Макс Фрай
Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1
– Вообще-то не помешало бы, – вздохнула Эва. – Я же только что впервые сама, без присмотра и помощи проводила умершего когда-то давно – двадцать, тридцать лет назад? Не знаю, да и какая разница, хоть триста могло бы быть. Я до сих пор плохо понимаю, что сделала, и как мне это удалось. Оно как-то само собой вышло: просто вдруг развернулась, зашла в подъезд, поднялась на четвертый этаж, и понеслось. И у меня получилось, я точно знаю. И это счастье, конечно. Но и ужас – когда вот так бесцеремонно проламываешься сквозь время. Плюс ужас, который ждал меня там. Тому умирающему несладко пришлось. Понимаю, почему он так отчаянно звал. Но я справилась, как раньше справлялась с теми, кто умирал здесь и сейчас. Представляете? Я смогла.
– Да запросто представляю, – серьезно сказал Иоганн-Георг. – Все-таки я вас в деле видел. И так мне это понравилось, хоть ложись и сам помирай, чтобы в ваши руки попасть.
– Обойдетесь. У вас уже не получится. Помирать – человеческое занятие. Элитарное хобби для избранных, вы в пролете. Это вам не на потолке без подушки спать.
– На самом деле, еще как получится. Дурное дело нехитрое. Но вряд ли я когда-нибудь как следует захочу.
– Ну и слава богу, – сказала Эва. – Вам такое нельзя. Вернее, нам всем нельзя, чтобы вас не стало. Без вас никакого смысла, точно вам говорю… Слушайте, а можно вернуть мост на место? Мы же черт знает куда заплыли, тут какие-то древние замки на берегах… ой.
Осеклась, потому что в этот момент стало ясно, что никто никуда не заплыл. И на берегу никакие не замки, а знакомые высотки Сити. А по другому медленно едут автомобили, уже начался час пик.
– Вечно вы на меня наговариваете и придираетесь, – укоризненно сказал заляпанный краской маляр. – Художника всякий может обидеть. Сидели спокойно, пили кофе, как приличные люди, чирикали о пустяках, и вдруг с мостом вам что-то не так. Вот научусь рыдать, как шарские демоны, задолбаетесь меня утешать!
Поднялся, достал из-под стола ведро с яркой розовой краской и, демонстративно не обращая внимания на Эву, принялся старательно красить ржавые перила моста.
Но Эва все равно обняла его на прощание, хотя ужасно боялась заляпаться. Иногда надо совершать безрассудные поступки, весело думала она, пока шла по набережной, то и дело недоверчиво поглядывая на свои по-прежнему чистые штанины и рукава.
Кара
– Строго говоря, это был не демон, – говорила Кара, экспрессивно размахивая руками и колотя по Эвиному зонту своим, шикарным, как вообще все у Кары. – У нас дома это называется «тудурамус». Согласно Стефановой классификации, многозадачное плотоядное явление класса что-то там девяносто один. По-моему, Стефан – опасный маньяк. У меня, ты знаешь, крепкая психика, орехи можно колоть, но его терминология однажды точно сведет меня с ума. Зачем нужны какие-то классы и цифры, когда можно просто одним словом назвать? Тудурамус он и есть тудурамус. Редкий гость в наших краях. И слава богу, что редкий. Хуже бестолкового хищника, с которым невозможно договориться, может быть только прожорливый бестолковый хищник. А еще хуже – очень голодный. Представляешь, еще толком не материализовался, а уже попытался сожрать уличного кота…
– Кота? – ахнула Эва.
– Ну да. Видимо, для разминки, в качестве аперитива, чтобы потом доматериализоваться как следует и покрупнее кусок отыскать. Не переживай, кота я отбила. Каааак засандалила этой твари телефоном по морде…
– Телефоном?!
– Просто ничего больше под рукой не было. Туфлей получилось бы еще лучше, но ее долго снимать. Но и так нормально. Ему хватило. Полезная вещь телефон! Жалко его, конечно, ужасно. То есть не столько сам телефон, сколько базу номеров. Теперь заново их собирать придется. Зато кот спасен. И честь Граничной полиции с ним за компанию. Хороши бы мы были, если бы у нас на глазах какой-то зачуханный, почти бесплотный тудурамус сожрал живое существо… О, дождь наконец-то закончился! Это он молодец. Ненавижу ходить под зонтом, но мокнуть ненавижу еще сильней. Рррррррр!
Сложила зонт, спрятала его в сумку. Эва последовала ее примеру, хотя с неба все еще что-то капало. Но уже невсерьез.
– Слушай, – спросила она, – а как вообще получается, что по городу куча разных хищных существ из каких-то иных реальностей бегает, а о них даже не догадывается никто? Ни слухов, ни сплетен. Ну, то есть, я понимаю, что нормальные люди в такую ерунду не верят, но когда неведомые чудища почти ежедневно кого-то жрут, или хотя бы надкусывают, это должно вызывать, как минимум, некоторое беспокойство, разве нет?.. Или наша Граничная полиция так хорошо работает, что чудища просто не успевают ничего натворить?
– Граничная полиция неплохо работает, – согласилась Кара. – Но, честно говоря, не до такой степени, чтобы совсем уж никто не успевал навредить. Просто все эти опасные твари в каком-то смысле невидимые. Чтобы их увидеть, надо долго тренировать зрение. И не только зрение, всего себя целиком. Человеческое сознание так интересно устроено, что игнорирует информацию, которая в него не укладывается, не согласуется с представлениями о возможном, основанными на скудном житейском опыте и еще более скудных теоретических знаниях. А в тех редких случаях, когда игнорировать становится невозможно, людям обычно удается себя убедить, что им показалось. Вон даже ты – уж насколько сама с причудами, а долго не могла поверить в нас с Иоганном-Георгом. Даже после того, как мы картину в подарок тебе принесли и на стену повесили. Хотя мы вроде бы не чудовища. Не настолько чудовища, чтобы нас игнорировать! Да ты и не то чтобы игнорировала. Но все равно думала, мы тебе примерещились. Так сильно этого опасалась, что очень долго не решалась мне позвонить.
– Вы оба были слишком хороши, чтобы оказаться правдой, – невольно улыбнулась Эва. – А я по природе своей пессимистка. Если бы вы не дружить пришли, а пить мою кровь, сразу бы в вас поверила. Вообще не вопрос.
– Да, это мы как-то не сообразили, – пригорюнилась Кара. – А ведь запросто могли бы прикинуться какими-нибудь жуткими вурдалаками и не трепать тебе понапрасну нервы. Прости.
– Ничего, – великодушно сказала Эва. – Не вурдалаки, и ладно, никто из нас не идеал. Но все эти плотоядные явления, они же как раз опасные! А на опасность человек, по идее, должен реагировать адекватно: бояться, сражаться, или убегать. И детей прятать. И близких об этой опасности предупреждать. То есть, по уму, в городе должны ходить хоть какие-то слухи и сплетни. А их нет.
– Ну так ее сперва надо классифицировать как опасность. А для этого – разглядеть. И признать, что ты это действительно видишь. К тому же, ущерб в большинстве случаев наносится неочевидный. Не физические ранения и не порча имущества, я имею в виду. Тудурамус в этом смысле как раз исключение, будем считать, счастливое. Он и правда может укусить, а когда подрастет и окрепнет, сожрать, как котлету. Такой дурак! Но остальные хищники совсем иначе устроены. Они не тело едят, к сожалению. Я говорю «к сожалению», потому что нет ничего опасней неочевидного ущерба, который нельзя даже самому себе доказать. Тот же Голодный Мрак, он же Кхаррский Прожорливый Демон Отчаяния, частый гость в этом мире, накрывает жертву своей ядовитой тенью и забирает – не жизнь, а саму способность чувствовать себя живым. Сходным образом действуют Айские Вигги, но они очень мелкие, поэтому не так страшны, один укус вообще не чувствителен, максимум, охватит тоска на десять-пятнадцать минут, кто ж на такое внимание обращает? Вот если нападут большой стаей, тогда держись. А переловить всю эту подлую мелочь, боюсь, невозможно, очень уж их тут много, хоть с мухобойкой ходи… Но самое страшное, что я в своей жизни видела, это хащи. Вот это действительно адова жуть. Даже рассказывать не хочу, тьма сразу к горлу подкатывает. К счастью, этой дряни в городе больше не осталось. Всего четыре их гнезда было, всех извели, а новые, надеюсь, больше не заведутся. Все-таки мы меняемся. Я имею в виду, меняется человеческий мир.
– Меняется человеческий мир? – переспросила Эва. – Что ты имеешь в виду?
– Как-то я спросила одного, скажем так, эксперта, почему из открытых Проходов всякая опасная дрянь к нам лезет, а не какие-нибудь волшебные феи и ангельские агитбригады в венках из ромашек. И мне объяснили, что пока в людях так много страха и желания мучить друг друга, человеческий мир будет притягивать хищников, как магнит. Какая музыка из кабака доносится, такая публика туда и пойдет – так он мне сказал.
– Метко, – мрачно хмыкнула Эва. – В этом смысле у нас тут, конечно, пивнуха у рынка. Не для фей.
– Но в последнее время с музыкой в нашем кабаке стало заметно получше. Явно сменился диджей. Поэтому публика тоже понемногу меняется. Всякой хищной мелочи как и раньше полно, но по-настоящему опасные твари уже оставили нас в покое. Того же Голодного Мрака в городе с зимы не видели. Мы сперва думали, сами лажаем, утратили бдительность, плохо следим, но знаешь, вроде бы все-таки нет. Стефан периодически ставит всех на уши, но сам ходит довольный, как сытый кот. И не то чтобы прямо говорит, но достаточно громко думает: так и должно быть. Город меняется, люди меняются, на новый визит очередного Голодного Мрака мы – я имею в виду всех горожан как зыбкую сумму постоянно изменяющихся слагаемых – просто не нагрешили. В смысле, не набоялись, не наскрипели зубами, не намечтали о зверских расправах над всеми, кто нам почему-то не нравится. На тудурамуса – да, но не больше того… На этой оптимистической ноте самое время закончить лекцию. Мы пришли.
– Куда? – растерялась Эва, оглядевшись по сторонам и обнаружив, что они стоят на площади Йоно Жемайче, с одной стороны забор Президентуры, с другой – военное министерство, ни кофеен, ни баров поблизости нет, только ресторан «Аделия» при гостинице через дорогу, даже с виду убийственно скучный, с белыми скатертями, совершенно не в Карином вкусе, насколько она успела ее изучить. С другой стороны, может, эта «Аделия» не то, чем кажется? Что-то вроде Тониного кафе?
– Ко мне, – улыбнулась Кара. – Я вон в том доме живу. Давно собиралась позвать тебя в гости, да все как-то не складывалось. А сегодня сложилось. Пошли.
Эва даже не ожидала, что так удивится. Это получается, у Кары есть дом! Ну, то есть квартира в обычном доме. И значит, после работы она не вылетает в трубу с адским хохотом, по крайней мере, не каждый день в нее вылетает, иногда просто идет домой, как нормальный человек. Может, еще в магазин по дороге заходит за хлебом, сыром и яйцами. И, матерь божья, стиральным порошком. С одной стороны, это совершенно естественно, а с другой, почти невозможно поверить. Даже трудней, чем в демона, или как его?.. – а! – тудурамуса, сожравшего телефон.
То ли Кара прочитала Эвины мысли, то ли просто уже не раз сталкивалась с подобным недоумением, во всяком случае, она рассмеялась:
– У меня, не поверишь, даже сушилка в подсобке разложена, а на ней трусы и полотенца висят. Но в подсобку мы не пойдем, чтобы тебя окончательно не шокировать. В гостиной посидим.
Поднялись на третий этаж, Кара отперла старую деревянную дверь длинным латунным ключом, щелкнула выключателем, впустила Эву, на вопросительный взгляд: «разуваться?» – отрицательно помотала головой, провела ее через длинный узкий коридор в просторную гостиную с огромным окном и высокими книжными стеллажами вдоль стен. Эва подошла к ближайшему и пропала: книжные девочки, как художники, бывшими не бывают. То есть она могла бы пропасть, если бы хозяйка не рассмеялась: «Ты что, в библиотеку записываться пришла?» – увела от соблазнительного стеллажа и усадила в кресло-мешок, сконструированное по образу и подобию болотной трясины – угодив туда, без посторонней помощи вряд ли выберешься. И не захочешь выбираться, вот в чем беда.
– Ну все, – сказала Эва, – я в ловушке.
– Да, – подтвердила Кара. – Попалась. Теперь я тебя, беспомощную, беспрепятственно напою.
Вышла и тут же вернулась с небольшой узкой бутылкой необычного темно-красного стекла.
– Это «Белый день», белое элливальское вино урожая позапрошлого года, – объяснила она, разливая в бокалы жидкость, прозрачную, как вода. – В Элливале довольно умеренный климат, но в семнадцатом году там была ужасающая жара. Людям не особо понравилось, зато для винограда это отлично, по крайней мере, виноделы так говорят…
– В Элливале? – переспросила Эва. – Это у меня беда с географией, или это ваше… оттуда… из твоего дома, с нашей изнанки вино?
– Именно так, – подтвердила Кара. – Вино с Этой Стороны. Причем не какое попало, а раритет. На самом деле, я не то чтобы великий гурман, но тут и меня проняло. Решила, что ты обязательно должна это попробовать. «Как если бы солнце умело плакать от счастья» – так о нем говорят.
Отдала Эве бокал, встала, распахнула окно. Сказала:
– Если замерзнешь, жалуйся, дам тебе плед. Неохота бегать курить на кухню. Не для того мы здесь так элегантно расселись! Значит, надо устроить сквозняк.
– Уже жалуюсь, – откликнулась Эва. – Ветер сегодня какой-то холодный, словно дует из будущего ноября. Давай плед прямо сейчас.
– Да не вопрос, – согласилась Кара и швырнула в гостью светло-серое облако. То есть на самом деле, конечно, плед – невесомый, тонкий почти до прозрачности, но теплый, как целая груда одеял.
– Плед из шерсти ушайских коз, – объяснила она. – Это что-то вроде здешнего кашемира, только гораздо круче. И дороже примерно в сто раз; ладно, может, не в сто, но правда гораздо дороже, потому что ушайских коз очень мало. А еще меньше ремесленников, умеющих работать с их пухом. С этими козами, в принципе, все непросто: вроде бы они – овеществленный сон какого-то древнего пастуха, жившего еще до Исчезающих Империй. С тех пор весь наш мир изменился много тысяч раз, а козы остались прежними, на правах затянувшегося сна. Так-то с виду нормальные козы, можно погладить, если догонишь, они пугливые, говорят. Но с технологией выделки там как-то ужасно сложно: пух из коз вычесывают наяву, зато прядут в каком-то сомнамбулическом трансе, иначе не получается. Ну а потом из этой сновидческой пряжи уже можно нормально ткать.
– Ничего себе у вас народные промыслы, – счастливо вздохнула Эва. И поплотней закуталась в облачный плед.
Вино оказалось такое же облачное – невесомое, почти неощутимое, первый глоток как сладкая родниковая вода, во втором ощущается легкая, как бы выдуманная горечь, а по всему телу разливается похожее на эту сладость и горечь, тоже словно бы выдуманное, примерещившееся тепло. С каждым глотком ощущения становятся ярче, и вот уже во всем твоем теле дует веселый солнечный ветер, причем его дуновение – тоже вкус.
– Ты чего смеешься? – спросила Кара.
– Вспомнила, как днем водки хотела, – сквозь смех объяснила Эва. – А получила ее абсолютный антоним, который и вообразить не могла, пока он со мной не случился. Говоришь, солнце плачет от счастья? Душевно плачет, зараза! Так что пусть. У вас там все такое? И при этом ваши контрабандисты от нас что-то носят? И люди добровольно платят за это деньги? Господи, вот дураки!
– Да ну что ты, конечно, не все, – улыбнулась Кара. – Честно говоря, аналогов «Белого дня» я пока не встречала. Большая удача, уникальное совпадение: Элливаль сам по себе довольно странное место даже по нашим меркам, плюс аномально жаркое лето, жгучий солнечный свет пробился сквозь облака, которыми там всегда затянуто небо. А что касается здешних напитков, так у нас их как раз за то и любят, что на наши совсем не похожи. Чужой кусок всегда слаще, скажешь, нет?
– Ай, не знаю, – честно ответила Эва. – Ничего я сейчас не знаю. И хорошо. Слушай, мне так хорошо! Сейчас, чего доброго, вместе с солнцем от счастья заплачу. Это я, что ли, от бокала так окосела? А по ощущениям легкое же совсем вино!
– Легкое, – согласилась Кара. – Это не вино, моя дорогая, а сквозняк. Иди-ка сюда.
– Куда идти? – удивилась Эва. – А может, не надо? Думаешь, я смогу вот так сразу выбраться из этого кресла? Переоцениваешь ты меня.
– Ничего, я помогу.
Вскочила и подала ей руку. Хочешь не хочешь, пришлось вставать. Впрочем, об этом усилии Эва не пожалела, стоять оказалось даже приятней, чем утопать в кресле-мешке. Пол под ногами почти не ощущался, словно к подошвам приделали воздушные подушки, спине так нравилось быть прямой, что она практически пела, а колени дрожали – не от слабости, а от какой-то веселой сладкой щекотки, как будто ходить – равно хохотать.
Кара явно понимала, что с ней творится, бережно поддерживала под локоть, словно Эва и правда в хлам напилась. Подвела к окну, спросила:
– Ну как тебе? Нравится?
За окном была площадь, освещенная разноцветными фонарями, как будто ее уже нарядили к далекому пока Рождеству. Дома, похожие на расписные шкатулки, уличное кафе под украшенным блестящими звездами тентом, цветочный базар, перелившийся с тротуара на проезжую часть, аккуратно объезжающие его автомобили, веселый уличный гомон, деликатный звон приближающегося к остановке трамвая, откуда-то издалека доносится музыка, и воздух теплый, остро пахнущий морем, как на каком-нибудь средиземноморском курорте – что это вообще?
– Это явно не площадь Йоно Жемайче, – наконец сказала Эва.
И Кара согласилась:
– Не она. Это площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов. Я же тебя к себе домой пригласила. А мой дом – Эта Сторона. Чего я совершенно не ожидала, так это что у нас с тобой настолько легко и быстро получится. Думала, вино успеем допить. Тебя оказалось проще, чем любого из наших, на Эту Сторону провести. Моя квартира – служебная, она находится в двух реальностях одновременно; даже не спрашивай, не я ее такой сделала, сама не понимаю, как это возможно, знаю только, что оно так. В общем, квартира специально приспособлена для того, чтобы войти в одной реальности и выйти в другой. Но обычно мне все равно приходится подолгу стоять у окна, рассказывать байки, чтобы ввести спутника в легкий транс, в котором переход становится возможен. А тебе сквозняка хватило. Одного сквозняка!
– И бокала вина, – напомнила Эва. – Может, это оно так подействовало?
– Понятия не имею. И вряд ли стану проводить повторный эксперимент. Я обычно не жадина, но когда у поставщика запасы уже на исходе, все-таки да.
Рассмеялась, разлила остатки вина по бокалам. Сказала:
– Добро пожаловать, дорогая. Рада тебя здесь видеть. Допивай давай, ужинать пойдем.
– Не уверена, что меня можно выпускать на улицу, – вздохнула Эва. – Я же буду идти вприпрыжку, беспричинно смеяться, показывать пальцем на все интересное и тянуть тебя за рукав, канюча: «Купи мороженое!» – «А где у вас такие штаны продаются?» – «Давай повернем туда!»
– Совершенно нормальное поведение взрослой самостоятельной женщины, – усмехнулась Кара. – У нас все примерно так себя и ведут.
Обещание Эва не выполнила. Даже шла не вприпрыжку, а словно бы плыла в невесомости, явственно ощущая постоянное ласковое прикосновение чего-то невидимого, словно это невидимое заключило ее в объятия и чуть-чуть приподняло над землей. Не смеялась, а только растерянно улыбалась. И молчала, слушая Кару, благо ее не надо было тянуть за рукав и расспрашивать, сама рассказывала, ее было не остановить.
– Здесь, – говорила Кара, – конечная остановка трамвая, того самого, которого у вас, видимо, для равновесия нет. Двадцать первый маршрут проезжает практически через весь город, отсюда и аж до Безлунной улицы, где я родилась и выросла, это самый край города, а в этом сезоне у нас там море и пляж; собственно, только с августа, перед этим море было за Заячьим парком, а еще перед этим практически в самом центре, где Большой Летний проспект. Я тебе уже рассказывала про наше Зыбкое море? Оно у нас странное, само решает, где ему быть, пляжи то в центре, то на окраинах, горожане постоянно заключают пари, когда и куда море в следующий раз переместится, даже специальный тотализатор есть, мой отец был везучий, часто угадывал, и тогда мы всей семьей шли кутить! А я никогда не угадываю; впрочем, не то чтобы часто пробовала. Только в юности, всего пару раз… Знаешь, в чем ужас? Никак не могу выбрать, где мы с тобой будем ужинать. Сама давно не была дома, соскучилась, хочется всего сразу, а тут еще и тебя надо удивить. И не просто удивить, а поразить в самое сердце. Поэтому давай сейчас я куплю нам блины в киоске, чтобы не скитаться голодными, а с удовольствием выбирать.
Блин из киоска оказался не только вкусным, но и на удивление достоверным. Эва даже удивилась, попробовав.
– Надо же, совершенно как настоящий. А я думала, тут у вас все невнятно-облачное, как твое вино.
– У нас все разное, – улыбнулась Кара. – Мы любим разнообразие. Я имею в виду, сама наша реальность больше всего на свете любит разнообразие. Были времена, когда тут вообще все ежедневно менялось… на самом деле, не просто ежедневно, а чаще. Непрерывно изменялось, всегда. Но теперь только Зыбкое море скачет с места на место. А улицы остаются где были. И сапожник с окраины не просыпается первым имперским министром, чтобы по дороге на завтрак оказаться прокравшимся в резиденцию вором, или еще кем-нибудь там.
– Вот настолько хаос творился? – изумилась Эва. – Невозможно представить. Как в таких обстоятельствах жить?
– Ну а как люди во сне живут? Пока спишь, кажется, все нормально. Если я правильно понимаю, в старину жизнь у нас была устроена по логике сновидения. Сколько людей, столько реальностей, некоторые иногда пересекались, а некоторые – никогда. Люди, которые умели навязывать свою версию реальности сразу многим, становились жрецами. Мир – хоть какое-то его подобие – держался их волей. Веселые были времена! Даже слишком. Некоторые романтики до сих пор о них грустят и мечтают однажды вернуть. Но, как по мне, зыбкость реальности хороша в меру. И определенность хороша тоже в меру. Сейчас у нас как раз торжествует она. Но нас с тобой это не касается – я меру имею в виду. Ужинать мы сегодня будем три раза. Возражения не принимаются. Я вспомнила три совершенно изумительных места, и выбрать между ними, хоть убей, не могу.
Ужинали действительно трижды. Ели изумительный, немного похожий на Тонин «Немилосердный» острый томатный суп в маленьком полутемном, опутанном какой-то светящейся паутиной погребке, потом – свежую, наскоро запеченную на углях морскую рыбу в освещенном яркими фонарями душистом саду, потом долго плутали по переулкам, подгоняемые внезапно поднявшимся сильным, но по-летнему теплым ветром, ныряли в темные подворотни, Кара смеялась: «Нет-нет, это не мир у нас снова стал зыбким, это я просто давно в «Звездном котле» не была, забыла, куда сворачивать!» – но в конце концов привела к трехэтажному дому, на крышу которого пришлось подниматься по винтовой лестнице. Усилия того стоили, на крыше обнаружилась закусочная, где подавали горячие пироги, порция – девять небольших кусков, чтобы перепробовать все имеющиеся в наличии начинки. После каждого кусочка Эва неуверенно бормотала: «Ну все, я пас», – и приступала к следующему. Случаются в жизни моменты, когда слово держать совершенно не обязательно. И даже крайне нежелательно бывает его держать.
– Самое время пропустить по стаканчику в «Злом Злодее», – решила Кара, когда они спустились вниз и вышли на улицу. – Смешное место и работает допоздна. И находится возле Темной Башни, я имею в виду, возле нашего Маяка, а это, как ни крути, достопримечательность номер один… Ой, смотри, трамвай. Двадцать первый! Нам крупно повезло, он по ночам остается один на маршруте и появляется редко, примерно раз в полтора часа. И остановка через дорогу. Раз так, поехали к морю! Ну его к черту, «Злого Злодея», в другой раз сходим. Первое, второе и третье правило моей жизни: удачей нельзя пренебрегать.
Ехали долго. Эва буквально прилипла к окну, за которым мелькали уличные фонари и неторопливо проплывали жилые дома. По мере приближения к окраине постройки становились все ниже, а окружающие их сады – все пышней. Кара сидела рядом, тоже смотрела в окно, рассказывала:
– Это Разноцветная улица, я тут когда-то почти три года прожила. Специально переехала в тихое место, когда писала диссертацию, чтобы меньше соблазнов было вот прямо под носом, с моим темпераментом трудно подолгу дома сидеть. Но цветущий сад оказался даже худшим соблазном, чем ярмарки, танцы и кабаки, я туда выходила на минутку покурить и проветриться, и, можно сказать, теряла сознание – хлоп! – ничего вроде не делала, сидела на травке, а три часа уже почему-то прошло; в общем, в библиотеке потом дописывала, в дальнем читальном зале, я – герой. А на этой остановке у меня случилось первое любовное свидание. То есть вообще самое-самое первое, нам было примерно по девять лет, я его чмокнула в щеку и убежала, даже имени не узнав. В следующий раз мы встретились почти через тридцать лет, но это уже совсем другая история… А вон там, где белые ставни, совершенно отличная лавка, она работает только по выходным, там можно купить бумажного воздушного змея и самому его прямо на месте расписать, хозяин дает краски и предоставляет место, ну и поможет, если руки не оттуда растут.
Кара говорила, не умолкая, Эва очень внимательно слушала, ловила каждое слово, но, на самом деле, мало что понимала. Просто больше не могла вмещать новую информацию, одновременно обыденную и невозможную, только самые яркие образы пробивались в сознание: разноцветные воздушные змеи, детский поцелуй на остановке трамвая, цветущий сад.
«Надо же, – думала Эва, обмирая от счастья и предпринимая вполне явственные усилия, чтобы нечаянно не взлететь к потолку. – Надо же, я сейчас на изнанке реальности. Я – на изнанке! В нее и поверить-то до конца невозможно, а я вся, целиком тут. Еду в трамвае к морю. К Зыбкому морю я еду в трамвае по изнанке реальности! Это все равно что в книжку живьем попасть. Или даже не в книжку, в легенду. В миф».
– Подъезжаем к конечной, – наконец объявила Кара. – Ты как вообще?
– Счастлива, – коротко ответила Эва. И, помолчав, добавила: – Оказывается, никогда этого не умела. Все, что раньше принимала за счастье, знаешь, как в том анекдоте, «жалкое подобие левой руки».
– То, что тебе сейчас кажется счастьем, естественное следствие состояния материи, – серьезно сказала ей Кара. – В момент перехода с одной стороны на другую материя, из которой мы состоим, трансформируется; кстати, нечто подобное происходит, когда мы заходим к Тони в кафе. У них же там тоже иная реальность. Не такая, как здесь, а вообще ни на что не похожая. За что, собственно, и люблю… А у нас – вот так. Я хочу сказать, мы тут всегда примерно так себя чувствуем. Это считается нормой. Даже в горе, в душевном раздрае, или в моменты сильной усталости фоново присутствует бесшабашная легкость, которая кажется тебе счастьем. Ну, у тебя, конечно, сейчас ощущения гораздо острей, чем у нас, но это просто с непривычки, по контрасту с обычным для тебя состоянием. Прожила бы здесь хотя бы полгода, привыкла бы. И уже с трудом представляла бы, что когда-то было не так. Специально это говорю, чтобы ты знала: не в тебе дело. Не в том, что ты чего-то там всю жизнь не умела, и потом, дома, снова не будешь уметь. Просто свойства материи здесь такие. А у вас, на Другой Стороне, – иные. А нашим базовым психофизическим состоянием командует, в первую очередь, она.
– Значит, мы самим состоянием материи на уныние обречены? – вздохнула Эва. – Нечестно получается.
– Нечестно, – легко согласилась Кара. – Но тут ничего не поделаешь, мир устроен не справедливо, а интересно. И в этом смысле мы все неплохо устроились: интересно везде. И у нас, и у вас, на Другой Стороне. И в совершенно иных невообразимых реальностях, не имеющих к нам отношения. С этой точки зрения, справедливость, получается, все-таки есть.
Трамвай остановился не то чтобы даже на площади, скорей на лесной поляне, освещенной одиноким сиреневым фонарем, под которым стояли две деревянные лавки с резными спинками. Перед тем как выйти, Кара спросила водителя, когда трамвай снова вернется. Водитель, оказавшийся совсем юной курносой девицей с копной белокурых волос, что-то ответил; Эва не разобрала. Да и какая разница, если есть Кара. Она разберется, вовремя назад приведет.
По дорожке, усыпанной мелким гравием, добрались до края поляны, перешли улицу с вымощенной булыжниками мостовой, свернули в узкий проход между домами, почти сразу снова свернули, Эва еще ничего толком не разглядела в темноте, но услышала рокот прибоя. И, глупо улыбаясь от уха до уха, спросила:
– Так ваше море – настоящее море? Оно правда есть?
– Еще как есть, – заверила ее Кара. – Сейчас выйдем на берег. Надеюсь, в последний момент Зыбкое море не решит исчезнуть специально, чтобы нас подразнить. А то, знаешь, случается. Люди такие приходят на пляж с полотенцами, полными торбами пива и несгибаемым намерением хорошо посидеть, а море у них на глазах – бдымц, и нету, привет. Было бы довольно обидно – с учетом, что наш трамвай уже уехал обратно в город и вернется только через полтора часа.
Зыбкое море, спасибо ему за это, проявило великодушие и не стало исчезать. Продравшись сквозь заросли цветущего буйно, как летом, шиповника, они наконец вышли на пляж, и пока Эва, не веря своим глазам и ушам, сомнамбулически брела по сырому песку, размазывая по щекам счастливые слезы, Кара деловито огляделась, торжествующе воскликнула: «Отлично! Еще не закрылся! Ромас Убийца Крабов – величайший из смертных и соль земли!» – и потащила Эву к пляжному бару-палатке с тентом в виде огромного пучеглазого краба, с непередаваемым энтузиазмом повторяя: «Будем пить!» В ее исполнении это обещание звучало натурально, как «будем жить».
– Вот как чувствовал, что не надо мне закрываться, – улыбнулся седой загорелый мужчина, увидев их на пороге палатки. И, подмигнув Каре, добавил: – На самом деле, просто ужасно лень было тент убирать. Знаешь, как некоторые не могут оторваться от компьютера, потому что слишком устали, чтобы дойти до кровати. Вот и я так. На гостей, честно говоря, уже не рассчитывал. Но на то и Граничная полиция, чтобы без предупреждения вламываться в нашу мирную жизнь. Пиво у меня уже теплое, сидр – скажи спасибо, что не вареный. А игристое кончилось еще на закате. И чем вас поить?
– А глинтвейн? – спросила Кара. – Я о нем уже полчаса мечтаю. С тех пор, как мы в трамвай вскочили. Ехала и представляла, что твоя палатка открыта и ты варишь глинтвейн.
Тот виновато развел руками.
– Слишком тепло еще для глинтвейна. Но ради тебя – ладно, могу сварить.
– Вари. А мы за это поможем тебе сложить тент, – пообещала Кара. – Ну что ты с таким ужасом смотришь? Я умею складывать тенты. Ничего не сломаю. Когда-то у меня был роман с твоим предшественником. Или даже пред-предшественником. Короче, с владельцем такого же пляжного кафе. Бедняга иногда был готов ночевать в палатке, лишь бы ее не складывать. А я близких в беде не бросаю, даже если беда – это всего-навсего тент.
