Максим Борисович Эрштейн
Хааст Хаатааст
Глава 10
Интересная штука – наша система правосудия. Чем глубже пытаешься продраться сквозь нее с каким-нибудь делом, тем яснее понимаешь, что находишься на фабрике, где прорабом выступаешь ты сам. Здесь в многочисленных цехах и мастерских разложены всевозможные юридические инструменты. Каждым цехом руководит его начальник – беспрекословный распорядитель протокола, по которому эти инструменты можно задействовать. Чтобы чего-то в этой системе добиться, надо быть необычайно пробивным, целеустремленным или просто авторитетным бойцом, который все нужные инструменты найдет, со всеми начальниками договорится, и начнет толкать тяжелый булыжник своего делопроизводства сквозь цеха, ни на минуту не ослабляя хватку, до победного конца. Всю первую неделю мая Хааст был погружен в роль такого викинга-штурмовика по делу Антипа. Звонил в Москву, выяснял, договаривался, ругался. Дворец Фемиды, при первой осаде оказавшийся совершенно неприступным для человека извне, начал постепенно приоткрывать дверцы и щелочки, из которых торчали веревочки и детальки. В конце концов все-таки удалось за какие-то веревочки потянуть и некоторые детальки подкрутить. Хааст не терял времени, и правильно делал – в середине мая полиция сообщила о поимке Антипа. На следующий же день Хааст отправился в участок и навестил приятеля. На дворе стояла по-настоящему теплая весенняя погода, а Антип был заперт в темной камере один, хмурый и подавленный. При появлении Хааста он ничуть не оживился и продолжал сидеть, смотря в пол.
– Здравствуй, Антип, – сказал Хааст, усаживаясь рядом.
– Ну привет, Хааст.
– Это не я сдал тебя полиции, дружище.
– Да какая разница, ты, не ты. Выпить есть?
Хааст достал из кармана флакон коньяку, подарок Чагина, и протянул Антипу. Тот смачно отхлебнул.
– Послушай, Антип, у меня к тебе вопрос. Скажи, почему ты один вступился за эту Таню Воробьеву? А другие что же не помогли?
– Вот, значит, как? Опять ко мне в душу лезешь? Ты что, в курсе этого дела?
– Ну, я навел кое-какие справки. Но я не понимаю, там же полно народу было, ее друзья, а ты ее в первый раз видел. Зачем ты полез туда один?
– Идиот я потому что. Вот и весь ответ. Доволен?
Повисла тягостная пауза. Было видно по лицу Антипа, что Хааст вверг его в воспоминания об этом злосчастном вечере.
– А знаешь что, Хааст, я, пожалуй, тебе расскажу, – вдруг сказал Антип, очнувшись. – Просящему дается. Так вот, Хааст, я ее не в первый раз видел. Это для тебя Таня Воробьева – двадцатипятилетняя дура, из-за которой я сел в тюрьму. А для меня она – шестилетняя девочка с косичками, без двух передних зубов. Такой я ее запомнил. Мы ходили вместе с ней в старшую группу садика и в первый класс. Веселая была, светящаяся девочка, попрыгушка. Добрая очень. Я подрался как-то в садике, меня мальчишки поцарапали – а она мне подорожником кровь останавливала. Так мы с ней и познакомились. Она говорит: «Ну-ка не шевелись, а то заражение будет». Командирским таким, деловым тоном. Она постарше немного была. Я послушался. Мы с тех пор не то что дружили, но замечали друг друга. Я был у нее один раз на дне рождения, ей, кажется, семь лет тогда исполнилось. Как сейчас помню, ее родители показывали нам кукольное представление за ширмой из развернутой картонной коробки. Потом они переехали, и я ее больше вообще никогда не видел. В тот вечер я ее, естественно, не узнал. Но мы как пришли, там мое имя назвали – Антип, мол, знакомьтесь. Потом она ко мне подходит где-то в коридоре, и говорит – Дьяконов, что ли? Ну, оказалось – это она. Мы немного поговорили, вспомнили нас, детишек. Потом я – к своей цаце, она – к своему этому типу. Я не видел, как они в другую комнату ушли. Потом, когда услышал ее крики, вскочил, смотрю, все сидят, скоты, и мне тоже машут – садись, мол, не лезь туда. Вот такая славная компания там собралась, и этот дебил был типа заводилой там, вроде как авторитетом. Ну, я бегом туда к ним в комнату. Остальное, ты, похоже, знаешь. С адвокатом моим, что ли, говорил?
– С ним, и со следователем тоже. Хреновая история. Да уж, приятель, та еще штучка эта Таня оказалась.
– Ну да. Хотя знаешь…Я слышал, ей и всей компании угрожал перед судом отец этого типа, полковник авиации – для него это был вопрос чести. Короче, запугали ее.
– Крепко не повезло тебе, старина, – с грустью и участием сказал Хааст.
Антип помолчал с минуту, потом спросил:
– А скажи-ка мне, поборник буквы, – что предписывает делать твоя буква, когда ты, к примеру, заходишь в подъезд и видишь, как двое бугаев насилуют девушку? Вызвать полицию? Так пока она приедет, они ее уже изнасилуют, а то и убьют. Предписывает твоя буква рисковать своей жизнью, здоровьем, судьбой, ради незнакомого человека в беде? Нет, не предписывает. А дух – предписывает. Понял? Ты ведь даже не знаешь, чем твое вмешательство потом для тебя обернется. Защитит тебя потом твоя буква? Если повезет, то да. А если не повезет, то нет.
Хааст не знал, что на это ответить. Посидели немного в тишине. Наконец он сказал:
– Ну что мы все о грустном да о грустном, а? Я могу тебя, Антип, немного и порадовать.
– Иди ты знаешь куда? Уже порадовал – коньяк отличный. Мне еще предстоит лучшая радость заключенного – консервированная кукуруза.
– В общем, слушай, Антип. Дело твое, конечно, кислое. Никаких пересмотров наша чудесная буква не предусматривает, да и оснований нет. Но мне тут объяснили правильные люди, что по делам, связанным с изнасилованием, когда были какие-то сомнения и неясности в деле, осужденный может претендовать на отсидку в колонии-поселении и попадает под амнистии и сокращение срока за хорошее поведение. Это, кстати, относительно новая поправка в законе. Твой адвокат неделю назад подал прошение, и суд его вчера удовлетворил. Так что сидеть тебе в колонии-поселении под Воронежем, и есть большие шансы, что отсидишь пол-срока максимум. А за побег тебе срок добавлять не будут, его удалось списать на негуманные условия в твоей Магаданской зоне. Тебе завтра официально все сообщат и заберут отсюда на континент.
– Да ладно! Не шутишь? – вскричал Антип, вскочил и возбужденно зашагал по камере.
– Очень уж обратно на Колыму не хочется, – продолжил он изумленно. – Ты себе не представляешь, что там с людьми делают. Там до сих пор двадцатый век.
– Ладно, бывай, мне пора, – сказал Хааст, встал и подмигнул Антипу. – Прорвемся!
– Спасибо, Хааст. Век не забуду! – Антип ожил и воспрял духом.
– Вот, возьми, пригодится на первое время, – Хааст протянул Антипу несколько крупных купюр и мобильник последней модели.
– Да, кстати, чуть не забыл! – скажи, Антип, твои наручные часы с тобой, подарочные? – спросил Хааст.
– Часы? Мои часы? Нет, я их отдал этому гаденышу малолетнему, Андрею, чтобы он их продал. Деньги тогда очень нужны были.
– Ясно. Ну все, счастливо! – ответил Хааст.
Они обнялись и Хааст вышел из камеры.
Леонард оказался наполовину прав в своем скептицизме по поводу нахождения преступников на острове – второго бандита поймали в это же время где-то на Урале, и жизнь рыбацкого поселка и экпедиционеров вернулась в привычное русло. Все препоны для передвижения, полицейские патрули и другие меры предосторожности были сняты и ничего более не угрожало способности экспедиции выполнить планы – Леонард был очень доволен. А вот для Хааста наступил период бездействия и скуки, лишенный каких-либо целей или надежд. Приключения с Антипом и Андреем были закончены; хотя они и изматывали Хааста, но зато держали его в тонусе, состоянии борьбы и преследования цели, столь необходимом для него. Теперь же известная пустота стала наполнять его душу – нет большего наказания для деятельных характеров, чем такая пустота. Экспедиционные занятия утратили свою освежающую новизну, и все яснее выходило на первый план неутешительное для Хааста обстоятельство – работа здесь была не совсем по его профилю. Это был момент перепутья, паузы, ожидания – Хааст очень не любил такие состояния. Он, впрочем, не сомневался, что в ближайшем будущем жизнь поставит перед ним новые интересные задачи, и то, что классик назвал «лезвием твоей тоски, Господь», перестанет терзать его. Ведь не тот он человек, чтобы долго предаваться хандре, нет, он – ловец, на которого, несомненно, и зверь бежит. Надежды на появление такого зверя Хааст связывал с предстоящим переездом экспедиции на новое место, хотя оно и не нравилось ему. Это было скучное помещение из нескольких комнат в небольшом офисном здании, расположенном в административном центре острова, неподалеку от северной бухты. Единственное, что его там радовало – это близость к морю, он подумывал приобрести акваланг и летом вплотную заняться дайвингом. Однако пока что переселение все откладывалось, работы было мало; Хааст поначалу откровенно скучал, но затем увлекся вылазками в лес, ездил также в горы, истекающие сейчас ручьями талого льда и благоухающие майским цветением. Двухнедельная передышка, пора затишья, которую он сперва так не хотел принимать и ничем не мог заполнить, пошла ему на пользу – он отдохнул, восстановил силы и немного залечил свое душевное истощение. Но однажды, в один из вечеров, он понял, что пресытился природой и одиночеством, и внезапно почувствовал острую потребность в компании, в дружеском лице, в общении. Наутро в офисе соберутся его коллеги, но ждать до завтра не хотелось. Он ни с кем здесь не был настолько близок, чтобы так вдруг запросто позвонить и позвать через полчаса на ужин, кроме, пожалуй, Чагина. Но тот всего неделю как переехал в новый дом и был теперь полностью поглощен его обустройством. Перебирая в уме знакомых, Хааст вспомнил Лидию Павловну, симпатичную учительницу рисования – ведь он когда-то обещал позвонить ей, но с тех пор совершенно забыл ее. Уж кого-кого, а ее точно нельзя было пригласить прямо сейчас на ужин, это был верх неприличия. Но если уж приспичило совершить бестактность, то пусть она будет гомерической, абсолютной – тогда, по крайней мере, она покажется смелой и абсурдной. А женщина, заинтересованная во встрече – она сможет оценить эту смелость и абсурд, если, конечно, не сочтет все это унизительным. Так рассудил Хааст, позвонил Лидии и сказал, что он дико извиняется за то, что пропал, и не предупредил заранее, но он приглашает ее сегодня вечером на ужин. «Ну ладно, давайте, в семь у Адмирала Нельсона», – таков был ее ответ.
Первое свидание с Лидией прошло прекрасно, и Хааст получил как раз то, что хотел – симпатичное лицо и оживленную беседу. Лидия была красива, разговорчива и умна, но Хааст и не сомневался в этом, он ничем не был взволнован или очарован, и говорил с ней свободно, как со старой приятельницей, которой можно поверить свои новости и переживания. Лидия, напротив, была возбуждена, Хааст видел, что он нравится ей, это смущало его и ставило в неловкое положение. Прощаясь, он понимал, что должен попросить о следующей встрече, должен выглядеть увлеченным, и исполнил это – договорились провести вместе субботний вечер. Хаасту было самому странно не чувствовать к Лидии решительно ничего – ведь она была, по крайней мере, весьма привлекательна. Он подумал, что, возможно, слегка передышал горными ароматами, или вообще одичал здесь, как Робинзон на своем острове, но затем вспомнил, что девушки внизу, на побережье, порой еще как привлекали его взгляд, и с влечением у него все в порядке. Возможно, это равнодушие вызвано его нелюбовью к первым свиданиям вообще. Они всегда одинаковые и всегда лживые – эти первые свидания. Если молодые люди симпатичны друг другу внешне, и есть дальнейший интерес, то первая встреча всегда проходит в состоянии аффекта и гипноза от новизны человека, свежести его ауры. Другое дело второе свидание – вот это уже столкновение настоящих, а не галлюцинирующих характеров, и те, кто счастлив в душе после второй встречи, вряд ли обманываются. «Ну вот на том и порешим, хорошо, что будет второе свидание», – сказал себе Хааст, «может быть в субботу она понравится мне больше».
В субботу Лидия и Хааст встретились еще засветло, прогулялись вдоль берега. Была ясная, но ветреная погода; широкополую шляпу Лидии унесло в море. По просьбе Хааста решили дойти до конца пирса, понаблюдать за рыбаками и кружащими над ними в поисках рыбы поморниками. Заметили невдалеке несколько скутеров, вовсю подпрыгивающих на волнах; пляжный сезон был уже не за горами. Ветер на пирсе совсем рассвирепел, он трепал Хааста и хлестал Лидию, ее длинные волосы были взбиты и закручены в корабельный канат. Она рассказывала Хаасту о Хемингуэе и его рыбацкой жизни, но ветер заглушал ее; решили, наконец, возвращаться. На берегу зашли в торговый центр, один из лучших на острове, выпили по горячему какао и принялись искать место для ужина. Возле винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, за пианино сидел какой-то посетитель и замечательно играл блюзовую импровизацию.
– Лида, давайте постоим, послушаем немного, – сказал Хааст. – Смотрите, как играет! Люблю вот так останавливаться и слушать уличных музыкантов, мне этого сильно здесь на острове не хватает.
– Правда? – ответила Лидия. – Ну ладно, давайте постоим. Вообще-то играет так себе, ничего особенного. Лучше бы что-нибудь из классики исполнил.
Хааст наслаждался музыкой, но Лидия выказывала признаки нетерпения. Наконец она сказала:
– Хааст, вы меня и так на пирс затащили, теперь еще здесь держите. Пойдемте уже, потом еще послушаете, тут все время кто-то играет.
– Да, конечно, пойдемте, – согласился Хааст.
– Что-то я сильно промерзла там, на ветру. Какао не согрел. Пойдемте в бар, выпьем что-нибудь, закуски там тоже неплохие, – предложила Лидия.
Сели за барную стойку, заказали коктейли, Лидия стала перекидываться шутками со скучающим барменом – растатуированным брюнетом с прической Элвиса Пресли и кольцами в ноздрях.
– Люблю потрещать с барменами, они всегда все новости расскажут, – шепнула Лидия Хаасту.
Хааст старался не отставать от нее, втроем посмеялись над туристами, которые недавно попались на простую уловку местных жуликов – им продали прошлогодние, нереализованные билеты на шоу косаток в дельфинарии. Лидия соглашалась с барменом, что никак нельзя покупать такие билеты по дешевке у незнакомых людей на улице, Хааст поддакивал. Но когда Лидия на минуту отлучилась, Хааст как-то сразу сник, он очень плохо умел поддерживать то, что называется «small talk», и старался избегать его. Бармен, увидев это, сразу вежливо отцепился и отошел.
– Хааст, поглядите, этот симпатяга, похоже, вас испугался! – сказала Лидия, вернувшись к стойке. – Ну, пойдемте лучше за стол, поедим.
Они заказали бефстроганов; Хааст, в продолжение истории о Хемингуэе, рассказывал Лидии о черном море и его героях. У нее вдруг зазвонил телефон, она извинилась и вышла в фойе поговорить. Хааст чуть огляделся и увидел справа, за соседним столиком, девушку, внешность и выражение лица которой поразили его: он где-то, давным давно, кажется, видел такое лицо и глаза – это был призрак из его юности, новая инкарнация чьей-то до боли знакомой души. Он не мог оторвать взгляд от этой девушки, и нарушая все приличия, смотрел на нее в упор. У него было ощущение внутри грудной клетки, что он наступил на мину. Все его существо охватил острый интерес к ней, желание быть с ней, узнать ее. Он понял, что не вспомнит ее в прошлом, потому что это был, скорее всего, образ из его юношеской мечты, или мимолетно выхваченное когда-то в толпе лицо, заброшенно пылившееся в отдаленном уголке памяти, и сейчас, наконец, осветившееся там. Он все же овладел собой и отвернулся от нее. Но приобретенное осталось с ним, и это было не что иное, как часть его самого, которую он несколько лет назад потерял. Это было его сердце, утраченное в любви – оно, кажется, вернулось. «Ничего себе, да возможно ли такое!», – сказал сам себе Хааст. Он подумал о его несчастной любви, вспомнил ее, и, о чудо – впервые сердце его не сжалось, кровь не бросилась к вискам – он все помнил, но не испытывал при этом никаких чувств. Он был поражен, потому что в первый раз в жизни пережил исцеление сердца. Он больше ни разу не взглянул направо, на эту девушку, нет, он смотрел в себя и улыбался счастливой улыбкой выздоровевшего от чумы. Очнулся он от того, что Лидия махала ладонью перед его лицом.
– Хааст, что с вами? О чем вы задумались? Знаете, у вас такая очаровательная улыбка, когда вы думаете, – сказала она.
«Кто это, и как посмел в моем саду ловить моих животных?», – подумал Хааст, глядя на нее. Он все еще находился в себе, в послеоперационном состоянии.
– Ха-аст! Ку-ку! – весело пропела Лидия.
– Со мной все хорошо, дорогая Лида! Спасибо вам! – выйдя из шока, ответил Хааст. – Знаете, вы простите меня пожалуйста. Вы замечательная девушка, но мне нужно идти. Извините.
И Хааст вскочил, положил на стол крупную купюру и быстрым шагом направился к выходу. Он спустился к пляжу и хорошенько умылся холодной морской водой. Ему мерещилась эта незнакомка с правого столика. Сомнений не было, его сердце зажило и было готово к новым отношениям. Хааст примчался к себе наверх, оставил машину возле офиса и вышел на ночное плато, чтобы унять волнение, не отпускавшее его. Ночь была безоблачная и необычно тихая, безветренная; звездные россыпи громоздились на небосводе. Вокруг угадывалось порхание летучих мышей; звезды там и сям закрывались на мгновение черными лоскутками их крыльев и тут же открывались вновь. Хааст почему-то не мог остановить сильное сердцебиение – оно как будто исходило от некоего вернувшегося из ремонта и истосковавшегося по движению механизма, который теперь не может и не хочет сдержать свою прыть. Он отошел на несколько шагов назад от края плато и постарался дышать поглубже; прохладный ночной воздух щекотал ему ноздри. Блестящая темнота качалась и дрожала перед ним в такт ударам сердца, но все меньше и ровнее; он постепенно успокаивался, и думал о том, что оттуда, из темноты, он, наверное, выглядит сейчас каменным истуканом, вывалившимся из тела огромной горы за его спиной. Наконец он совсем расслабился и вздохнул свободно, сердце перестало прыгать и затихло в умиротворении.
– Да, это Рио Де Жанейро, только статуи Христа здесь нет! – произнес он вслух и отправился спать.
Через несколько дней переселение экспедиции обрело, наконец, точную дату. Команда принялась паковать пожитки и оборудование, это полностью заняло Хааста и отвлекло его от грусти и хандры. Затем переезжали, разбирались и распаковывались и не заметили за всем этим, как наступило лето. А оно уже вовсю воцарилось на острове, люди заботились об отпусках, покупали билеты, доставали пляжные принадлежности. Елена с дочерью засобирались куда-то в Европу, Леонард с женой купили путевки в эко-деревню на Суматру. Хааст в приступе одиночества вновь вспомнил о своих старых друзьях, и решил позвонить одному из них – Вите Губенко из Одессы, по прозвищу «А шо такоэ». Эта кличка прочно закрепилась за Витей с их первого дня в училище, когда преподаватель, ошалевая от сентябрьской жары, сказал, обращаясь к Вите, который пил в первом ряду пиво: «А вот вы, молодой человек, вам что, больше всех пить хочется?». «А шо такоэ?», – громко, звонко и удивленно ответил тогда Витя, насмешив всю аудиторию и лектора тоже. Витя был настоящий одессит, и кроме того, большой чудак, живший отчасти в своем мире. Эта коронная фраза емко выражала его отношение к жизни и служила в ней спасительным мостиком – многие обычные и понятные всем обстоятельства нередко озадачивали его, но непосредственное и харизматичное «А шо такоэ?» сразу умиляло окружающих и они с удовольствием объясняли ему, а шо такоэ. Хааст набрал Витю и они с полчаса делились новостями – кто, где, что и как. Хааст рассказал о заботах и злобе дня на острове Альбины, а Витя сообщил, что работает теперь в службе внешней разведки Украины.
– Ну шо, Хааст, нашел ты там себе битву? Не скучно? – спросил Витя.
– Ну, в целом, скучать здесь не приходится, – отвечал Хааст. – Какие планы на лето, куда поедешь?
– Да блин, никуда вообще. Может, только в конце августа. Тут такое дело, меня назначили координатором летней практики для старшеклассников – так что торчать мне здесь безвылазно.
– А что за практика такая?
– Да понапридумали тут черте чего: для ребят всякие летние курсы, с заданиями, зарницами, всякой хренью. Детективные, криптография, есть даже школа диверсантов. У них там, например, экзамен – доехать без копейки до Киева.
– Курсы, говоришь? – зловещим тоном спросил Хааст. Кровожадная идея обухом огрела его по голове. – Для школьников, говоришь? – закричал он в трубку.
– А шо такоэ? – невозмутимо отвечал Витя.
Хааст рассказал Вите об Андрее и его мытарствах. Витя согласился, что случай, несомненно, тяжелый.
– Возьмешь парня на два месяца в школу диверсантов? А? Пропадет он здесь. Он уже, считай, старшеклассник, в восьмой перешел.
– Я бы рад, но здесь двадцать человек на место, и все уже давно занято. И обучение – на украинском языке! Никак не могу. Если кто-нибудь откажется – тогда сразу наберу тебя – пообещал Витя.
И он, действительно, позвонил Хаасту через день – кто-то там решил поехать с родителями в путешествие, и для Андрея освободилось место. Хааст мгновенно пришел в какое-то неистовое состояние. «Ну все, держись, ворюга!», «Я тебе лажу напомажу», «Не всегда тебе случится так канальски отличиться», – всякое такое бормотал Хааст, нажимая на педаль газа и сильно превышая скорость по дороге в рыбацкий поселок. Наталья впустила его и провела в комнату к Андрею, тот сидел за столом, что-то читал.
– Ну что, друзья-товарищи, чем порадуете? – спросил Хааст.
– Это вы нас, видимо, чем-то порадовать пришли, – ответила Наталья. Они с Андреем с опаской смотрели на Хааста.
– Дело в следующем! – торжественно объявил Хааст. – Ты, Андрей, отправляешься на лето в школу диверсантов для старшеклассников, в Одессу, на Украину. Это не предложение, это факт. Десятого июня вылет, девятого августа обратно. Вопросы есть?
– А мне с ним можно полететь? – неожиданно спросила Наталья.
– Нет, нельзя, – ответил Хааст.
– Школа диверсантов? – сказал Андрей. – Два месяца? А что, звучит прикольно. Я вообще-то, и сам согласился бы – здесь летом скукотища, надоело это холодное море.
– Украинский-то еще не забыл? – спросил Хааст, он в свое время вычитал в деле Андрея, что тот знает Українську мову.
– Да, мы с Андреем владеем Украинским, у меня мать из Винницы, – ответила Наталья.
– Но смотри, Андрей, никаких там штучек твоих. Ты знаешь, о чем я. Ну ладно, я с тобой еще перед вылетом поговорю. Через неделю зайду за документами. Честь имею!
Хааст вернулся в офис, довольный, как сытая косатка, и стал дожидаться Леонарда – без его ведома ни один ребенок не уезжал с острова без родителей – таковы были полномочия экспедиции. Вскоре Леонард появился, и тут вдруг возникли трудности, которых Хааст не ожидал, но мог бы предвидеть, если бы был немного более чутким и внимательным к коллегам. Дело в том, что Хааст с самого начала отвел себе здесь роль этакого свободного художника – на правах руководителя он занимался тем, чем хотел и избегал того, что ему не нравилось, за редким исключением. Он, несомненно, был полезен, и хорошо вписался в работу, хотя и пропадал иногда по личным делам. Елена и Чагин любили его и были благодарны ему за то, что он уберег их от увольнения. Однако Леонард был иного мнения, и Хааст, в слепоте своей, не замечал этого. Леонард, разумеется, не был сильно обрадован тому, что ему приходится делить директорские полномочия с каким-то выскочкой. Он не одобрял частое отсутствие Хааста в офисе, его погруженность в себя и свои дела, о которых тот никому не рассказывал. Ему не понравилась протекция Хааста Андрею для занятий в кружках морского музея, но когда он узнал о том, чем все это обернулось (ему поведал знакомый педагог из музея), то он окончательно рассердился и стал косо посматривать на Хааста. Тот ничего не замечал, занятый своими переживаниями. К счастью, Леонард был человеком прямым и не прятал своих чувств. Когда Хааст радостно сообщил ему об отъезде Андрея на Украину, Леонард высказал все то, что накопилось у него за полгода их совместной работы, и отказался подписывать бумаги для Андрея. Более того, он подчеркнул, что ничего ни от кого не скрывает, в отличие от некоторых, и поэтому сейчас информирует Хааста о том, что написал на него рапорт начальству в центр. Он просит понять его правильно – он честный служака, и законность – прежде всего. Если нарушаются инструкции и распорядок – он обязан сообщить. Да, Леонард был олицетворением честного служаки, блюстителя буквы – поэтому, разумеется, Хааст не мог поделиться с ним подробностями ни про Андрея, ни про Антипа – Леонард сдал бы обоих в полицию, и был бы совершенно законно прав. Хааст поблагодарил Леонарда за прямоту, столь важную в их суровой работе, извинился за то, что занимается здесь не только прямыми делами экспедиции, пообещал эти свои занятия личного характера прекратить, и вкратце поведал Леонарду историю Андрея, утаив, конечно, его рыбный бизнес. Леонард оценил откровенность Хааста, извинения принял и назавтра, смягчившись, согласился оказать Андрею такую исключительную услугу, но в последний раз. Бумажной мороки с этой поездкой было, действительно, много – все-таки, мальчик самостоятельно летит в другую страну с острова особого статуса. Хааст с Леонардом в целом помирились, хотя, конечно, Леонард не мог до конца принять свою роль заместителя директора экспедиции. В июне Андрей улетел в Одессу.