Максим Горький
Романтик

Полная версия

– Вообще спрошу о полном единении! Слово и дело – одно ли?

Сомов вынул папироску дрожащей рукой, сунул её в рот, но не тем концом. Откусив зубами смоченное место, он выплюнул его и бросил папиросу на пол, спросив:

– Ты её любишь? Говори уж!

Тогда Фома, не задумываясь, ответил:

– Да, конечно, очень… То есть, если бы ты не сказал – я бы ещё не догадался, может быть, ну, а теперь – ясно! Когда я говорю с ней – мне так хорошо и легко, как будто я действительно ребёнок, ей-богу!

– Прощай! – сказал Алексей, сунув ему руку, и пошёл к двери. Но остановясь в глубине мастерской, тёмный и маленький, он спросил негромко:

– Ты, чёрт, может, сейчас выдумал это?

– Что?

– Да вот любовь эту твою?

– Чудак! – воскликнул Фома. – Ты же сам сказал, вот какой чудак! Я не выдумал, а просто не умел ещё понять… ты же…

– И я дурак! – сказал Сомов, исчезая.

От возбуждения и томительно тревожных мечтаний о будущей встрече с Лизой Фома забыл о зубной боли, начал шагать по мастерской, шумя стружками. На стене коптила лампа, едва освещая жёлтые полосы досок над головой и у стен, кудри стружек в углу, маленькое тело мальчика, разбросанное на них, тёмные верстаки, кривые ножки стульев, дерево, зажатое в тисках.

«Чудесно!» – думал Вараксин, крепко потирая руки.

Ему рисовалась простая, милая жизнь с маленькой, умной и сердечной женой, которая всё понимает, может ответить на все вопросы. Вокруг неё – всё свои люди, товарищи, и она своя, кровный свой человек.

– Хорош-шо!

Потом – ссылка, это уж наверное будет, ссылка! Где-то далеко, в маленькой деревеньке, занесённой снегом до крыш, заплутавшейся в тёмных и высоких, до неба, лесах, он сидит вдвоём с нею – учится. По стенам, на полках, толстые, солидные книги – в них сказано обо всём, и оба они переходят мысленно от одной к другой по светлым путям человеческой мысли. За окном оледенела тишина, белый снег одел землю пуховой шубой, и земля покрыта низким куполом северного неба – в комнате тепло, чисто, уютно, играет огонь в печи ярко-жёлтыми, жгучими языками, тихо прыгают по стенам тени, и в маленькой кроватке у одной из них – ещё один славный человечек, рождённый для борьбы за соединение всех людей мира в одну семью друзей, работников, творцов. В зимнем небе холодной страны играют красные закаты, напоминая о давних временах, когда родились первые детские мысли людей, когда возникла к жизни объединяющая всё человечество непобедимая идея торжества света.

Фома Вараксин не любил ждать долго: в воскресенье он надел свой лучший пиджак, у которого одна пола вытянулась отчего-то длиннее другой, а воротник всегда влезал на затылок, надел рубаху с накрахмаленной грудью и обшлагами, с которых надо было остричь махры, привязал синий, с красными горошинами, галстук, приподнял плечи как мог выше и пошёл к Лизе.

Ясный зимний день весь блестел в уборах инея, в бархатном одеянии снега, укрепляя в груди Фомы радостное решение, подсказывая ему яркие, чистые слова. Белые мохнатые проволоки телеграфа вытянулись на воздухе так красиво, прямо к той улице, где жила девушка, которую Фома не однажды уже и без тени сомнения мысленно называл своей невестой и женой. Хороший был день, радостный, полный света, полный блеском серебряных искр.

– Ах, – это вы? – сказала Лиза, открыв ему двери своей комнаты.

– Пришли или уходите? – спросил Фома, улыбаясь и крепко стиснув её руку.

– Ухожу, – сказала она, сморщившись, и подула на пальцы, махая ими перед лицом. На голове у неё была надета котиковая шапочка, на левой руке перчатка.

– Ну, я долго не задержу вас! – пообещал Фома, усаживаясь на стул в пальто и хлопая шапкой по колену.

– Что это вы сияющий какой? – спросила Лиза, скользя голубыми глазами по его фигуре.

Он ответил не сразу, любовно и пристально осматривая её, маленькую, круглую и румяную, точно яблоко.

«Куколка!» – мелькнуло у него в голове.

Она ходила по комнате от двери к окну, постукивая о пол каблуками: взглянет в окно, потом на гостя, брови её вздрогнут, и она, покачиваясь, тихонько двигается к двери. Ему показалось, что сегодня лицо у неё более строго и озабоченно, чем всегда.

«Может быть, чувствует?» – подумал он.

– Сейчас я вам объясню, почему я сияющий, – сказал Фома вслух и предложил ей: Садитесь, пожалуйста!

Она повела плечами и неохотно или нерешительно села против него.

– Ну-с?

Фома наклонился к ней, протянул руку с жёлтыми ногтями, окрашенными политурой, и заговорил тихим голосом, мягко и ласково:

– Знаете, товарищ Лиза, я хочу сказать вам одно слово! – Он привстал, взмахнул рукой, указывая вперёд, и внушительно воскликнул: – До полного!

– Что такое? – спросила Лиза, улыбаясь.

– Я объясню: идёт пароход по реке тихо – тихим ходом, не зная фарватера, но вот дело выясняется. «Средний ход!» – кричит капитан в машину, а дальше, когда нет сомнений, что путь хорош, капитан командует: «До полного!»

Лиза недоуменно раскрыла глаза и молчала, покусывая губы мелкими белыми зубами.

– Не поняли? – спросил Фома, подвигаясь к ней.

– Н-нет! Кто это – капитан?

– Капитан? Вы! И я – мы оба капитаны своей жизни – вы и я! Нам принадлежит право командовать судьбой – так?

– Ну да, но – в чём же дело? – воскликнула девушка, смеясь.

Фома протянул к ней руки и повторил сорвавшимся голосом:

– До полного, товарищ! Вы знаете нас, меня и всех, – идите к нам, с нами до полного единения!

Лиза встала, ему показалось, что по лицу её прошла тень и стёрла румянец со щёк, погасила ясный блеск глаз.

– Не понимаю! – приподняв плечи, говорила она. – Это же само собою разумеется, конечно, я с вами… если уж… Почему вы говорите это? В чём дело?

Фома схватил её руки жёсткими ладонями и, потрясая их, почти кричал:

– Само собой разумеется! Чудесно, товарищ! Я так и знал… Конечно, вы – вы пойдёте!

– Куда? – тревожно спросила она, выдёргивая свои пальцы. – Вы не кричите, я же не одна живу… Куда идти?

Её голос звучал сердито и немного возмущённо, – Фома услыхал это и торопливо объяснил:

– Замуж за меня, я предлагаю! До полного уж! Знаете, что это будет, – наша жизнь, товарищ? Какой будет праздник…

Стоя перед нею, чертя и рассекая воздух руками, он стал рисовать давно одуманные картины совместной жизни, работы, картины жизни в ссылке, говорил и всё понижал голос, ибо ему казалось, что Лиза словно тает, становится тоньше, ниже и отодвигается от него.