bannerbannerbanner
Кондотьер

Макс Мах
Кондотьер

Полная версия

– Шершень, с ударением на второе «е».

– Так точно! – он не отвел глаза. Смотрел в бездонную синь и пытался поймать нить беседы.

– По-немецки шершень – Хорниссе, с ударением на «и», переходящим на последнее «е».

– Все-таки университет, – кивнул Генрих.

– Романо-германская филология.

– От твоего голоса…

– Что, в самом деле? – это была первая улыбка Натальи на его памяти.

– В самом деле.

– Ты меня удивил, полковник Хорн.

– По-хорошему или по-плохому?

– Об этом я сейчас и думала. Решала, обидеться или наоборот.

– Что решила?

– Решила, что если повторишь такое еще раз, я или прибью тебя на месте, или буду целовать руки.

– Странный выбор… Не могли бы мы остановиться где-нибудь посередине?

– Нет, Генрих, – она отпустила простыню, и он увидел ее припухшие губы. – Это не для нас, не так ли?

– Пожалуй, так. Наташа – твое настоящее имя?

– Почти.

– Значит?

– Натали, но, если хочешь, называй меня Татой.

– Тата… – повторил он за ней. – Мне нравится.

– Я… Я думала, мне это приснилось. – Она взяла его руку и повернула перед глазами, совершенно не стесняясь того, что окончательно сползшая вниз простыня открыла Генриху ее наготу. – Как же тебя…

Что ж, что есть, то есть – шрамы покрывали все его тело. Жизнь на войне и вообще-то не сахар, а уж долгая жизнь… Удивительно другое. Как он умудрился выжить и сохранить лицо? В прямом и переносном смысле. Вот это действительно вопрос.

– Девятый час, – констатировал он с сожалением. – День, почитай, уж три часа как начался, а мы все еще в постели.

– С кем мы встречаемся сегодня? – она соскользнула с кровати, ловкая, стройная, но отнюдь не худая.

«Женщина, как женщина. Молодая, вот в чем, наверное, дело. А я старый…»

– Желающих много, – он тоже встал. Получилось не так естественно, да и внешностью гордиться не приходилось. Желания красоваться «в чем мать родила» Генрих не испытывал, скорее, наоборот. – Но кое с кем встретиться просто необходимо.

– Возьмешь с собой? – Она одевалась без спешки, методично отыскивая детали своего туалета, разбросанные по всей комнате, и заменяя – по ходу дела – то или это на вещи из шкафа.

– Всенепременно. А скажи, Тата, ты разве не собиралась увидеться со своей подругой? Как же ее? Ольга Берг, кажется, или я что-то путаю?

– Не путаешь, – повернула голову, посмотрела из-за плеча. Внимательный взгляд, тонкая кость обнаженного плеча. – Она Станиславская по мужу, – слова медленные, с подтекстом, как капли, падающие в воду с большой высоты. – Дмитрий был военным. Служил в охотничьем полку. Поручик – парашютист…

– Кабул? – спросил Генрих, прикидывая, где мог служить офицер-разведчик, погибший, судя по подтексту, в недавнее относительно время.

– Восточный Туркестан.

– Вот как, значит, Сянцзан, – кивнул Генрих. – Восстание уйгуров…

– Там, – подтвердила Наталья, отворачиваясь.

– Не хочешь с ней повидаться?

– А ты?

– И я бы не отказался. Разговор у нас вчера занятный получился, но, как ты помнишь, завершить его мы не успели.

«Берг… – вспомнил он. Кто бы мог подумать! Но портрет Серебряковой, вот главная интрига! Как же зовут ее мать?»

– Что ж, – пожала плечами, – девятый час, говоришь? Давай позавтракаем, и я ей позвоню. Здесь есть телефон?

– Обязательно есть. Как же в наше время и без телефона?

– Я могу им воспользоваться?

– Ни в чем себе не отказывай! – он прошел на кухню и стал варить кофе. Ему было любопытно, кому сейчас звонит Наталья, но не настолько, чтобы подслушивать. В конце концов, об этом и о многом другом ему чуть позже доложит Людвиг. А пока…

«Кофе и бутерброд с ветчиной! Могу я позволить себе съесть наконец что-нибудь человеческое?»

Под «человеческим», как и всегда, понималась простая сытная пища. Не то чтобы Генрих не понимал гурманов. Понимал. И под настроение мог составить им вполне компетентную компанию. И все-таки, если речь заходила о еде, которая ему по-настоящему не надоедала, то это совсем о другом. Отварной картофель, печеная кукуруза, тушенная с перцем и томатами фасоль. Макароны по-флотски, гороховый суп на копченых свиных ребрах, холодец…

* * *

Все-таки, хочешь или нет, но положение обязывает, и по счетам попробуй не заплати. Натали прошлась по квартире, нашла телефонный аппарат, закурила папироску и начала накручивать диск. Первым делом – а начинать всегда следует с самого паскудного – набрала номер телефона конспиративной квартиры Годуна. Юрий Львович Павловский, известный в леворадикальном подполье под псевдо Годун, жил, практически не скрываясь. Он являлся – и не по легенде, а на самом деле – успешным и состоятельным частным поверенным, вполне официально вел в императорских уголовных судах дела анархистов, коммунистов и социалистов, со всеми был знаком и встречался открыто даже с теми из «этих всех», кто находился на нелегальном положении. Такое сложное существование между двумя отрицающими друг друга мирами позволяло, среди прочего, эффективно маскировать активное участие в работе боевой группы. Но вот уже об этом знали совсем немногие, и Натали – как раз по случаю – была одной тех, кто знал это наверняка. Павловский являлся ее непосредственным командиром, насколько это вообще возможно в анархистской среде. Ну, а на конспиративной квартире – во всяком случае, той, о которой знала Натали – Годун содержал любовницу, что было, ужас, как практично. Во всех смыслах, если быть искренним. Ну, а в случае провала всегда можно покаяться в меньшем грехе. Перед женой, вот в чем соль, а не перед жандармскими дознавателями.

Итак, она позвонила Годуну и сухо – то есть без эмоций – доложила, что операцию пришлось отменить, так как «буквально в последний момент» стало известно, что «мы ошиблись» и это не Кейн.

Павловский не удивился и не осерчал. Похоже, он знал в подробностях, как именно она «отменяла операцию». Выслушал, хмыкнул в трубку, сказал, молодец, конечно, но – напомнил отеческим тоном – дисциплину никто не отменял. И далее в том же роде, типа, если вышел приказ «стрелять», то сначала выстрели, а потом уже уточняй.

– Ну, да! – сказал он почти весело. – Не Генрих Кейн, а Генрих Шершнев. Не Мясник, а Шершень. Оба полковники. Оба наемники. В чем разница?

– Наверное, в том, – осторожно возразила Натали, – что, когда Кейн рвался к Саламанке, защищал ее Шершнев.

– Ну, это философский вопрос, кто, зачем и от кого защищал Саламанку, да и не телефонный разговор. Увидимся, поговорим!

– Хорошо, – согласилась Натали, но не задала вполне ожидаемый вопрос на тему, где и когда. – Увидимся.

«Будет интересно… но только одному из нас».

Следующей в ее списке значилась Альта.

– Это я, – сказала Натали.

– А это я, – ответила, словно бы потягиваясь, Альта, – белолица, весновата и черемна. Не хочешь упасть в мои объятия?

– Не хочу.

– А жаль! – вздохнула на другом конце провода Альта. – Тогда переходим к фигурам вежливости. Чем могу быть полезна?

– Мне нужен номер телефона Ольги Станиславской.

– Вот оно как! А ты знаешь, где служит Оленька Берг?

Альта к делам боевки отношения не имела. Она писала стихи, играла на флейте, рискуя сесть за совращение несовершеннолетних, клеила сопливых девчонок – едва ли не гимназисток младших классов – и устраивала всевозможные «перформансы», заканчивающиеся традиционным скандалом и мордобоем. Однако, как и положено «фурии авангарда», Лера Михеева придерживалась левых взглядов и гордилась своей «прикосновенностью» к делам подполья.

– И где же служит Оля Станиславская?

– Оля служит в контрразведке флота, – драматическим шепотом и наверняка не без закатывания глаз ответила Альта.

– Ужас какой! – подыграла, было, Наталья, но тут выяснилось, что после разговора с Годуном настроения дурачиться у нее нет и в помине. – Лера, она же филолог, как и я. Наверняка работает делопроизводителем. Жить-то ей на что?

– Ну, не знаю, – возразила Альта. – Берги, вообще-то, богатые.

– Берги богатые, – согласилась Натали, – но мы с тобой, девушка, всех Олиных обстоятельств не знаем. Телефон дашь?

– Дам, дам! – хохотнула в ответ Лера. – И вам дам, и вам. А вам – нет!

Но телефон все-таки продиктовала и ушла «играть на флейте» заумь Пендерецкого.

Повесив трубку, Натали задумалась, было, над тем, а не поменять ли ей планы, однако искушению не поддалась и Ольге звонить не стала. Позвонила Свирскому. Но это был короткий, чисто деловой разговор.

– Олег Борисович, – попросила она, – сделайте одолжение: мне срочно нужна информация на одного человека! Нет, – ответила она на вполне ожидаемые возражения. – Он не из этих. Генрих Шершнев, – назвала имя. – Полковник Хорн. Но меня интересует не его карьера наемника, а молодость, служба в Первом шляхетском, семья… И как, вообще, он заделался кондотьером?

* * *

Второй «рабочий» день в Петрограде начался со встречи с начальником штаба Отдельного корпуса жандармов Генерального штаба генерал-майором Бекмуратовым. Впрочем, по такому случаю Айдар Расимович облачился в партикулярное платье, носить которое, как выяснилось, умел не хуже формы. Одним словом, не сапог, и вел себя соответственно.

– Рад знакомству! – он энергично, но без ажитации пожал Генриху руку, вежливо кивнул Наталье и жестом указал на столик в углу ресторанного зала. – Прошу вас!

Ни одного лишнего слова, но Генрих заметил, столик накрыт на троих. Следовательно, Бекмуратов решил говорить при свидетеле.

«Любопытный поворот, – отметил Генрих, предлагая Наташе руку. – Посмотрим!»

– Должен отметить, вам удалось меня удивить! – начал генерал, едва они расселись вокруг стола. Больше в зале никого не было, даже охраны. А ресторан, судя по всему, еще даже не открывался.

«Простенько, но со вкусом. И вполне в духе нашей родной жандармерии».

 

– Имеете в виду вчерашний инцидент?

– И его тоже! К слову, примите мое искреннее восхищение, мадемуазель, стреляете вы безупречно. Да, и вообще… – Бекмуратов улыбнулся и изобразил рукой нечто замысловатое, словно бы вязью арабской расписался в воздухе. Однако Генриха заинтересовало не это, а та интонация, с которой генерал произнес слово «мадемуазель».

– Спасибо, генерал! – Наталья снова надела маску сумрачной жестокости. Холодное, оставляющее неприятное чувство лицо, взгляд, не выражающий ровным счетом никаких эмоций. – Ведь вы, господин Бекмуратов, не так ли?

Друг другу они представлены не были – одно из условий игры, но у Генриха возникла сейчас стойкая уверенность, что не только Наталья знает, кто таков их визави, но и Айдар Расимович знает о Тате кое-что из того, отчего не отказался бы и сам Генрих. Оставалось держать лицо. Пусть оба думают, что он умнее, чем есть.

– Так точно, Наталья Викторовна! Честь имею, Генерального штаба генерал-майор князь Бекмуратов!

– Рада знакомству! – хриплый неторопливый выдох, то ли ветер ставней скрипит, то ли повешенный на веревке раскачивается.

«Ну, просто Комиссаржевская, ей-богу! – мысленно покачал головой Генрих. – Но что если это не актерство?»

– Знаете анекдот про Петра Константиновича и королеву Голландии? – неожиданно спросил Бекмуратов и потянулся к графинчику. – Позволите? Арманьяк Шабо… Четверть века в строю…

– Наливайте, – согласился Генрих. – Наташа, ты будешь?

– Да, спасибо.

– Так вот, – разливая арманьяк, начал рассказывать Бекмуратов. – Приезжает как-то к нашему императору в гости тетка. То есть правящая монархиня королевства Нидерланды Беатрикс. Ну, как водится, приемы, балы, верховые прогулки. Охота в Пуще, балет в Ковно. И вот как-то предлагает Петр Константинович тетушке Беатрикс проехаться на его новом автомобиле. Вы, верно, читали в газетах об этом чуде технического прогресса? Говорят, инженеры господина Захарченко создали для императора нечто невероятное. Лучше роллс-ройса, ей-богу! Ваше здоровье!

Генрих предпочел промолчать. Выпил, молча, слушал с рассеянным интересом. Слушала ли генерала Наташа, сказать было сложно, но выпила она вместе с остальными.

– Так вот-с, император наш, надо отдать ему должное, известный спортсмен. И автомобили водит виртуозно, а главное – любит это дело, даже больше, чем… Ну, вы понимаете, – усмешка в седые усы. – Вот он, стало быть, за руль и сел. Выехали из замка, едут по Новогрудку. И с ветерком, как вы понимаете. А в это время выходят из корчмы два литвина, стоят, покачиваясь, закуривают. И вдруг мимо них проносится со свистом огромный черный автомобиль. «Это кто?» – оторопело спрашивает один. «Кто не знаю, – с ужасом отвечает другой, – но водилой у него сам государь-император!»

– Можно смеяться? – Наталья взяла со стола серебряный портсигар Бекмуратова, щелкнула, открывая, вынула папиросу и выжидающе посмотрела на Генриха.

– Вот и мне, представьте, стало не до смеху, – генерал говорил ровным голосом, смотрел на Генриха, прямо ему в глаза. – Разбудили в час ночи, докладывают. Так, мол, и так. Ввечеру на приеме в доме Ростовцевых появился сам… ну, скажем… полковник Шершнев, а телохранителем у него баронесса Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель…

– Смешно, – кивнул Генрих и, чиркнув спичкой, поднес огонек к папиросе Наташи. – Кто смеялся больше, вы или Варламов?

– Больше всех смеялся один профессор консерватории…

– Вот как! – похоже, планы менялись на ходу, но Генриху такой поворот событий нравился куда больше всех прежних затей.

– Он умеет смеяться заразительно, – мягко добавил Бекмуратов.

– Заразились?

– Да, пожалуй.

– А Варламов об этом знает? – уточнил Генрих.

– Нет, и думаю, пусть пока остается в неведении. Как считаете?

– Вы нуждаетесь в моем благословении?

– Вообще-то, нет, но не в этом конкретном случае. Варламов представляет в Петрограде Лаговского. Он, собственно говоря, вас сюда пригласил, Генрих Романович, он с вами и переговоры ведет. Опосредованно пока, на дистанции, так сказать. Через Карварского и меня, но потенциальный ваш наниматель все-таки он, а не я или Леопольд Игнатьевич.

– Так-то оно так, – согласился Генрих, закуривая, – но у нас только что произошла смена караула, ведь так?

– Не совсем так, – возразил Бекмуратов.

– А как?

– Давайте сделаем по-другому, – Бекмуратов вернул себе портсигар и щелкнул крышкой. – Организуем вам встречу с профессором, поговорите, обсудите варианты, подумайте, а завтра встретимся снова и обговорим детали, если будет, что обговаривать. Как вам такой план?

– Что случится, если Карварский или Варламов спросят меня об этом деле напрямик?

– Откуда им знать? – прищурился Бекмуратов и поводил перед лицом ладонью, рассеивая табачный дым.

– По-разному бывает, – Генрих стряхнул пепел и снова затянулся. – Допустим, узнали. Что тогда?

– Зависит, – усмехнулся в усы Бекмуратов. – Если сегодня, то скажете все, как есть. А завтра, может быть, и не захотите их ни в чем просвещать.

– Тогда у меня есть к вам только три вопроса.

– Постараюсь ответить.

– Первое, кто это был?

– Честно, не знаю, – вздохнул генерал. – Желающих больше трех, но кто это был конкретно, пока не знаю. Ищем.

– Ладно, – кивнул Генрих. – Тогда, второй вопрос. У вас только Корпус или есть и другие «доводы»?

– Есть, и крайне серьезные, – лицо Бекмуратова стало жестким, он больше не улыбался. – Помните, как говорили в старое время, и среди чижиков, и среди петушков. Но пока, разумеется, без подробностей. Поговорите с профессором, возможно, он вам скажет. Но я не он.

– Принято. Третий вопрос. А оно мне надо?

– Надо, – твердо ответил Бекмуратов.

– Всех денег не заработаешь.

– Верно. Но Лаговский нанимает полковника Шершнева, обещая закрыть глаза на некоторые странности вашей биографии, Генрих Романович, а профессор желает говорить с вами на равных. Ему понравился ваш выбор телохранителя, себе же он хочет кого-нибудь вроде вас и не за деньги, а за честь.

– Но что мы будем делать со «странностями»?

– Забудем.

– Совсем? – прищурился Генрих.

– Напрочь! – легонько хлопнул ладонью о стол Бекмуратов и посмотрел на Наталью. – Вас это тоже касается, мадемуазель! Так что держитесь Генриха Романовича, и будет вам счастье!

Глава 4
Сарабанда, или танец соблазнения

– Мне показалось, или ты действительно не удивлен?

Он смотрел на нее без усмешки, но словно бы с укоризной.

– Не удивлен. – Слова произносил осторожно, как будто боялся испугать ее или обидеть. – Знал, догадывался, какая разница? Цеге фон Мантейфель? Нет, конечно! И откуда бы? Но все сходится. Тебе знакомы речевки и девизы Первого шляхетского, значит, училась в женской гимназии Вагнера. Что из этого следует, знаешь? Из хорошей семьи. Скорее всего, дворянка из балтийских или новгородских немцев. Возможно, ингерманландка или датчанка… Но почти наверняка из протестантов. Гимназия, университет… ФАР и «Набат»… Внешность опять же. Так что, не из крестьян и очень сомнительно, что из работниц. Ну, и пальцы… Рояль с четырех лет?

– С трех, – сердце трепыхалось, как пойманное животное. Хорошо, что он этого не мог видеть. Или мог?

– С трех… – согласился с мягкой необидной иронией. – И из лука стреляла?

– Да.

– Диана-воительница… Клуб «Амазонки»?

– «Валькирии».

– Значит, с амазонками дрались на стрельбах в Кавголово?

– В Стрельне… после соревнований…

– Традиция, – кивнул он. – Я видел пару раз, как дерутся девчонки. Страшное дело! Хуже мальчишек, ей-богу!

– О чем говорил Бекмуратов? Не скажешь? Тайна?

– Тайна? Нет, пожалуй! – Как ни странно, Генрих был серьезен, но нечто вроде улыбки блуждало по его губам. – Секрет. Так, наверное, будет правильно. Ты ведь не бросишься сообщать об этом товарищам по партии? Дашь мне день-два, чтобы разобраться с моими обязательствами?

– День-два?

«Так мало? – удивилась Натали. – Всего два дня? Но что именно я узнала из разговора с господином жандармом? Да, ничего конкретного! И сообщать не о чем… Да, и некому, похоже…»

– Три дня… – сказала она, чтобы не молчать. – Хватит?

– С головой!

– А этот профессор… Я не поняла, он кто? – Вопрос не праздный. Возможно, ключевой во всей этой истории.

– Давай, пока не будем о нем, хорошо?

– Значит, на встречу с ним я не иду, – не вопрос, констатация очевидного.

– Извини.

– Да, не за что, я думаю. Твое право. Когда освободишься?

– Думаю, часам к семи. Как смотришь на ужин в «Европе», на Крыше?

– Намекаешь, что мне надо одеться соответственно?

– И это тоже, поскольку, как мне кажется, после «Европейской» нас ожидает нескучное продолжение вечера.

– Опять со стрельбой?

– Не думаю, но всегда следует готовиться к худшему. Так что, не забудь про дополнительную обойму.

– Хорошо, как скажешь, – не стала спорить Натали. – Куда мы идем?

– Пока не знаю, но уверен, приглашения не заставят себя ждать.

– Не возражаешь, если я пока встречусь с Ольгой? – Пробный шар, но отчего бы не попробовать?

– Да, разумеется, – кивнул он. – И знаешь, спроси ее, если не трудно, как зовут ее мать? Это возможно?

– Ее мать? Тебя беспокоит портрет, о котором упомянула Ольга? – сказано, как бы мимоходом, но Натали эту подробность не забыла. Помнила. – Ты знаешь, что это за портрет?

– Нет, пожалуй… – Смущен, но неизвестно, чем или отчего. – Дело давнее, как я понимаю. Мог и забыть. Но не против – вспомнить, – мягкая улыбка, впрочем, на лице Генриха даже такие улыбки полны опасного подтекста.

«Ты меня предупреждаешь? А сказать прямо, в чем дело, не хочешь? Надеешься, что пронесет?»

– В семь, – неожиданно закончил он разговор. – В «Европейской». Можешь опоздать, но не более десяти минут. Идет?

– Попробую!

На этом и расстались.

* * *

На этот раз связным оказался не юноша. В книжном магазине Сытина на Садовой улице к Генриху приблизилась средних лет женщина. Подняла со стола томик поэта Пастернака, перелистнула задумчиво и, коротко, но явно внимательно, оглядев торговый зал из-под полуопущенных ресниц, шепнула, не разжимая губ:

– В пятнадцать ноль-ноль ровно. Набережная реки Мойки сорок восемь, на углу улицы Гороховой. Вход со двора. Второй этаж. Частный поверенный Поливанов.

Шепнула, отошла. Тронула еще одну книгу, другую. Перешла к полкам с журналами, взяла в руки одну из тетрадей «Искр». Генрих проводил ее взглядом, посмотрел по сторонам – несколько мужчин и женщин у полок с книгами, девушка кассир, занятая с покупателем, средних лет приказчик у поискового каталога – и вышел на улицу. Вдоль Садовой холодный ветер нес водяную взвесь, мало чем – по ощущениям – отличающуюся от ледяной пыли.

«А ведь это еще не зима, – подумал Генрих, поднимая воротник пальто и еще ниже надвигая на лоб шляпу. – Впрочем, это Петроград, и этим все сказано».

Он прошел мимо лавки Алферова и конторы завода Новицкого, перешел улицу, переждав, пока не прогромыхает мимо оранжево-синий трамвай, и вошел под крышу торговой галереи. Здесь было спокойнее и, как будто, даже теплее: не так задувал ветер, и ледяная морось не летела в лицо.

«Профессор консерватории… Выходит, Иван помнит старые шутки и предполагает, что я их не забыл тоже. Вопрос, что с этим делать?»

Он прошел немного вперед, рассеянно рассматривая торговые витрины, и неожиданно заметил табачную лавку.

«Весьма кстати… – Генрих постоял перед лавкой еще мгновение, переводя заинтересованный взгляд с трубок на сигары и с папирос на зажигалки и винтажные коробки спичек. – Почему бы и нет? – подумал он, поймав короткую, но неслучайную мысль. – Разве это не удачная деталь? Да, – решил Генрих, толкая стеклянную дверь, – в этом определенно есть смысл, да и на вкус… Особенно в нашем климате».

Дверь поддалась, тренькнул колокольчик, и Генрих оказался в мире чудесных запахов. За высоким витринным окном властвовала холодная сырая зима, практически лишенная собственного запаха, в отличие от осени, то благоухающей созревшими плодами, то пахнущей кострами и опавшей листвой. Запахи же разговаривали с сердцем Генриха напрямую, без переводчиков и посредников, часто определяя его настроение и образ действий. И это оказалось немалой удачей для него, очутиться здесь и сейчас, на Садовой улице в доме 19, в заведении Якуба Дивеева, предлагающего «широкий выбор табачных и сопутствующих изделий». Насколько не нравились Генриху парфюмерные «ароматы», настолько же приятны и понятны были чайные дома, кофейные и табачные лавки, магазины ориентальных товаров. Но табак и чай… За этими словами скрывались великие миры, непознанные, загадочные, сулящие удачу, манящие новизной.

 

– Доброго дня, сударь! – поздоровался с Генрихом приказчик. – Чем могу быть полезен? Что-то определенное, или желаете рассмотреть варианты?

– И то, и другое, – усмехнулся Генрих. – Папиросы «Триумф», зажигалку… ну, скажем, вот ту, серебряную с чернением, карманную гильотинку – на ваш выбор – и… Что бы вы предложили человеку, желающему снова начать курить сигары?

– Так, так! – покивал приказчик. – Хороший вопрос, но начнем мы с очевидного. «Триумф». Не желаете взять сразу две коробки, вторая – за полцены?

– Да, нет, наверное, – покачал головой Генрих. – Не люблю, знаете ли, когда карманы пальто оттопыриваются.

– Хорошо-с! – не стал спорить приказчик. Это был симпатичный, чтобы не сказать, смешной, практически клишированный представитель своей профессии: низенький, плотный до полноты, сильно лысеющий и толстогубый. – Вот вам ваш «Триумф», – выложил он на прилавок коробку папирос, – а вот и зажигалка. Великий Устюг, ручная гравировка. Отличный выбор! Гильотинку я вам могу предложить из той же коллекции. Вот-с!

– Беру, – согласился Генрих, взглянув на ценник. – Что с сигарами?

– А что вы курили раньше? – последовал быстрый вопрос. – Отчего прекратили? И как долго не курили с тех пор?

– Курил «Ла Глориа Кубана» или «Ла Флор де Кано». Бросил под настроение, года три назад, и с тех пор никакого желания вернуть прежние привычки не испытывал. А сейчас вот, посмотрел на вашу витрину и вдруг захотелось. Так что скажете?

– Могу предложить доминиканские «Артуро Фуенте» или кубинские. Ту же «Ла Глория Кубана». Однако если хотите получить нечто оригинальное, но в вашем вкусе, возьмите «Панч». Чуть дороже, но не пожалеете.

– Ручной работы?

– Разумеется! Как можно-с! Я же вижу, с кем имею дело. Самые настоящие “Totalmente a mano”…

* * *

«Генрих, Генрих, где ты был? – Натали шла на встречу с Ольгой, но что очевидно, думала не о своей гимназической подруге, не о Годуне, Белуге или Косте, а о таинственном и притягательном, как бездна, полковнике Шершневе. – На Фонтанке водку пил. Выпил рюмку, выпил две… Да, полноте! Кружится ли когда-нибудь у Генриха голова? Болит, это точно. Но кружится?»

Что она знала о Генрихе? Очень много и до жалости мало. Она знала, что полковник Хорн – один из самых известных наемников в мире. Он воевал в Китае – кажется, во всех китайских кампаниях за последние двадцать лет; в Испании и Квебеке, в Африке и в Британской Колумбии, то есть практически везде, где власть или повстанцы, мятежники или регулярные войска нуждались в помощи наемников и могли себе это позволить. И репутация у полковника была неплохая: хороший, а возможно, и отличный военный, жесткий и волевой, блестящий тактик, крепкий профессионал. Как будто не садист и не насильник. Не вешатель. Однако не без его же ведома – пусть и не по его приказу – творились все те злодеяния, что сопровождают военные действия в густонаселенной местности, тем более, если война – гражданская?

«Несет ответственность? Не без этого…»

Погода снова испортилась. Было пасмурно, сыро, холодно, и поминутно начинался мелкий ледяной дождь. Когда это случалось, Натали открывала зонт на длинной полированного дерева ручке и приступала к неравной борьбе с поднимающимся ветром. Однако вот что странно. Ей не было холодно. Напротив, ее то и дело – стоило только набрести мыслью на какой-нибудь случайный отблеск прошедшей ночи – бросало в жар. И жар этот был такого свойства, что Натали не уставала удивляться своей предусмотрительности. Когда покупала очки с темными стеклами, ни о чем подобном не думала, даже не предполагала, но, по-видимому, интуицию не обманешь, и предвкушение соблазна уже тогда было растворено в воздухе, которым она дышала, бродило в ее крови.

«И кто же я тогда после этого? – спросила она себя, переходя Невский проспект по сигналу регулировщика. – Подстилка офицерская или сознательная революционерка?»

Впрочем, вопрос глупый. Революционеры, а Натали по жизни знала их немало, с кем только не спали. И революционерки тоже. О некоторых случаях в приличном обществе и не намекнешь, не то, что обсуждать. А полковник Шершнев ее не обманом в постель увлек и не силой взял, хотя и пустил – не без этого – силу в ход. Не без ее, однако, на то согласия, пусть это согласие и выражалось всего лишь в нечленораздельных воплях.

«Н-да, орала я, полагаю, знатно… Впрочем, кто мне судья?»

Натали вошла в кондитерскую «Вольфа и Беранже» и огляделась в поисках Ольги. Та сидела в глубине зала и, заметив Натали, сразу же замахала рукой. Легкая, белокурая, светлая… Не женщина, а нимфа, лесная фея или еще кто.

«Типичный оперативник контрразведки!» – усмехнулась Натали, сунув зонт в корзину и передавая гардеробщику влажное пальто.

– Здравствуй, Ляша! – поздоровалась Натали, припомнив гимназическое прозвище подруги. – Надеюсь, ты вчера не пострадала?

– Здравствуй, Тата! – Ольга тоже помнила, «кто есть кто в гимназии Вагнера». – Честно говоря, я чуть не описалась, но, слава богу, пронесло!

– Да, удачный выдался вечерок! – усмехнулась Натали и повернулась к официанту. – Ромовую бабу и жасминовый чай.

– А ты всегда носишь с собой револьвер? – спросила Ольга, делая свои знаменитые «круглые» глаза, едва официант отошел от их столика.

– Это не револьвер, а пистолет, но, по сути, неважно. Да, ношу.

– А где ты так научилась стрелять? Ты же лучница, а не эта, как их? Ну, эти, которые из винтовок…

– Да, само как-то вышло, – пожала плечами Натали. – Научилась.

– Здорово! А кто это был? Ну, те, которые на твоего приятеля?..

– Не знаю, – снова пожала плечами Натали.

– Как это не знаешь? А он? А полиция что говорит? А он ничего, кстати! Ты с ним спишь или как?

– Я… Что? – опешила от такого напора Натали. – Ах, да! Да, Ляша, сплю и получаю удовольствие! Полиция молчит, тоже, по-видимому, ни хрена не знает. А мой любовник, если и знает, мне не расскажет. Козел!

Теперь настала очередь Ольги. Тирада Натали – не сказать, чтоб спонтанная, то есть выданная не без умысла – произвела на нее весьма сильное впечатление. Особенно некоторые слова. Во всяком случае, упоминание слова «хрен», имея в виду отнюдь не овощ, заставило молодую женщину вздрогнуть и покраснеть.

– Ой! – пискнула она. – Я…

– Ляша! Ну, не будь «блондинкой»! Можно подумать, ты не знаешь, о чем речь, и этих слов никогда не слышала.

– Да, нет, – краснея, пролепетала Ольга. – Мы это как-то по-другому…

– И как, если не секрет?

– Вещь в себе…

– В смысле Ding an sich? – не поверила своим ушам Натали. – Вы чем с Дмитрием в постели занимались? Кантианством?

– Мы не только в постели! – вскинулась Ольга, но смутилась от этого еще больше. – А «вещь в себе» – это когда не во мне… А когда во мне, это уже по-другому назы…

– О, господи! Ляша! Угомонись! Проехали!

– Ваш чай, сударыня!

«Интересно, он слышал? Хотя шел бы он лесом! Мне-то что!»

Она кивнула половому и попробовала чай. Заварен он был на славу и не только пах замечательно – буквально, благоухая жасмином, но и на вкус оказался безупречным.

– А этот твой Генрих, он кто?

– Ляша, – удивилась Натали, совсем уже собравшаяся уколоть вилочкой ромовую бабу, – что за вопросы? Это же ты его с детства знаешь, а не я!

– Я его совсем не знаю! Я его вчера вообще первый раз в жизни видела! – от переполнявших ее чувств Ольга забыла и про свой чай с молоком, и про пирожное безе.

– Но ты же сказала, что у вас дома хранится его портрет!

– Портрет есть, – согласилась Ольга. – У мамы в гардеробной. Так он кто?

– Полковник Шершнев.

– Полковник? Так он с папенькой служит? Или он в отставке?

– Господи, Ляша! Да, он не в нашей армии полковник! Ты что никогда не слышала про полковника Хорна?

– Хорн? – нахмурила лоб Ольга. – Этот тот, с которым папенька воевал в Хэйлунцзяне?

– Бои за Харбин? – попыталась вспомнить Натали. – Порт-артурское сидение? Да, пожалуй.

– Ничего себе! Откуда же тогда у маменьки его портрет?

– Ну, может быть, он был с твоей маменькой еще до твоего папеньки?

– Тридцать лет назад, что ли?

– Почему же тридцать? Тебе двадцать три. Прибавь еще год…

– Маргарите двадцать семь!

– Точно! – вспомнила Натали. – У тебя же старшая сестра есть!

– Вот именно!

– Подожди, подожди! Портрет маслом писан?

– Да, а что?

– Так он подписан, верно! – предположила Натали. – С обратной стороны!

* * *

Этот топтун надоел Генриху хуже горькой редьки. Унылый, монотонный – неимоверно раздражающий своим хамским поведением – хвост.

«Кто-то решил выяснить пределы моего терпения, а зря! – Генрих бросил мимолетный взгляд в зеркальную витрину, поправил шарф и вытер влагу, собравшуюся под носом. – Что за мерзость!»

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru