Максим Арх
Неправильный боец РККА Забабашкин
Глава 3
А вот и они
Сидящие в телеге стали всматриваться вперёд, иногда поглядывая вправо, в мою сторону. Было очевидно – они не видят никакой опасности. Зато её прекрасно видел я.
Пробежал взглядом по округе и понял, что со стороны дороги эту опасность можно разглядеть ещё лучше. Поэтому, решив прервать свой манёвр, поковылял к телеге.
– Ты чего кричал? Кого-то увидел? – негромко зашипел Воронцов, когда я приблизился.
– Да. Если продолжите двигаться по курсу, метрах в семистах два человека в орешнике справа от дороги прячутся. Я их случайно заметил и если бы лес здесь был погуще, то вряд ли бы увидел, – доложил я.
– И что они делают?
– Сейчас не знаю, а до этого курили.
– Так зачем же ты к нам подошёл? Если ты их увидел, то и они тебя, скорее всего, тоже заметили, – резонно предположил Твердев.
– Нет, сейчас они нас из-за расстояния не увидят. А вот метров через триста, когда вон из-за того поворота мы выедем, то тогда уже заметить могут. Там дальше дорога прямо идёт. А к вам я подошёл, потому что хочу детальней их разглядеть. Где я шёл, там небольшая низина и плохо видно, а вы на пригорке, да ещё и телега – тоже возвышенность. Впрочем, лучше будет даже на дерево залезть. – Посмотрел вокруг и, приметив высокую липу, сказал: – Вот сюда, например.
Старшие товарищи подогнали телегу. После чего помогли мне дотянуться до первых толстых веток. Ну а далее, стараясь выкинуть из головы назойливую боль, я поднялся метров на шесть над землёй и, сфокусировав зрение, оценил ближнюю и дальнюю обстановку.
– Ну, что видишь? – после минуты наблюдения нетерпеливо спросил лейтенант госбезопасности, как только я, сняв очки, потёр ладонью уставшие глаза.
– Вижу двух красноармейцев, оба в форме. Похоже на секрет. А в полукилометре от них, на поляне, среди деревьев мелькают ещё человек под двадцать, а может, и больше. И тоже все одеты в форму бойцов РККА.
– Наши? – предположил Воронцов и перевёл взгляд на подпольщика.
– Не знаю. Может быть, какое-то отставшее воинское подразделение, отошедшее со своих позиций, что стояли у ближайших городов? – пожав плечами, предположил тот.
– Лёша, посмотри ещё.
Я вновь сфокусировался. Но ничего отличающегося от того, что увидел раньше, не обнаружил. Об этом и доложил, после чего стал спускаться.
А когда спрыгнул на землю, погладив напомнившую о себе вспышкой нудной боли раненую ногу, сказал:
– Не наши это. Не похожи они на наших.
– Почему? Ты же сказал, что они в форме красноармейцев?
– Ага. Но только вот уж больно чистые и постиранные они все какие-то. Как будто бы только из прачечной. А это, как мы с вами прекрасно понимаем, учитывая сложившуюся обстановку на данном участке фронта, категорически невозможно. По ним не скажешь, что они в боях участвовали. Явно форму только недавно получили и пока ещё даже обносить не успели.
– И что ты хочешь этим сказать?
– А то, что это, скорее всего, диверсанты. Точно такие же, как Зорькин или ранее уничтоженный Якименков.
– Какие глупые диверсанты, – недовольно хмыкнул чекист. – Они что, по-твоему, совсем без мозгов и в новенькой форме будут проникать в наши ряды? Не надо считать противника полными идиотами. Они тоже не лыком шиты.
Слова, сказанные чекистом, в корне расходились с тем навязанным кино и книгами нарративом, в котором все комиссары и командиры, боясь, что их поголовно расстреляют и посадят в страшный ГУЛАГ, никогда не упоминали, что противник, воюющий против нас, силён и опасен. Но сейчас, в настоящей жизни, я видел совсем другое. Я видел, что красный командир реально смотрит на положение вещей и никакого порыва к шапкозакидательству, равно как и пренебрежения к умственным способностям противника не испытывает. Наоборот, Воронцов прекрасно понимает, что враг хитёр и его стоит опасаться, потому и говорит об этом открыто.
Я не стал акцентировать внимание на данном моменте, просто сказав:
– А я так и не считаю. Я говорю о том, что раз они на отдыхе, то отдыхают в чистом поле. Не сомневаюсь, что перед заброской и проведением операций они переоденутся в грязное. Кстати, эти… – Я запнулся, будто бы позабыв, и обратился к лейтенанту госбезопасности: – Как вы их ранее назвали? «Бранденбург»? Это не они ли тут, часом, расположились?
– Я помню, что тебе о них рассказывал. И ты правильно запомнил, пойманные нами диверсанты состояли именно в формировании особого назначения «Бранденбург-800». Но, как я уже и говорил, это было у границы. А тут до тех мест более полутысячи вёрст.
– Так, скорее всего, их сюда перебросили. Вермахт же наступает, вот и они вместе с ним. А сейчас, после захвата одного из городов, они отдыхают и набираются сил.
– Возможно, ты прав. Я думаю, раз они Чудово взяли, то это диверсанты.
– Товарищи, а если вы ошибаетесь и это всё же наш отряд? – задумчиво произнёс подпольщик.
– Вряд ли, – парировал я. – Сами подумайте, откуда здесь, в немецком тылу, взяться советскому подразделению? Да ещё и в чистой форме? Они что, с Луны, что ль, свалились? Почему ведут себя так вольготно? И вообще, с чего бы полицаям и немцу подкармливать бойцов Красной армии? Вы же, Фёдор Лукич, скорее всего, именно им и везли эту еду, что в телеге.
Тот вновь пожал плечами и покачал головой.
– Товарищи, я этого не могу утверждать. Мне не сказали, что и кто будет в конце маршрута. Дали приказ ехать, и пришлось выполнять.
Я хотел было пошутить, что в конце каждого земного маршрута кто-то обязательно есть, но всё же решил, что сейчас, во время обдумывания дальнейших действий, это будет неуместно.
Мы стояли в задумчивости и размышляли над тем, каким образом узнать, кто преграждает нам путь.
– Лёш, а ну-ка давай-ка посмотри ещё. Или лучше залезь на другое дерево. Чтобы вообще всё разглядеть было можно. Вон на то, например, – наконец принял решение Воронцов и указал рукой на растущее метрах в пятидесяти от нас дерево. – Старайся приметить все детали. Нам очень важно понять: свои это или нет? От этого зависит наша судьба.
Подошёл к указанной берёзе, что была заметно выше, чем то дерево, на которое я забирался только недавно. Сучки на нём располагались недалеко от земли, поэтому я начал подъём без чьей-либо помощи. Как только залез почти до макушки, сфокусировал зрение и начал всматриваться вдаль.
Отсюда открывался действительно хороший вид на лагерь этих неизвестных военных. Слева на поляне стояло несколько палаток. Кроме них виднелись три брезентовых навеса, расположенных у высоких деревьев с мощными стволами, что своей кроной помогали укрываться от дождя. Навесы находились в тридцати метрах друг от друга и были довольно большими, а потому те, кто сидел внутри за грубо сколоченными столами на лавках, чувствовали себя вполне комфортно. Там сейчас и сосредоточился видимый мне личный состав, который играл в карты, курил или бродил по округе. Невдалеке даже стояла полевая кухня, впрочем, не дымившая и вообще активной деятельности не показывавшая.
Правую часть лагеря из-за плотно растущего кустарника видно почти не было. А потому, вновь посчитав тех бойцов, которые ходили между палаток и в лесу, решил спускаться.
Дождь к этому времени почти прекратился, но порывы ветра были всё ещё мощными, поэтому держаться за сучки приходилось крепко. От этих порывов дерево, несмотря на свою массивность, всё же немного покачивалось.
Поставил ногу на нижний сучок, проверив его на прочность, и напоследок глянул на лагерь. В этот момент один из порывов ветра, бушевавшего в правой стороне, которую я ранее не мог рассмотреть, довольно сильно наклонил орешник, что рос у края наблюдаемой мной поляны, и я разглядел стоящих там лошадей и телеги. А также сложенные в кучу тела с перемотанными бинтами руками, ногами и головами, неподвижно лежавшие на мокрой земле в белом нижнем белье.
– Вот же сволочи, – прошептал я, закрыв глаза. – Какие же гады!
– Лёша, что случилось? Что ты там увидел? – не понял Воронцов. А я, ещё раз всмотревшись и оценив ещё раз всю эту ужасную картину целиком, почувствовал боль в груди и стал спускаться.
Вместе с Твердевым Воронцов помог мне слезть и вновь повторил свой вопрос:
– Что случилось?
Я сел на траву, снял очки, вытер ставшими мокрыми от слёз глаза и, скрежеща зубами, рассказал о том, что сейчас рассмотрел. Мне было очень жаль санитаров, медсестёр, врачей, наших бойцов и командира обоза Свиридова. Я помнил, что среди раненых находился красноармеец Апраксин, а среди охраны обоза – красноармеец Садовский. Все они плечом к плечу воевали вместе со мной и помогали уничтожать танковые колонны противника. И вот теперь, скорее всего, все они убиты.
– Это получается, они наш обоз с ранеными перехватили? – поняв суть моих слов, прошептал Воронцов, сжав руку в кулак. Он перевёл тяжёлый взгляд на Твердева и сказал:
– Теперь я думаю, товарищ, у вас нет сомнения в том, что там находятся наши враги?
– Да, Григорий Афанасьевич, если красноармеец Забабашкин смог увидеть такое, то все сомнения отпадают, – тяжело вздохнув, сказал тот и, сняв очки и ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс: – Только я всё равно не понимаю, зачем они в чистое переоделись.
– Да чтобы отдыхать было лучше, – устало пояснил я. – Не надо тут искать каких-то подводных камней и строить замудреные версии. Человек так устроен, что когда одежда на нём чистая, то тело отдыхает лучше. А перед новым заданием новую форму получат – грязную. Может быть, даже с наших убитых чем-нибудь поживятся. Или ту форму, что сейчас у них надета, просто испачкают. Только вот скажу я вам, товарищи, не выйдет у них долго в красноармейской форме гулять. Убью я их всех и хоронить никого не буду, – вздохнул и, закрыв глаза, поправив опять размотавшийся на голове бинт, прошептал: – Только вот не могу сообразить, как бы нам их лучше отработать.
– А надо придумать, Лёша! – уверенно заговорил Воронцов. – Я предлагаю так: мы с товарищем Твердевым подъезжаем на телеге, а ты остаёшься здесь. Эти двое из секрета к нам подходят, и ты их расстреливаешь. Забираем у них оружие, подкрадываемся и все вместе начинаем стрелять. Думаю, если одновременно начнём, то многих положим!
– Но и нас положат. Ведь когда мы откроем по ним огонь, то обнаружим себя, и они увидят, откуда идёт стрельба. После чего, разумеется, начнут стрелять в ответ, – усомнился я в разумности его плана.
– Ничего. Всех не перестреляют. Мы тоже их немало побьём.
Услышав предложение Воронцова, свои пять копеек вставил подпольщик:
– Товарищи, я хочу сразу признаться, что стреляю не очень хорошо. У меня зрение плохое, и на пятнадцать-двадцать метров я уже вижу всё нечётко.
– Так как же тебя в полицаи взяли? – удивился чекист.
– За вознаграждение. Корову, козу и три золотых цепочки пришлось отдать, – вздохнул тот. – Всей подпольной группой золото искали. У нас ни у кого не было.
– Понятно, – сказал Воронцов и, вернувшись к своему предложению, стал объяснять подпольщику детали будущего боя: – Раз плохо видите, значит, будете стрелять по тем, кто к нам приблизится. Алёша будет стрелять по тем, кто на дальней дистанции находится, а я по тем, кто на средней.
Услышав всё это, решил фантазии чекиста немного остудить, сказав, что план его никуда не годится.
– Это почему? – возмутился тот. – Вроде бы всё продумано.
– Всё, да не всё, – покачал я головой. – И в нём есть две главные проблемы. Первая – по твоему плану ликвидировать секрет я должен из винтовки. А это значит, что выстрелы будут слышны, и их обязательно услышат в стане врага, после чего забьют тревогу. Но не только это в твоём предложении слабое уязвимое место. Есть ещё и второй, не менее важный пункт: ты предлагаешь вступить в ближний бой. Такой бой непредсказуем. Тут нужно учитывать, что с короткого расстояния стрелять становится удобнее не только тебе, но и противнику. А значит, гораздо вероятнее становится и нам самим словить вражескую пулю. Уверен, что если мы втроём устроим перестрелку с тридцатью подготовленными диверсантами, то шансов выжить у нас будет немного, если вообще таковые будут.
– Ну так мы же по ним первые начнём стрелять – считай, из засады, – не хотел сдаваться Воронцов. – Застанем их врасплох и уложим немало.
Спорить не хотелось, но всё же, чтобы тот не наломал дров, переубедить командира просто необходимо. Понятно, праведным гневом пылает мой боевой товарищ, но то, что он предлагал, было откровенной авантюрой даже на моём фоне.
И я сказал:
– Немало – это, по-вашему, сколько? Не всех же, так?
– Так. Кого-то, конечно, не уничтожим сразу, у нас же не пулемёт.
– Вот именно! Нет у нас автоматического оружия. А значит, давайте считать. Пусть в первом и втором залпе мы уничтожим пять-шесть диверсантов. Пусть после этого в третьем залпе ещё пять человек. Но остальные-то останутся в живых, залягут, спрячутся и начнут отстреливаться. И что мы им сможем противопоставить, когда они в нас гранаты начнут кидать? Я ж говорю: шансов выжить у нас не будет.
– Красноармейцы не боятся смерти, – выкатил последний аргумент Воронцов и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: – Мы с тобой не раз под смертью ходили. И ни ты, ни я не испугались. Так стоит ли бояться её сейчас?
– Никто её не боится, но просто умирать нужно с пользой для дела, а не просто так, – парировал я его тезис и напомнил: – Если мы сложим головы, что будет с Алёной и пленными? Кто придёт к ним на выручку?
И судя по тому, что чекист глубоко задумался, мои доводы показались ему более убедительными, чем его.
Через минуту молчания он вздохнул и, посмотрев на меня, произнёс:
– Хорошо, если мой план не подходит, как будем действовать?
– Почти так же, как вы, товарищ лейтенант госбезопасности, и предложили, только с небольшими изменениями, – с готовностью сказал я. Потом, поднявшись на ноги, поведал о тех самых внесённых изменениях, которые должны были не только поспособствовать более эффективному истреблению врага, но и довольно серьёзно увеличить наши шансы на то, чтобы после боя остаться в живых.
И первой целью в моём плане было уничтожение секрета. Эти два диверсанта, что охраняли лагерь с нашей стороны, мешали, сковывая наши действия. Они могли предупредить основную часть противников о возможной опасности, если бы сумели заметить нас. А потому нам (точнее, мне) необходимо уничтожить этого противника в первую очередь и к тому же без шума. Но как уничтожить врага, не приблизившись к нему и не застав врасплох? Так как у меня маскхалата не было, а на часах полдень, то о незаметном сближении речи идти не могло. Значит, мы должны действовать так, чтобы противник сам подошёл. И когда это случится, он будет уничтожен.
Согласно моему плану, чекист с подпольщиком продолжают движение на телеге вперёд. На подступе их останавливает секрет. После чего я открываю по нему огонь. Но стреляю не с этой позиции, а с дистанции более двух километров. Я помнил, что звук выстрела в лесу слышен издалека, но сейчас был ветер и изредка сквозь сизые тучи прорывался дождь, а потому я посчитал, что за звуками леса и деревьев дистанции в два километра будет вполне достаточно, чтобы ликвидируемые о своей ликвидации узнали, только когда умрут.
– Вон с того дерева, – я показал рукой за спину на дуб, растущий в километре от нас, – будет прекрасно видна и дорога, и тот, кто останется в секрете. Думаю, когда ваше приближение заметят, один к вам подойдёт для проверки, а второй будет его прикрывать. Вот прикрывающего-то я и грохну первым.
Воронцов посмотрел на возвышающуюся над остальными верхушку очень высокого дерева и спросил:
– А ты уверен, что с того места сможешь разглядеть тех, кто в охране?
– Скорее всего – да. Ты же не забыл, я могу довольно далеко видеть, – напомнил я и показал ещё на пару деревьев: – Если что, огонь также можно вести вон с той сосны, растущей правее, в двухстах метрах от дуба. Или вон с той, левее метрах в трёхстах. Только вот с соснами повозиться придётся, там веток внизу не растёт. Значит, по стволу нужно будет лезть, применяя верёвки, как кошки у альпиниста. Однако хотелось бы такого счастья избежать.
– Это да. Сил на такой подъём много нужно, а ты сейчас выглядишь не как скалолаз, а скорее как леший какой-то забинтованный, – логично подметил чекист, меня подбадривая, и спросил: – Хорошо, а дальше что? Вот уничтожил ты секрет. Мы стоим там, но после этого-то нам всё равно придётся вступить с ними в бой.
– Придётся, но только не нам, а мне. И не в ближний бой, а в дальний.
– То есть ты их будешь расстреливать всё с того же дуба?
– Нет, я передислоцируюсь вот на это дерево, на которое только что лазил. Отсюда они у меня будут как на ладони.
– А почему сейчас отсюда по ним не стрелять? – не понял Твердев.
– Да потому что расстояние маленькое и звуки выстрелов будут слышны! – хором ответили мы с Воронцовым, а потом я добавил: – Одного уничтожу, а второй, услышав звук, спрячется и поднимет тревогу. Поэтому нам нужна дистанция! Понятно?
– Понятно, – закивал тот и, вероятно, ещё намеревался что-то спросить.
Но в разговор вернулся Воронцов:
– С расстоянием ясно, но неясен вопрос насчёт уничтожения основной группы. Ты же не хочешь сказать, что всех их перещёлкаешь, а они даже глазом моргнуть не успеют? Их же много. Поэтому они увидят убитых и будут прятаться, занимая оборону. Сам же об этом говорил.
– Обязательно спрячутся, поэтому быстрого боя, как в случае с артиллеристами, здесь у нас не получится. Уж больно их много сосредоточено в одном месте, и все они находятся на прямой видимости друг от друга. Значит, работать по ним будем медленно. Есть у меня идея, как сделать так, чтобы и они все умерли, и мы на них в атаку не шли, – сказал я, а потом негромко вздохнул: – Жаль, конечно, что Фрица с пулемётом под рукой нет.
Твердев, ошеломлённо посмотрел на меня, потом на Воронцова и, набравшись храбрости, прошептал:
– Товарищи, а вы что, из той самой снайперской школы НКВД, что в Новске расположена? Вы те самые снайперы, которые немецкое наступление остановили? Те самые, которые сотню танков и полсотни самолётов уничтожили?!
– Ого, земля слухами полнится, – улыбнулся ему чекист и пояснил: – Нет, товарищ Твердев, Забабашкин не из той школы. Он и есть та самая школа.
Глава 4
Секрет
Услышав слова чекиста, Твердев ошарашенно перевёл взгляд на меня и спросил:
– Это что, правда?
– Ага, известная на планете Новская школа мумий-снайперов. Ведь надеюсь, по мне заметно, что я выпускник именно этого учебного заведения, а не какого-либо другого?! – подтвердил я.
Подпольщик ещё больше раскрыл глаза, явно ничего не понимая, и посмотрел на Воронцова.
А тот, устало улыбнувшись, сказал:
– Шутка. – Потом тяжело вздохнул и добавил: – Можно было бы посмеяться, вот только сил нет и подходящего настроения. Поэтому оставим смех и сомнительный юмор на потом.
Подпольщик, очевидно, понял, что сами по себе такие разговоры явно неуместны. Ведь даже будь эта школа на самом деле реальной, очевидно, что она была бы секретной. А значит, интересоваться её существованием – уже деяние фактически на грани шпионажа.
И разговор на эту тему больше никто продолжать не стал. Решив, что пора дело делать, я взял патроны, на всякий случай дополнительную винтовку, повесив её за спину, пожелал мужикам удачи и пошёл к намеченному дереву, которое было определено как снайперская позиция.
Первая фаза операции по уничтожению диверсионного отряда началась.
Члены группы подождали условленные десять минут, а затем подпольщик сел за поводья, чекист рядом, и они, выехав на дорогу, направились к поляне.
Я это видел, потому что к тому времени уже разместился на ветках дуба и приготовился к стрельбе. По моему размышлению телегу с лошадью должны будут заметить через пару-тройку минут.
А пока, следя за сидящими на пункте наблюдения диверсантами, я размышлял над вопросом, стоило ли вообще так рисковать и посылать товарищей на риск? Может быть, имело смысл попробовать расстрелять сидящих в секрете издалека, надеясь, что все пули войдут точно в цель?
Однако именно в последнем вопросе и таилась вся возможная загвоздка. Существовала отличная от нуля вероятность, что при втором выстреле я могу промазать и тем самым оставить цель живой. И тогда это было бы полным провалом. Ведь раненый недобиток обязательно поднимет тревогу.
«И тогда нам точно будет несдобровать. Очевидно, что диверсанты народ подготовленный. И они не только хорошо стреляют, но и умеют ориентироваться на местности. В случае поднятия тревоги они без труда смогут к нам приблизиться, и тогда исход боя может быть для нас очень плачевным.
Следовательно, победить мы могли в предстоящем бою, только если не дадим возможности находящимся в секрете предупредить своих.
А между тем всё шло согласно плану. Как только телега попала в поле зрения диверсантов, один из них направился на дорогу, а второй взял винтовку наизготовку.
– Вот с тебя-то и начнём, – прошептал я и, дождавшись, пока первый приблизится к группе, выстрелил.
Пуля лежащему в засаде прошла через голову навылет. Думаю, он даже понять не успел, что произошло, а я уже переключался на его напарника.
Увидев, как досматривающий тычет винтовкой в своих руках в сторону чана, что-то говоря Воронцову, вновь нажал на спусковой крючок.
Раздался выстрел, и через несколько секунд диверсант, схватившись за грудь, замертво свалился под колесо телеги.
«Всё! Вытаскивайте его, забирайте с собой и уходите», – мысленно попросил я товарищей.
И мои мольбы были услышаны. А точнее не мольбы, конечно, а договорённость, что действуем мы строго по плану.
По нему и действовали. Вот Твердев спрыгнул с телеги. Вот то же самое сделал Воронцов. Вот они подняли и положили в телегу тело. Вот накрыли ликвидированного брезентом. Вот чекист сел рядом, а подпольщик взял Маньку под уздцы. Вот он начал разворачивать лошадь. Но неожиданно остановился, так и не закончив разворот. Повернул голову в сторону лагеря диверсантов и застыл.
Я сразу же сфокусировал зрение в том направлении и увидел: к группе идут три человека, одетые в форму красноармейцев.
«Ёлки-палки, жрать, что ль, захотели, раз не выдержали и из лагеря ушли встречать?! Ну так и мы тоже хотели подкрепиться куриным супом, который в чане, но к еде пока не притронулись, помня, что перед боем есть нельзя. А вы, значит, боя не ждёте? И дисциплина у вас ещё та… Одни в карты играют, другие шляются где попало. Анархия какая-то, а не дисциплина. А значит, нет, граждане, ничего удивительного в том, что в самое ближайшее время я вас всех прикончу», – пообещал я и, продолжив наблюдение, стал прикидывать варианты по незамедлительному решению возникшей проблемы.
Никакой связи у меня с членами моей группы не было. А ведь сейчас, будь у нас какая-нибудь небольшая переносная радиостанция, всё оказалось бы намного проще. Но увы, ничего подобного в мире пока не предвиделось. Для создания подобной техники человечеству ещё только предстоит перейти от ламп к электронике, микроэлектронике и тому подобным направлениям.
«И ускорить этот переход я не в состоянии, ибо несведущ в данных науках», – расстроенно констатировал я.
Мысль о том, что я, в принципе, могу поделиться кое-какой важной информацией из будущего и тем самым изменить историю, возможно, ускорив окончание войны и дальнейшее развитие нашего государства, показалась мне довольно перспективной.
«Только вот время нужно будет для этого найти. А вначале выжить в мясорубке, в которой я оказался».
На тот случай, если всё будет нормально, сделал себе зарубку в памяти при первой же возможности изложить на бумаге хотя бы некоторые важные для победы знания и передать их в высшие эшелоны власти.
Но сейчас было совершенно не до этого. Сейчас мне нужно определить, кто из приближающейся тройки первым отправится в ад. И дабы предстоящая ликвидация прошла гладко, нужно сделать так, чтобы, когда умирал один, другие его товарищи одну-две секунды этого не замечали.
И вновь время расставило всё по своим местам. А точнее сказать, дало несколько секунд, за которые один из тройки остановился и поправил шнурок на ботинке, тем самым немного отстав от своих камрадов и автоматически обозначив себя как цель номер один.
Решив с первой целью, нужно было определиться со второй. И тут на помощь пришёл Воронцов, который, словно прочитав мои мысли, что-то отвечал приближающимся диверсантам и махал левой рукой.
«Всё ясно. Подаёт мне знак: валить надо левого, – сказал я себе и тут же, осознав ситуацию, задумался: – Только непонятно, он мне показывает, что он будет левого валить, а мне оставляет правого или наоборот?»
Вставший вопрос не мог быть решён без непосредственного обсуждения между нами, ибо ни я, ни Воронцов телепатией не обладали и читать мысли друг друга не могли. И поэтому я, вновь пожалев о том, что у нас нет миниатюрных раций или на крайний случай смартфонов, выстрелил в отстающего, решив, что после того, как он умрёт, будет более ясен весь расклад, и сама собой наметится та самая цель номер два.
Когда отстающий диверсант, получив пулю в глаз, мешком рухнул на землю, идущие спереди, вероятно, услышали шум падения и начали оборачиваться. Я же, видя, что Воронцов поднимает винтовку, наводя её на правого, выстелил в того, кто был слева.
«Надо будет как-нибудь с Григорием об условных знаках договориться. А то мы с ним часто в заварухи попадаем, поэтому в будущем, если подобное случится, такое знание может нам очень пригодиться и даже, возможно, когда-нибудь спасти чью-нибудь жизнь», – сказал себе я и, видя, что чекист своим выстрелом попал, на всякий случай проконтролировал и его цель тоже.
Как только я убедился, что все диверсанты ликвидированы, сразу же сфокусировал зрение на лагере противника, в душе надеясь, что там наша стрельба никем была не услышана и тревогу не вызвала.
К счастью, это оказалось так. Никто на поляне не паниковал и вообще не подозревал, что происходит вокруг. Все продолжали заниматься своими делами – кто-то играл в карты, кто-то на губной гармошке, кто-то прогуливался, а кто-то беседовал.
На душе сразу же стало легче, потому что я испугался, вдруг диверсанты услышат или увидят непонятное движение в нашей стороне, бросятся в атаку и своей массой буквально сметут членов моей группы.
– Давайте, мужики, забирайте тела и сваливайте, – прошептал я, надеясь, что Воронцов сам сообразит, что нужно делать в сложившейся обстановке.
И он мои надежды оправдал. Вероятно, он, как и я, понимал: нельзя оставлять уничтоженных противников на дороге, потому что их банально могут случайно заметить.
Как только Твердев развернул лошадь, они с чекистом сразу же стали укладывать в неё тела диверсантов, а затем и их личное оружие.
– Красавцы! – похвалил их я, не переставая следить за окружающей обстановкой.
Больше никто из лагеря врага к нам не вышел, и члены группы нормально добрались до условленного места. Убедившись, что они в порядке, я спустился с дерева. Правда, сделал это несколько поспешно, и мой спуск на последнем этапе можно было охарактеризовать как «рухнул с дуба».
Падение случилось из-за того, что я оступился, поставив ногу мимо ветки. Когда же я осознал, что что-то идёт не так, из-за раненой конечности быстро не сориентировался и не вовремя перенёс вес на неё. К счастью, высота была всего метра три, а сырая земля смягчила падение. В общем, отделался лёгким испугом, без переломов и вывихов, но боль всё же оказалась острой и жгучей, и отозвалась она по всему телу. Да так, что я чуть не взвыл. Особенно болели места, где отсутствовала кожа и были ранения. Но я смог сжать волю в кулак, самостоятельно поднялся и, вытирая выступившие слёзы, направился к группе.
– Отлично сработано, Алёша, – в один голос похвалили меня мужики, когда я подошёл к ним.
Мы пожали друг другу руки, и я заметил на груди Воронцова бинокль.
– Забрал в качестве трофея у одного из их наблюдателей, – сказал он и, показав на лежащие в телеге тела, спросил: – Куда их девать-то будем? Надо, наверное, овражек какой-нибудь найти?
– Это после, – отмахнулся я.
Подошёл к телеге и предложил товарищам обыскать тела, забрав у уничтоженных противников оружие и боезапас.
И пока Воронцов с Твердевым, морщась, занимались сбором трофеев, я принялся осматривать и перезаряжать оружие, чтобы наполнить все обоймы.
После того, как дело было сделано, выдал каждому из своих напарников по три винтовки и сказал:
– Вы, товарищ Воронцов, направляйтесь вон к той берёзе, – показал рукой на дерево, находившееся левее лагеря диверсантов, – и занимайте там оборону. А вы, товарищ Твердев, двигайтесь к высокому дереву, что растёт справа от поляны, – тоже показал направление. – Таким образом, лагерь диверсантов у нас окажется в полукольце. Исходя из этого, план второй фазы операции у нас будет следующий: вначале я отстреливаю сколько возможно противников отсюда – с точки, на которой мы сейчас находимся. Затем, как только противник, теряя людей, сообразит, с какого именно направления по ним ведётся огонь и попрячется так, что отсюда его достать будет невозможно, я перемещаюсь на позицию к Фёдору Лукичу. Он мне помогает забраться на дерево, и я по максимуму ликвидирую противника с той стороны. Затем мы вместе с ним перемещаемся к товарищу лейтенанту госбезопасности. И уже с того дерева я отрабатываю тех недобитков, кого с предыдущих деревьев достать не удалось. Если же в лагере и после этого воздействия останется кто-то живой, то мы вновь возвращаемся сюда. Вы занимаете позиции у корней берёзы и страхуете меня. Я же вновь лезу вверх и сижу там, словно кукушка, ожидая увидеть хоть какое-нибудь движение на поляне и засадить туда свинец. – Закончив представление плана операции, спросил: – Есть какие-то вопросы и предложения по существу услышанного?
Как и ожидалось, никаких вопросов в общем-то не было. Только вот Воронцов, услышав про кукушек, поморщился.
– Кукушками называли финских снайперов в зимней войне с финнами в 1939–1940 годах, – заметил он.
– Да? – напоказ удивился я, а сам задумался.
Я не был уверен в том, что живущий в этом времени подросток может обладать столь специфической информацией.
«Сейчас интернета нет, и все знания берутся из газет и журналов. А могли ли эти самые журналы и газеты рассказывать о „кукушках“»? – корил себя я за невнимательность. – С одной стороны, не могли, потому что про эту не очень удачную для СССР войну особо распространяться не любили. А с другой стороны, ведь были же ветераны – те, кто воевал на той войне. И, по идее, участники той войны вполне могли через свои рассказы поведать обществу о тех самых снайперах – „кукушках“».
В общем, решил этот прокол себе в минус не засчитывать. Тем более что фраза про кукушку была сказана без привязки к той войне, а просто к слову.