Макс Валсинс
Надежда для шпиона
1
Каунас в начале 1930-х годов был городом особенным. Время здесь словно сгущалось в узкие улицы, складывалось в каменные арки домов, отражалось в реке Неман, тихо текущей между старинными постройками и шумными рыночными площадями. Это был город встреч – народов, языков, культур. В Каунасе уживалась былая польская аристократия и литовские крестьяне, переселившиеся в город за лучшей жизнью; русские купцы, оставшиеся еще с царских времен и еврейские ремесленники, и каждый из них жил своими представлениями о прошлом и будущем.
Душой города были местные кафе и еврейские магазины на центральной улице Лайсвес аллея, проспект Свободы. Деревья вдоль проспекта обрамляли бесконечный поток людей – от школьников с учебниками до торговцев, гордо демонстрирующих товары, от изящных стариков в высоких цилиндрах до студентов, увлечённых разговорами о философии и политике. Каунас в это время был не просто городом – он был витриной страны, центром жизни и культуры молодой литовской республики.
Культурная жизнь включала вы себя и увлечение новыми мировыми веяниями. Одним из таких модных трендов был Эсперанто. Язык, родившийся в уме доктора-мечтателя, грезившего об объединённом человечестве, нашёл здесь удивительный отклик. Вечерами многие каунасцы собирались в маленьких, но уютных кафе, где проводили встречи, разговаривая на этом новом языке мира, знакомясь и обмениваясь идеями с теми, кто тоже верил в объединение народов и дружбу между ними.
Одним из таких энтузиастов был Лейб – молодой преподаватель дрених языков в еврейской гимназии Каунаса. Родившись в не религиозной семье, он с детства впитал в себя любовь к знаниям и книгам, к истории и языкам. Лейб считал, что в мире, где границы между государствами становятся всё жестче, языковые барьеры – лишь досадное препятствие на пути к истинному единению народов. Для него эсперанто был не просто языком; он стал символом того, каким может быть мир, если бы люди смогли понять друг друга.
Гимназия, где он преподавал, была одной из главных еврейских школ в городе. Лейб вкладывал в обучение детей не только знания по литературе и языкам, но и свою веру в необходимость общечеловеческого единства. Его уроки не были скучными лекциями, наоборот – он умел оживить древние истории, сделать мертвый язык живым и ярким. В его классе всегда царила атмосфера доброты и взаимопонимания, и это привлекало учеников, которые любили его за искренность и душевную теплоту.
В гимназии, как и во всём Каунасе, к эсперантистам относились с осторожным интересом. Одни считали их идеалистами, другие – наивными мечтателями, а кто-то и вовсе не понимал, зачем изучать ещё один язык, если хватало и местных – идиша, литовского и польского. Однако для Лейба это не был просто язык; это была философия. Он рассказывал ученикам, что эсперанто – это не просто набор слов и правил, но язык, который позволяет по-новому взглянуть на мир, найти общий язык с любым человеком, будь то немец, литовец или француз.
Пока другие учителя считали его странным, ученики к нему тянулись. Его страсть к языкам и его видение единства народов находили отклик в сердцах юных учеников, особенно тех, кто был так же, как и он, поглощен идеями о свободе и мире. Он знал, что некоторые из них передавали услышанное от него родителям, что его слова обсуждали за ужином и что для многих его взгляды становились источником вдохновения. И хоть Лейб считал себя обычным учителем, он чувствовал, что его усилия не напрасны.
Среди знакомых Лейба по эсперантитскому движению особо выделялась Анна Висловская, молодая машинистка, работавшая в одной из мелких фирм города. Анна была тем человеком, который трудно остаться незамеченным. Её энергичность и живой ум выделяли её среди ровесниц, а сила воли и бесстрашие делали её заметной в любой компании. В Каунасе, где национальные и культурные границы были четко обозначены и порой даже слишком явно ощущались, Анна представляла собой смесь, в которой сложно было бы разобрать что-то одно: полька по происхождению, она с детства говорила и на литовском, и на польском, и также легко переходила на идиш, поскольку многие её соседи и друзья принадлежали к еврейской общине.
К двадцати трем годам она выработала особую уверенность и независимость, которые шли вразрез с традиционными представлениями о женской роли в обществе. Работая машинисткой при Каунасской муниципальной канцелярии, Анна быстро снискала уважение коллег благодаря не только её профессионализму, но и врождённой честности и трудолюбию. На её хрупкие плечи ложились тонны документов, в которых местные чиновники и представители культурных объединений передавали распоряжения, прошения, решения и ходатайства. Однако Анна умудрялась справляться с этим, словно эти бумаги не весили ничего, её отточенные и умелые пальцы на машинке выбивали строки текста с точностью и скоростью, вырабатываемой годами упорного труда. Её считали талантливой и трудолюбивой – она не оставляла документов на следующий день, а умудрялась закончить всё к сроку и без малейшей ошибки.
Но настоящая жизнь Анны начиналась после окончания рабочего дня. Стоило ей покинуть серые стены канцелярии, как мир вокруг оживал и обретал краски. Вечерами она ходила в небольшие кафе на Лайсвес аллее, где собирались друзья и единомышленники, а иногда и в парк, чтобы прогуляться среди старых деревьев. Там, вдали от суеты и формальностей, она чувствовала себя настоящей, полной жизни и стремлений.
Анна была страстной сторонницей эсперанто – языка, который она впервые услышала от друзей, когда была ещё подростком. В пятнадцать лет она попала на собрание местных эсперантистов, которые в тесной комнате над лавкой, за длинным столом, говорили о равенстве и братстве народов. Именно тогда её поразила эта идея – язык, который позволит людям быть ближе друг к другу, избежать конфликтов и непонимания, общаться свободно и без границ. Её поразило, что язык был новым, не несущим исторических конфликтов и противоречий, которые часто связывались с другими языками.
Для Анны эсперанто был символом свободы, мечтой о будущем, где людям не придётся разделять себя по языковым или культурным признакам. Она полюбила этот язык всей душой, и уже через год говорила на нём практически свободно, обучившись по книгам и под руководством местного преподавателя, которым был старый учитель филологии, тоже разделяющий идеи эсперанто. Когда же у неё появилась возможность принять участие в собрании, она начала активно участвовать в жизни эсперантистского клуба, часто принося и передавая напечатанные брошюры, короткие тексты и рекламные листовки, которые она набирала по вечерам дома, когда все спали.
Собрания эсперантистов часто проходили в маленьком кафе, известном своим дружелюбием к людям разных национальностей и убеждений. За столами на стенах висели плакаты на различных языках, в том числе на эсперанто, которые приветствовали всех, кто был готов говорить о единстве народов и мире. Анна находила этих людей вдохновляющими, и в клубе её все знали как яркую активистку и, конечно, отличную машинистку, которой можно было доверить любую работу с текстами и печатью.
Её убеждённость в силе и значении эсперанто шла дальше простой идеалистической веры. Анна понимала, что общество, в котором она жила, было далеко не таким идеальным, и, более того, видела, как нарастает напряжение между разными народами, что для Литвы означало необходимость искать пути, способные сгладить конфликты. С каждым днём её уверенность в важности эсперанто только усиливалась: она искренне верила, что, если бы люди могли общаться на одном языке, это устранило бы многие из тех предвзятостей и противоречий, которые были причиной большинства бедствий. Она сама хотела внести вклад в это движение, помочь людям стать ближе друг к другу.
Анна часто проводила вечера, обсуждая с друзьями политические и философские темы. В узком кругу её хорошо знали за смелость и независимость мышления. Несмотря на юный возраст, Анна всегда была готова отстаивать свою точку зрения и не боялась высказываться по вопросам, которые многие считали сложными или опасными для обсуждения. Она интересовалась текущей ситуацией в Европе и знала, что многие силы стремятся использовать эсперанто для достижения политических целей. Анна с осторожностью относилась к попыткам присвоить себе идею объединения наций и сделаться инструментом пропаганды, и это нередко вызывало горячие споры на собраниях клуба.
Тем не менее, Анна верила, что эсперантисты могут сохранять независимость и не поддаваться влиянию. Её страстные речи на эту тему всегда вдохновляли собравшихся и заставляли задуматься. Она умела очаровать людей, убедить их, что всё это важно, и многим казалось, что Анна в силах изменить мир своим непоколебимым идеализмом и решительностью.
Её тесная связь с эсперантистским движением делала её счастливой. Но по-настоящему сильные чувства она начала испытывать тогда, когда познакомилась с Лейбом – молодым преподавателем еврейской гимназии. Анна часто слышала о нём на собраниях, о его вдохновляющих уроках и его приверженности к эсперанто. Однажды в кафе на Лайсвес аллее она впервые увидела его вживую. Это был тот случай, когда человек вызывает у тебя впечатление, ещё прежде чем ты услышишь от него слово. Его искренние глаза и устремлённый вперёд взгляд сразу привлекли её внимание.
Когда они начали беседовать, Анна сразу заметила, что Лейб – это тот, кто по-настоящему верит в свои идеи, не просто повторяя их, а живя ими. Лейб делился своими мечтами об объединении народов, о возможности превзойти языковые барьеры, которые, как он верил, были главной причиной недопонимания и конфликтов. Анна слушала его с горящими глазами, пораженная тем, насколько схожи их взгляды, и каждый его аргумент отзывался в её душе. В их первой беседе они обсудили многое: проблемы, стоящие перед их движением, необходимость противостоять попыткам политических групп использовать эсперанто в своих интересах, и, конечно, свои собственные мечты о будущем.
С тех пор они начали видеться всё чаще. Встречаясь на собраниях или даже случайно на улице, они всегда находили о чём поговорить. Их взгляды на мир пересекались, но иногда расходились, и их споры и обсуждения лишь укрепляли их связь. Анна находила в Лейбе не только единомышленника, но и друга, человека, который понимал её устремления и не боялся мечтать о будущем. Лейб, в свою очередь, видел в ней не просто активистку, а сильного и искреннего человека, которому можно доверить своё сердце.
Каунас в это время был городом, где каждый день рождались идеи, встречи и перспективы. Для Лейба и Анны он был местом надежд, большим миром, который мог вместить в себя столько мечтаний и возможностей. Словно потоки Немана, соединяющегося с Вилией, их мечты о единстве народов и надежды на светлое будущее переплетались в единый поток, в котором эсперанто казался им почти что мостом к лучшему миру. Они еще не знали, что вскоре им предстоит испытать свои убеждения, как никогда прежде. В маленьком городском клубе, где собирались местные эсперантисты, их взгляды и надежды столкнутся с новой реальностью, которую принесёт случайная встреча с человеком по имени Георгий.
2
Небольшое кафе на Лайсвес аллее было в этот вечер особенно оживлённым. Столы, расставленные вдоль стен, покрытые простыми скатертями, были уже заняты, и посетители сидели за ними, переговариваясь на разных языках – литовском, польском, идише. Но громче всего звучал один, особенный язык, который мог бы быть незнакомым случайным прохожим – эсперанто. Вечер уже подходил к середине, когда к кафе подошёл Лейб, немного запоздавший из-за очередного совета гимназии, где они обсуждали учебные планы на следующий год. За его плечами был сложный день, но даже усталость не могла помешать радостному чувству предвкушения, которое он испытывал при мысли о предстоящем вечере.
Открывая дверь, он услышал мягкий, но энергичный гул голосов и привычный запах кофе, выпечки. Кафе уже было полно людей, и большинство присутствующих оживлённо беседовали друг с другом. Лейб, поздоровавшись со знакомыми, заметил за одним из столов свою давнюю подругу Анну и ещё несколько коллег по движению. Они оживленно что-то обсуждали, и Лейб улыбнулся, увидев их увлечённые лица.
– Лейб, ты наконец-то пришёл! – Анна махнула ему рукой, и он, проходя мимо столиков, подошёл к ним. – Мы уже начали думать, что ты сегодня не придёшь.
– Никак не мог уйти с работы, – улыбнулся Лейб. – Педсовет. Бумажки, бумажки… И никто ничего делать не хочет!
В этот момент, когда они обсуждали новые переводы с эсперанто, дверь в кафе распахнулась, и внутрь вошёл незнакомец, который сразу привлёк к себе внимание. Было в его облике нечто неуловимое и притягательное, что-то, что сложно выразить словами, но ощущалось всеми вокруг.
Это был молодой человек, высокий и стройный, с яркими, как бы прожигающими, тёмными глазами, которые сразу выделялись на его слегка загорелом лице. Чёрные, чуть взъерошенные волосы подчёркивали его угловатые скулы и сильный подбородок. Он вошёл с лёгким наклоном головы, как будто заранее знал, что ему нужно быть скромнее, но тут же дал понять, что его присутствие останется незамеченным только в том случае, если он сам того захочет.
Неспешно оглядев кафе, он неспешно направился к дальнему столику, и Анна с Лейбом почувствовали на себе его мимолётный взгляд. В нем было что-то отстраненное, и вместе с тем едва уловимое выражение лёгкой, но доброжелательной заинтересованности. Он явно ощущал, что это место – не просто кафе, а своего рода убежище для людей, стремящихся к общению и пониманию, но не торопился сразу вступать в их круг. За ним оставался шлейф лёгкого, почти неуловимого аромата табака, смешанного с чем-то пряным и таинственным. В его образе явно угадывались московские черты – тот особый, слегка аристократический облик, который часто связывали с русскими аристократами или интеллигенцией.
Когда он, наконец, устроился за столиком, к нему подошла официантка, молодой человек сделал заказ на литовском, чётком, но с заметным, как и предполагалось, русским акцентом. По тому, как он говорил, было заметно, что он привык к вниманию и умел удерживать его на себе. Анна, краем глаза наблюдая за ним, почувствовала нечто, похожее на интригу. Она заметила, как другие посетители тоже бросали на незнакомца быстрые взгляды. Никто не знал, кто он, но почти все уже догадывались, что это не обычный человек.
Спустя некоторое время, допив свой кофе и доев свое пирожное, пока Анна и Лейб продолжали обсуждение перевода на эсперанто одного из своих любимых стихотворений, Георгий, как представится чуть позже молодой человек, вдруг подошёл к ним с лёгким наклоном головы, улыбнувшись словно извиняясь.
– Прошу прощения за столь неожиданное вторжение, – произнёс он, словно извиняясь за своё появление. – Я слышал, что здесь, в Каунасе, есть группа людей, увлечённых эсперанто. Это все здесь и происходит?
Его русский акцент был явным, но вместе с тем его голос был мягким, чуть приглушённым, как будто он был склонен больше слушать, чем говорить. Анна и Лейб обменялись взглядами и, кивнув друг другу, пригласили его присесть. Лейб ощутил, что Георгий – человек не совсем простой, и на лице Анны промелькнуло то же чувство. Они оба ощутили лёгкую настороженность, но что-то в голосе и манере нового знакомого вызывало доверие.
– Да, вы правы, – улыбнулась Анна, показывая на пустой стул напротив. – Мы увлечены эсперанто. Я – Анна, а это мой друг Лейб. Мы собираемся в основном здесь. В том числе и сейчас здесь есть люди из нашего клуба.
– Приятно познакомиться, Анна, Лейб, – сказал Георгий, присаживаясь. – Меня зовут Георгий Ивлев. Я журналист, пишу для газеты «Правда» и приехал сюда в командировку, освещать культурную жизнь вашей столицы, укреплять связи между Москвой и Каунасом. Слышали же уже, что Константин Бальмонт скоро приезжает? Это все наше сотрудничество. Ваш поэт Людас Гира активно участвует.
– Москва? – задумчиво произнес Лейб. – Так вы считаете, что наши занятия тоже вносят свой вклад в культурную жизнь?
– Именно, – ответил Георгий, слегка улыбнувшись. – Видите ли, в мире сейчас происходит нечто, требующее единства и понимания между народами. Мне хочется верить, что международное сотрудничество, в том числе через язык, может помочь избежать многих бед и недоразумений. Это – мой небольшой вклад в мировую солидарность, если угодно. В Москве эсперанто тоже набирает популярность.
В его словах чувствовалась искренность, и Лейб, хотя и был скептичен к подобным речам от незнакомцев, ощутил, что Георгий действительно верит в свои слова. Анна же с первого взгляда прониклась симпатией к этому загадочному человеку. Ей нравились люди, которые осмеливались думать шире и видеть мир не только через призму национальных или культурных различий.
Георгий, словно уловив её интерес, начал рассказывать о своей работе.
– Я занимаюсь преимущественно культурой и международными новостями. Для меня особенно важны статьи, которые помогают людям понять, что их соседи по миру совсем не враги, – объяснил он, склонившись чуть вперёд. – Иногда это означает ехать за границу, беседовать с местными людьми и видеть их жизнь своими глазами. Когда я услышал об эсперантистах, которые занимаются этим прямо здесь, в Каунасе, я не мог упустить возможность узнать о вас больше.
Анна и Лейб слушали его с вниманием. Георгий говорил непринуждённо, но в то же время в его манере чувствовалась невероятная сосредоточенность, словно он не только рассказывал о себе, но и пытался уловить, что они думают и что чувствуют. Анна уже несколько раз ловила его внимательный взгляд, изучающий и одновременно мягкий, и понимала, что этот человек знает, как обращаться с людьми.
Лейб, почувствовав доверие к Георгию, начал рассказывать о деятельности эсперантистского движения в Каунасе, о том, как они собираются, обсуждают новости и переводят литературные произведения на эсперанто, чтобы передать своё понимание мира людям, не знающим других языков.
– Лейб, а вы не задумывались когда-нибудь, что эсперанто может стать инструментом гораздо более масштабного изменения? – вдруг спросил Георгий, поднимая на него проницательный взгляд. – Я говорю не только о языке как таковом, а о его значении для мировой политики. Ведь если люди смогут общаться напрямую, минуя границы и недоразумения, это может стать началом новой эры, не так ли?
Анна и Лейб обменялись взглядами. Они знали о таких идеях, но не думали, что обычный журналист из Москвы так серьёзно интересуется темой.
– Вы правы, – ответила Анна, улыбнувшись. – Я тоже считаю, что эсперанто – это нечто большее, чем просто язык. Это способ изменить мир к лучшему.
В течение первых минут Георгий продолжал разговор о языке, задавая Лейбу вполне обычные, но при этом едва заметно провокационные вопросы, на которые, как ни странно, не было однозначного ответа.
– Лейб, скажите, а ваш клуб поддерживает связь с эсперантистами из других стран? Например, из Советского Союза? – небрежно поинтересовался Георгий, внимательно следя за выражением лица собеседников.
Лейб чуть нахмурился, но не придал вопросу особого значения.
– Ну, конечно, – ответил он. – В Москве, Ленинграде, Минске и даже в небольших городах у нас есть друзья по переписке. На наших собраниях мы обсуждаем новости, которые приходят из-за границы. Эсперанто помогает нам оставаться на связи с единомышленниками, даже если между нами есть политические или географические границы.
Анна сидела рядом и внимательно наблюдала за разговором, чуть склонив голову набок. Ей казалось странным, что незнакомец так интересуется их контактами с советскими эсперантистами. Казалось бы, для журналиста тема языка и культуры должна быть куда более интересной, чем международные связи. Она краем глаза взглянула на Георгия, но он оставался невозмутимым, словно не задавал никакого подозрительного вопроса.
– Это прекрасно, – сказал Георгий, делая небольшой глоток своего второго кофе. – Удивительно, что движение может существовать несмотря на все сложности и преграды. Но как вы считаете, – он на мгновение задержал взгляд на Лейбе, – эсперанто всё-таки нейтрален или у него может быть свой политический окрас?
Лейб задумался, подбирая слова. Он уже не раз сталкивался с тем, что людей пугала идея языка, который не принадлежит ни одному народу, ни одному государству.
– На мой взгляд, эсперанто по сути своей аполитичен, – ответил он, с некоторым упрямством смотря в глаза Георгию. – Это инструмент для общения и единства, для взаимопонимания. Конечно, в нём можно увидеть угрозу, если подходить с недоверием и искать подоплеку, но для нас это просто язык. Мы пытаемся построить мосты там, где их ещё нет.
– А в каком направлении вы строите эти мосты? – с едва уловимой усмешкой спросил Георгий, и Анна заметила странное выражение в его глазах. Ей почудилось, что за этим вопросом скрывается нечто большее. Вопрос был столь обыденным, но интонация… В ней было что-то провокационное.
Лейб нахмурился.
– В направлении сотрудничества, – ответил он, чувствуя, что новый знакомый не просто интересуется темой. – Мы считаем, что люди могут и должны быть ближе, несмотря на все политические разногласия. Только представьте: жители Европы, Азии, Америки могут общаться, без посредников, сразу находить общий язык.
– Согласен, – сказал Георгий с лёгким кивком. – Это заманчиво, красиво, Лейб. Но вы уверены, что ваши идеи не будут использованы… скажем так, сильными мира сего? Вот, например, Советский Союз – они активно поддерживают эсперантистское движение. Но как вы думаете, почему? Разве не в их интересах строить мосты для чего-то большего, чем просто «мир и дружба»?
Анна заметила, как Лейб стиснул зубы. Лейб был человеком искренне убежденным, и любое предположение о скрытых политических мотивах казалось ему почти оскорблением. Анна решила вмешаться, чтобы смягчить разговор.
– Георгий, я полагаю, вы преувеличиваете влияние эсперанто на политику, – сказала она, подбирая слова. – Конечно, у разных стран свои интересы, но ведь мы не можем считать каждый культурный обмен политическим инструментом. Если бы все народы могли говорить на одном языке, может, нам удалось бы избежать большей части войн и конфликтов.
Георгий взглянул на неё с лёгкой улыбкой, которая казалась одновременно понимающей и слегка насмешливой.
– Ах, Анна, в ваших словах столько искренности, – ответил он мягко. – Вы молоды и, возможно, в этом ваша сила. Но вы сами сказали «если бы все народы могли говорить на одном языке». Считаете ли вы, что это вообще возможно, пока есть разные страны, разные правители, разные интересы? Возможно ли это в мире, где власть уже определила правила? Где вся Европа кишит фашистскими диктатурами?
Анна встретила его взгляд, и внезапно её охватило смутное беспокойство. Этот вопрос показался ей совсем не риторическим, словно Георгий пытался сказать нечто большее. Она не могла избавиться от мысли, что за его словами скрывается подтекст, что он – человек, знающий больше, чем говорит. И действительно ли он журналист?
– Я думаю, что это может быть долгий процесс, – сказала Анна, не отводя взгляда от его глаз. – Но ведь каждый шаг на этом пути важен. Когда люди начинают понимать друг друга, даже маленькая группа, они уже меняют мир, пускай и в малом масштабе.
Георгий снова чуть улыбнулся, но улыбка была почти загадочной.
– Конечно, каждый шаг важен, – повторил он. – Я рад, что у вас, Анна, есть эта вера. Она вдохновляет. Я, пожалуй, давно утратил такое видение мира, – он сделал паузу и добавил, – или, возможно, оно у меня иное.
Тишина повисла над столом. Анна и Лейб смотрели на Георгия, стараясь понять, что же именно он имел в виду. Её начинало раздражать, что он умело лавировал между конкретными вопросами и уклончивыми ответами. В конце концов, Лейб не выдержал и спросил:
– Георгий, извините, но вы действительно журналист? Не поймите меня неправильно, но ваши вопросы кажутся слишком… как бы это сказать, – он замялся, подбирая слова, – слишком прицельными.
Георгий ответил спокойным взглядом, словно заранее был готов к этому вопросу.
– Это справедливый вопрос, – сказал он, слегка наклонив голову. – Журналист в Советском союзе – это не просто репортер, передающий в вечернюю газету сухую информацию. Советский журналист стоит у руля Интернационала, проникая в самую суть общественной и политической жизни, прилагая усилия для достижения справедливого мира.
Он посмотрел на них обоих, будто надеясь, что ответ прояснит всё. Но от этого «рулевого» в их глазах всё равно осталась тень недоверия. Лейб почувствовал лёгкий холодок.
– Итак, – продолжил Георгий, снова переводя разговор на них, – расскажите мне, пожалуйста, о ваших связях. Какие города поддерживают с вами контакт, и как часто вы получаете известия?
Лейб коротко взглянул на Анну, которая тоже напряглась от прямолинейности вопроса. Казалось, Георгий не отступится, пока не получит ответ.
– Мы поддерживаем контакты с небольшими клубами из Берлина, Бухареста, Риги и других городов, – неохотно ответил Лейб, чувствуя, что что-то в этом разговоре пошло не так. – Люди просто пишут нам письма, чтобы делиться своими мыслями, переводами, литературой.
Георгий кивнул, но его проницательный взгляд выдавал, что он искал нечто большее в этих ответах.
– И как вы думаете, могут ли ваши переписки в будущем повлиять на реальную политическую ситуацию? – задал он вопрос, чуть прищурившись.
Анна, не выдержав, ответила первым делом, что пришло ей в голову:
– Да нет у нас никаких политических амбиций! Мы хотим, чтобы люди общались. Нам просто здесь весело!