Максим Горький
«Механическим гражданам» СССР

Для тех граждан, которые спрашивают, почему я «продался», «примазался» к большевикам, замечу: всякий человек, конечно, волен и должен говорить то, что думает, и всегда полезнее выразить свою глупость, чем носить её в себе, как боль или тошноту. С глупостью высказанной – как с накожной болезнью – легче бороться, а когда она скрыта в мыслях, это уже болезнь «внутреннего органа», лечить её трудней. И, наконец, высказанная глупость самому глупцу видна.

Отвечаю на вопрос. Юношей, живя в Казани, Царицыне, Борисоглебске, Нижнем, я познакомился с революционерами народнического толка. Это было для меня случайностью счастливой, – впервые увидел я людей, жизненные интересы которых простирались дальше забот о личной сытости, об устройстве личной, спокойной жизни, – людей, которые прекрасно, с полным знанием каторжной жизни трудового народа, говорили о необходимости и верили в возможность изменить эту жизнь.

И не только говорили – делали. Железнодорожный рабочий, смазчик Михаил Ромась, уже отбывший десять лет суровой якутской ссылки, прикрываясь ненавистным ему делом лавочника, пытался поставить пропаганду среди крестьян Казанского и Симбирского Поволжья. Он говорил молодым пропагандистам Викторину Арефьеву и Павлу Ситникову:

«Когда берётесь за революционное дело, то уже не можно брезговать никаким тяжёлым трудом, и надо помнить: корень слова – дело».

Предо мною мелькали удивительные люди: Гусев, пропагандист среди саратовских сектантов, который прожил двадцать лет в ссылке где-то около Ташкента, высох там, полусгорел, питался какими-то порошками, но тотчас же по приезде в Нижний начал крепко ругаться, упрекая всех в том, что забыли о революционной работе. Высохший, как мощи, он, казалось, готов был рассыпаться в пыль, а говорил так, что, когда я слушал его, мне было стыдно за то, что я ничего не делаю для освобождения народа. Стало ещё стыдней, когда этот человек уехал в Саратов, немедленно начал там свою работу и через семь месяцев, преданный кем-то, умер в тюрьме.