Максим Горький
Крымские эскизы
Она заговорила со мною первая.
– Вы тоже хвораете? – улыбаясь, сказала она слабым голосом.
– Немножко, – отвечал я.
– Вам хорошо здесь?
– Да… А вам?
– Я не люблю, когда много солнца… и шум…
– Разве вам не нравится этот шум? Он же такой красивый… Послушайте – соловьи и жаворонки, волны моря и ручьи, шелест листьев…
– Много очень… и громко. Если бы тише…
– Да, пожалуй, тише было бы лучше…
Она с убеждением кивнула головой и сказала ещё:
– В Петербурге – вот где противно! А в деревне у нас тихо, тихо! Особенно ночью. Я очень любила ночью лежать и слушать. Слушаешь долго… долго, и ничего не слышно… точно и нет ничего на земле… и даже земли нет… Потом что-нибудь вдруг услышишь и вздрогнешь…
Так очень хорошо…
Она закашлялась.
– Вам вредно говорить…
– Да, – просто сказала она, помолчала и тихонько, почти шепотом, сказала: – Мне всё вредно…
Я встал и ушёл от неё, боясь выдать пред ней скорбное волнение, охватившее меня.
С той поры, встречаясь, мы стали раскланиваться – она всегда кивала мне головкой и улыбалась, и с каждым днём в её улыбке всё менее было жизни.
Однажды, когда я пришёл в парк и искал её, я увидал безучастного господина, который шёл мне навстречу, держа девочку на руках.
Когда он поравнялся со мной, я, охваченный какой-то боязнью, тихо спросил его:
– Уснула?
Он озабоченно взглянул на меня и глухо ответил:
– Умерла…
