Максим Горький
Дело с застёжками

– Зачем ты трогаешь застёжки своей грязной ручищей? – сердилась старушка.

– Любопытно… потому – работа очень уж тонкая. А я это понимаю – слесарное дело мне известно… Вот я и пощупал.

– Слушай! – сухо приказала старушка. – Скажи мне, о чем я тебе читала?

– Это – извольте. Я ведь понимаю…

– Ну, говори…

– Проповедь… стало быть, поучение насчёт веры, а также и нечестия… Очень просто и… всё верно! Так за душу и щиплет!

Старушка печально потрясла головой и оглядела всех нас с укором.

– Погибшие… Камни вы… Ступайте работать!

– Она тово… рассердилась будто бы? – виновато улыбаясь, заявил Мишка.

А Сёмка почесался, зевнул и, посмотрев вслед хозяйке, не оборачиваясь удалявшейся по узкой дорожке сада, раздумчиво произнёс:

– А застёжки-то у книжицы серебряные…

И он улыбнулся во всю рожу, как бы предвкушая что-то.

Переночевав в саду около развалин бани, уже совершенно разрушенной нами за день, к полудню другого дня мы вычистили колодец, вымочились в воде, выпачкались в грязи и, в ожидании расчёта, сидели на дворе у крыльца, разговаривая друг с другом и рисуя себе сытный обед и ужин в близком будущем; заглядывать же в более отдалённое – никто из нас не имел охоты…

– Ну, какого чёрта старая ведьма не идёт ещё, – нетерпеливо, но вполголоса возмущался Сёмка. – Подохла, что ли?

– Эк он ругается! – укоризненно покачал головой Мишка. – И чего, например, ругается? Старушка – настоящая, божья. И он её ругает. Этакий характер у человека…

– Рассудил… – усмехнулся его товарищ. – Пугало… огородное…

Приятная беседа друзей была прервана появлением хозяйки. Она подошла к нам и, протягивая руку с деньгами, презрительно сказала:

– Получите и… убирайтесь. Хотела я вам отдать баню распилить на дрова, да вы не стоите этого.

Не удостоенные чести распилить баню, в чём, впрочем, мы и не нуждались теперь, мы молча взяли деньги и пошли.

– Ах ты, старая кикимора! – начал Сёмка, чуть только мы вышли за ворота.

– На-ко-ся! Не стоим! Жаба дохлая! Ну-ка, вот скрипи теперь над своей книгой…

Сунув руку в карман, он выдернул из него две блестящие металлические штучки и, торжествуя, показал их нам.

Мишка остановился, любопытно вытягивая голову вперёд и вверх к поднятой руке Сёмки.

– Застёжки отломал? – спросил он удивлённо.

– Они самые… Серебряные!.. Кому не надо – рубль даст.

– Ах ты! Когда это ты? Спрячь… от греха…

– И спрячу…

Мы молча пошли дальше по улице.

– Ловко… – задумчиво говорил Мишка сам себе. – Взял да и отломил… Н-да…

А книга-то хорошая… Старуха… обидится, чай, на нас…

– Нет… что ты! Вот она нас позовёт назад да на чай даст… – трунил Сёмка.

– А сколько ты за них хошь?

– Последняя цена – девять гривен. Ни гроша не уступлю… себе дороже…

Видишь – ноготь сломал!

– Продай мне… – робко попросил Мишка.

– Тебе? Ты что – запонки хочешь завести себе?.. Купи, ха-арошие запонки выйдут… как раз к твоей харе.

– Нет, право, продай! – и Мишка понизил тон просьбы…

– Купи, говорю… Сколько дашь?

– Бери… сколько там есть на мою долю?

– Рубль двадцать…

– А тебе сколь за них?..

– Рубль!

– Чай, уступи… для друга!..

– Дура нетрёпанная! На кой те их дьявол?

– Да ты уж продавай знай…

Наконец торг был заключён, и застёжки перешли за девяносто копеек в руки Мишки.

Он остановился и стал вертеть их в руках, наклонив кудластую голову и наморщив брови и пристально рассматривая два кусочка серебра.

– Нацепи их на нос себе… – посоветовал ему Сёмка.

– Зачем? – серьёзно возразил Мишка. – Не надо. Я их старушке стащу. Вот, мол, мы, старушка, нечаянно захватили эти штуковины, так ты их… опять пристрой к месту… к книге этой самой… Только вот ты их с мясом выдрал… это как теперь?

– Да ты, чёрт, взаправду понесёшь? – разинул рот Сёмка.