Максим Горький
О евреях

Мы должны помнить, что в трагические дни изнурительной борьбы нашей против врага, наши евреи, – народ, который поставил себе и миру заповедь «не убий», этот народ беззаветно проливает свою и чужую кровь, защищая Россию, страну где он бесправен и гоним.

Мир живет не преступлениями грешников, а деяниями праведных, и нет подвига более светлого, чем отказ от себя ради блага и свободы других.

Этот подвиг евреи совершают с таким мужеством самозабвения, как совершает его француз, серб, англичанин. Но каждый из них защищает свое отечество, в котором он полноправный гражданин, свое общество, которое его уважает, считается с его правами.

А что защищает бесправный еврей?

Он отдает нам свою жизнь, мы награждаем его за это именем предателя, только потому, что и среди евреев есть дурные люди.

Но не то, что позорит человека должно останавливать наше внимание, а то, что возвышает человека пред нами.

Многими из нас принято думать, что русский народ обладает в высшей степени развитым чувством совести, что ему свойственна особенная сердечность, выдвигающая его из среды всех народов на первое место.

Обращаясь к сердцу и уму русских людей, мы протестуем против огульного обвинения целого народа в предательстве, в отсутствии чувства чести и любви к России, хотя она и мачеха этому народу.

Мы протестуем против всех ограничений еврейства в его праве на свободный труд, на гражданство русское.

Нам нужны сильные, трудоспособные люди, – разве не силен духом древний народ, который с таким мужеством поднял на рамена свои тяжкое иго рассеяния в мире и десятки веков несет иго это по земле, не уставая сеять на ней идеи торжества свободы и красоты.

III.

В некотором царстве, в некотором государстве жили были евреи обыкновенные евреи для погромов, для оклеветывания и прочих государственных надобностей.

Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим, из наблюдательных за порядком пунктов, со стороны их благородий раздается чарующий надеждами зов:

– Народ, приблизься к седалищу власти!

Народ привлечется, а они его совращать:

Отчего волнение?

Ваше благородие, жевать нечего!

А зубы есть еще?

Маленько есть…

Вот видите – всегда вы ухитряетесь что-нибудь скрыть от руки начальства!

И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбития зубов, то немедля прибегали к этому средству, если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку:

Чего ж вы хотите?

Землицы бы…

Некоторые в свирепости своего непонимания интересов государства шли дальше и клянчили:

Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать!

Тут их благородия и начинали усовещевать:

Эх, братцы! К чему эти мечты? «Не о хлебе едином» – сказано, и еще сказано: «За битого двух небитых дают»!

А они согласны?

Кто?

Небитые-то?

Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились – вот как! Сошлите – просят – весь ваш народ в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата, и вообще… Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся… Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы, да жидов потрепать, а? К чему они?

Коренное население подумает, подумает, видит – нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается.

Ну, ин, айдати, робя, благословясь…

Разворотят домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоятся в желаниях, а порядок торжествует!..

Кроме их благородий, коренного населения и евреев, для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом – шестнадцать человек, заявляли миру письменный протест:

«Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим – со всех точек зрения – выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей. Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет мальчик».

И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма – по случаю неожиданного выезда его в одноименный город – Колымская подписывалась.

Иногда на эти протесты отзывалась провинция:

«Сочувствую и присоединяюсь» – телеграфировал из Дремова Раздергаев, Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова – «Самогрызлов и др.», причем для всех было ясно, что «др.» – он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких «др.» не было.