Макс Шур
Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть

Взгляды Фрейда на причины мигрени и факторы, способствующие ее возникновению, отражали ход его собственного развития и особенно изменения в его отношении к Флиссу, течение самоанализа с итоговым разрешением невротических конфликтов и прогресс в процессе концептуализации своих идей.

В 1890-х гг. Фрейд часто упоминал о мигренях и простудах. Он был склонен связывать свои головные боли с проблемами с носом, а потому не только часто прибегал к помощи местных кокаиновых аппликаций, но и разрешил Флиссу во время их «конгрессов» сделать несколько прижиганий и, возможно, даже небольшую операцию на носовой раковине. Когда Флисс стал проводить свои подсчеты согласно законам «периодичности», Фрейд попытался убедиться в их справедливости, стремясь обнаружить какие-либо закономерности в повторении своих головных болей. Однако попутно он начал понимать связь между мигренью и невротическим конфликтом. Некоторые из его писем сопровождались рукописями, посвященными клиническим примерам мигрени и теоретическим размышлениям о ней. Предлагаемые в них формулировки изменялись по мере углубления понимания Фрейдом этой проблемы. Часто наблюдая приступы мигреней при истерии, Фрейд практически описал то, что сейчас мы бы назвали «психосоматическим» синдромом.

Однако с некоторых пор психологические открытия Фрейда вошли в противоречие с гипотезами Флисса и отношениями с ним. Мог ли он придавать большее значение «психогенным» факторам, чем патологии носа или же вычислениям периодичностей? Со временем Фрейд нашел компромиссное решение; «нос» и, с куда большей неохотой, «периоды» принимались как «данное» (обусловленное генетически или же заболеванием полости носа), а невротический конфликт рассматривался в качестве сопутствующего фактора. Однако в дальнейшем Фрейд стал придавать ему все большее и большее значение не только применительно к мигрени. На его собственном примере мы можем проследить ряд важных факторов, менявшихся по ходу изменений в физическом и эмоциональном состоянии Фрейда.

Фрейд страдал от частых простуд, возможно, от рецидивирующего синусита. Он был очень чувствителен к переменам погоды, особенно к сильному ветру. Опираясь на материалы переписки с Флиссом, мы можем предположить, что на протяжении того десятилетия, когда их отношения носили особенно близкий характер, в большинстве случаев приступы мигрени у Фрейда провоцировались сильным стрессом, источником которого часто был его самоанализ. После того как анализ избавил его от боязни путешествий, болезненной сосредоточенности на проблеме собственной смерти, которую Фрейд ожидал в не слишком отдаленной перспективе, и, прежде всего, от переносоподобных конфликтов, приступы мигрени уже не причиняли ему особого беспокойства. Его интерес к мигрени как психосоматическому симптому постепенно угас. Однако в годы, когда я был его врачом, в дни, когда дул сильный сухой ветер, мигрени у него еще случались. Однако, несмотря на тот факт, что со времени перенесенной в 1923 г. операции Фрейд страдал от хронического синусита, это состояние никогда не способствовало появлению у него приступов мигрени.

Наконец, следует поставить вопрос: действительно ли приступы головной боли, наблюдавшиеся у Фрейда в так называемый период Флисса, свидетельствовали о наличии у него классического синдрома мигрени, обычно характеризующегося такими симптомами, как «мерцание», появление так называемого «слепого пятна» и т. д., и обычно носящего односторонний характер? Переписка Фрейда с Флиссом не содержит детального описания его головных болей. Когда Флисс интересовался этим вопросом, Фрейд описывал свои «головные боли» лишь общими словами.

Todesangst – эпизод Тилгнера

В рассмотренном письме от 16 апреля 1896 г. Фрейд также упоминал о приступах страха смерти. В этот раз он полагал, что страх этот имел невротический характер, в основе которого лежала невротическая идентификация с покойным скульптором Тилгнером. К счастью, мне удалось раздобыть материалы, подтверждающие мою догадку^[94]. Эти сведения столь существенны для темы моего исследования, что будет вполне оправданным прервать здесь хронологическое изложение, чтобы рассмотреть ряд следующих фактов и их значение для Фрейда.

Виктор Тилгнер был скульптором, снискавшим большую известность в Вене. Факты его биографии и некоторые подробности последних недель жизни по многим соображениям идеально способствовали невротической идентификации Фрейда с ним. Поэтому совсем неудивительно, сколь острой была реакция Фрейда на весть о его смерти.

Обычно Фрейд писал письма Флиссу поздно вечером, так что он имел возможность узнать о смерти Тилгнера из очередного выпуска «Neue Freie Presse», который Фрейд каждый вечер внимательно прочитывал и где на этот раз был помещен обширный некролог. В нем описывались история жизни Тилгнера и обстоятельства последних недель его жизни, включая подробное описание смертельного приступа. Это был типичный коронарный тромбоз, во многих отношениях напоминавший собственные приступы Фрейда. Фрейд уже мог знать многие подробности, опубликованные в первом и втором некрологах, поскольку в Вене Тилгнер был весьма заметной фигурой.

Говоря о влиянии смерти Тилгнера на Фрейда, мы должны рассмотреть ряд более или менее значимых факторов.

Имя Тилгнера – Виктор – совпадало с именем Адлера, одного из основателей и лидеров социал-демократической партии, оказавшего немалое влияние на Фрейда, когда тот был еще студентом. Фрейд восхищался Адлером. Однако во время одной философской дискуссии он раскритиковал его с неоправданной суровостью, что впоследствии, по его воспоминаниям, легло в основу одного из приснившихся ему снов. Это произошло в бывшей квартире Адлера на Берггассе, куда к тому времени Фрейд переехал.

В некоторых аспектах жизнь и деятельность Виктора Тилгнера и Фрейда были похожи. Родившись в 1844 г. (за двенадцать лет до Фрейда), Тилгнер был вынужден в возрасте двух лет переехать в Вену. Он провел детство в крайней бедности. Рано обнаружив артистический талант, благодаря стипендии Тилгнер получил возможность изучать скульптуру в Венской академии искусств; несмотря на множество полученных им наград, ему все равно приходилось вести тяжелую борьбу за существование. В конечном итоге Венская международная выставка 1874 г. принесла ему широкое признание. Вскоре он стал считаться одним из самых крупных скульпторов своего времени как у себя на родине, так и за границей. Его отличало нежелание изменять своим художественным принципам в угоду общественному мнению или критике.

Даже когда Тилгнер достиг значительных успехов на поприще ваяния, он еще не осмеливался взяться за создание статуй, которым после его смерти суждено было стать украшением дворцов, театров, парков и скверов Вены. Перед тем как приняться за этот труд, он чувствовал необходимость совершить поездку в Италию – страну своих грез. Поездка стала возможна благодаря по-королевски щедрому дару одного богатого промышленника, который не только предоставил необходимые для этого средства, но и сказал Тилгнеру: «Если однажды ты вдруг встретишь меня на улице и не захочешь поприветствовать, делай так, как считаешь нужным. Приняв мой дар, ты не берешь на себя никаких обязательств передо мною».

Письма Фрейда к Флиссу, впрочем, как и его сны, тоже переполняло страстное желание увидеть Италию, и особенно Рим.

До 1897 г. он сумел один раз побывать в Тоскане и в Северной Италии, но посетить Рим ему довелось лишь в 1901 г. В письме к Флиссу от 31 августа 1898 г. он поведал о своей остроумной и многозначительной фантазии:

«Важные новости дня, и особенно царский манифест, взволновали и меня лично. Много лет назад я поставил диагноз, что молодой человек страдает навязчивыми идеями… Если бы мне довелось встретиться с ним, то это помогло бы сразу двум людям. Я отправляюсь в Россию на год и вылечу его… После этого ты и я могли бы организовывать по три конгресса в год, причем только на итальянской земле, и я смог бы лечить всех моих пациентов бесплатно».

Болезненная проблема долгов (которая Тилгнера, видимо, обошла) занимала особое место в жизни Фрейда. В 1896 г. он все еще был должен некоторым своим друзьям, особенно Брейеру, и это его очень беспокоило. В поздние годы он не брал в долг ни у кого и ни под каким предлогом.

В последние годы своей жизни Тилгнер все более и более сосредотачивал свои усилия на создании памятников. Когда венские власти решили установить в одном из центральных городских скверов большую статую Моцарта, Тилгнер тоже принял участие в конкурсе на лучшую работу и выиграл его. Последние годы своей жизни он в основном посвятил созданию этого памятника, который считал своим главным творением. Когда у него появились симптомы стенокардии, врачи посоветовали ему резко сократить количество своих рабочих часов. Однако он продолжал непрерывно трудиться и согласился съездить ненадолго отдохнуть в Земмеринг только после того, как его статуя будет готова к переносу из студии в сквер. Его мучили сомнения и тревожные предчувствия. Он утверждал: «Я буду полностью удовлетворен лишь в том случае, если смогу увидеть законченную статую». Однако при этом он оговаривался: «Разумеется, и в этом нет никаких сомнений, что я проживу достаточно долго, чтобы увидеть моего Моцарта во всем его великолепии». После некоторой паузы Тилгнер добавлял, что по окончании торжеств он предпочтет отправиться в Италию, чем оставаться умирать в своей студии.

В своих двух письмах Флиссу, предшествовавших тому, в котором Фрейд говорил о смерти Тилгнера, он упоминал о работах, которые планировал написать, если ему доведется прожить еще несколько лет. Его тревожный вопрос к Флиссу: «Смогу ли я прожить достаточно долого и заработать достаточно много для того, чтобы увидеть Рим?» – сопоставим с другим: «Доживу ли я до того времени, когда смогу увидеть свою Обетованную землю?», мучившим его в связи со стремлением успеть закончить свое главное творение – книгу о сновидениях. Фрейд боялся, что он, как и Моисей, умрет прежде, чем достигнет своей цели.

Тилгнер оказался в очень схожей ситуации. Открытие статуи Моцарта было назначено на 21 апреля 1896 г. Перед открытием должен был состояться торжественный концерт. Предполагалось присутствие самого императора. 15 апреля во второй половине дня Тилгнер дал заключительные указания по гравировке на основании монумента нескольких тактов из моцартовского «Дон Жуана». Вечер он провел за игрой в тарок – любимой карточной игрой Фрейда, бывшей одним из немногих его развлечений. Ночью Тилгнера стали терзать повторяющиеся приступы очень сильной боли в области сердца, сопровождавшиеся сильной одышкой. Он пытался унять эти симптомы, но умер утром от очередного приступа.

Довольно любопытно, но Фрейду, которого никак нельзя было назвать меломаном, очень нравились оперы Моцарта, особенно «Дон Жуан». Выгравированные на подножии памятника такты были взяты из финальной сцены этой оперы – той сцены, где призрак командора, убитого Дон Жуаном, появляется перед героем и тот умирает от его рукопожатия. Едва ли случайно, что Тилгнер, мучимый одновременными ожиданиями величайшего творческого триумфа и собственной смерти, остановил свой выбор именно на этом фрагменте оперы. Независимо от того, знал ли Фрейд об этих подробностях к моменту, когда испытал приступ страха смерти, известно, что объяснение подобных состояний часто коренится как раз в таких повсеместно распространенных конфликтах. Фрейд был еще не готов спокойно предстать пред лицом вечности. Кроме того, его отец быстро дряхлел и всего через несколько месяцев смертельно заболел. Вдобавок Фрейд максимально близко подошел к открытию эдипова комплекса. Возможно, соблазнение в опере Моцарта, наказываемое местью отца, производит на нас столь сильное впечатление именно постольку, поскольку музыкальными средствами здесь выражается все тот же эдипов мотив.

Неудивительно, что, узнав о подробностях жизни и смерти Тилгнера, Фрейд испытал приступ страха смерти. Кроме того, он догадался о невротической природе своей реакции, и после самоанализа симптомы такого рода у него уже не появлялись.

Также представляется существенным, что Фрейд упомянул о смерти Тилгнера и собственной на нее реакции в письме, в котором отразилось его весьма непростое отношение к Флиссу^[95]. Фрейд не упоминает в нем о каких-либо симптомах со стороны сердца. Весьма примечательно, что, много раз описывая свои сердечные приступы, он часто говорил о сопутствующей им депрессии и мрачных предчувствиях, но практически никогда – о каком-либо действительном страхе смерти.

На этом основании Фрейд и в самом деле вполне мог утверждать, что чувствует себя хорошо, поскольку он больше не беспокоился о мигрени и носовых выделениях и в целом постепенно научился вовсе не замечать легких физических недомоганий. Он мог преодолевать свой страх смерти, пока понимал его причины.

Мы можем поэтому объяснить оба явных противоречия – между чувством дерзкой независимости от Флисса и чувством благодарной покорности, которое Фрейд испытывал к нему же, а также между заявленным хорошим физическим самочувствием и различными телесными симптомами и невротическими страхами – прогрессом в самоанализе, о котором Фрейд лишь намекнул, сообщив о новых догадках о «промежуточной сфере».

Как Фрейд упомянул в письме от 16 апреля 1896 г., перед тем, как полностью удалиться от общества, он прежде был должен выступить с запланированной речью. Свои впечатления он описал в письме к Флиссу, начатом 26 и законченном 28 апреля:

«Доклад по этиологии истерии, прочитанный перед психиатрическим обществом, был встречен ледяным молчанием, а Краффт-Эбинг подытожил: «Это напоминает научную сказку». И это после того, как им продемонстрировали решение проблемы более чем тысячелетней давности, по сути указав на «исток Нила»!»

Болезнь и смерть отца Фрейда

Фрейд пережил сорокалетний рубеж, в чем сомневался всего два года назад. В письме к Флиссу от 17 мая 1896 г. он не преминул сказать об этом, сообщив, что больше не имеет жизненных сил. Таким образом, отчасти он по-прежнему доверял спекуляциям Флисса. Однако Фрейд уже разгадал тайну сновидений. К тому времени он сделал решительные шаги не только в создании нового метода лечения некоторых психоневрозов, но и в развитии обычной психологии. Его здоровье улучшилось. Отношение к Флиссу, с одной стороны, стало более независимым, а с другой – все больше проникалось бессознательными сомнениями и конфликтами. Именно в таких обстоятельствах письмо Фрейда от 30 июня 1896 г. сообщало Флиссу о том, что его отец очень болен, страдает от сердечной недостаточности, проблем с мочеиспусканием и т. д. Он начал это письмо так:

«Мой дорогой Вильгельм.

Ты научил меня, что за всеми распространенными безрассудствами скрывается доля истины, и я могу предоставить тебе соответствующий пример. О некоторых вещах не стоит упоминать даже в шутку, иначе они могут стать явью. Так я писал тебе недавно об отсутствии серьезной потребности в нашем «конгрессе». Сегодня же я должен сообщить тебе о серьезном препятствии, которое возникло на пути следующего «конгресса» или, по крайней мере, повлияет на дату его проведения».

Здесь мы можем видеть одно из весьма немногих прямых проявлений суеверности Фрейда.

До этого Фрейд практически не упоминал в их переписке о своем отце. Теперь он сообщал Флиссу, как тяжело (verdustert) он себя ощущает. Неудивительно, сколь сильно обострилась его потребность в дружеском участии.

Я ожидаю наш «конгресс» словно утоления голода и жажды.

Следующий отрывок, особенно его последний абзац, иллюстрирует не только реакцию Фрейда на нависшую над его отцом смертельную опасность, но и его отношение к процессу умирания.

«Мой дорогой Вильгельм.

Только что получил твое письмо и с великим удовольствием предвкушаю все то, что от тебя услышу. К сожалению, я не знаю, когда состоится наша встреча. Ситуация такова: у старика паралич мочевого пузыря и прямой кишки, пища не усваивается; и в то же время он умственно перевозбужден и находится в состоянии эйфории. Я действительно уверен, что это его последние дни, но я не знаю, когда именно наступит конец, и не решаюсь его покинуть. Встретиться с тобой в Берлине, услышать от тебя о новых чудесах и через несколько часов оказаться вынужденным все бросить и велением известий, которые вдобавок могут еще и «оказаться» ложными, мчаться обратно, невзирая на день и ночь, – это то, чего бы я хотел избежать. Из-за этого страха я готов пожертвовать жгучим желанием вновь зажить полной жизнью, когда мысли и сердце находятся в гармонии, и увидеть тебя…

Впрочем, его состояние меня не угнетает. Он заслужил вечный покой, к которому стремится. Это звучит странно, но, в сущности, он даже счастлив. Его страдания невелики; он угасает спокойно и с чувством собственного достоинства. Я не желаю, чтобы его болезнь затянулась, как не желаю и лишних мучений для моей незамужней сестры, которой приходится ухаживать за ним и которая очень от этого страдает».

Так как состояние отца стабилизировалось, Фрейд отправился отдохнуть. Впервые с тех пор, как у него начались проблемы с сердцем, он смог взобраться на гору высотой около 5000 футов и после этого заявил о своем выздоровлении. В августе 1896 г. произошла короткая встреча Фрейда с Флиссом. Тогда же вместе с братом Александром Фрейд смог ненадолго съездить и в Северную Италию. 29 сентября он писал Флиссу:

«Мой дорогой Вильгельм.

Я надеюсь, что ты со своей женой и сыном вновь очень комфортно обосновался в прекрасных комнатах на Гайдштрассе, [и] сосредоточенно наблюдаешь и подсчитываешь новые периоды… Я пишу тебе только сегодня, поскольку грипп с жаром, гной и проблемы с сердцем внезапно прервали мое благополучие, и я почувствовал себя лучше только сегодня. Как бы я хотел дотянуть до той заветной цифры 51^[96], но один из [этих] дней был так плох, что это не представляется мне возможным. Инфекция настигла меня в последнюю критическую дату, 24 сентября, так что 25^[97] сентября я охрип и не мог нормально дышать. Одновременно слег с тонзиллитом и Мартин. Но сейчас я вновь могу свободно дышать… Я взялся лечить жену моего друга R.^[98] и снова вижу, как все сходится при истерии, так что здесь я нахожу истинное удовольствие…

Мой отец лежит при смерти. Временами он забывается, неуклонно двигаясь на пути к воспалению легких и роковому сроку. С сердечнейшими пожеланиями,

твой Зигм.».

Письмо отражает широкий спектр противоречащих друг другу чувств. Часть личности Фрейда все еще нуждается во Флиссе, соответственно, он выражает свою любовь к Флиссу и восхищение им и даже одобряет его арифметические фокусы. Фрейд только что перенес болезнь и вдобавок со дня на день ждет неизбежной смерти отца. В этих условиях вновь обострился его предрассудок, еще не раз заставлявший его задумываться о якобы предопределенном сроке своей смерти. Таким образом, в тот момент он словно умолял и судьбу, и Флисса: «Позвольте мне дожить хотя бы до 51 года, раз уж я не умер в 40».

Впрочем, в этом письме можно заметить и тонкую иронию, как если бы другая часть Фрейда говорила: «Я нуждаюсь в тебе; ты мой друг; мое «альтер эго». Отец мой умирает. Я знаю, что все эти вычисления – бессмысленные плоды досужего ума. Но я знаю и то, что бегу наперегонки со временем; я всего лишь человек».

Эта часть Фрейда не только не желает вскоре умереть. Она хочет определенных гарантий и долгой жизни. «Я хочу знать, но есть вещи, которых знать не дано, и здесь ты осведомлен не более, чем кто бы то ни было еще. И потому лишь в одной «роковой дате» можно быть уверенным – в той, по направлению к которой сейчас неуклонно движется мой отец».

Лишь по прочтении последнего предложения письма от 29 сентября я смог по-новому взглянуть на один из наших последних разговоров, который состоялся почти через сорок три года после появления этого письма (см. главу 27).

Но за этим письмом просматривается и другая часть личности Фрейда – способная победоносно заявить, что все становится на свои места, и заключить: «Дайте мне еще несколько лет, и этот мир станет совсем таким, как прежде».

Агония отца Фрейда затянулась более чем на четыре недели. Только в потрясении от всего пережитого Фрейд мог написать письмо от 9 октября 1896 г.:

«Состояние моего здоровья не слишком хорошее. Сердечная симптоматика, в частности, не играет большой роли. Я не вижу причин просить тебя о немедленной помощи…

Состояние моего старика отца, возможно, сведет мое участие [в праздновании бракосочетания Оскара Рие и сестры фрау Флисс] к минимуму…

Ты знаешь, что я не смеюсь над фантазиями об исторических периодах, поскольку не нахожу для этого оснований^[99]. В таких идеях что-то есть; символическое предчувствие неизвестной реальности, с которой они как-то перекликаются. С тех пор даже органы не остались теми же. Больше нельзя не признавать силы небесного влияния. Я склоняюсь перед тобой, как перед почтенным астрологом».

Здесь Фрейд дал волю спекуляциям – можно даже сказать, диким спекуляциям. В сходной, хотя и гораздо более сдержанной манере он рассуждал о «создании и трансформации органов силой бессознательных идей» – так он попытался переосмыслить теорию Ламарка о наследовании приобретенных признаков (см. переписку Фрейда с Абрахамом; письмо от 11 ноября 1917 г.; а также «Тотем и табу» и «Моисей и монотеизм»). Такого рода умствования, правда в меньшей степени, присутствуют и в его теории влечения к смерти, и в статьях по экстрасенсорному восприятию. Однако двусмысленные уверения о принятии идеи Флисса об исторических периодах, равно как и тот титул, которым Фрейд стал его величать, имели иронический оттенок.

Тон следующей части этого письма заметно другой:

«Сейчас я весьма доволен [результатами] проводимого мною лечения; еще год или два – и я смогу выразить самую суть таким образом, что она окажется доступной любому. Эта перспектива, равно как и удовлетворенность уже сделанным, придает мне сил и уверенности в самые мрачные часы».

Фрейд, по сути, говорил Флиссу: «То, что я собираюсь поведать миру, будет столь понятным, что слушателю не потребуется призывать на помощь воображение». Он знал, что непременно преуспеет в реализации своих замыслов, если сможет прожить еще несколько лет.

В письме от 26 октября 1896 г. Фрейд сообщил о смерти своего отца, описав мучивший того жар, периоды забытья и ставший роковым приступ отека легких. Он добавляет: «Все это произошло в мой собственный критический период. В результате я совершенно подавлен»^[100].

В предисловии ко второму изданию «Толкования сновидений» Фрейд написал:

«На протяжении долгих лет работы над проблемой неврозов меня часто охватывали сомнения и мои убеждения оказывались поколебленными. В такие времена именно «Толкование сновидений» возвращало мне былую уверенность.

<…> Эта книга имеет для меня и особое личное значение, которое я смог постичь, лишь закончив работу над ней. Она оказалась фрагментом моего самоанализа – моей реакцией на смерть отца, то есть на самую большую и тяжелую потерю в человеческой жизни».

Несколькими днями позже Фрейд описал свои ощущения в письме от 2 ноября 1896 г.:

«Каким-то неясным образом, в обход формального сознания, смерть старика глубоко потрясла меня. Я высоко ценил его, очень хорошо понимал. Удивительным образом сочетая в себе глубокую мудрость с фантастической открытостью, он очень много значил в моей жизни. Можно сказать, что он умер еще задолго до своей физической смерти, но это событие разбудило целую бурю воспоминаний. Сейчас я чувствую себя совершенно убитым».

Однако в том же письме Фрейд сообщил, что опоздал на похороны, потому что ему пришлось ждать цирюльника! Существенно, что в одном из отрывков, не включенных в опубликованную версию этого письма, Фрейд говорил: «Я вновь доволен состоянием своих носа и сердца».

В этом письме мы можем обнаружить уже предвестники систематического самоанализа Фрейда. Хотя Фрейд назвал «Толкование сновидений» частью своего самоанализа, то есть реакцией на смерть отца, это верно лишь отчасти. Только после этого события Фрейд сумел постичь универсальность двойственности отношения к любимым и почитаемым родителям и в конечном итоге разгадать «эдипов комплекс» и «вину выжившего» (см. главу 5).

Образ отца, особенно в связи с его смертельной болезнью и кончиной, часто появлялся в снах и ассоциациях Фрейда, о которых он поведал в «Толковании сновидений». Мы узнаем о реакции Фрейда как на саму смерть отца, так и на некоторые аспекты его неизлечимой болезни, проявлявшейся в стойком кишечном параличе и недержании мочи и кала. Фрейд, соответственно, вынужден был присутствовать при мучительной агонии умирающего, чья «свеча погасла» уже задолго до физической смерти. Возможно, именно в ту пору у Фрейда зародилось желание продлить свою жизнь, но ни в коем случае не умирание. Мы увидим, что эта мысль не раз посещала его все последующие десятилетия жизни, появляясь в самых разных обличьях.

22 ноября Фрейд писал Флиссу:

«Драгоценный Вильгельм, ты первый, кому я пишу из моей новой квартиры…^[101] Темп изучения истерии меня удовлетворяет. Сейчас я получил приглашение на четыре новых случая, но, вероятно, ни одну из таких возможностей реализовать не сумею. Тем не менее я весьма занят [моей практикой]. Хорошее настроение и интерес к жизни полностью исчезли. Вместо этого, я постоянно размышляю на тему, как сложится положение дел после моей смерти. Такие вопросы не следует слишком подробно обсуждать с дорогими для тебя людьми…

Марта вновь великолепно со всем управляется, так что я не теряю зря ни часа»^[102].

Таким образом, после смерти отца Фрейд озаботился проблемой того, как пойдут «дела» после его собственной смерти. Использованный в письме оборот может быть понят следующим образом: «У меня большая семья, и я должен заботится о ней как при моей жизни, так и после нее». Однако тон письма и настроение, которое оно отражает, могут сказать даже больше. Главный вопрос, который должен был занимать Фрейда: что же будет «там»?