Макс Мах
Квест Империя: На запасных путях. Наша девушка. Империи минуты роковые
Маленькая ночная серенада
Они расположились на полу за прилавком слабо освещенного (ночь на дворе, темная октябрьская ночь) обширного торгового зала. Молодая высокая женщина быстро работает с крошечным прибором (возможно, это какой-то компьютер), а рядом с ней в вольной позе расположился высокий крепкий мужчина, в обеих руках которого зажаты какие-то то ли большие пистолеты, то ли маленькие автоматы.
– Ну? – спрашивает тихо мужчина.
– Они блокируют порт и стягивают силы к фиорду, – отвечает женщина ровным голосом.
– Смешные люди! Ладно, пусть померзнут, а мы с крыши сиганем. Что там, кстати, с небом?
– Метель. Они отозвали геликоптеры.
– Вот и славно. Значит, танцуют все! Слушай, а что нам мешает, пока суд да дело, немного прибарахлиться? А то чисто оборванцы, прости господи. А тут вон сколько добра буржуины припасли.
– Давай, – сразу соглашается женщина. – Я там внизу видела шубку из русского соболя. Сказка!
– А я о чем?
Крыша большого торгового центра. Переплетение труб и каких-то машин. Все это, однако, едва просматривается в тусклом свете ночной подсветки. Ночь, порывы ветра несут снежные заряды. Тишина. Распахивается дверь лифтовой башенки, и в полосу хлынувшего в ночь света выходят двое: женщина в манто из соболей и меховой шапке, с которой ей на спину свешиваются звериные хвосты (Куницы? Чернобурки? Соболя?), и высокий стройный мужчина, кажется, пришедший из мира «Матрицы». Он одет в длинное черное пальто и высокие ботинки. Голова его не покрыта. В руках оба держат оружие.
– Ну вот и все, – говорит мужчина, прислушиваясь к чему-то, слышному, однако, только ему.
И в это мгновение тяжелая бесшумная тень выплывает из забеленной метелью мглы. Огромное тело замирает, бесшумно распахивается овальный люк, и из подсвеченного фиолетовым полумрака за люком падает к ногам людей короткая гибкая лестница. Не задерживаясь на крыше ни одной лишней секунды, женщина и мужчина стремительно взлетают по лестнице и исчезают внутри летающей тарелки. Люк закрывается, и огромный диск, маленький кусочек которого мы только что видели, растворяется в ночной тьме и метели…
Пустынная и маловразумительная (особенно в предрассветный час и под проливным дождем) местность. Можно различить лишь небольшой кусок грунтовой дороги. Такую возможность дает горящая в кювете милицейская машина. Чуть поодаль, на самой границе света и тьмы, видна еще одна машина, осевшая на пробитых выстрелами колесах. Где-то далеко слышны завывания милицейских сирен.
Неожиданно из мрака и дождя появляется уже знакомая нам летающая тарелка. Замирает, распахивает люк, одновременно сбрасывая слабосветящийся трап, и освещает прожектором (или чем-то, что заменяет прожектора на летающих тарелках) участок земли прямо под трапом. И в это пятно света входит огромный мужчина, одетый как американский рокер, неведомо как попавший на Север России, с большим рюкзаком за плечами и с женщиной на руках. Пока он пробегает расстояние, отделяющее его от трапа, взбирается по нему и исчезает внутри летательного аппарата, мы можем с удивлением обнаружить, что женщина одета в длинную комсоставскую шинель и буденовку, из-под которой выбиваются рыжие пряди. Рассмотреть подробности мы не успеваем, потому что люк закрывается и тарелка уже взлетает.
Что-то подсказывает мне, что она держит курс на орбиту Плутона.
Часть II. Наш паровоз
Наш паровоз, вперед лети!
В коммуне остановка.
Другого нет у нас пути –
В руках у нас винтовка.
В. Скорбин. Паровоз
Прелюдия. Волки и овцы
Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря.
И. Бродский. Письма римскому другу
Глава 8. В волчьей шкуре
Меш – идиот, мерзкий домашний демон дома Сирш, позор и вечное напоминание о том, что боги не прощают измены. Меш не умеет говорить, мысли его коротки, желания низменны. Он хуже собаки или лошади, потому что не знает благодарности и не способен учиться, хотя и бегает, как животное, на четвереньках. А еще Меш урод. Он огромен, толст, и у него нет стати, положенной мужчине; его заплывшее жиром лицо ужасно, и ко всему он хромает на правую ногу. В любой деревне ему бы давно уже свернули голову, но убить принца крови не рискует никто. Нет, тут тоже не все так просто. Будь Меш нормален, его бы давно отравили. Или убили каким-нибудь другим способом, из тех, что издавна практикуются в княжеских семьях. Старший сын князя ведь реальный претендент на трон, но чтобы претензии на трон осуществились, превратившись из права в неоспоримую данность, принц должен быть легитимен, и, естественно, он нуждается в поддержке. Ни легитимности, ни поддержки у Меша нет, поэтому приговор очевиден и неизбежен, как восход солнца. Но он урод, и поэтому он жив. Жалкого глупого Меша не убивают. Во-первых, в нем течет княжеская кровь. Во-вторых, он проклятие Сиршей, и если боги решили, что князь должен быть наказан, ясно, что не простым смертным посягать на волю всеблагих.
Но и любить его не за что. Да и невозможно. Даже жалеть его – значит оспаривать волю высших сил. Принцы ходят в шелках, им угождают, и их желания закон. Они принцы. Кто решится назвать Буаш-са-ойра просто Буашем? Это то же самое, что назвать Меша Меш-са-ойром. Меш просто Меш. Его можно забыть накормить. Он одет в грязную грубую одежду. На него можно кричать, ему можно дать тычок или огреть арапником, чтобы не мешал или просто так, удовольствия ради.
Но хуже всех принцы. Для них Меш самый желанный объект приложения необузданного энтузиазма юности, помноженного на фамильные ущербность ума и низменную жестокость. Но травить жертву они умеют и делают это с упоением и страстью. На этот раз они организовали охоту по всем правилам, тем более что в развлечении приняли участие несколько кавалеров и дам, из тех, что ищут благосклонности у принцев, не имея возможности приблизиться к самому князю или хотя бы княгине. Меша загнали в галерею второго яруса и, окружив со всех сторон, начали игру. Меш урчал, как пес, и скулил, как щенок, и бросался из стороны в сторону, неловко пытаясь вырваться, но принцы были везде. Три маленьких, но злых борзых, они атаковали его со всех сторон, как атакуют огромного медведя настоящие борзые, с той только разницей, что медведь все же может за себя постоять, а Меш – нет.
Принцы еще маленькие и нанести серьезного удара не могут. Хохочут, визжат от удовольствия, прыгая вокруг него, и норовят достать носком сапога по ребрам или оттянуть его плеткой по широкой спине. Но у Меша прочная шкура, на спине и ребрах толстый слой жира, а под жиром еще и мощные мускулы, так что до костей им не добраться. Иногда больно, но, в общем, терпимо. Однако показывать этого нельзя, и Меш крутится между обидчиками, наскакивающими на него снова и снова, урчит, скулит, пытается убежать. Но и спускать им нельзя, а то, почувствовав свою безнаказанность, узнав вкус крови, однажды они забьют его до смерти. Спускать нельзя, но и торопиться не следует, чтобы ненароком не выдать себя. Не этим злобным зверенышам, но каким-нибудь чужим внимательным глазам, умеющим смотреть и видеть. Тут главное поймать момент, дождаться, когда принцы сами попадутся в собственные силки. Ждать и терпеть Меш умеет, и момент приходит сам собой. «Слепо» шарахнувшись от очередного удара, Меш как бы случайно толкает старшего из принцев плечом, вложив в удар немалую часть мощи своего тяжелого тела, и Буаш впечатывается спиной в дикий камень галереи. Судя по тому, как пузырится кровь на его губах, мерзавец прикусил себе язык. А если посмотреть на то, как он сползает по стене на холодные плиты пола, у него сломана пара ребер, и как бы даже не случилась контузия позвоночника.
Само собой, «охота» сразу прекращается. Все толпятся вокруг принца, норовя оказать посильную помощь, а Меш убегает. Он бежит на четвереньках, подволакивая правую, плохо гнущуюся ногу, поскуливая и роняя на пол слюну с обнаженных клыков. Последняя, кого он видит перед тем, как скрыться в боковом переходе, это фрейлина н’Цоха. Фрейлина молода и красива. Она старше Буаша на пять лет. У нее большая грудь и молочно-белая кожа. Н’Цоха могла бы с легкостью найти себе неплохую партию при дворе, но она честолюбива, и ей нужен как минимум принц, чтобы вполне насытить свою жажду власти и денег. Поэтому она ложится с Буашем и позволяет ему играть со своей белой грудью, ведь ничего иного Буаш пока сделать просто не может, но зато он гордится тем, что у него, как у взрослого, уже есть любовница. Он пыжится и хвастается тем, какая красивая девушка делит с ним ложе, естественно, не упоминая о том, что все старания н’Цохи отдаться ему по-настоящему успехом еще ни разу не увенчались. А вот Меш мог бы овладеть женщиной. Он уже вполне для этого созрел. И он завидует своему сводному брату, но его брат наследник, а он животное, и никакая женщина, не говоря уже о красавице н’Цохе, не отдастся ему добровольно, а на насилие он еще не решился. Терпение окружающих ведь не бесконечно. Могут и убить.
Удалившись на достаточное расстояние, Меш перестал хныкать и стонать, закрыл рот, спрятав под верхней губой длинные кривые клыки, и, выровняв бег, двинулся дальше быстрее и тише. Прошло несколько секунд, и его громоздкая, еще недавно такая неуклюжая фигура растворилась в сумраке старых тоннелей, малопосещаемых и оттого слабо освещенных.
Зная лабиринт, каким, несомненно, являлся дворец Сиршей, можно довольно быстро добраться туда, куда тебе надо, не попавшись при этом никому на глаза. Пробежав длинной внешней галереей, в которой было целых три прорезанных в скале глубоких и узких окна – лунные дорожки трижды пересекли его путь, – Меш добрался до винтовой лестницы и по ней поднялся в основание Кривой башни. Здесь располагалась библиотека, вернее, ее главный зал. С тех пор как шесть месяцев назад здесь было найдено мертвое тело хранителя книг, в библиотеке почти никто не бывал. На миг Меш притормозил около высокого и тяжелого пюпитра, как раз там, где лежал тогда В’Спаш. Каменные плиты давно отмыли, и пыль успела покрыть их толстым слоем, но даже сейчас Меш учуял слабый, как отзвук далекой грозы, аромат пролитой крови.
В’Спаш был хорошим человеком. Он был сложным человеком, у него было два лица, а возможно, и три – Меш не успел в этом разобраться – но хранитель был его другом, а не врагом. Теперь, когда хранитель был мертв, мир окончательно упростился, сведясь к отточенной до убийственной ясности дихотомии: Меш и его враги.
Не задев ни одного предмета, хотя погруженный в темноту зал был тесно заставлен многочисленными шкафами, креслами, пюпитрами и статуями; не произведя никакого шума, который мог бы выдать его присутствие, принц Меш пересек библиотеку и, поднявшись еще по одной лестнице почти на самый верх башни, оказался в своем убежище. Сюда, наверх, в маленькую круглую комнатку, откуда через люк в потолке можно было выбраться на смотровую площадку башни, не заходили даже слуги, изредка прибиравшие в библиотеке. Сюда вообще давно никто не заходил. Единственное окно открывалось узкой щелью на запад, в сторону необитаемых мертвых скал. Поэтому свет масляной лампы, которую зажег Меш, не мог увидеть никто. Слабый, но вполне достаточный для Меша огонек осветил комнату, убогий топчан, на котором Меш спал, низкий стол и стопки книг у стены. На крюке, вбитом в деревянный потолок, висел мешок с провизией – бесшумный ночной вор мог найти много интересного на кухнях дворца – а в нем, недоступные для грызунов, копченое мясо, хлебные лепешки и козий сыр. Достав еду – выпрямившись, Меш легко доставал до мешка – и налив в большой серебряный кубок вина из бочонка, примостившегося прямо под столом, Меш начал ужинать. Он был сильно голоден и сейчас сдерживал себя изо всех сил, чтобы не наброситься на пищу по-звериному. Проведя весь долгий день животным, наедине с собой он желал быть человеком. Он не мог, к сожалению, вечно прятаться в своем логове. Рано или поздно, но его хватились бы и начали искать. Нет, домочадцы должны видеть своего урода постоянно, и Меш целыми днями слонялся по дворцу, выпрашивал еду, ловил кошек, переругивался с собаками и путался у всех под ногами. Еды он обычно не получал, или получал, но мало; зато он вволю получал пинки и затрещины. Кошек он ловил так, что до сих пор не поймал ни одной, а собаки… Вот собаки его не трогали. Они честно играли с ним – или подыгрывали ему, – но никогда не нападали, интуитивно чувствуя, что он им не враг, и избавьте боги, чтобы стал им врагом. Они знали, звериным чутьем угадывали в нем силу, несоизмеримо более разрушительную, чем сила их господ. Стратегия, избранная им, себя оправдывала, но была удручающе утомительной, потому что он все время был на виду.
Но сейчас он наконец был один и мог спокойно поесть и спокойно почитать. Читать его научил хранитель книг. Меш был многим обязан хранителю В’Спашу. Можно сказать, что ему он был обязан всем, потому что, если задуматься, кому и чем еще он был обязан в этом мире? Матери? Глупая тварь, поддавшись чувствам, вышла замуж за князя, хотя не могла не знать, что попытка найти счастье с этим ублюдком была обречена, еще не осуществившись. И вот она мертва, а Меш должен нести ярмо своей собачьей жизни дальше. Мысль, неожиданно мелькнувшая у него в голове, показалась ему новой. Как-то так вышло, что, думая о многих вещах – а думать было единственной его привилегией, потому что говорить он не умел – он ни разу за все эти годы не задумался над самой важной и самой простой вещью. Не задал себе один простой вопрос: для чего ты живешь, Меш?
– И в самом деле для чего?
Меш перестал есть, отставил в сторону кубок, встал и, подойдя к окну, посмотрел на залитые лунным светом безжизненные скалы западной стены. Когда умерла его мать – фанатик-уюг[33] ударил ее кинжалом в живот, – Мешу было всего три года. Он был крупнее своих сверстников, но, в отличие от них, он не умел говорить. Того времени он почти не запомнил, но крепко, на всю жизнь, запала ему в память ночная встреча с хранителем книг. Хранитель пришел к нему сам. Это случилось через несколько дней после того, как умерла мать Меша. Меш был один в своей комнате, с некоторых пор у него вдруг не стало ни нянек, ни служанок. Он лежал на кровати – тогда у него еще была кровать – и смотрел во тьму. Меш почувствовал гостя еще до того, как тот вошел к нему в комнату – тогда у него еще была своя комната. Человек постоял в темноте, подошел к Мешу, присел рядом с кроватью на корточки и стал говорить:
– Я думаю, ты меня слышишь, принц. Слышишь и понимаешь. Я так думаю. Может быть, я ошибаюсь. Тогда все ни к чему. Но, если я не ошибся, тогда слушай и запоминай. Ты идиот. Все так думают, ведь ты не умеешь говорить. Это хорошо, что они так думают. Пока ты идиот, ты жив. Иначе смерть. Они убьют тебя, как убили твою мать. Князь не защитит. Но уродов не убивают. Бегай на четвереньках! Визжи! Брыкайся! Мешай всем, и тебя не убьют. Если понял, выживешь. Если выживешь, приходи в библиотеку. Библиотека, это где много книг. Только чтобы никто не видел.
Человек встал и ушел, а Меш остался лежать, тихий как мышь, испуганный, полный страха и отчаяния, не знающий, что правильно, а что нет. Но он понял хранителя. А к утру и согласился с ним. Больше ведь все равно никто ему советов не давал.
И он стал идиотом, как посоветовал ему хранитель книг, и прожил идиотом все эти пустые годы, но теперь пришло время спросить себя, а для чего?
Люди, как понимал это Меш, делятся на тех – их большинство, – кто живет, потому что живет, и тех, кто живет с целью. Посмотрев на себя сейчас, он понял, что никогда не отождествлял себя с первыми, но и ко вторым, как ни жаль, он тоже не относился. Он выжил тогда и жив теперь. Долгие годы он живет в шкуре животного, играя в странную, опасную игру, чтобы выжить. Князь – Меш никогда не называл его отцом, даже мысленно, – успел жениться и родить трех сыновей. Князь воевал, охотился и пировал. Князь валял знатных дам и кухарок и брюхатил свою жену – сейчас она беременна в седьмой раз, – разъезжал на дорогих лошадях, ел и пил с золота, а мать Меша лежала в земле, и Меш, неприкаянный и никем не любимый, слонялся по темным переходам дворца. Новая княгиня спала на шелках, а наследный принц прятался в этом своем логове. Молодая красивая фрейлина раздвигала ноги перед жалким щенком, а князь Меш-са-ойр подглядывал сквозь щель в стене и от вожделения выл, как волк, но и то молча, чтобы, обороните боги, никто не услышал его воплей страсти. Так для чего он жив? Для чего притворяется? Ему нет пути к трону. Здесь, во дворце, его ничего не ждет. Нет такого случая, который мог бы вознести его из пропасти бедствий к вершине славы и могущества.
А за стенами замка? Нигде и никогда он не будет желанным гостем. Даже в собственном племени. Ну, может быть, Сойж Ка и приняли бы его, оставив в стороне его уродство. Ради памяти н’Сойжи, дочери старейшины, ради того, что он, по Праву и Закону, прямой наследник княжеского трона. Но тогда война. И племя, даже с ним во главе, обречено на истребление. Против княжеской армии им не выстоять. Было бы их хоть несколько таких, как Меш, тогда, может быть, и выстояли бы. Но он один. Даже В’Зоаш, веривший, что народ Сойж Ка происходит от Древних Но, полубогов, героев, детей Самого, даже он считал, что божественный дар проявляется теперь только у женщин. Колдуньи Сойж Ка. Но вот о колдунах он не пишет нигде.
Меш застонал. Звук вышел хриплым и был больше похож на звериное рычание, чем на стон, исторгнутый человеческим горлом. «Как могло случиться, что я ни разу не задумался об этом? – ужаснулся он. – Как это возможно, что я никогда не задавался этим вопросом?» Гнев закипал в его сердце; гнев на себя, согласившегося на роль урода; гнев на князя, позволившего всем этим недоумкам глумиться над ним; гнев на чернь, посмевшую поднять руку на того, в чьих жилах смешалась кровь венценосных Сиршей с древней кровью королей Но.
Он вернулся к столу и одним могучим глотком допил оставшееся вино. Горло пересохло, и потребовались еще два полных кубка, прежде чем он почувствовал, что жажда оставила его. Вино было превосходное. Ароматное, терпкое, крепкое, оно подавалось на стол самого князя. Меш добрался до винных погребов еще год назад. Выбор был велик – погреба, заставленные бочонками и бочками всех размеров, тянулись на сотни метров – но он всегда брал вино только из бочек, помеченных княжеской булавой.
Хмель бродил в его крови, смешиваясь с гневом и тоской. Исчезла усталость, отступил сон. Воздух стал жарким и пустым, как горная порода, из которой достали весь содержавшийся в ней металл. Он бродил по своей жалкой берлоге, не зная чем заняться; брал в руки то одну, то другую книгу, пролистывал и отбрасывал в сторону. Слова, слова, слова… Слова потеряли смысл. Жизнь, вывернувшись наизнанку, предстала перед ним в своем истинном обличье и не понравилась ему.
Неслышно ступая, Меш вернулся в библиотеку, «осмотрелся» в кромешной тьме и, найдя статую Души Взыскующей, подошел к ней. Рука привычно легла на прекрасное лицо худенькой нагой девушки, а пальцы погрузились в невидимые выемки на ее висках. Меш почувствовал, как поддается под пальцами металл, и одновременно услышал тихий скрип сдвигающегося в сторону тяжелого книжного шкафа. Там, где секунду назад стоял шкаф, открылся проход, ведущий во мрак, еще более кромешный, чем тот, что окружал его в библиотеке. Не раздумывая, Меш протиснулся в узкую щель прохода и оказался в тесном сводчатом коридоре.
Эти тайные тропы, пробитые в скале или встроенные внутрь стен, он нашел давно. Точно так же, как он «видел» во тьме, Меш чувствовал пустоты в камне, ощущал их присутствие, мог определить их примерные размеры и направление, в котором они тянутся. Так он узнал, что за стенами большинства помещений замка есть другие, никому не ведомые места. Заинтересовавшись этим, он достаточно быстро нашел первый вход, ну а дальше искать и находить входы во внутренний лабиринт оказалось уже просто. Изнутри входы-выходы замаскированы не были. Сначала он не понимал, что это такое и для чего все это построено. Но со временем разобрался. Это был второй и последний рубеж обороны замка; путь бегства, если случится бежать; место, где можно спрятать все, что должно быть спрятано; и не в последнюю очередь это был могущественный инструмент познания, ибо лабиринт позволял знать все обо всех.
Тайные ходы тянулись, казалось, бесконечно, достигая практически всех помещений дворца. Они следовали вдоль, под или над всеми коридорами и галереями. Здесь была скрыта сокровищница Сиршей, здесь лежали неупокоенными кости их личных врагов или жертв их необузданных страстей. Меша кости не пугали, а золото и драгоценности ему были не нужны. Куда интереснее оказались отверстия, пробитые в стенах и потолках залов и комнат, коридоров и галерей. Сквозь эти отверстия, щелки, дырочки, искусно спрятанные в каменной резьбе, деревянном декоре или просто в темных углах, куда не достигают лучи света, можно было видеть и слышать все, что происходило во дворце Сиршей. Так Меш стал свидетелем позорных страстей обитателей крепости и страстей обыденных, дозволенных законом и традицией, их тайных бесед и одиноких молитв. Вся скрытая жизнь дома Сиршей лежала открытой книгой перед тем, кто владел секретом этих крысиных нор. Открылась книга тайн и перед Мешем.
За прошедшие годы он в совершенстве изучил все эти темные ходы, лестницы, каморки и тайные комнаты, образующие лабиринт в лабиринте. Он освоился в них и чувствовал себя здесь много лучше, чем в дворцовых пространствах, где он никогда не мог быть самим собой. Впрочем, и здесь следовало быть предельно осторожным, ведь не только он был посвящен в секреты дома Сиршей.
Пройдя по извилистому ходу, Меш пересек по узкому мостику крошечный подземный ручеек, стремивший свои темные воды из неизвестного истока к неизвестному устью, и вышел к лестнице, которая привела его к покоям княжеской семьи. Отблеск света, пойманный его привыкшими к мраку глазами, заставил Меша насторожиться. Осторожно выглянув из-за угла, он увидел женщину, приникшую к смотровому отверстию в стене. Потайной фонарь стоял у ее ног и давал очень мало света, поэтому разглядеть незнакомку Меш не мог, но он узнал женщину по запаху. Н’Твор, младшая сестра князя, стояла перед ним, здесь и сейчас. Одна.
Сестры князей замуж выходят редко и только за других князей. Впрочем, это не требует от тех, кто замуж не вышел, ни воздержания, ни особенной добродетели. Напротив, с начала времен они являлись наложницами своих отцов и братьев, а когда освобождались от обязанности ублажать их, заводили себе любовников попроще. Желающих хватало и среди вельмож, и среди придворных кавалеров. Их дети никогда не претендовали на место в княжеской семье, но их законность, как членов клана, никем и никогда не оспаривалась. Мальчики, вырастая и становясь мужчинами, служили своим венценосным родичам, занимая многочисленные дворцовые должности, становясь наместниками и воеводами, а девочки; подрастая, становились игрушками для знатных придворных, а зачастую и самих князей. Впрочем, и тем и другим дозволено было, в отличие от их матерей, вступать в освященные богами отношения. В этом случае именно их происхождение открывало перед ними двери самых знатных домов княжества.
Н’Твор, на памяти Меша, поочередно была любовницей маршала С’Паоша, своего родного дяди, и сенешаля С’Таяша, который приходился ей троюродным братом. Теперь, состарившись и утратив былую красоту, н’Твор жила с молодым кавалером из малых, который, вероятно, денно и нощно благодарил Саму[34] за счастье приблизиться к Сиршам настолько близко. Но для Меша все это было лишено какого-либо интереса и смысла. Ему это все было не интересно. Но зато было у него одно заветное воспоминание, которое вдруг всплыло в памяти, потревоженное запахом женщины. Всплыло и зажгло кровь.
Это случилось уже давно, пять или шесть лет назад. В Меше начал прорастать мужчина, и у него появился интерес к женщинам. С жадным любопытством рассматривал он молодых красавиц в дворцовых купальнях или на берегах Черного озера, подсматривал за ночными играми князей и их домочадцев, слушал похвальбу кавалеров, собравшихся провести время за кубком вина. Однажды…
– Ну что ты, милая, – говорила н’Твор, развалившаяся в глубоком кресле. Подол ее расшитого серебром платья был вздернут, а меж белых широко раздвинутых ног трудился склонившийся над ее лоном мальчик-раб.
– Ну что ты, милая, – говорила она томным, полным скрытого довольства голосом. – Сущие пустяки! Всего десять золотых, и эта тварь получила в живот сталь вместо очередного ублюдка, вроде нашего Меша. Достаточно нам и одного животного… О! О! О!
Она закатила глаза от удовольствия и застонала, обнажив верхние клыки. Ее собеседница – молодая княгиня – сидела к Мешу спиной, и он не мог видеть выражения ее лица.
«Почему бы тебе тоже не умереть?» – подумал Меш, втягивая вместе с воздухом запах н’Твор. Мысль была необычная. Никогда раньше он об убийстве не думал. Но сейчас он принял эту новую мысль без возражений. Ничто не шевельнулось в его душе, когда, сделав два неслышных шага, он приблизился к прильнувшей к глазку и ничего не замечающей женщине и одним коротким сопряженным движением могучих рук сломал ее тонкую шею. Н’Твор умерла без звука.
– Кто-то умер, – сказал незнакомый Мешу женский голос в покоях князя.
– Что вы сказали, Великолепная? – Князь был явно удивлен услышанным замечанием.
– Каждую секунду, мой благородный друг, кто-нибудь умирает. Такова проза жизни. – Голос говорившего мужчины был также незнаком Мешу.
– У вас своеобразная манера говорить, – усмехнулся князь. – Никак не могу привыкнуть.
– И не надо!
Меш заглянул в глазок и увидел, что князь принимает в своем интимном кабинете двух незнакомцев. Они – и мужчина и женщина – были одеты в дорогие дорожные костюмы, и оба были страшными, отвратительными уродами. Поражало также то, с какой свободой говорили они с князем и с каким уважением говорил с ними князь.
– И не надо! – сказал мужчина, поднял свой кубок и сделал из него легкий глоток. – Зачем вам это? Мы пришли и ушли, и нас снова нет, как будто и не было никогда.
Меш смотрел на него и не мог понять, что, кроме отвратительного облика, в нем не так. И вдруг понял. У мужчины было два лица, совсем так же, как у хранителя книг. Пораженный открытием, Меш перевел взгляд на женщину и… встретился с ней взглядом. Это не было случайностью. Меш понял это сразу, как только заглянул ей в глаза. У нее были ненормально огромные серые глаза, и эти глаза смотрели прямо в глаза Меша. У нее тоже было два лица, но дело было даже не в этом. От нее шел материнский запах. И она знала о его присутствии.
Меш отшатнулся и прижался спиной к холодному камню стены. Что это было? Кто эти люди? Кто эта женщина, от которой исходил тонкий, почти забытый Мешем аромат, связанный в его памяти с ощущением тепла, любви и покоя? Он впервые столкнулся во дворце с кем-то настолько чужим и чуждым и в то же время настолько близким ему. Мысли путались. Люди с двойным лицом… Он знал только одного человека, у которого было два лица. Но В’Спаш мертв, и никогда – ни в то время, когда хранитель был жив, ни после его смерти – Меш не встречал ни одного человека с двумя лицами. Кто он? Кто они? Кто эта женщина, уродливая, как душа предателя, но видящая, как Меш, и связанная какой-то мистической связью с его мертвой матерью?
Его охватил ужас, который оказался сильнее, чем его любопытство. В какие игры играет князь? Какие люди – или демоны – посещают его тайно во мраке ночи? Не решил ли, наконец, Бородач расправиться с Мешем, в чьих жилах течет и кровь древних богов земли Но? Меш заспешил прочь от этого места, где на холодных камнях осталось ждать своей посмертной участи тело н’Твор. Вскоре свет потайного фонаря растворился во тьме переходов, и участившийся стук сердца стал постепенно спадать.
Возможно, убеги он в глубины лабиринта, туда, где в тайных казематах хранились сокровища Сиршей, или туда, где под самыми нижними ярусами дворца находилось озеро, в которое стекала водопадом вода из верхнего мира; возможно, эта ночь и закончилась бы так же, как и многие другие ночи, проведенные Мешем в волнении, вызванном каким-то важным для него событием, или в вожделении, которое все чаще охватывало взрослеющего принца, или в обиде и страхе, частых спутниках его жизни. Ночь закончилась бы, и настал бы новый день, и жизнь Меша втянулась бы в привычное рутинное русло и потекла бы, как прежде, как всегда. Но звезды, невидимые из замковых подземелий, в эту ночь светили с жестокой ясностью. В такие ночи добрые боги спят, и власть над людьми берут Отринутые.[35]
Меш пробегал мимо спальни Буаша, когда смутный звук привлек его внимание. Ему не следовало останавливаться здесь, но остановившись, он сразу сообразил, что находится у апартаментов наследника, и злобное чувство торжества заставило его отодвинуть заслонку и заглянуть сквозь узкую щель в комнату принца Буаша. Он рассчитывал увидеть принца, жалкого и несчастного, распростертого на постели; принца страдающего; принца наказанного. Он хотел позлорадствовать, и, вероятно, картина несчастий, обрушившихся на Буаша из-за «неловкого» движения неуклюжего урода, смогла бы успокоить Меша и вернуть ему утраченное душевное равновесие. Но увидел он голый зад н’Цохи, склонившейся над утонувшим в шелковых подушках Буашем. Собственно, Буаша видно почти и не было, нагнувшаяся над ним женщина заслоняла его, без малого, целиком. И перед глазами Меша оказались ее крутые бедра, белые ягодицы, полные ноги, раздвинутые для устойчивости; и пук густых черных волос между ее гладкими ляжками, в котором пряталось лоно. Н’Цоха урчала, как скальная кошка, совершая запретное, а принц тоненько хихикал ей в ответ, и эта картина, вся масса острых, на грани возможного, впечатлений, ворвалась в Меша через глаза, уши и нос, подобно зимнему урагану. И мир взорвался.
Лава ненависти, гнева и черного вожделения затопила его мозг. На глаза упала пелена кровавого тумана, а уши наполнил гул бешено несущейся по жилам крови. Меш вскинул руки, уперся ими в стену, отделяющую его от покоев Буаша, и одним мощным толчком обрушил ее внутрь. Грохот рушащейся стены напугал флейтистку и ее дружка. Женщина вскинулась, обернулась – качнулись тяжелые груди, – глаза ее отразили еще не страх, а удивление, но Меш уже был рядом с ней. Он толкнул ее в грудь, мимолетно почувствовав податливую упругость ее тела, и она навзничь упала на постель, открывшись его взгляду сразу вся, в своей зовущей наготе и возбуждающем его еще больше ужасе. Упав, женщина придавила Буаша, который только начал приподниматься на локтях, чтобы увидеть, что происходит за спиной его любовницы. Принц заверещал, как поросенок, и забился под телом н’Цохи, но в следующую секунду на него обрушилась еще большая тяжесть, когда Меш, исполнив свое тайное, годами лелеемое в тиши ночей желание, возлег на обнаженную фрейлину. Женщина под ним хрипло охнула, а Буаш завизжал тонким высоким голосом, и Меш отмахнулся от него, как от назойливой мухи, мешающей ему вполне насладиться роскошью подмятого им тела. Короткий удар могучего кулака, и визг оборвался, перейдя в короткий предсмертный хрип, но Меша принц Буаш уже не интересовал, ни живой, ни мертвый. Его интересовала женщина. Н’Цоха не кричала, скованная ужасом, перехватившим ее дыхание, но ее запах все рассказал и объяснил Мешу и заставил его кровь вскипеть. Все человеческое оставило его, и если еще секунду назад он испытывал хотя бы какие-то пусть злобные, но человеческие чувства, то теперь ушло и это последнее, что оставалось в нем от человека. На фрейлине н’Цохе оказался настоящий зверь, не ведающий ни добра, ни зла. Рывком раздвинув ноги женщины, он ворвался в нее, мимолетно ощутив, как поддаются под его могучим напором нежные ткани, и победно заревел. Теперь он насиловал ее, и запах ее лона, мешающийся с запахами крови, ужаса и боли, возбуждал его все больше и больше, и внутренний напор становился нестерпимым и искал выхода. И Меш нашел выход, он впился клыками в шею н’Цохи и, разорвав артерии, приник к живой реке, хлынувшей прямо ему в рот. Вкус крови опьянил его, обрушив в какое-то странное состояние неги и забытья, так что он уже ничего не замечал – ни диких криков слуг, заглянувших на шум в опочивальню принца, ни топота множества ног, ни вооруженных людей, заполнивших помещение. Он не замечал ничего, но когда над его головой сверкнула обнаженная сталь, Меш среагировал мгновенно. Уловив краем глаза и краем помраченного сознания смертоносный замах меча, он стремительно соскочил с кровати, крутнулся, еще ничего толком не видя вокруг себя, не разбирая, не понимая, и отскочил в сторону.
