Сс-кажите, как мы стали богаты и важны! уж и не можем узнать старых товарищей!.. Гуляй, подь сюда! Ах ты, проклятая собака!..
Но собака не шла к Рыжику. Отойдя в сторону, она села на землю и, не обращая внимания на своих хозяев, стала усердно чесаться.
Это возмутило Рыжика. Он поднял с земли сухой ком грязи и с ругательством бросил в неё. Рыча, собака отбежала дальше.
– Да это ты, что ли, Григорий? – угрюмо спросил сторож, высунув голову из воротника.
– Признал, значит? Покорно благодарю! – сыронизировал Рыжик. – Как, братец мой, в сытом-то виде мы слабы на память! а?
– А говорили, что ты умер! – тоном почти сожаления заявил сторож. – В больнице, дескать, от тифу…
– Ан я вот не умер. Н-да. А ты как это в чин попал? а?
Рыжик стоял, глубоко сунув руки в рукава своей рвани и, весь сжавшись под ветром, плотно прижимался к брёвнам, точно боясь, что ветер собьёт его с ног. Громадная фигура товарища, закутанная в тёплую, тяжёлую шубу, производила на него странное впечатление. Что-то горькое и злое ныло в голодном нутре Рыжика и рождало в нём желание поколотить эту тушу. Это желание было так сильно, что на некоторое время скрыло за собой и чувство голода и зародившуюся надежду на помощь. Молча Рыжик смотрел на неподвижного и поражённого встречей старого товарища и, чувствуя, как ему с каждой секундой всё сильнее хочется чего-то острого и потрясающего, не знал – что бы ему сказать.
– А говорили – умер, дескать… – начал сторож, смущённый странным молчанием и чувствуя, что надо что-нибудь говорить. – Как же ты это, брат, теперь? а?
Расстроенные болезнью и наточенные злобой нервы Рыжика стали чутки, как туго натянутые струны. Его ещё пуще злил какой-то странный, виноватый тон товарища, и, не видя в нём ничего, что бы говорило, что ему приятна встреча с ним, Рыжиком, – он сразу возненавидел его. Ему ещё сильнее хотелось сделать что-нибудь такое вредное для Савелия, собаки, всего мира…
