М. В. Тендрякова
Антропология детства. Прошлое о современности
Когда начинается взрослость?
Мемуары – один из замечательных источников для исследований детства. Например, в своих мемуарах Джакомо Казанова описывает, что в 9 лет он уже покинул семью и стал жить в доме своего учителя доктора Гоцци, а уже лет с одиннадцати начались его романтические приключения (Казанова 1991). Насколько я знаю, мемуары Казановы критиковались многими, но только не за столь раннее «взросление». Ранняя самостоятельность, а также куртуазность столь юного создания не вызвала ни у его современников, ни у его читателей начала XIX века ни сомнений, ни бурю негодования, что вполне вписывается в господствовавшее в течении многих веков в Европе представление о ребёнке как о «маленьком взрослом». Как только ребёнок утверждался на ногах и обретал свободу передвижений и действий, в нём видели маленькую копию взрослого. С этого момента не было особой детской пищи, детского костюма, не было игр, в которые играли бы только дети, не было детских и «недетских» тем и разговоров.
Детство сводилось к самому нежному возрасту или же ассоциировалось с зависимостью (Арьес 1999: 37). Дитя – это тот, который сам ещё ничего не может. Взросление – обретение независимости. Но были ли свобода путешествий вдали от дома, самостоятельные похождения взрослостью в нашем понимании? Связано ли всё это с высоким статусом и соответствующим отношением окружающих?
В средневековой Европе широко распространён был закон примагенитуры, то есть наследство получал только старший сын, а все остальные десять-двенадцать младших, или сколько их было (а дети могли быть не только от одной-единственной жены, но и от наложниц) – оставались без наследства. В сословном обществе перед неимущими отпрысками благородных фамилий открывалось только два поприща – духовное и военное (о труде или предпринимательстве вплоть до Нового времени не могло быть и речи).
«История маршала Гийома» (XII в.) рассказывает о превратностях жизни младшего сына знатного английского вельможи, о его службе оруженосцем, о его рыцарских подвигах на войне и победах на турнирах, о том, что в 26 лет он снискал себе славу и почёт как ветеран странствующих рыцарей, и даже в течение многих лет был наставником старшего сына Генриха II. Рыцарь Гийом играл важную роль при дворе, добыл себе богатство, но до сорока с лишним лет, будучи человеком безземельным и неженатым, он оставался в статусе юноши (juvenis). Полноценным взрослым (senior) в контексте той социальной среды, к которой он принадлежал, Гийом стал только получив в дар от короля фьёф (земельный надел, феод) и женившись (Гис, Гис 2002: 158–159).
Вот ещё один критерий европейской взрослости – имущественный статус, обеспечивающий высокое положение в обществе.
Но всё сказанное в основном относится к мальчикам. У девочек свой путь жизни, за отцовское наследство в Западной Европе, как правило, спорили братья. Девочке же с рождения искали выгодную партию, чтобы благодаря ей установить и укрепить связи между семьями. Девочку могли уже лет в 7 послать в семью будущего мужа, чтобы она там пообвыклась и была не чужой, а лет в 12 выдать замуж, и она уже будет считаться взрослой. Это могло быть и в крестьянской среде, и в королевской семье. Обратите внимание, что некоторые традиции у «низов» и у «верхов» общества сходятся.
Вступление в брак – ещё один критерий взрослости, по большей части он приложим к женскому миру.
Более того, в некоторых сферах общество вынуждено жёстко провести границы, отделяющие ребёнка от взрослого, например, в сфере юриспруденции.
В уголовном законодательстве встаёт вопрос, с какого возраста ребёнка можно привлекать к уголовной ответственности, и где граница, отделяющая «несовершеннолетних» от «взрослых». Каждое государство в разное время по-разному проводит разграничения между возрастными категориями преступников, предписывая каждой группе возможный диапазон наказаний (подробнее: Брокгауз 1892: 907–910; Бабкова 2012).
Римское право со II в. до н. э. выделяло тех, кто достиг совершеннолетия и вышел из детского состояния – мальчиков лет 14–17, прошедших обряд взросления, сменивших детское одеяние на мужскую тогу (toga virilis), что означало, что они обрели статус гражданина Рима и уже пригодны к несению воинской службы. Но всё это ещё не делало юношей полностью юридически самостоятельными лицами. Полную же самостоятельность в заключении сделок молодой римлянин получал лишь в 25 лет, до этого он нуждался в попечителе, курировавшем все его имущественные проблемы (Брокгауз 1892: 906). Здесь взрослость ассоциируется с гражданскими полномочиями и имеет свои юридически оформленные градации.
Юридический аспект проблемы продолжительности детства и степени взрослости как меры ответственности за свои поступки наглядно показывает конвенциональный характер проводимой в обществе границы «дети – взрослые» а, значит, её культурно-историческую обусловленность.
Привязка к годам во всех приведённых исторических примерах весьма условна. Во многих традиционных обществах годы если и считали, то неточно. Возраст соотносился с социальным статусом, какие обряды прошёл индивид, к какого рода делам допущен – это и будет реальным социальным возрастом, ориентированным не столько на физическую зрелость (биологический возраст индивида), сколько на обретаемые полномочия и обязательства. Сам же переход из одной возрастной категории в другую оформляется в виде некоего комплекса ритуалов и обычаев.
Стоит обратить внимание, что римское право, воплощая в себе позицию государства и законодательную норму, тем не менее делает отсылку к архаичному обряду, который некогда был возрастной инициацией, посвящающей мальчика в мужчины, и от которого осталось только облачение в тогу зрелости. Во II в. до н. э. юриспруденция ещё не «оторвалась» от традиции.
Итак, грань, разделяющая детей и взрослых – конвенциональное понятие, которое трактуется в каждом историко-культурном контексте по-разному, к тому же оно может существенно отличаться даже в одном обществе, в зависимости от того, говорим ли мы о мальчиках или девочках, об элите общества (дворянстве, особах королевской крови, людях состоятельных) или о низших слоях населения; о формальных юридических нормативах или о повседневных представлениях.
В современной европейской цивилизации детство длится долго. Есть время играть и учиться, ходить в детский сад и в школу, чтобы подготовиться к сложной роли взрослого в мире высоких технологий. У детей своя комната, свои телепередачи, свои сайты и социальные группы в сетях, свои журналы и книжки, свой сектор товаров потребления и работающей на него индустрии. Мы гордимся этим «островом детства», защищённым от многих невзгод взрослого мира. И получаем своего рода синдром Питера Пена – остров детства покидают неохотно. Современное детство имеет тенденцию пролонгироваться.
Показательно в этом плане появление «кидалтов» – особой социально-возрастной категории, так и не повзрослевших взрослых в возрастном диапазоне от 20 до 40 лет (от англ. kid – «ребёнок» и adult – «взрослый»). Они обожают всякие игры и игрушки, смотрят мультики, свято следуют тинейджеровской моде в стиле «взрослого наива», банты, плюшевые игрушки, цветные колготы, кричащие галстуки. Кидалты не спешат вступать в брак и обзаводиться детьми, осознанно уклоняются от ответственности и культивируют слегка ироничное отношение к жизни, они легко экспериментируют и меняют профессию. «Старые взрослые» упрекают «новых взрослых» в том, что они инфантильны (подробнее: Горалик 2008). С одной стороны, это просто очередные разногласия между поколениями «отцов» и «детей», а они известны с ветхозаветных времён. С другой, – в обществе, в котором протекают интенсивные процессы трансформации, всегда возникают поколенческие разломы, это было описано ещё на заре постиндустриальной эпохи в ставшей классикой работе М. Мид «Культура и преемственность» (1988).
Вступаясь за право быть взрослым по-другому, исследователь феномена «кидалтов» Л. Горалик замечает: не эти ли юные гении-ботаники в 1990-е были первопроходцами информационных технологий? Они мобильны и динамичны, готовы поспевать за всё убыстряющимся темпом жизни, они смело экспериментируют и повторяют попытки там, где «традиционные» взрослые приходят в отчаяние (Горалик 2008: 269–277).
Противопоставление поколений и критика в адрес кидалтов говорят о том, что в нашем обществе критериями взрослости выступают ответственность и стабильность (стабильность социальной позиции, последовательность и взвешенность решений). И именно на эти привычные стереотипы взрослого, ответственного, строгого, раз и навсегда решившего, кем ему быть и как себя вести, покушаются кидалты. Вместо этого ими воспевается смелый выбор и стремление к инновациям. На наших глазах меняется привычное и кажущееся нам естественным понимание взрослости.
* * *
Итак, в разные исторические периоды детство и взрослость имеют разное содержание, градации и критерии. Между точкой рождения и уходом в мир иной основные параметры возрастного сценария жизни человека предписываются культурой.
Грань, разделяющая детей и взрослых – конвенциональна. Она трактуется в каждом историко-культурном контексте по-разному, к тому же она может существенно отличаться даже в одном обществе в зависимости от того, говорим ли мы о мальчиках или девочках, об элите общества (дворянстве, особах королевской крови, людях состоятельных) или о низших слоях населения; о формальных юридических нормативах или о повседневных представлениях. Смена же парадигм «что есть дитя, а что взрослый» – это всегда ответ на вызов времени, на некие подвижки в общественной жизни.
Очерк 2
Обряды детского цикла в контексте социализации
…Как Василий [Кесарийский] учил, собрав юношей: …премудрых слушать, старшим покоряться, побольше разуметь …глаза держа книзу, а душу ввысь.
«Поучение Владимира Мономаха»
Нет существа более стадного, чем человек, и мы вряд ли можем представить его иначе, как членом семьи, стремящимся… стать членом племени, общества или политического и промышленного союза.
Стэнли Холл
Обряды и их виды
Существует великое множество обрядов народов мира и их можно по-разному классифицировать (религиозные и светские; церковные и народные; государственные и семейные; а также целительские, аграрные, магические…). Наиболее ёмким и системным представляется выделение трёх основных типов обрядов по социальной функции, ими выполняемой:
• календарные обряды – приурочены к смене времён года, к астрономическим, природным и аграрным циклам, они периодически повторяются, разбивая течение времени на отрезки, которые осмысливаются в свете основных событий и ценностей бытия, они должны способствовать продолжению жизни и плодородию, вновь и вновь воспроизводя некогда заведённый предками/ мифическими героями/ богами порядок вещей и мироустройства;
• окказиональные обряды – обряды, совершающиеся по какому-либо поводу: засуха и надо вызвать дождь; кто-то заболел и его надо лечить, для этого можно прибегнуть к заговорно-заклинательным практикам, камланию, поискам того, кто навёл порчу; случилось какое-то экстраординарное событие, враг ли напал, неурожай, нашествие саранчи – на каждый случай в каждой культурной традиции существует свой арсенал средств, призванный восстановить нарушенное благополучие;
• и обряды перехода.
Обряды перехода
Обряды перехода были выделены в самостоятельную категорию обрядов франко-бельгийским фольклористом Арнольдом ван Геннепом. С 1908 года, когда вышла в свет его книга «Обряды перехода» (Rites de Passage 1908), и это название, и выделенные ван Геннепом основные их признаки прочно закрепились в науке.
Цель обрядов перехода – дать возможность индивиду перейти от одной социальной позиции к другой (van Gennep 1960: 30). Понятие «переход» при этом трактуется предельно широко – подразумевается любое изменение условий жизни, любой «факт существования» (там же). Это ведёт к тому, что к обрядам перехода ван Геннеп относит самые разнообразные явления: обряды жизненного цикла, отмечающие поворотные моменты бытия человека – родильные, свадебные, похоронные, а также приуроченные к наступлению половой зрелости пубертатные обряды; обряды, связанные с перемещением с одной территории на другую (в основе – идея священности территории, представление о чужой и своей земле); обряды, связанные с адопцией, усыновлением, со сменой родителей, со сменой рабом хозяина; некоторые обряды, призванные уберечь от болезней, дурного глаза.
Всем обрядам перехода присуща трёхчастная структура, сам процесс перехода из одного социального состояния/статуса в другой осуществляется в три этапа:
• сегрегация – отделение человека от старого окружения, его разрыв с прошлым, которые представлены в виде preliminal rites;
• транзиция – промежуточное, лиминальное состояние, потеря статуса, неопределённость позиции – этап, когда проводятся liminal rites;
• инкорпорация – последующее включение индивида в свою социальную группу, но уже в новом качестве – postliminal rites (van Gennep 1960:10–11).
Промежуточная фаза – состояние переходности, неустойчивое и неопределённое, когда человек колеблется между двумя статусами, а точнее, социальными ситуациями существования со всей системой социальных отношений, норм, возможностей и обязательств: от одной он уже отделился, а в новую систему отношений ещё не включён. В традиционных обществах это переходное состояние осмысливается как выход за пределы повседневного, профанного мира, когда человек оказывается в особой магико-религиозной ситуации в течение определённого промежутка времени (там же: 18). Забегая вперёд, заметим, что именно это соприкосновение с сакральным делает его нетождественным себе прежнему, даёт ему право занять иную социальную позицию, войти в другой мир.
Таблица. Основные виды обрядов перехода
Среди обрядов перехода, говоря о детях и детстве, следует выделить цикл обрядов, отмечающих то, как ребёнок обретает социальную ценность, становясь не только членом семьи, но и социума в целом. Они отмеряют каждый шаг взросления детей и подростков в традиционных обществах. Это – вышеупомянутые обряды детского цикла.
Таблица показывает основные виды обрядов перехода, многие из которых были выделены ещё ван Геннепом, и место возрастных инициаций среди них. Но систематизируя обряды и распределяя их по квадратикам таблицы, надо не забывать, что в реальной жизни они могут переплетаться друг с другом и с самыми разными магическими церемониями.
Обряды детского цикла
Каждая культура, каждое общество вводит ребёнка в круг «своих», делая его «настоящим» человеком; предъявляет свои требования к взрослению, а также предлагает свой набор знаний, навыков и социальных ролей, которые необходимо освоить – всё это и есть социализация. Для реализации этой сложной и многоплановой программы – быть человеком в своём времени и пространстве, носителем своей культуры и представителем своего социума (народа, племени, полиса, сословия, класса) – существуют различные механизмы и институты социализации.
Последние представляют собою исторически сложившиеся формы и приёмы взаимодействия с ребёнком, его воспитания и образования, за которыми стоят различные психологические механизмы освоения ребёнком культурно-исторического опыта. Перечислить всё многообразие институтов социализации невозможно, к ним можно отнести и принятые в данной культуре формы общения взрослых с детьми (вертикальная трансмиссия опыта – от поколения к поколению), и общение в среде сверстников (горизонтальная трансмиссия – передача опыта внутри поколения), и обряды и обычаи, связанные с детством – обряды детского цикла, а также систематическое образование, будь то античные гимназии и академии, средневековое ученичество, школы или университеты.
В содержательном же плане социализация не менее разнообразна и включает в себя полный диапазон забот о ребёнке – от магических защит от сил зла и медицинских приёмов, которые должны позаботиться о его здоровье, до религиозно-философского содержания его картины мира и дидактики. Тут надо заметить, что и само представление о здоровье, и пути его достижения в разных культурах в разное время, равно как и необходимый набор знаний, складывающийся в картину мироздания – видятся очень по-разному, что в свою очередь накладывает отпечаток на социализацию.
Наиболее традиционные системы социализации предстают в виде совокупности обрядов, которые концентрируют в себе все представления о развитии ребёнка: этапы его становления, а также то, что и как должно быть под контролем – пол будущего ребёнка, его физический облик, время появления на свет, долголетие и судьба-доля, его моральные или профессиональные качества. Такого рода забота о ребёнке начинается задолго до его рождения.
Обряды детского цикла по времени проведения принято разделять на дородовые, родильные и послеродовые, последние совершаются уже над самим ребёнком.
Даже свадебные обряды уже могли включать в себя отдельные действия, связанные с фертильностью молодой пары, с рождением у них здорового потомства и с пожеланием, чтобы первенцем был мальчик. У всех народов действия беременной женщины строго регламентированы (а сами регламентации бесконечно разнообразны), так как представляется, что они напрямую связаны с будущим ребёнком.
У грузин считалось, что беременной нельзя пить воду из бутылки – чтобы шея у новорождённого не оказалась слишком длинной, или из кувшина – чтобы он не родился толстогубым, в Западной Грузии запрещалось употреблять в пищу зайчатину – чтобы младенец не родился пучеглазым, фундук и грецкие орехи – чтобы он не был золотушным, куриные лёгкие – чтобы не был веснушчатым (Соловьева 2012). У русских беременной нельзя пинать собаку, а то у дитяти будет ранняя/собачья старость, нельзя поднимать руки, а то пуповина обовьётся вокруг горла, нельзя сидеть на камне, а то роды будут тяжёлые (Русские 1997); надо опасаться змей, а то они могут похитить долю ребёнка; (Русские 1997). Почти во всей Франции будущей матери нельзя было садиться на лошадь (иначе у ребёнка одна щека будет толще другой), сидя, скрещивать ноги (иначе ребёнок будет глупым), сматывать нитки в клубок, а то пуповина обовьётся вокруг шеи во время родов, а также оглядываться на луну, чтобы не родить «детей луны» (лунатиков или монстров) (Любарт 2005: 224–225).
Сам процесс появления на свет – не что иное, как один из важнейших переходов в жизни человека. Он также сопровождался многочисленными ритуальными действиями, которые имели прямое отношение к судьбе ребёнка. Всегда предпринимались какие-то действия с последом, его нельзя было просто выбросить, поэтому его мыли, заворачивали в тряпицу, перевязывали красной лентой и закапывали в землю под печью, под порогом, в красном углу – в местах, которым приписывали особый магический статус. При этом в некоторых губерниях у русских принято было последы всех детей, родившихся в одной семье, закапывать в одном месте – чтобы братья и сёстры жили мирно. У русских родившиеся «в рубашке» (в околоплодной оболочке или с её фрагментами на теле) считались счастливчиками[6]. Сама же «рубашка», высушенная и аккуратно зашитая в мешочек, становилась оберегом, который хранился в семье и передавался из поколения в поколение (подвешивали на шею или хранили в каком-либо потайном месте). Важно было и то, над каким предметом будет обрезана пуповина. Девочкам обрезали пуповину ножницами над разложенным рукодельем, чтобы стала «домовитой хозяйкой», или на гребёнке, чтобы стала пряхой. Мальчикам пуповину обрезали ножом над металлическими орудиями и инструментами мужских профессий. В недавнем прошлом зафиксирован случай, когда младенцу обрезали пуповину над книгой – чтобы в школе хорошо учился! (Русские 1997).
У разных народов в различных местностях – свои особенные манипуляции с пуповиной и последом: в некоторых районах Франции отрезанную пуповину подносят к глазам ребёнка, чтобы «прояснить зрение», сама же пуповина обрезается у девочек покороче, а у мальчиков в точности по длине полового члена в момент рождения (Любарт 2005: 232–234); индейцы-чероки закапывают пуповину девочки под ступой, чтобы выросла хорошей стряпухой, пуповину мальчика вешают в лесу на дерево, чтобы стал ловким охотником, послед зарывают под священным деревом, захоранивают в раковине, зарывают под домом (батаки Суматры), бросают в воду, чтобы ребёнок стал хорошим пловцом (Западная Австралия), кладут в горшок с золой и прячут в кроне дерева (Фрезер 1980: 51–52). В этом разнообразии легко улавливаются универсальные черты: жизнь, судьба, благополучие, мужские и женские достоинства – теснейшим образом связаны с этими отторгнутыми частями.
Родильная обрядность бесконечно многообразна – в неё могут входить и молитвы, и песнопения, и магические рисунки на теле, и магические приёмы, и знахарские снадобья. В каждой культуре, у каждого народа, в каждой местности – свои практики, но они всегда есть, и все они призваны облегчить роды матери, призвать счастье младенцу и уберечь от сил зла.
Чтобы обмануть рок, сбить с толка злые силы, в крестьянской среде у русских женщину могли отправить рожать в чужой дом – возвращалась в родной она уже как бы «не со своим ребёнком»; или, если женщина рожала дома, то новорождённого «украдкой» передавали в окно нищему, который нёс его к воротам дома, стучался и предлагал хозяевам якобы случайно найденное дитятко, которые те с готовностью принимали, одарив нищего щедрой милостыней (Русские 1997).
Во многих культурах некоторое время после рождения мать и дитя считаются ритуально нечистыми. Они только что побывали в особом магико-религиозном состоянии, а ребёнок и вовсе пришёл из другого мира. В силу этого младенцы не только слабы, беззащитны, но и опасны. У ненцев существует запрет ставить на землю люльку с ребёнком: «Беззубый младенец переломит хребет земли», – пока у него не прорежутся зубы, он «иной» для этого мира[7].
Поэтому обереги, которые связаны с роженицей и новорождённым, имеют двойственное значение: уберечь их и уберечься от них. Именно из-за этого ребёнка не сразу могут показать отцу. Равно как и то, что на недавно родившую женщину накладывается ряд запретов.
