Максим Горький
Чудаки
Елена (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай что ты говоришь? Разве можно играть людьми?
Мастаков. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и… длинных монологов… (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот – вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна… мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи… дети какие-то особенные растут – ты замечаешь? И русские матери… и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности… душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие… хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова… и подмигивать людям глазом – «ничего, братья! живём!» И когда думаешь, говоришь об этом – тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет мужчиной или женщиной…
Вукол (идёт прихрамывая). Эй, господа!..
Елена (вздрогнув). Подожди… Что там? Плохо?
Вукол. Идите… Все растерялись… плачут…
Мастаков. Вот видишь, Лена… (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?
Елена (издали). Нет… не надо!
Вукол. Ну, как же нет? Конечно, идите…
Мастаков. Но зачем же?
Вукол. Гм… знакомый умирает… долг вежливости, что ли… Потом – вы писатель, вам всё надо видеть… это ваш долг.
Мастаков (вздохнув). Ну… пойдёмте…
Вукол (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди уходят, а противоречия – остаются… вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!
Мастаков (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий…
(Ушли.)
Занавес
Действие четвёртое
Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью. Сквозь открытые двери на ступени крыльца падает полоса света – в прихожей горит лампа. На ступенях Самоквасов и Зина, доктор ходит мимо них и курит. Из дома доносится возня – двигают мебель, стучат посудой.
Зина (негромко). Сегодня утром он говорил, что ему лучше…
Потехин (угрюмо). Все фтизики так говорят перед концом.
Самоквасов (убедительно). У меня сестра – чудеснейшая женщина! – всю жизнь ухлопала на это… положим, её муж болел другой болезнью… но всё равно ведь! Девять лет она ухаживала за ним… вы подумайте, – всю молодость, всю силу женщины отдать капризам больного! Ужас! В тридцать лет она была полуседая… овдовела – на руках пятилетний мальчик, невыносимо нервозный, слабенький…
Потехин (подходит). И вы тоже караете слабых?
Самоквасов. Нисколько…
Потехин. Уж вам-то не к лицу!
Самоквасов (задет). Но, позвольте! (Потехин идёт прочь. На крыльцо вышел Вукол.) Я ничего не говорил…
Потехин (издали). Опоздали вы с этими теориями… Они уже не в моде…
Самоквасов (Зине). Что с ним? Чего он злится?
Зина (встаёт, идёт в дом). Не знаю. Устал, я думаю…
Вукол. Обижает тебя потомок мой? (Садится рядом, охая.) Ноет у меня ножка… Вот, Мирон, судьба очистила тебе дорогу…
Самоквасов (болезненно). Брось это… что ты!
Вукол (тихо). Ты думаешь, она в глубине души не рада? Хе! Я, брат, знаю женщин…
Самоквасов. Полно, Вукол! Ничего мы с тобой не знаем. (Подумав.) У меня, например, никогда не было желания – понимаешь? упорного, страстного желания что-либо знать. А оказывается, это необходимо…
Вукол. Гм… это ты о чём говоришь?
Самоквасов. А о том, что вот мне сорок два года, и я не понимаю человека, который моложе меня, не понимаю его мысли и жизнь… Слов даже не понимаю! И это – в сорок лет! Хороша страна, где все чужды друг другу… Представь себе европейца…
Вукол (позёвывая). Чепуха! Европейцев ты не знаешь… ты их в кутузку сажал? Нет. И не надо говорить об европейцах, думая о женщинах…
Потехин (подходит). Нет ли спичек, отец?
Вукол (даёт). Возврати. А то ты возьмёшь коробку и – пропал! А я с больной ногой хожу, ищу – где спички?
Потехин. Если у тебя ревматизм – иди и ляг в постель. Это лучше, чем сидеть ночью на воздухе. (Уходит, забыв отдать спички.)
Вукол (толкнув Самоквасова). Видишь? Женись скорее. В семьдесят лет у тебя будет сын доктор, культурный человек… Очень удобно! Отберёт у тебя спички, а ты… да-а… (Помолчав.) Заметь, какой странный язык у нас: мы говорим – сидеть на воздухе. Какие лёгкие люди, подумаешь! Или – пройти курс университета. (Кивая головой в сторону, куда ушёл сын.) Вот – он прошёл, насквозь прошёл… и это не особенно задело его…
Самоквасов (неохотно). Какой ты…
Вукол. Болтун?
Самоквасов. Нет… как это? Мизантроп…
Вукол (с некоторой гордостью). Я, брат, не мизантроп, а скептик… Мало у нас скептиков. Это признак, что мы недостаточно умны…
Самоквасов (усмехаясь). Ты вот говоришь, а я не понимаю зачем?
(Елена и Зина выходят, Самоквасов встал, давая им дорогу.)
Елена. Господа, пожалуйста, помогите Константину перенести сундуки…
Самоквасов. Иду! Ты бы сидел, скептик.
Вукол (идя за ним). Сыро… Потомок прав.
Елена (лаская Зину). Ляг иди, может, уснёшь.
Зина. Нет, не хочу… я боюсь, что усну.
Елена. Боишься?
Зина. Мне – стыдно. Я не чувствую горя, утраты… я так странно, стыдно спокойна! Развязалась петля… я могу не лгать, не насиловать себя… мне не надо казаться нежной и любящей… Это хорошо и – нехорошо…
Елена (улыбаясь). Вот – слышал бы тебя Константин…
Зина. Нет, не говори ему! Я не хочу, чтобы он считал меня бесчувственной… я так уважаю его!
Потехин (подходя). Вам необходимо свидетельство о смерти, я сейчас напишу. (Проходит в дом.)
Зина. Как он это сказал!.. Когда он подходит близко ко мне, я ощущаю прикосновение какой-то тяжести… Лена, я не кажусь тебе бессердечной?
Елена. Перестань об этом. Тебе двадцать лет.
Мастаков (в дверях). Елена, иди сюда! (Когда она подошла, он возмущённо шепчет.) Слушай, какого чёрта Николай рычит на меня? Стоит под носом и сверкает белками… что ему нужно?
Елена (уходя). Я сейчас, Зина.
Мастаков (идя за нею). Возмутительно!
(Зина утомлённо потянулась, наклонила к лицу ветку дерева, обоняет её запах. Вздрогнула, взглянув на занавешенное окно, пугливо отряхает руки.)
Самоквасов (с шалью в руке). Возьмите-ка, сыро!
Зина. Спасибо! Какой вы заботливый.
Самоквасов (расцветая). Ну… это не я… это ваша мама велела мне. Хорошая у вас мама!
Зина (кивая головой). Да.
Самоквасов (волнуясь). Вообще, женщины – самое лучшее… Особенно теперь, когда наш брат… несколько раскис. Знаете, мне можно поверить, – я женщин видел! Я очень плохо, очень грубо жил… немногое могу вспомнить без стыда за себя… и, если было что хорошее, чистое в моей жизни, – это были вы… женщины… Готов молиться: да сохранит их господь бог, ибо нет у него среди русского племени ничего лучше женщин!
Потехин (выходя). Ого! Вот как?
Самоквасов (оборачиваясь к нему). Ах… это вы! Конечно – не согласны? Желаете спорить?
Потехин. Не время и не место.
Самоквасов (горячо). Ироническим возгласам – место, а правдивому свидетельству – не место? Почему-с?
Потехин (проходя мимо него). Вы, точно влюблённый, вспыхиваете… что с вами, а?
Самоквасов. Ничего особенного, благодарю вас! Вы как себя чувствуете? Вот, Зиночка, посмотрите: вчера он призывал народ – вперёд, на бой с судьбой, а сегодня, извольте видеть, – разочарованному чужды все обольщенья прежних дней!
Зина. Не надо сердиться!
Самоквасов. Но ведь это же… это обман… это – игра людьми…
Потехин (раскуривая сигару). Чего вы так волнуетесь? Попросите, и – вам снова дадут место в полиции… (Отходит.)
Зина (болезненно). Ой, доктор… что это вы!
Самоквасов (задыхаясь). Вот… культурный человек… а? Благородно, а?
Зина. Он… может быть, он нездоров?
Самоквасов. Да-с… паралич души у него… Нет, извините… мы все – злые, грубые… и ничего не любим… ни друг друга, ни себя самих, ни родину… У нас в жилах течёт дурная, холопья кровь… мы ещё не пережили крепостного права… мы – изнутри рабы…
Вукол (выходит – Зине). Вас мать зовёт. Ты что, Мирон?
Самоквасов (показывая кулак). Сын твой…
Вукол. Ага!
Самоквасов. Когда-нибудь я его…
Вукол (глядя в темноту). Никто не любит моего потомка.
Самоквасов. А он? Он кого любит? Умеет он любить?
Вукол. Не знаю. Не спрашивал.
Самоквасов. Спроси… да!
(Потехин подходит. Самоквасов, фыркнув, ушёл в комнаты.)
Вукол. Ты что обижаешь людей?
Потехин. Давай походим, отец.
Вукол. Нога не позволяет ходить.
Потехин. Ах, да… Вот что – я уезжаю… С поездом в пять пятнадцать. (Вынимает бумажник.) Вот деньги… Потом ещё пришлю… если будут.
Вукол. Значит, надолго… А служба?
Потехин. Брошу.
Вукол. Ты, может, на Кавказ собрался?
Потехин. Почему на Кавказ?
Вукол. Бывало, люди в твоём положении на Кавказ ездили.
Потехин. Не понимаю.
Вукол. Влюбился?
Потехин (хмуро поглядел в лицо отца и усмехнулся). Н-ну?
Вукол. Безнадёжно?
Потехин. Далее!
Вукол (принимая деньги). Ты лучше в Сибирь поезжай.
Потехин. Зачем?
Вукол. Наживёшь денег. Когда люди противны – необходимо иметь много денег.
Потехин. Скажи тут всем этим, что я получил телеграмму… спешно вызвали в город к больному.
Вукол. А зачем лгать?
Потехин. Верно. К чёрту! Прощай.
Вукол. Давай обнимемся…
Потехин (обнимая). Прощай! Трудно жить, старик.
Вукол. Не удался ты у меня!
Потехин. И ты тоже не очень удался.
Вукол. Ну, всего доброго! Стреляться не думаешь?
Потехин (усмехаясь). До этого не дошло ещё.
Вукол. То-то! Ты – в брюнеток влюбляйся, у них больше темперамента, и они быстрее решают…
Потехин. Брось! Не балагурь.
Вукол. Я – серьёзно. Я это наблюдал. Женись на еврейке – самое спокойное дело. Они – плодовитые, хозяйство любят… пойдут у тебя дети, и завертится тихонько эдакое колесо…
Потехин (усмехаясь). Всё сказал?
Вукол (отпуская его руку). Не плохо говорю! Прощай…
(Потехин уходит. Старик садится на ступени, качая головой, и что-то шепчет вслед сыну. Выходит Медведева, усталая.)
Медведева. Закусить хотите? Там самовар готов. Спать никто не ложится. Где доктор-то? Устал он…
Вукол. Да, устал. Рановато несколько, а вот – устал…
Медведева. Ну, вы всегда двоесмысленно говорите.
Вукол. Уехал он. Просил кланяться всем. В Сибирь уехал.
Медведева. Вы что, батюшка, бредите?
Вукол (махнув рукой). На Кавказ.
Медведева. Ещё куда?
Вукол. Не знаю.
Медведева (вздохнув). Эх вы, чудаки! Поглядишь на вас – так станет жалко всех! Туда же, шутки шутят, будто им весело… притворяются умными да будто гордыми… совестясь друг пред другом слабостей своих… А вам бы просто сойтись дружненько, да поговорить, да поплакать над собой, не стыдясь… нечего роли-то играть… публика-то разошлась уж… одни вы остались… одни!
Вукол. Я в спектакле не принимал участия… я сам – публика.
Медведева. Каждый поодиночке тоскует смертно, стыдится всяко… а на людях – пыжится, серьёзное лицо делает… куда уж! А вы поближе друг ко другу, поближе…
Вукол. Премудрая – довольно! Это меня не касается. А вот что, добрая баба-яга… ведь сын-то у меня в самом деле исчез…
Медведева (равнодушно). Куда?
Вукол. Может быть – в Африку, может – ко всем чертям…
Медведева (недоверчиво). Фокусничаете вы с ним, батюшка… Идите-ка чай пить. (Идёт с ним в дом – встречу им Мастаков и Зина.) Слышали – доктор-то? Уехал!
Мастаков. И прекрасно! Нужды в нём ни у кого нет. (Зине.) Мы походим немножко, да?
Зина. Пожалуйста. Очень душно, и голова кружится.
Мастаков (не зная, о чём говорить). Может, вам нужно принять каких-нибудь капель?
Зина (улыбаясь). Каких же?
Мастаков. Не знаю. (Вздохнул.) Елена никогда не принимает лекарств. А вот Ольга Владимировна пьёт какие-то капли. Иногда от неё пахнет чем-то оглушающим… вроде эфира. И духи у неё… убийственно крепкие…
Зина (с интересом). Вам нравится она?
Мастаков. Она? Гм… Д-да… как сказать? Не всегда, я думаю… (С оживлением – но искусственно.) Эх, какая хорошая ночь! Так бы и запел!
Зина (с упрёком). Что вы? Здесь?
Мастаков. Это действительно… глупо сказал я… Да я и не умею петь… (Стараясь попасть в тон.) Конечно… люди рождаются и умирают… днём и ночью…
Зина (невольно улыбнулась). Вы так сказали… точно упрекаете их за это.
Мастаков (смущён). Да? Вот видите… чёрт возьми! (Просто.) Это, должно быть, потому, Зина, что я не знаю… как следует говорить, когда в доме покойник… Я столько прочитал ужасов о смерти, все они так плохо написаны, что у меня нет уважения, нет интереса к этой теме… О смерти сказано больше, чем следовало… она стала похожа на актрису, которую перехвалили. Очень однообразная актриса, но – кричат – ах, она гениальна! (Увлекаясь, он берёт Зину под руку.) Конечно, однажды надо будет умереть… в один прекрасный день. Но, милая девушка, до того дня я проживу тысячи прекрасных дней… тысячи – вы понимаете? И каждый день – новые лица, новые движения души, новые цветы и солнце. (Серьёзно.) Знаете ли вы, что солнце каждый день новое? Вы читали что-нибудь о Хорсе, боге солнца, и дочерях его хорсалках, иначе – русалках? Вы любите мифологию?
Зина. Я её не знаю.
Мастаков. О, это надо знать! Это изумительно красиво… и, как всё детское, – просто, мудро, невыразимо трогательно. Вам это необходимо знать, вы сами такая русалочка… Я иногда смотрю на вас и думаю – как счастлив будет человек, которого вы полюбите… Представляю себя на его месте… это ужасно хорошо и полно самых капризных неожиданностей…
Зина (смущённо). Послушайте… уместно ли…
(В палисадник входит Ольга с букетом цветов в руках. Она одета в тёмное, стоит за кустами и слушает.)
Мастаков (увлечён). Если бы вы знали – какая это счастливая особенность представлять себя чем хочешь! Королём, трубочистом, паяцем! Живёшь десятками жизней, чувствуешь все радости и печали мужчин и женщин… скучные, тяжёлые думы стариков и милую, радужную путаницу детской души…
Зина. Это удивительно интересно…
Мастаков. Недалеко отсюда лежит камень-валун… такой старый, серьёзный камень, весь в морщинах… я знаю, что он был когда-то вершиной горы и звёзды были ближе к нему, чем теперь, – он это помнит, и ему скучно… Понимаете? Об этом камне я мог бы рассказать в четырёх строках… только четыре строгие строки! Видите? Так живёшь… Вдруг – полюбишь вас и думаешь о вас целый день… носишь ваш образ в сердце своём, и вы поёте мне такие славные, чудные песни…
Зина (отнимая у него руку). Что вы говорите? Разве можно говорить со мной об этом… сегодня!
Мастаков (удивлён). Нельзя? (Она быстро идёт прочь от него.) Но… когда же можно… странная девушка!
Ольга (выходит, иронически). Вы – поторопились!
Мастаков (тревожно). Ты – снова… Послушай – Елена тоже здесь!
Ольга. Вот почему вы не приходите ко мне! Это и есть та работа, которой вы так заняты?
Мастаков (тревожно, тихо). Если вы встретитесь – я не знаю, что буду делать…
Ольга (стараясь сохранить спокойствие). Не знаете? Да?
Мастаков. Честное слово…
Ольга. Честное слово и – вы?
Мастаков. Когда люди смотрят друг на друга свирепыми глазами мне стыдно, я… я чувствую себя совершенно лишним…
Ольга. Вы отдаёте себе отчёт?..
Мастаков. Ах, отчёт! Конечно… я всегда делаю глупости!
Ольга. Не притворяйтесь!
Мастаков. Ш-ш! Зачем же кричать?
Ольга. Что это такое? Ваш способ обратить в шутку отношение ко мне, да? Вы плохо, вы пошло придумали!
Мастаков. Ах, зачем ты говоришь этим тоном? Что я тебе сделал? Ведь ты – не девушка… и я не могу жениться на тебе немедленно… это смешно! Ей-богу – это смешно!
Ольга (тише). Не смейте издеваться надо мной! Я требую объяснений! Я не знаю… это, наконец, жестоко… это – грязно! Послушайте, проповедник добра и красоты, или как вас там зовут…
(Из дома выходит Елена.)
Мастаков (раздражаясь). Я же объясняю вам русским языком…
Ольга (видит Елену). А, милостивый государь, теперь я вам сделаю небольшой скандал… вам всё-таки будет неловко…
Мастаков. Что же это будет! Чего вы хотите?
Ольга (бросив цветы). Елена Николаевна… позвольте вам напомнить ваши слова… мы обе женщины…
Елена (кутаясь в платок, тихо говорит, подходя ближе). Пожалуйста, уйдёмте отсюда.
Ольга. Но вы – умнее меня… вы устроили как-то так, что… я, кажется, с ума схожу!
Елена. Константин, ты плохо выбрал место…
Мастаков (почти грубо). Я ничего не выбирал! И ничего не понимаю! Что требуют от меня? Чтобы я немедленно венчался? «Исайя ликуй»? Ещё раз – «ликуй Исайя»?
Ольга. Что за пошлая шутка! Послушайте, он сейчас объяснялся в любви Зине…
Мастаков (удивлён). Я?
Ольга. Он носит её образ в сердце своём… говорил он ей…
Мастаков. Послушайте! Что за глупость?
Ольга (мечется, взбешена). Это не глупость, это носит другое имя! Авантюризм, распущенность… Мне – стыдно, сознаюсь – я никогда не бывала в таком смешном, дурацком, унизительном положении… о да, сознаюсь!
Мастаков (смотрит на них обеих по очереди). Довольно! Говорите что вам угодно, делайте что хотите, а я – я уеду! Я не позволю тащить меня на верёвке даже и в рай… Ничего дурного я не сделал, и никто не страдает, это я страдаю!
Ольга (Елене). Какова наглость?
Елена (спокойно). Не надо сильных слов… они ничего не объясняют.
Мастаков. Вам угодно, против всякой очевидности, считать меня виновным в проступке, который… в котором и вы принимали участие, как я помню… Позвольте! Я осуждён? Очень рад! Я уезжаю, Елена… я иду уложить чемоданы… вы уж доконайте меня в моём отсутствии!
Ольга. Что за дикая выходка! Неужели это нормальный человек? Или очень ловкий? Не понимаю!
Мастаков (горячится). Перестаньте болтать! Я уезжаю! Я не могу так жить – у всех на меня какие-то вассальные права… и – при чём тут Зина? Ты же сама, Елена, просила меня развлечь эту вдовую девицу! (Спокойнее и проще.) Если я действительно виноват – я извиняюсь… совершенно искренно, да! Но я скажу, что правда, великая правда сказана о женщинах словами… я забыл эти слова… вы заставите всё забыть! (Он быстро уходит из палисадника. Ольга растерянно смотрит вслед ему. Елена сумрачно задумалась.)
