Максим Горький
Каин и Артём
Говорили тихо, робко и очень быстро. Артём знал этот голос, но не помнил, кому он принадлежит, – которой из женщин.
– Давай, – сказал он.
И опять кто-то, очевидно избегавший его глаз, протянул ему бутылку сзади через голову. Артём, с усилием глотая водку, смотрел одним глазом в сырое и чёрное днище беляны, поросшее грибами.
Отпив более четверти бутылки, он вздохнул глубоко и облегчённо и с хрипом в груди заговорил слабым голосом, лишённым оттенков:
– Чисто меня отделали… Но погоди… встану я! Тогда – держись…
Ему не отвечали, но он слышал шорох – точно кто-то отскочил от него – и затем стало тихо, только волны плескали да где-то далеко пели «дубинушку» и ухали. Пронзительно взвизгнул свисток парохода, взвизгнул, оборвался и через несколько секунд мрачно загудел, точно навсегда прощался с землей… Артём долго ждал отклика на свои слова, но под беляной было тихо, и её тяжёлое днище, пропитанное зеленоватой гнилью, качалось над его головой, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, точно желая с размаха упасть и раздавить его насмерть.
Артёму стало жалко себя. Он проникся ясным сознанием своей почти детской беспомощности, и вместе с тем ему стало обидно за себя. Его, такого сильного, такого красивого, так изувечили, обезобразили!.. Слабыми руками он начал ощупывать ссадины и опухоли на лице и груди у себя, а потом с горечью выругался и заплакал. Он всхлипывал, шмыгал носом, ругался и, еле двигая веками, выжимал слёзы, наполнявшие его глаза. Они, крупные и горячие, лились по его щекам, текли ему в уши, и он чувствовал, что от слёз внутри его как бы что-то прочищается.
– Ладно!.. Погодите!.. – бормотал Артём сквозь рыдания.
И вдруг услышал, что где-то близко и точно передразнивая его – тоже раздаются заглушаемые рыдания и шёпот.
– Кто это? – грозно спросил он, хотя ему было страшно чего-то.
Ему не ответили на вопрос.
Тогда, собрав все силы, Артём повернулся на бок, зверем зарычал от боли, приподнялся на локти и увидал во мгле маленькую фигурку, сжавшуюся в комок у борта беляны. Обняв свои колени длинными и тонкими руками, этот человек прижал к ним голову, а его плечи дрожали; Артёму показалось, что это подросток-парнишка…
– Иди сюда!
Тот не послушался, продолжая трястись, как в лихорадке. У Артёма от боли и страха пред этой фигурой помутилось в глазах, и он завыл:
– Иди-и!
В ответ ему посыпался целый град дрожащих, торопливых слов:
– Что же я вам сделал худого? За что вы на меня кричите? Разве я не вымыл вас водой, и не напоил, и не дал вам водки? Не плакал я, когда вы плакали, и не было, больно мне, когда вы стонали? О бог мой и господь мой! Даже и доброе моё только муки несет мне! Что я сделал худого душе вашей или телу вашему? Что могу я сделать вам худого – я! я! я!
И, оборвав свою речь тремя воплями, этот человек замолчал, схватился за голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, сидя на земле.
– Каин? Это… ах, ты!
– Ну и что?
– Ты? Ну-у! Всё это – ты? А-яй! Ты поди сюда. Ну, – чудак ты!
Артём растерялся от неожиданности и вместе с тем почувствовал, что в нём вспыхнула какая-то радость. Он засмеялся даже, когда увидал, как еврей на четвереньках робко ползёт к нему и как боязливо мигают маленькие глазки на смешном лице, знакомом Артёму.
– Смело иди! Ей-богу, не трону! – счёл он нужным ободрить еврея.
Каин подполз к его ногам, остановился и стал смотреть на них с такой боязливой и просительной улыбкой, точно ждал, что они растопчут его истощённое страхом тело.
– Ну!.. вот так ты! И всё это ты делал? Кто тебя прислал – Анфиса? – допрашивал Артём, едва ворочая языком.
– Я сам пришёл!
– Са-ам? Врёшь!
– Я не вру, не вру! – быстро зашептал Каин. – Я сам пришёл – пожалуйста, поверьте мне! Я расскажу, как я пришёл. Вот слушайте, – я узнал об этом в Грабиловке… Я пью чай и слышу: Артёма ночью забили до смерти. Я не верю – пхэ! Разве можно вас и забить до смерти?
Я посмеиваюсь себе. «О, думаю, глупые люди! Этот человек – как Сампсон, кто из вас может одолеть его?» Но они всё приходят и говорят: забили, забили! И ругают вас, и смеются… Все рады… и я поверил. И узнал, что вы – тут… Уже приходили сюда смотреть на вас и говорили, что мёртвый вы… Я пошёл и пришёл, и увидел вас… вы стонали. Я думал, видя вас, – самого сильного человека в свете – вот убили его!.. Такая сила, такая сила. Мне стало – извините – жалко вас! Я подумал, что нужно омыть вас водой… и сделал так, а вы от этого стали оживать… Я обрадовался этому… ох, как я рад был этому… вы не верите мне, да? Потому что – я жид? да? Но нет, вы поверьте… я скажу вам, почему я обрадовался и что думал… я скажу правду… вы не рассердитесь меня?
– Вот те крест!.. убей меня гром! – с силой побожился избитый красавец.
Каин подвинулся ещё ближе к нему и ещё понизил свой голос.
– Вы знаете, как хорошо мне жить? Вы знаете это, да? Разве – извините – я не терпел от вас побоев? И разве вы не смеялись над пархатым жидом? Что? Это – правда? А! Вы извините мне мою правду, вы поклялись. Не сердитесь! Я только говорю, что вы, как и все люди, гоняли жида… За что, а? Разве жид не сын бога вашего и не один бог дал душу вам и ему?
Каин торопился, бросал вопрос за вопросом, не ожидая ответов на них; в нём вдруг заклокотали все те слова, которыми он отмечал в своём сердце нанесённые ему обиды и оскорбления; ожили в нём все они и вот лились из его сердца горячим ручьём. Артёму было неловко перед ним.
– Слышь, Каин, – глухо сказал он, – брось это! Я тебя… ежели я тебя пальцем теперь трону… или кто другой – разобью в куски! Понял?
– Ага! – торжествуя, вскричал Каин и даже чмокнул языком. – Вот! Вы предо мной виноваты… извините! Не рассердитесь на меня за то, что знаете, что виноваты предо мной! Я говорю – виноваты, но ведь я знаю, о! я знаю, вы меньше других виноваты!.. Я понимаю это!
Все они только на меня плюют своей скверной слюной, вы же – на меня и на всех их! Вы многих обижали хуже, чем меня… Я тогда думал: «Вот этот сильный человек бьёт и оскорбляет меня не за то, что я жид, а за то, что я, как все они, не лучше их и среди них несу свою жизнь…» И… я всегда со страхом любил вас. Я смотрел на вас и думал, что и вы можете разорвать пасть льва и избить филистимлян… Вы били их… и я любил смотреть, как вы делали это… И мне тоже хотелось быть сильным… но я – как блоха…
Артём хрипло засмеялся.
– Вот уж верно – как блоха!..
То, что говорил ему Каин, он почти не понимал, но ему было приятно видеть около себя маленькую фигурку еврея. И под возбуждённый полушёпот Каина в нём медленно слагались свои думы:
«Сколько теперь часов? Чай, поди-ка, около полудня. А ни одна, небось, не идёт навестить мила друга… А вот жид пришёл… помог, говорит – люблю, а я его обижал, бывало… Силу хвалит… Вернётся ли она? Господи, кабы вернулась!»
Тяжело вздыхая, Артём представлял себе своих врагов, избитых им и вот так же опухших, как он. И они так же, как он, будут валяться без сил где-нибудь… Но к ним придут свои, товарищи, а не жид…
Артём взглянул на Каина, и ему показалось, что у него в горле и во рту горько. Он сплюнул, тяжело вздохнул.
А Каин всё говорил, возбуждённый, с перекошенным от волнения лицом и вздрагивая всем телом.
– И когда вы заплакали – я тоже заплакал… Так жалко сделалось мне вашей силы…
– А я думаю, кто это дразнится?
– Я всегда любил вашу силу… И я молил бога: предвечный бог наш на небе и на земле и в выси небес отдалённых! Пусть будет так, что я буду нужен этому сильному человеку! Пусть я заслужу пред ним, и да обратится сила его в защиту мне! Пусть за нею я буду сохранён от гонений на меня, и гонители мои да погибнут от силы этой! Так я молился, и долго так просил я господа моего, пусть он создаст мне защитника из сильнейшего врага моего, как он дал в защитники Мардо́хею царя, победившего все народы… И вот вы плакали, и я плакал… и вдруг вы закричали на меня, и молитвы мои пропали…
– Да разве я знал, – чудак ты, – виновато пробормотал Артём.
Но Каин едва ли слышал его слова. Он раскачивался, взмахивал руками и всё шептал страстным шёпотом, в котором звучали радость, и надежда, и обожание силы этого человека, и страх.
– Наступил мой день, и вот я один около вас… Все бросили вас, а я пришёл… Ведь вы выздоровеете, Артём? Это не опасно вам? И воротится к вам ваша сила?
– Подымусь… не крушись!.. А тебя за доброту буду беречь, как малого ребёнка…
Артём чувствовал, что понемногу ему становится лучше, – тело ноет меньше и в голове яснее. Нужно заступиться за Каина пред людьми – что, в самом деле? Вон он какой добрый и открытый, – прямо всё говорит, по душе. Подумав так, Артём вдруг улыбнулся – давно уже его томило какое-то неопределённое желание, и вот теперь он понял его.
– А ведь это я есть хочу! Ты бы, Каин, добыл чего поесть?
Каин вскочил на ноги так быстро, что едва не ударился о копани беляны. Лицо его положительно преобразилось: что-то сильное и вместе с тем детски ясное явилось в нём.
Артём, этот сказочный силач, просит есть у него, Каина!
– Я сделаю вам всё, всё! Оно уже есть, вот тут, в углу!.. Я припас – я знаю! Когда кто болен, он должен есть… ну да! И я, когда шёл сюда, то истратил целый рубль.
– Сосчитаемся! Я те – десять отдам!.. Мне ведь это можно… Не свои у меня. Скажу – дай! – и даст…
Он добродушно засмеялся, а Каин при этом смехе ещё более просиял.
– Я знаю… Вы скажите, что вы хотите? Я всё сделаю, всё!
– А… уж коли так… вытри ты меня водкой! Есть не давай, а сначала вытри… можешь ты?
– А почему не могу? Как лучший доктор сделаю!
– Вали! Потрёшь меня, я и встану…
– Вста-анете? Ох, нет, не можете вы встать!
– Я те покажу, как не могу! Здесь, что ли, я ночевать-то буду? Чудила ты… А ты вот вытри меня, да и беги-ка в слободу к пирожнице Мокевне… И скажи ей, что я к ней в сарай переберусь на житьё… постлала бы там соломы, что ли! У неё я отлежусь… вот! За всё про всё я тебе заплачу… ты не сумлевайся!
– Я верю, – говорит Каин, наливая водки на грудь Артёма, – я верю вам больше, чем себе… Ах, я знаю вас!
– У-у! Три, три… Ничего, что больно… три, знай! А-а-а!.. Вот, вот, вот!.. – рычал Артём.
– Я пойду для вас и утоплюсь… – объяснялся Каин.
– Так, так, так… Плечо-то, плечо валяй… Ах, черти! А всё баба виновата. Не будь бабы, был бы я трезв… а к трезвому ко мне – сунься-ка!
Каин, входя в роль слуги, объявил:
– О, женщины! Это – все грехи мира… у нас, евреев, есть даже такая утренняя молитва: «Благословен ты, предвечный боже наш, царь вселенной, за то, что не сотворил меня женщиной…»
