Сергей Гончаров
Однажды… Сборник рассказов выпускников Литературного института
Эпилог
В наступившей, после того дня, «Эпохе террора Ивана Грозного», приближенные царя панически боялись даже упоминать об Ирвизе, отчего и получилось, что этот вид обнаружили лишь через сто лет после смерти Ивана.
Царь всея Руси, самолично отправился тушить пожар и настолько преуспел в этом деле, что сбежавшие от огня горожане и, в особенности, вельможи, завидя смелость Ивана, вернулись и, жертвуя жизнями, принялись гасить пламя.
Купца Яшку Сивого больше никто и никогда не видел. Поначалу поговаривали, что он вновь отправился к Сибирскому хану, но, в конце концов, договорились до того, что он и есть Сибирский хан. А спустя некоторое время о нем позабыли.
Сильвестр выполнил приказ и увез царицу в Коломенское. Он видел, что ее состояние ухудшалось день ото дня…
Когда Линзей рассказал Ивану Васильевичу, что в смерти царицы повинен яд, царь не сильно удивился. Где-то в глубине души он догадывался, что протопоп способен на убийство.
Поначалу Иван отправил Сильвестра в Соловецкий монастырь, затем перевел в Кирилло-Белозерский, а закончил протопоп жизнь в северных монастырях.
Об авторе:
Сергей Александрович Гончаров родился 18 марта 1987 года в Ростове-на-Дону.
Закончил электротехнический колледж и Литературный институт им. А.М. Горького.
Работал: разносчиком газет, продавцом, археологом, курьером, грузчиком, электромонтажником, автомехаником, инженером КИПиА.
Рассказы публиковались в журналах: «Полдень XXI век», «Юность», «Знание-сила. Фантастика», «Урал» и других периодических изданиях.
Автор восьми романов в жанре социальной фантастики.
Роман «Сихирти» вошёл в финал премии «Писатель XXI века».
Ведёт блог в ВК «Новинки литературы»: https://vk.com/novinki_literatury
Сайт писателя: https://goncharovsergey.ru
Ида Мартин
Сердце обезьяны
Задание:
В тихом и спокойном Дорсете какой-то русский учёный пытался доказать Чарльзу Дарвину, что люди произошли от обезьяны, а русские – от медведя.
Я почти ничего не помню о своем детстве, которое проходило довольно легко и беспечно, под пристальным вниманием отца. Он был вынужден заботиться обо всех своих шестерых детях без посторонней помощи. Наша мать, Сюзанна, в девичестве Уэджвуд, умерла, когда мне было всего восемь. У меня остались лишь смутные воспоминания о высокой деревянной кровати, в которой она провела последние дни, и черном бархатном платье, неизменно висевшем на дверце темного шкафа. От этого мне всегда казалось, будто мама вот-вот собирается подняться с кровати и принарядиться.
Из окутанного туманом далекого прошлого, передо мной совершенно отчетливо предстает, пожалуй, только образ отца – высокого и весьма тучного человека, рост которого составлял не менее шести футов и двух дюймов. Он был самым крупным мужчиной из тех, кого я когда-либо знал. Мой родитель – добрейшей души и чистой совести человек, пользовался большим успехом как врач, хотя и не выносил вида крови.
Учеба в школе мне давалась с трудом, и я предпочитал уединенные прогулки в окрестностях Шрусбери, позволявшие мне предаваться размышлениям и созерцать природу, которая казалась бесконечно удивительной и много более познавательной, нежели школьные дисциплины. Как-то раз, отец с неприсущей ему строгостью заметил: «Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю нашу семью!». Но даже столь серьёзное порицание не могло удержать меня от неосознанного стремления постичь величие окружающего мира.
Однако, одно событие детства, о котором я многие годы предпочитал не вспоминать, всё же на удивление прочно запечатлелось в моей памяти.
В тот день, мы с отцом и моим братом Эразмом, гостили в поместье Уэджвуд в Дорсете, принадлежавшем Элен Уэджвуд – незамужней кузине моего знаменитого деда Джозая Уэджвуда. Прежде милая и радушная женщина, по словам отца, со временем сделалась капризной и требовательной старухой. Я помню её неизменный чепец, прикрывающий гладко зачесанные седые волосы, и темно-синее платье узкого покроя, с белыми манжетами на запястьях. Кажется, она очень любила мою мать, поэтому для мисс Уэджвуд мы всегда являлись желанными родственниками.
Места вокруг поместья были изумительные: живописные поросшие кустарником холмы, сочные поля и густые леса, простирающиеся так далеко, что глаз не мог охватить их целиком.
Представляя разнообразие птиц, гнездящихся в кронах раскидистых тополей и дубов, красоту обитающих в цветущих лугах бабочек, обилие рыбы в маленьких озерцах, я чувствовал восторженное предвкушение.
На следующий день после нашего приезда, я проснулся так рано, что в первый момент принял утро за вечер и лежал, прислушиваясь. Дом был совсем тих, и я понял, что близится новый день, потому что такая нерушимая тишина бывает только перед рассветом. И в самом деле, совсем скоро легкое розовое свечение наполнило комнату. Тихонько поднявшись, чтобы не разбудить Эразма, я сунул ноги в войлочные туфли и выглянул в окно. Предрассветная синева постепенно рассеивалась, и сквозь неё осторожно проступили: буковая аллея, отделявшая сад от лужайки, арки, увитые колючими плетьми роз, старый каштан, на котором круглый год хозяйничали белки, и тонкий шпиль деревянной часовенки.
Стараясь двигаться бесшумно, я наспех натянул плотные вельветовые штаны, накинул куртку и выскользнул из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь. Желание выбраться поскорее наружу так увлекло меня, что, сбегая по лестнице со второго этажа, я не заметил Марии – кухарки мисс Уэджвуд, вышедшей из кухни на звук моих шагов.
– Мистер Чарли! – воскликнула она удивленно, – Не могу поверить, что вы поднялись в такую рань.
– Доброе утро, – собираясь покинуть дом незамеченным, я был слегка смущен. – Хочу немного прогуляться до завтрака.
– Без чашки шоколада я никуда вас не выпущу. Доктор Дарвин будет очень недоволен, если узнает, что вы так не бережете свой желудок.
Мысль о горячем шоколаде пробудила во мне лёгкое чувство голода, и я без особого сопротивления согласился. Мария усадила меня на кухне, где уже завтракал Моррис, садовник мисс Уэджвуд.
Мария и Моррис были мужем и женой и работали в доме Уэджвудов более двадцати лет. Меня всегда удивляло, что внешне они сильно походили друг на друга, точно состояли в кровном родстве. Хотя на самом деле, я слышал, что родители Морриса выходцы из Голландии, а многодетная семья Марии едва сводит концы с концами в Уэльсе. И, тем не менее, в их лицах было очень много общего: круглые внимательные глаза, оттенка болотной травы, аккуратно уложенные пшеничные волосы, неизменный румянец на щеках.
«Должно быть, когда-то давным-давно их предки жили на одной земле, – думал я. – Иначе, каким образом в разных уголках Европы могли родиться дети со столь схожими внешними признаками?»
– И куда же вы планируете направиться, мистер Чарли? – поинтересовался Моррис, аппетитно уплетая овсяную кашу.
– Пока ещё точно не знаю, – ответил я честно. – Меня привлекает всё: и сад, и лес, и озёра. Я хотел бы осмотреться, ведь последний раз мы гостили здесь три года назад, после смерти мамы, и я уже многое подзабыл.
– Ваш отец рассказывал, что вы имеете большую склонность к охоте и ужению рыбы, а также коллекционируете яйца птиц. Я могу показать вам отличные места для рыбалки.
– Это было бы превосходно! – воскликнул я воодушевленно, и чуть было не обжегся о чашку, поставленную передо мной Марией.
– А что же мистер Эразм? – поинтересовалась женщина.
– Он предпочитает чтение и покой, – охотно отозвался я, – Он очень умный и серьёзный. Отец возлагает на него большие надежды.
Мария кивнула и многозначительно посмотрела на мужа. Тогда мне очень хотелось растолковать тот взгляд, но и сейчас, спустя много лет, я могу лишь строить догадки.
– В лесу будьте осторожны, – серьёзно сказал Моррис. – Вот уже второй день пастухи жалуются, что у них пропадают овцы. Похоже, в наших местах снова завелись волки.
Волками меня пугали и в Шрусбери, чтобы я не слишком увлекался прогулками, поэтому во избежание новых наставлений мне пришлось поторопиться.
Поблагодарив Марию, я поднялся из-за стола, и, выслушав её просьбу вернуться домой к десяти часам, чтобы позавтракать в обществе отца и мисс Уэджвуд, выскочил из дома.
Солнечное утро обещало чудесный день, а природа находилась в том своем изумительном цвету, какой принято описывать только самыми восторженными словами. Надо ли говорить, что голова моя пошла кругом и я, будучи любознательным одиннадцатилетним мальчишкой, решительно устремился исследовать окрестности.
Выбравшись на дорогу, проходящую мимо поместья, я огляделся. С одной стороны, на лесистом склоне, лежала крохотная деревня, впереди – изумрудный луг, а чуть поодаль дорога раздваивалась, углубляясь в обширную дубовую рощу, за которой высился густой, темный лес.
Вскоре до моего слуха донеслась характерная дребезжащая дробь – большой пестрый дятел. Я видел эту птицу всего несколько раз в Шропшире, и давно хотел отыскать его дупло с кладкой. На этот раз, это был крупный, яркий самец, который тут же затеял со мной излюбленную птичью игру. Дятел весело перелетал с одного дерева на другое, и стоило ему опуститься на новый ствол, как он издавал свою победную барабанную дробь. Лелея в душе надежду, что птица всё же приведет меня к своему дуплу, я непрерывно следовал за ним. Эта забава меня так распалила, что увела от поместья довольно далеко, и над головой высились уже не только резные кроны дубов, но и тёмные верхушки елей.
Повернув назад, я направился в сторону дома, но не прошло и пяти минут, как странная находка заставила остановиться. Благодаря привычке высматривать среди ветвей гнёзда, на стволе старого, с потрескавшейся корой вяза, я обнаружил клок овечьей шерсти, и немало удивился. Клок повис футах в трех от земли, даже волк, рост которого в холке обычно не превышает двух футов восьмидесяти дюймов, не смог бы так высоко поднять добычу. Я осторожно снял шерсть и размял её пальцами.
Какой зверь мог это сделать? Любопытство привело меня через неплотно смыкающийся кустарник на небольшую поляну, где та же шерсть была разбросана повсюду. Присев на корточки, я осмотрел землю. Прошлогодние листья были пропитаны кровью, к ним розоватыми кольцами приклеились овечьи завитки. Никогда прежде в лесу мне не попадалось ничего, что могло бы причинить вред. И вот теперь, где-то поблизости находился тот, кто убил овцу и поднял её на три фута над землей.
Однако не успел я опомниться, как ветви позади меня затрещали, и из-за них появилась неуклюжая косматая фигура.
Человек выбрался на поляну и застыл прямо передо мной. Наружность он имел весьма странную, неопрятную и отталкивающую. Лицо его закрывала нечесаная борода, длинные спутанные волосы доходили до самых плеч, а из-под мохнатых насупившихся бровей на меня глядели два огромных черных глаза. На нем был надет теплый меховой жилет и высокие сапоги до колена, из-за пояса торчала рукоятка охотничьего ножа. Весь его вид внушал страх.
– Кто вы? – едва слышно пролепетал я, подспудно присматривая путь для отступления.
Незнакомец прищурился, вглядываясь в меня, точно я был крохотным, и почему-то сокрушенно покачал головой.
– Кажется, я немного заблудился. Вы должно быть лесник…
Но он продолжал смотреть на меня так же безмолвно, как и прежде, однако стоило сделать шаг, как он одним прыжком оказался рядом. Прижал заскорузлый палец к моим губам и забубнил полушепотом:
– Молчать, молчать. Не говорить. Про здесь не говорить.
– Вы не хотите, чтобы я рассказывал о встрече с вами?
– Никому, – повторил он, кивая. – Я буду умирать. Святогор умирать. Не можно говорить.
Он с трудом подбирал слова, выговаривая их с акцентом, который никогда доселе мне не приходилось слышать.
– Хорошо. Не скажу, – растерянно пообещал я, в этот момент можно было согласиться с чем угодно. – Ни про вас, ни про овец…
– Овца. Две овцы я взять. Да. – Он отодвинулся от меня, и в подтверждении своих слов принялся размахивать руками.
Дышать стало легче.
– Не себе взять. Святогор очень плох. Очень.
Человек внезапно вскинулся, черные глаза-колеса возбужденно завращались, взгляд переметнулся вправо, к высоченной ели, и застыл у её подножья. Я проследил за ним и был потрясен увиденным.
Большой бурый медведь лежал на подстилке изо мха и травы. Его голова покоилась на передних лапах, глаза были прикрыты, морда – стянута красным ремешком.
Незнакомец схватил меня за локоть своей огромной лапой и подтолкнул к медведю. Зверь никак не отреагировал на наше появление, и только вздымающиеся бока указывали на то, что он живой.
– Святогор, – сказал бородач, точно знакомя нас, и в голосе его послышались теплые нотки. – Бедный мой медведь. В него стрелять. На охоте. Но Святогор добрый, не дикий. Мы из русского шапито. Я – Григорий, – он похлопал себя по груди. – Хозяин наш – Пахом, в прошлый год отдать нас графу Бофору на потеху. Мы гостей веселить: петь, танцевать, различные вещи делать. Святогор добрый, сахар любит. За него любой фокус покажет. Гости графа злые, обижать его часто: пинать и обзывать. Они не знать медведей, бояться. А ты не бойся. Его русские дети любить. Его все русские любить.
Григорий легонько потрепал Святогора за ухом. Тот едва слышно заворчал и приоткрыл глаза. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, точно безмолвно переговариваясь, после чего медведь снова опустил тяжелые веки.
Моё любопытство превзошло страх, и я подошел к зверю поближе, чтобы лучше разглядеть его. Тело у него было мощное, напоминающее огромную золотисто-коричневую глыбу, около шести с половиной футов в длину, на лапах – опасные черные когти, а нос курносый, подвижный и вполне миролюбивый.
– Так вы из России? – заинтересовался я. – Никогда раньше не видел русских. Хотя, в самом деле, слышал, что они живут под одной крышей с медведями. Неужели такое возможно? По своей природе медведь совершенно не склонен к одомашниванию. Возможно, это касается отдельных…
Русский хмыкнул и пожал плечами. Сложно было сказать, понимает ли он смысл моих слов. Вместо ответа он погладил Святогора по широкому круглому лбу, удивительно ласково провел пальцем по переносице и неожиданно сказал:
– Урсус.
– Что?
– Урсус, – сказал он так же отрывисто и тихо.
Я подумал, что это какое-то специальное русское слово и охотно повторил за ним:
– Урсус!
– Тихо, громко нельзя, иначе отзовётся он и придет, – зашипел на меня Григорий. – Все русские происходят от самый старый и самый главный медведь. Его нельзя просто так звать, он будет злой. Но Урсус велик и силен, он жалеть хороших и наказывать плохих. Если он захотеть, то помогать своим детям: мне и Святогору. У нас с ним общая кровь.
Не удержавшись, я попытался оспорить столь нелепые рассуждения:
– Вы определенно заблуждаетесь. Всех людей создал Бог, по своему образу и подобию.
– Неужели? – и без того круглые глаза Григория ещё больше расширились.
– Три дня назад граф взять Святогора на охоту для гостей. Они травить его собаками и стрелять. Я умолять и просить не делать этого, я плакать, но граф наказывать меня плеткой. Они травить ручной медведь собаками! После я убегать в лес и искать его долго-долго. Находить живым, но очень плохим. И ты думать, что все эти люди походить на Бога?
– Ну, а как же иначе? – другое мне никогда и в голову не приходило.
– Да разве Бог он такой? Разве он потешаться над слабыми? Разве он убивать живое для веселья? Бог создавать мир, природу, любовь, но не человека.
Его слова были мне не понятны. В нашей семье никто и никогда не рассуждал о религиозных верованиях, хоть моя мать и принадлежала к унитарианской церкви. Эти вопросы не ставились под сомнение и не подлежали обсуждению, как и любое отступление от веры.
– Откуда же, по-вашему, тогда взялись люди?
– Люди родились от обезьяны. У них и по сей день сердце обезьяны, – уверенно сказал Григорий. – Я в разных городах бывать. Много ходить с шапито. Много знать людей. Наполеона видеть. Всё человеческое племя идет от этих хитрых двуличных тварей. У нас в шапито быть такая – Луиза. Когда с хозяином – тихая и смирная, а только он за порог, как она шпильки хватать, да в живность прочую тыкать. Крольчонка без глаза оставлять, пса хорошего калечить, Святогору лапу дырявить. Забавляло её всё это…
– Ну, а как же русские? Урсус?
– Люди – от обезьяны, русские – от медведей, – лаконично подытожил Григорий, жалостливо глядя на Святогора.
– Ты иди, иди, – подпихнул он меня в плечо. – Про Святогора никому не говорить. Он хороший, добрый.
Щёки русского как-то странно заблестели, он наклонился к медведю и стал заботливо наглаживать тому бока. Я понял, что Григорий плачет.
Находясь под сильным впечатлением от необычной встречи, я кое-как выбрался на дорогу. От былой приподнятости духа не осталось и следа.
Когда я добрел до дома, вся семья завтракала на веранде. Издалека был слышен раскатистый голос отца, по своему обыкновению он рассказывал очередную историю из своей врачебной практики.
– И вот вхожу я к нему в спальню, а там уже и священник к изголовью прибыл, и жена в черное обрядилась. Вхожу, шторы-то отодвигаю, окно приоткрываю. Болезни, говорю, у вас никакой не выявлено, и вряд ли вы распрощаетесь с жизнью раньше, чем Бони, ну, Наполеон, выберется с острова Святой Елены.
– Отец, а как ты считаешь, Россия и в самом деле так сильна, раз сумела дать пинка Бонапарту? – осторожно спросил Эразм.
Если доктор Дарвин начинал говорить о своих пациентах, он мог это делать часами, и для того, чтобы перевести разговор на другую тему, требовалось поинтересоваться его мнением в каком-либо не менее существенном вопросе.
– Это вполне вероятно, – охотно откликнулся доктор. – Он полагал, что сможет задушить нас, если завоюет Россию, но сильно просчитался.
– Точно, точно, – проскрипела мисс Уэджвуд. – Этот орешек оказался ему не по зубам. Как там было у Фрира:
О шкуре Альбиона алчно бредя,
На выделку ее, мы узнаем,
Парижские дельцы дают заем.
Эй, шкурники, а кто убьёт медведя?
Они дружно засмеялись.
Моё появление прервало столь бурное веселье и три пары глаз выжидающе уставились на меня.
– Доброе утро, – сказала Элен Уэджвуд, – Удачно ли прошла прогулка?
– Доброе утро, – отозвался я, адресуя свое приветствие всем собравшимся. – Великолепно. Спасибо.
В этот момент из дома появилась Мария, неся поднос с кофейными принадлежностями. При виде меня она приветливо заулыбалась:
– Не угодно ли мистеру Чарльзу горячего тоста с сыром?
– Да, Мария, я очень проголодался, – отозвался я, всё ещё наблюдая за отцом. Сложно было предугадать, как он отнесся к моему отсутствию за завтраком.
– Что ж, – сказал доктор дружелюбно. – Давай рассказывай, какое оно – раннее утро в Дорсете.
– Чудесное, – восхищенно признался я, стараясь припоминать всё, что видел до встречи с русским. – Представляешь, отец, я почти выследил Большого пестрого дятла. Сейчас его встретить – это большая редкость. Мне очень хотелось добавить в свою коллекцию его яйцо.
– Превосходно. Я рад, – ответил он сдержано.
После завтрака Рас с отцом отправились на конюшню, Морис обещал показать им новорождённого жеребёнка дартмурского пони. Брат был страшно удивлен, когда я отказался сопровождать их. Вместо этого я удалился в сад, на скамейку под цветущий каштан, чтобы остаться наедине со своими размышлениями. Моё сердце переполняло сочувствие к отчаявшемуся русскому, столь крепко привязанному к своему умирающему питомцу. Поистине человеческая жестокость не знает границ! Но я мог поклясться, что знаю немало добрых и отзывчивых людей. Мой отец, например, его сердце сострадало не только физическим тяготам своих подопечных, но было отзывчиво и к их душевным невзгодам.
Что бы сказал он, узнав, как там, в глуши леса одинокий и никому не нужный человек оставлен на произвол судьбы? Как бы отнесся отец к тому, что я утаил правду и позволил человеку погибнуть?
– Быть может отец сможет вылечить Святогора? – Неожиданно пришла мне в голову утешительная мысль. – Он отличный доктор и когда медведь поправится, обязательно поможет устроить их обоих в цирк. Кроме того, потом можно будет обратиться к Джозая Уэджвуду. Уж кто-кто как не дед умел замолвить словечко за нуждающегося в помощи.
Вдохновленный прекрасным замыслом, и не замечая ничего вокруг, я вскочил со скамейки и тут же чуть не сбил с ног Элен Уэджвуд, неожиданно появившуюся на дорожке в сопровождении своей гувернантки мисс Баклер.
– Так, так, молодой человек, умерьте свой пыл, – старуха уцепилась за перила скамейки и грузно опустилась на неё. Затем пренебрежительным взмахом пальцев велела мисс Баклер уйти.
– Мисс Уэджвуд, я вернусь через полчаса. Сегодня холодный ветер, – чопорно произнесла гувернантка и удалилась.
Элен Уэджвуд накрыла мою руку своей холодной высохшей кистью:
– Итак, извольте сообщить, мистер Дарвин, какие тревожные мысли омрачают ваше юношеское чело.
Такой прямолинейный вопрос застал меня врасплох. Но, боясь показаться невежливым, вместо подобающего ответа я задал встречный вопрос:
– Мисс Уэджвуд, а как вы считаете, возможно ли такое, чтобы человек появился на свете не от Бога, а каким-то иным способом?
– Ты говоришь о волшебстве? – переспросила она.
– Нет, иное, например, если бы он родился от медведя или обезьяны?
Элен удивлённо наклонила голову на бок, строго посмотрела на меня и внезапно расхохоталась:
– Это было бы весьма любопытно, дорогой. Точно у собаки может родиться котенок, а у сороки цыпленок. В мире у всего есть свои правила, и Бог внимательно следит, чтобы они соблюдались. Обезьяна никогда не сможет воспроизвести на свет человека, а вот человек, вполне может превратиться в обезьяну, если будет постоянно вот так сутулить плечи, – и она больно шлепнула меня по спине, заставляя выпрямиться.
– А наоборот? – моё детское любопытство не так просто было унять. – Обезьяна могла бы превратиться в человека, если бы перестала сутулиться?
– Ну, знаешь, – она насмешливо скривила губы. – Я была бы сильно удивлена, если бы ты смог отыскать хоть одну такую обезьяну.
Вспоминая впоследствии этот разговор, я пришел к выводу, что именно он во многом позволил мне в своих умозаключениях продвинуться дальше Уоллеса и опубликовать «Происхождение человека». Работая над этой темой, признаюсь честно, мне очень хотелось найти подтверждение тому, что человеческий род мог развиваться из организмов различных видов. Например, эволюционировать от медведя. Однако никаких веских доказательств данному факту мною не было выявлено. За исключением, пожалуй, странной находки в местечке Неандерталь, где были обнаружены необычные останки. Поначалу они были приняты за кости пещерного медведя, но позже выяснилось, что, не смотря на внешнее сходство со зверем, найденный череп, по своему строению, несомненно, принадлежит человекообразному существу. Дальнейшие же попытки исследований в этой области зашли в тупик.
Возвращаясь к своему рассказу, замечу, что после разговора с мисс Уэджвуд, я вовсе не забыл о своей благонамеренной затее и немедля отправился к отцу. Я рассказал ему всё, что случилось со мной во время утренней прогулки, чем вызвал его немалое беспокойство. Слезно умоляя отца вылечить несчастного зверя, я понимал, что возможно совершил ошибку, но сделанного было не вернуть, и уже через полчаса он и Моррис, прихватив ружья, отправились в лес. Мне же, как и Эразму, велено было оставаться дома.
Прождав возле окна не менее двух часов, я незаметно забылся глубоким сном. Разбудило меня необычайное оживление, доносившееся с первого этажа. Громче всех звучал отрывистый голос доктора Дарвина и встревоженные восклицания Марии. Я вскочил с кровати и со всех ног бросился вниз. Пока я сбегал по лестнице, в моей голове одновременно пронеслось множество вопросов. Неужели они принесли Святогора сюда? Где интересно разместят медведя? Как скоро он поправится?
Отец, Эразм, Моррис столпились в дверях кухни, так, что я не мог видеть, что там происходит.
– Всё хорошо, – успокаивающе говорила Мария. – Вот и суп, вот и пирог.
– Ну что? Где Святогор? – крикнул я Эразму, первому заметившему меня. Вместо ответа он дернул за рукав отца и кивком головы указал в мою сторону. Тот обернулся и широко расставил руки, давая понять, что рад меня видеть и готов обнять.
– Ты вылечил его? – спросил я прямо, как только его массивные руки легли мне на плечи.
И тут я всё понял, по выражению его лица, по виноватому взгляду Морриса, по напряженному молчанию Эразма.
– Как же так? – я отступил на шаг. – Вы оставили его там? Но он же не дикий…
– Понимаешь, Чарли, медведя невозможно было спасти, он потерял слишком много крови. Он всё равно умирал, – сказал отец.
– То есть, ты хочешь сказать… – я не решался озвучить своё предположение.
– Да, Моррису пришлось застрелить его. Но это было единственное правильное решение в такой ситуации… Зато Григория мы привели сюда и сейчас Мария пытается накормить его.
В моем возрасте, в присутствии других мужчин, было бы весьма постыдно разрыдаться, поэтому я попросту отвернулся от них. Но через секунду понял, что должен увидеть Григория, и, отстранив Морриса, протолкнулся на кухню.
Григорий сидел за столом, уронив голову на руки, а перед ним на нескольких тарелках была выставлена аппетитная стряпня Марии. Яблочный пирог, внушительный кусок ревеневого пудинга, ещё дымящаяся вареная морковь и брокколи под чесночным соусом, чашка ароматного супа и полный стакан джина. Но тот не притронулся ни к чему, плечи его сотрясались от рыданий.
Я вошел и остановился прямо перед ним, не подобрав утешительных слов, не находя оправданий и объяснений.
И тут, точно почувствовав мое бесшумное появление, Григорий неожиданно поднял голову и вонзил в меня свой черный, затуманенный от слез взгляд.
Несколько долгих секунд мы глядели друг на друга, возможно стараясь постичь происшедшее. Затем Григорий громко и отчетливо произнес какое-то русское слово. Это слово больно хлестануло меня. Даже не догадываясь о его значении, я невольно ощутил его скрытый смысл, и в сильнейшем смятении выбежал из кухни. Больше я никогда не видел того русского.
На другой день отца вызвали к постели умирающего в Шрусбери, и мы были вынуждены покинуть Дорсет. А в следующем году, сразу после Пасхи, к нам пришло известие о смерти Элен Уэджвуд и больше в её поместье мы никогда не появлялись.
Однако, хотя природа и не заложила в мою натуру ни малейшей склонности к языкам, но, то русское слово долго не давало мне покоя, всплывая в памяти снова и снова, до тех пор, пока я не повстречал на «Бигле» одного русского матроса и не выяснил, что в действительности оно означает – «обезьяна».
Об авторе:
Ида Мартин – писатель, копирайтер, журналист. Родилась в Москве, закончила Литературный институт им. А.М.Горького. Публиковалась в журналах «Москва», «Химия и жизнь», «Юность», «Литературной газете» и других периодических изданиях.
Автор повести «Дети Шини». Лауреат премии «Рукопись года» 2017 в жанре young adult.
