Максим Диденко
Фигурки на стене
Глава 2
Наверное, каждый человек время от времени сталкивается со своего рода трудностями на жизненном пути. И ведь находит выход, верно? Бывает очень сложно, даже кажется, будто весь мир против тебя, но в какой-то момент приходит то ли озарение, позволяющее оценить всю картину происходящего как бы со стороны, тем самым и увидеть способ решения проблемы. Или хватается за протянутую в последний момент руку помощи, когда сил уже оставалось и на вдох. Ситуации всякие бывают. И почти все находят из них выход. Почти. Кто-то спивается или садится на наркотики, чтоб абстрагироваться от этого мира, кишащего злобой, ненавистью или, что самое опасное, безразличием; кто-то уходит в дикий спорт, занимаясь дайвингом, альпинизмом или экстремальной ездой на велосипеде. А есть и те, кто кончает с собой, вскрывая вены или прыгая с моста на добела раскаленную под палящим солнцем гальку, насыпанную меж рельсов, ломает кости, а затем превращается в фарш под колесами несущегося на бешеной скорости товарняка – тут уж кому что по душе, а на вкус и цвет, как говорится, все фломастеры разные.
Я же решил воспользоваться первым из вариантов: ухватиться за протянутую руку помощи. Точнее, попросить, чтоб эту руку мне протянули, за денежку, конечно же. Нынче бесплатно могут только в душу нагадить и заткнуть отверстие скомканной бумажкой, чтоб не воняло.
К концу лета, когда я в очередной раз собирался навестить маму перед началом нового учебного года, я попрощался с вахтершей при выходе из общежития и направился к автобусной остановке. Ждал все никак не торопящегося ко мне транспорта. Уже думал вызывать такси, потому что единственный автобус, который мог меня довезти тем субботним утром (а для некоторых уже днем), судя по расписанию, запаздывал уже на целых двадцать пять минут. Я выругался и зашел внутрь остановки, чтобы спрятаться от ветра и поискать в контактах номер какого-нибудь местного таксиста. Но мое внимание отвлекла рекламка с отрывными телефонными номерами, написанная от руки шариковой ручкой. На ней говорилось об услугах частного психолога, помогающего справиться с депрессией, навязчивыми идеями, подавленностью – если таковые есть – и прочими признаками морально не совсем здорового человека.
Помню свою реакцию. Я прыснул, как кот от лука, приговаривая: «Да кому, на хрен, нужен этот психолог? Хоть кому-нибудь он может помочь вообще?» Я и правда не знаю, какой с него толк. Он что, посоветует мне не хандрить, найти хобби и не ныть как баба. А потом озвучит прайс, заберет половину моей стипендии, мило улыбнется и скажет: «Жду тебя на следующей неделе в то же время!» Мне такая терапия и даром не сдалась. Как минимум потому, что придется выплакиваться какому-нибудь дяденьке о том, что щемит на душе, а он будет оценивать мое состояние по шкале от одного до десяти, чтоб определиться с диагнозом. А если я не больной? Но он-то все равно станет рассматривать меня как пациента, а значит, для него я не кто иной, как больной человек, которого нужно лечить! Черт, да любая собака, если ее выдрессировали нападать на людей, будет считать каждого попавшегося на глаза именно мясом. Она не станет спрашивать, можно ли слопать этого? Нет? А почему? Он же вроде как пахнет точно так же, как и все остальные, такой же мешок с костями, мясом и жиром.
– А мне очень даже помогла однажды, – услышал я голос какой-то женщины лет сорока с копейками за своей спиной – возраст я прикинул, когда обернулся и взглянул на нее. – Извини, что напугала тебя.
Я и правда испугался. Не заметил, как она подошла к остановке и подкралась сзади. Гребаный ассассин! Вслух я, конечно же, этого не проговаривал, к счастью, а то было бы совсем неловко. Хотя что-то я все-таки проговорил, иначе вряд ли бы она вмешалась со своими мыслями.
– Когда моего сына забрали в армию, – продолжала она, – я о нем ни сном ни духом была несколько месяцев. А потом к моему дому приехали ребята. Они сказали, что моего Митьку убило. Взорвался на мине.
Мне казалось, что любая нормальная мать на этом моменте разрыдается и упадет на плечо первому попавшемуся слушателю, но эта женщина лишь мило улыбалась, а в глазах горел такой яркий свет, будто она не кровинку свою потеряла, а носовой платочек, который совсем не жалко. Мне стало интересно. Я ничего не сказал. Не успел. А она, не знаю, может, чего увидела в моем взгляде, или изначально у нее был план рассказать мне все, что на душе ее скреблось, но она продолжила говорить. Поведала о том, как сложно ей давалось осознание, что сына больше нет, как он мерещился ей в каждой похожей прическе парней, какая была у ее сына, в каждом смехе под окнами. Ей долго казалось, что это страшный сон, что она сейчас проснется от скрипа входной двери, а на пороге покажется ее дорогой Митька, и все будет прекрасно. Но этого все никак не происходило.
Женщина выдержала небольшую паузу, снова, наверное, замечая неподдельный интерес в моих глазах. Не знаю, что она в них могла увидеть, но я лишь сравнивал ее ощущения со своими собственными – меня всегда учили ставить себя на место человека, чтоб понять его чувства, вот я и попробовал. Затем кивнула на боковую стенку остановочной будки и сказала, что именно эта девушка, психолог, помогла ей справиться с последствиями личной катастрофы. У нее какая-то своя методика, с помощью которой можно докопаться до истинной причины проблемы, уловить ее суть и, если не избавиться совсем, то хотя бы купировать, основываясь на осознании фундаментальных вещей, таких как: «Дети – гости в этом мире» или «ничто не вечно под луной». Фигня какая-то, ну правда! Нет, я не помню дословно, о каких таких истинах она говорила – не шибко вслушивался, – но что-то в этом смысле точно было. Я вот совсем не понимаю, как можно купировать отчаянье, нахлынувшее из-за потери единственного сына (не похоже, чтобы у нее их было несколько, и она просто переключила сознание, научившись жить дальше, как по мановению волшебной палочки, хотя кто знает), но бодрость духа женщины странным образом внушила мне какое-то подлинное доверие к этому чудо-психологу.
Слушая ее, я так ничего и не сказал. Молчал как рыба об лед. Только обернулся вслед за ее взглядом, направленным на рекламку, и стал новыми глазами вчитываться в рукописный текст.
Тетрадный листок в клетку все еще был темноватым от невысохшего клея ПВА, а отрывные номерки развевались на ветру, как бахрома на старом бабушкином покрывале у Игоря дома. Я немного взгрустнулся от этой мысли, потому как своей бабушки я никогда не знал. Мама моей мамы ведь, а я даже не представляю, где она и что с ней; жива ли вообще? Но быстро пришел в себя, увидев подъезжающий автобус. Он остановился и распахнул передо мной двустворчатую дверь-гармошку. Времени на подумать больше не оставалось, потому я сорвал один из номерков, поблагодарил женщину за историю и совет, хоть и не был уверен, что позвоню по оторванному номеру телефона – я взял его больше из-за вежливости, что ли, как бы показать, что ее слова меня якобы вдохновили, а послушав ее, воспользуюсь советом, – и запрыгнул в салон.
Я тогда и забыл сразу об этом листике. Засунул его в задний карман бриджей, из другого вытащил полтинник и оплатил проезд. Когда я обернулся, на меня, как, собственно, и всегда, пялилось порядка десяти пар глаз, будто никогда рыжего худого парня не видели. Бесят!
Я протолкнулся между двумя плотными рядами бабулек с базарными сумками, буквально перекатился по волосатой спине какого-то потного мужика в майке, добрался до заднего дивана и плюхнулся на загрубевшую и изрядно затертую жирными задницами обивку сиденья.
Мне тут же захотелось помыться, будто меня касались не взгляды, а грязные и вонючие руки, перемазанные отходами. Но куда уж тут денешься? Приходилось терпеть как есть. А чтобы хоть как-то абстрагироваться от окутывающего неприятного ощущения, я вынул листок с номером телефона и стал думать, о чем бы меня могла спрашивать эта психолог, попади я все ж к ней на консультацию или прием, не знаю, как это у них называется. Наверное, правильнее будет сказать сеанс. «Итак, Санни, ты видишь призраков, о’кей. Принимай эти таблетки три раза в день после еды, и вскоре все пройдет». Я всегда скептически относился к людям этой профессии, хотя и совсем не понимал, в чем вообще заключается их работа. В фильмах видел, как ты заходишь в приятно обставленную комнату, пахнущую жопками индонезийских зверушек, ложишься на кушетку, умащиваешься головой в мягкую подушку, скрещиваешь руки на груди и, глядя в потолок, рассказываешь о том, как тебе трудно жить в этом непонятном для тебя мире какой-то девушке в прямоугольных очках в тонкой оправе, со строгим хвостиком из собранных волос на голове, в белой блузе, юбке-карандаше и туфлях на высокой шпильке. Она что-то записывает в своем блокнотике, то и дело перебрасывая ноги с одной коленки на другую и периодически делая умный вид. Затем она что-то спрашивает – обычно это какие-то наводящие вопросы, дает дельный совет, выносит вердикт и говорит, что до конца сеанса у нас осталось десять минут, потому ты можешь либо проваливать к чертовой матери, а затем возвращаться через неделю для продолжения, либо пососать конфетку со стеклянной вазочки на столе и молча поваляться на диванчике, пока она вносит в блокнот какие-то заметки и результат анализа твоего психического состояния, чтобы позже обсудить ситуацию на собрании коллег мозгоправов.
И знаете что? Мне в тот момент настолько стало интересно убедиться в своей правоте, что я плюнул на визит домой и на следующей остановке вышел из автобуса. Сперва я прикинул, сколько у меня есть денег, чтобы в случае чего не остаться с носом, затем набрал с листика номер телефона и позвонил.
На том конце я услышал на удивление приятный женский голос. Будто со мной говорила девушка лет двадцати четырех. Я чуть было не хихикнул в трубку, думая, чему меня может научить такая девочка? Да, она явно старше меня на несколько лет, но ей же не сорок с копейками, а за плечами еще двадцатка живого опыта работы с психически неуравновешенными людьми. Я одернул себя, понимая, что пошел уже не в ту степь, ведь реальными психами занимаются не психологи, а психиатры. Но из-за всех этих мыслей пропустил заданный девушкой вопрос.
– Извините, связь плохая, можете повторить? – попросил я, пытаясь выкрутиться из неловкой ситуации.
И она снова запела своим ангельским голоском.
Так мы и познакомились с Ириной Сергеевной, девушкой тридцати двух лет, как гласил полис и несколько благодарственных грамот и сертификатов об очередных повышениях квалификации в рамках на стене ее кабинета. Я приехал к ней в тот же день – у нее было свободное время, окно, как называют, потому согласилась меня принять прямо в тот же час, указав адрес, по которому мне следует подъехать для первичной консультации.
Девушка эта оказалась на удивление приятной во всех смыслах. Она и выглядела очень даже привлекательно, имея все характеристики того самого «моего типажа», как говорят некоторые, наверное, в своем большинстве, заносчивые люди: стройные длинные ноги, темные волосы, глаза карие, пухлые губы. Не скажу, что влюбился, нет, ведь я пришел к ней совсем не за этим; да и куда мне-то, очкарику рыжему. Все сугубо профессионально. Но насчет очков и юбки-карандаша, не считая высокой шпильки, я не ошибся, представляя ее внешний вид. А кроме внешности… у нее был достаточно приятный голос, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. Он располагал, позволял расслабиться и ни о чем не переживать. Если задуматься, имею в виду, если кто-нибудь спросит, каким он должен быть, чтобы помогать не переживать и расслабляться, то никакого описания я дать не смогу; если только на диктофон голос этого психотерапевта не запишу. Вряд ли меня за такое по головке погладят, потому это сказано было фигурально, конечно же – не собираюсь я записывать наши разговоры. Причин хватает, понимаете ли.
– Как дела? – спросила меня Ирина, дождавшись, пока я усядусь в предварительно указанный мне раскрытой ладонью мягкий велюровый диванчик посреди кабинета. Или это даже не кабинет? Слишком уж уютно и по-домашнему все обставлено.
Она сама сказала, что, если мне удобно, я могу называть ее просто Ирина, без всяких Сергеевна. Я был не против. Мне даже выкать особо не хотелось – не люблю я это дело, – но тут уж как заведено, так и пляшем.
Что на это ответить? Да нормально у меня дела, спасибо. А у вас как? Нет, так точно не пойдет. Она спрашивает ведь явно не о том, как прошел мой день и чем я завтракал сегодня. Ходи я регулярно на такие консультации, может, и знал бы, чего лучше выдать на вот подобный вопрос психолога, с помощью которого он в итоге попытается понять, а потом и обуздать мой внутренний мир.
– Эм-м, – протянул я, реально не понимая, с чего начать. Я был в курсе, что она от меня ожидала, но не мог вот так сходу правильно ответить. Да и боялся накосячить. Я еще и проговорился, что меня зовут Санни, а лишь потом исправился на имя Андрей. Теперь вместе с просьбой рассказать о себе она захочет услышать и о том, как вышло, что я получил такое прозвище.
– Слушай, Санни… Ведь так тебя друзья называют?
– Ага.
– Ты не против, если я буду звать тебя Санни? Мы вполне могли бы с тобой стать друзьями, как считаешь?
Что? Это такая «особая методика»? Пока мне совсем не понятно, что все это значит. Но раз уж так нужно, тогда ладно.
– Наверное, – несмело ответил я, ткнув указательным пальцем в очки между линзами.
– Хорошо, Санни, мне хотелось бы понять, с чем ты столкнулся, чтобы знать, как мы сможем тебе помочь.
– Мы? Я не только с вами буду общаться? – Я приподнял одну бровь в недоумении, а затем почему-то занервничал и подорвался с кресла, заторопившись к выходу. – Наверное, зря я сюда пришел. Извините за потраченное время, Ирина Сергеевна. Я не… Блин, я…
Честно сказать, я сдрейфил. В тот момент я больше совсем не понимал, для чего ей позвонил и зачем вообще пришел. Мне было до ужаса стыдно и почему-то страшно. Почему? Не знаю, правда. Может, я просто оказался слишком близко к тому, чтобы поделиться с кем-то своей проблемой, хотя раньше даже не представлял себе такое возможным. Казалось, меня просят раздеться у всех на глазах – настолько интимно ощущал я свои внутренние сомнения и переживания.
– Санни, притормози, – проговорила она громче, чем я ожидал. И я остановился, не решаясь оторвать взгляд от паркетного пола.
Она подошла ближе и очень осторожно коснулась рукой моего плеча.
– Только со мной. Можешь быть уверен, никто и ни при каких обстоятельствах не узнает, о чем мы с тобой здесь говорили. Закон и врачебная этика…
– Да, наслышан я об этом. Я просто не понял… – Я попытался взять себя в руки, но мой голос заметно дрожал, если сравнить его на момент, когда я только пришел.
– …я имею в виду, что мы с тобой вместе постараемся разобраться в твоем вопросе.
– А, ладно.
Что ж, это уже что-то. Новый уровень знакомства с внешним миром, подумал я тогда. Мне раньше не приходилось ни с кем, кроме Гарика, делиться своими переживаниями. Точнее, поначалу я пытался, но меня психом называли, а то и чего похуже.
– Хочешь воды? Может, чаю?
– Я не знаю… Неловко как-то. Воды, наверное, если можно.
– Санни, я буду чай. Если хочешь, я заварю и тебе. Расслабься, я не кусаюсь.
Честно сказать, я совсем не такой себе представлял мозгоправа. Я думал, меня на пороге встретит на вид если не физик-ядерщик с большими выпученными глазами, в круглых очках с толстенными линзами и светоотражателем на голове, то как минимум человек строгих порядков, а потому суровый и жестко принципиальный, который будет видеть во мне только пациента с больной головой, стенографировать каждое мое слово на листок в деревянном планшете, чтобы потом заняться глубоким анализом настроения моих внутренних демонов.
Эта же девушка совсем сломала все мои стереотипы насчет психотерапевтов. Не знаю только, мне надеяться, что она ведет себя так лишь со мной, или наоборот – таким образом предпочитает работать со всеми своими посетителями?
– Лимон?
– Эм… Что?
– Чай, спрашиваю, с лимоном пьешь? И сахара сколько?
На этом моменте я просто офонарел! Даже ущипнул себя, чтобы удостовериться, что не сплю: я – рыжий очкастый ботан – пришел на прием к сексуальному психотерапевту, который предложил выпить вместе чаю и поболтать по душам? Мне пришлось тогда хорошенько встряхнуть головой, чтобы прогнать дурные мысли и здраво оценить ситуацию: она специалист, знает свое дело, а потому, увидев, как я занервничал, решила по-человечески снять накал и позволить мне довериться ей. Вот и все. И нечего здесь выдумывать.
Я закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул.
– Да. Одну ложку, пожалуйста.
Когда Ирина принесла чай, мы снова расселись по своим местам и начали все заново, но уже в более обыденной обстановке. Мне стало гораздо легче. Я стал относиться к этому как к дружеской встрече. Не прям сразу меня отпустило, конечно же, но уже через полчаса нашей беседы мы смеялись и свободно болтали, будто знакомы и не день, и даже не неделю.
Тогда-то я и понял, о чем мне пыталась сказать та женщина на остановке. Такой способ расположить к себе собеседника работал как швейцарские часы или как автомат Калашникова – безотказно. Даже не представляю человека, который после такого не захотел бы выложить всю свою жизнь как на духу.
И я выложил.
Она повторила вопрос, а я, решив все же ответить на него, уточнил, сколько стоит ее время и как долго мы сможем еще говорить, имея в виду сегодняшний сеанс. Все потому, что рассказ мой мог затянуться на добрых полчаса, а то и больше. И она с легкостью заверила меня, что об этом, по крайней мере, сегодня, я могу не переживать. Но на все последующие сеансы нам будет отведено лишь пятьдесят минут – не больше.
Единственное, что она спросила у меня, перед тем как я начал, не буду ли я против, если она запишет мой рассказ на диктофон, чтобы иметь возможность переслушать позже, когда какие-нибудь моменты потребуют более детального разбора. И я согласился.
Щелчок кнопки, начало записи…
Глава 3
2012 год
В первых числах июня две тысячи двенадцатого мама с отчимом, как и за год до этого, отправили меня в летний лагерь. В тот самый бесплатный лагерь, который открыли на территории старого советского пансионата «Жемчужный». Наверняка многие о нем что-то да слышали.
Это было захудалое местечко со скудными естественными развлечениями для детей. Ничего особенно интересного: качели во дворе, наполовину вкопанные в землю задние колеса от тракторов, кусты с деревьями и несколько уставших воспитательниц, которым выплачивается мизерное жалованье государством, собственно, оно же и направило их на эту работу от центра занятости населения. Они потому, конечно же, и не стремились выполнять поручения добросовестно, но и не совсем уж халтурили. Впрочем, что здесь еще сказать – бесплатный детский лагерь, в котором название говорит само за себя.
Тем не менее это место – отличная возможность поставить галочку в блокноте своих личных родительских достижений, якобы устроив ребенку отпуск, – как мне стало ясно со временем. Меня привезли сюда именно по этой причине. Мне редко кто правду говорил, кроме Джилл. Я тогда называл ее тетя Джилл. Она единственная, кто общалась со мной будто со взрослым, хотя я и был мелким шалопаем. Не глупым, но ведь ребенком, как ни крути.
Я и сейчас помню тот момент – только не представляю, почему вообще обратил на это внимание, – когда мама общалась с управляющей Валентиной Федоровной. Хорошая женщина, мне она еще с первого раза понравилась: добрая, ласковая, всегда улыбалась и интересовалась, как наши дела и не случилось ли чего-нибудь нехорошего, если мы в какой-то момент начинали грустить. Она одна действительно старалась для нас, а остальные выполняли работу как из-под палки – совсем спустя рукава. Мама тогда почему-то заметно нервничала, то и дело поглядывая на отчима какими-то странными глазами, будто чего-то боялась. Не знаю даже, как я это запомнил, но эти глаза… Они, казалось, что-то прожгли в моей голове, какую-то отметину оставили. Но самого разговора между ними я не слышал. В кабинете у Валентины Федоровны был такой классный уголок с роботами из «Трансформеров» и разными машинками. Я нигде даже похожих не видел, кроме как у Игоря дома – у него-то всякие новинки появлялись чуть ли не у первого в нашем классе. Вот же повезло ему, ну!
Пока взрослые сидели за большим столом с кучей бумажек и о чем-то разговаривали, я пытался насладиться тем, чего в моей жизни катастрофически не хватало. Я так хотел забрать себе все те игрушки, что прям отказывался выходить из-за ограждения, если мне не позволят вынести оттуда хоть какого-нибудь из Дисептиконов. Даже, помню, истерику завел – настолько не хотел бросать полюбившихся мне за эти несколько минут роботов. Единственное, что сработало на сложившуюся ситуацию как нельзя лучше, это заверение, что в общей игровой комнате гораздо больше различных игрушек, чем здесь, и что там я смогу взять себе совершенно любую и хоть все следующие месяц или два, в зависимости от подписки, играть с ними сколько душе угодно, даже не выпуская из рук, и в кровать разрешила брать, если мне так захочется.
И я поверил. А почему нет? Все оказалось правдой, и я ни в чем не разочаровался, кроме…
Со мной на потоке приехало еще с два десятка ребятишек. Практически все настолько радовались предоставленной им возможности сменить привычную наскучившую обстановку, как мне казалось, чем-то новым для себя. Они все тут же стали подходить друг к другу, переговариваться, хвастаться, у кого что есть и показывать, что из себя представляют. Сразу видны стали определенные группки по нескольку человек – все как можно скорее искали свою стаю. Только я один, как ни странно, не знал, к кому примкнуть. Мне не хватало своего друга, того единственного. А остальные меня мало интересовали. Все эти дети… Наверняка они тоже не впервые бывали в подобных местах, хоть знакомых лиц среди них я не встретил; или я просто забыл, ведь мы так быстро растем и меняемся, что за этим процессом совершенно невозможно уследить.
Когда все бумажные вопросы по приему нового потока этого года были улажены, а взрослые, распрощавшись со своими чадами, уехали, всех нас собрали на заднем дворе здания санатория и приступили к знакомству.
Я как бы со стороны наблюдал за всем происходящим. Я видел несколько небольших кучек малышей, рассевшихся на зеленой мягкой траве. Мало кто обращал внимание на женщин – сейчас я бы сказал девушек или даже девочек, будь мне чуть больше хотя бы двадцати пяти лет на тот момент, – прохаживающихся между нами с тетрадями, пересчитывая и отмечая каждого присутствующего. Они называли нас по именам и фамилиям и просили поднять руку – стандартная процедура подсчета голов, как в коровнике, только там скот не выкрикивает «туточки я, здесь», а мычит, когда хозяин называет его имя. В остальном все было идентично.
Следующим этапом стало знакомство с персоналом лагеря, чтобы мы знали, к кому и по какому вопросу можно обратиться. Затем началось распределение коек и прикроватных тумбочек для личных вещей и экскурсия по комплексу: здесь столовая, здесь туалеты и душевые, тут у нас игровая комната, а сюда ходить нельзя, потому что я так сказала. Насчет последнего, конечно же, речь шла о лестнице, ведущей на третий этаж здания. Первый и второй рассчитаны для детей постарше и помладше соответственно, но никому из нас в строгом порядке не разрешалось подниматься на третий этаж. А ограждала от этого лихого злодейства всего лишь тоненькая полиэтиленовая ленточка, на которой что-то написано большими красными буквами. По всей вероятности, это должно было стать преградой для какого-нибудь любознательного мальчугана. На деле же она скорее манила к себе, как на корриде красная тряпка в руках тореадора привлекает быка.
– А почему нельзя туда ходить? – спросил, помню, кто-то из детей. А в ответ ему прилетело лишь суровое и не предполагающее оговорок: «Я так сказала, а значит, туда ходить строго-настрого запрещено, ясно вам? Больше и слышать об этом не хочу!» Это была серьезная и бескомпромиссная женщина, которая одним своим видом внушала страх каждому, на кого посмотрит без улыбки. Может, все дело в ее необъятных габаритах и грубом баритоне. Она была, наверное, самой старшей из всех работниц санатория, потому и показалась всем нам – не уверен насчет остальных, но мне-то уж точно – самой грозной и опасной среди прочих надзирателей. Да, мы считали этих тетенек именно надзирателями, как при тюремных порядках. А эта Татьяна Витальевна была их предводителем – заведующей хозяйственной частью всего комплекса, как я позже понял. Может, я и сразу слышал это определение, но явно не запомнил его с первого раза, да и не понимал, что это, собственно, означает; и не все ли равно восьмилетнему ребятенку?
После отбоя Валик, сосед по койке, рассказывал мне и еще двум мальчикам, которых поселили к нам, что здесь еще куда ни шло с распределением детей по комнатам, ведь в других лагерях, где им приходилось отбывать срок, как они выражались – смешно звучит, да, но что-то в этом есть, – все койки располагались в одной огромной комнате. Человек так по тридцать, а то и больше, спали кучей. Точнее, их заставляли спать, но кто же в таком возрасте любит тихий час? Верно, никто! А с наступлением ночи все становилось еще хуже. И воспитателям приходилось их мотивировать всякими вкусняшками или разнообразными особыми развлечениями на предстоящий день, которыми, в чем они упорно убеждали мальцов, чествуют только самых послушных и смиренных, подчиняющихся местным порядкам ребят. Ничего действительно особенного им не предлагали, конечно же, но таковой была политика учреждения: они ведут себя хорошо, за это их балуют всякими ништяками, а если плохо, то все равно балуют, но говорят, что могло быть и лучше, потрудись они соответствовать общепринятому мнению и ожиданиям.
Наш же распорядок дня в «Жемчужном» регулировался самой Валентиной Федоровной. Она каждое утро, сразу за тем, как нас будила Матвеева – так мы называли одну из ночных дежурных женщин, следивших за порядком, пока мы спим, – приносила деревянную доску, на которой схематически расписывала то, что считала планом на день для всего отряда шалопаев, гостей ее лагеря. Рисовала мелком маленьких человечков, сбивая их в веселые группки, дописывала разнообразные фразы, которыми характеризовала род занятий. Например, первые три часа после завтрака мы купаемся, чистим зубы, затем идем на задний двор и делаем зарядку, плавно перетекающую в какую-нибудь общеразвивающую подвижную игру, рассчитанную на противоборства нескольких команд. Соревнования, иными словами. Далее обедаем, два часа спим, потом получаем по паре печений с чаем и еще два или три часа свободного времени на свои личные интересы. Каждое утро она выдумывала что-то новое, или нам так казалось (вполне возможно, что график был расписан заранее, а весь спектр разнообразий основывался на еженедельном повторении одних и тех же планов), потому что скучать нам точно не приходилось.
Всем, кроме меня, совершенно «не такого» мальчика.
Мне неинтересно было проводить время с окружавшими меня детьми. Они все казались какими-то плоскими, скучными, даже глупыми. Разве таким должен быть ребенок? С ними всеми явно что-то было не так. Постоянные странные споры, выяснения. И почему-то в их жизни я не увидел ничего важнее, чем разрешение абсолютно не имеющих смысла задач и вопросов, например, у кого игрушки лучше, у кого смех громче, кто прыгает дальше. Я тоже не научными исследованиями занимался в восемь лет, но все вышеперечисленное и тому подобное находил крайне глупым и бессмысленным. Мне постоянно чего-то не хватало. Каждый час для меня длился днем, а неделя – месяцем томлений и ожиданий конца этого гребаного лета. Я мечтал вернуться домой, увидеть маму, Гарика, пройтись по родным улицам, подышать тем, своим воздухом, который в корне отличался от этого. Чужой воздух душил меня, не позволяя ни на миг забыть, где я нахожусь.
Я тогда осознал, что остро нуждаюсь в компании. Не в пустом окружении, а именно в том человеке, который захочет быть рядом со мной. С которым захочу быть я. С кем мне будет уютно и спокойно. Кто заполнит пустоту и избавит от одиночества.
Каждую ночь, когда все засыпали, я поднимался с койки и тихонько шел к окну, чтоб меня не услышала Матвеева или Галина Николаевна из комнаты дежурной воспитательницы. Я старался вставать еще до наступления темноты, а летом, как известно, солнце заходит намного позже, чем в другие времена года. И смотрел вдаль через два пыльных стекла, в котором иногда мог видеть свое собственное отражение. Протирал его рукавом пижамы и всматривался в догорающие огоньки уходящего вечера на горизонте. Только с одной стороны здания виднелось длинное, чуть ли не бескрайнее море зеленой травы с редкими островками-кустиками, а с обратной расстилалась лесополоса, раздираемая грубой грунтовой дорогой, изрядно размываемой водой в дождливые дни.
Лишь спустя пару часов, когда слез в глазах больше не оставалось, я возвращался в койку и почти сразу засыпал.
Так проходил каждый мой день.
Но иногда бывали и светлые деньки.
Как-то утром меня разбудила Матвеева и сказала, что ко мне приехали гости. Я так обрадовался, хотя и не имел представления, кто бы это мог быть. Мне очень хотелось, чтобы тем самым гостем оказался Гарик, но был не менее рад увидеть на заднем дворике Джилл, сидящую на поваленном бревне. Она единственная, кто приехал ко мне за две недели моего пребывания в лагере.
– Санни, малыш! – поднимаясь, выкрикнула она, заметив меня на ступеньках, еще сонного.
Я снял очки и стал потирать глаза, чтобы удостовериться, что мне не привиделось. И хоть о своей радости я ничего не сказал, на моем лице все эмоции четко читались. Не уверен, что меня поразило больше: ее внезапный визит или блеск ее новенького мундира, выданный ей новоиспеченной полицией, переименованной в феврале того года. Нет, я, конечно же, понятия не имел, что такое полиция и какие там реформы принимались на тот период. Для меня ее служба всегда была чем-то супергеройским. И сияние строгих черных туфель в рассветном солнце, подкрадывающемся с горизонта, брюк, облегавших ее изумительную фигуру, затянутую в широкий кожаный ремень с толстой бляхой, для меня казались исключительной вершиной достоинства человека, служившего своей стране; а также лоск темно-синей фланелевой рубашки с погонами неизвестного мне звания. Знаю только, что она была не рядовым служащим, но и не майором каким-нибудь или полковником. Кажется, следователем. Честно говоря, меня это никогда не интересовало, потому я и не пытался разузнать.
